Вишневые воры

– Ты где была? – спросила она. Из-за ее спины показалась Зили, которая, взглянув на меня, тут же отвернулась – уж она-то сразу поняла, где я была.

– Гуляла, – сказала я, прошмыгнув мимо Эстер в кухню и стараясь не смотреть ей в глаза.

– Ты пропустила завтрак. И обед! – сказала она моей удаляющейся спине, пока я пересекала кухню в сторону лестницы, ведущей в девичье крыло.

– Приведи себя в порядок, – крикнула мне Эстер. – Вечером мы едем в город!

В ванной я принялась смывать с себя грязь и кровь – бурая вода закручивалась в спираль и стекала в слив. Освежившись и переодевшись, я отправилась искать сестер в надежде, что они еще не убежали. Двери в родительское крыло были закрыты, в коридоре было темно, и я подумала о маме – должно быть, она сейчас томится там, вдыхая отравленный лилиями воздух. Я задержалась у дверей, размышляя, не рассказать ли ей обо всем – возможно, это принесло бы ей облегчение.

– Айрис? – крикнула снизу Эстер. – Ты где?

Я пошла дальше – на разговор с Белиндой времени не было. Спускаясь по центральной лестнице, я увидела сестер, стайкой столпившихся у выхода. Они, как по команде, повернули ко мне свои лица, и я почувствовала себя дебютанткой на балу. Мне стало не по себе от их внимания, мне казалось, что я виновата перед ними. Пока они не подняли на меня глаза, я и не подозревала, что меня съедает чувство вины. Я оправила платье, волнуясь за гигиенический пояс. Сестры выглядели слегка раздраженными. Должно быть, Зили все-таки наябедничала, и они все знают. Я смело преодолела последние ступеньки и пробралась вглубь девичьей группы, оказавшись в шуршащем облаке их ситцевых платьиц, окруженная ароматами сирени и жимолости. Они потеснились, освобождая для меня место – тихий шелест семенящих ножек по плитке, все глаза по-прежнему устремлены на меня, темно-голубые и изумрудно-зеленые.

– Наконец-то! – сказала Эстер, вложив в одно-единственное слово столько энергии, что стало понятно – она будет прекрасной матерью. В конце концов, она всю жизнь воспитывала меня.

Эстер открыла дверь, и нас обдало волной зноя. Сестры вышли следом за ней на улицу и сели в автомобиль; я притворила за собой входную дверь, замыкая процессию. Розалинда и Калла сели впереди, рядом с Эстер, а Дафни, Зили и я – сзади. Мы с Зили сидели рядом, наши платья соприкасались, но мы друг на друга не смотрели и не разговаривали.

Эстер везла нас в город. Всеми нашими выездами руководила она, и никто не знал, что станет с этим видом досуга после ее отъезда. Наверное, ее место займет Розалинда – она хоть и провалила экзамен на вождение, но уже вовсю готовилась к новому. Эстер была полноправной хозяйкой огромного универсала, купленного отцом для мамы, – «Хадсон Коммодор» с деревянной отделкой, за руль которого Белинда ни разу не садилась. Не знаю даже, были ли у нее права.

Я наслаждалась поездкой, хоть и была в этот раз провинившейся. Все сердились на меня, но лишь одна Зили знала точно, почему им действительно следовало сердиться. Пока же они просто были раздражены – я исчезла без причины, да еще и без Зили, а вернулась в плохом настроении. Я опустила стекло и высунулась из окна, отдавшись во власть ветра и разглядывая природу – покатые склоны изумрудно-хризолитовых каньонов, которые я обожала. Цвета я изучала на занятиях живописью – и этот цвет, который я называю коннектикутский зеленый, до сих пор регулярно появляется в моей палитре – и как же я хочу увидеть его вновь своими глазами!

– Айрис, – повернулась ко мне Розалинда, – если ты угодишь лицом в телеграфный столб, кровавые бинты будут плохо смотреться на свадебных фотографиях.

Я втянула голову внутрь. Там уже начали сгущаться тучи, и я не хотела своим неразумным поведением вызвать грозу.

Мейн-стрит, главная улица Беллфлауэр-виллидж, была пустынна. Почти все дети отправились куда-нибудь к воде – в бассейн, на океан, к озеру – в такую жару годился любой водоем. Эстер припарковалась у кафе-мороженого, и мы высыпали на улицу стайкой цветных платьев. В кафе мы заняли угловую кабинку у окна. Эстер с Розалиндой заказали по вишневой коле, а мы с Зили, как всегда, шарики мороженого с клоунской шапочкой из рожка. Дафни заказала самый большой банановый сплит во всем меню и проглотила его за пару минут, Калла же не взяла ничего, а потом они обе извинились и ушли – Дафни на прогулку со своей подружкой Вероникой Крим, а Калла – в библиотеку.

Эстер была явно огорчена их уходом.

– Не так уж много совместных выездов нам осталось, – сентиментально вздохнула она.

– А ты не выходи за Мэтью и останься с нами, – сказала Дафни. Она пыталась пошутить, но вышло иначе – мне показалось, что ее слова лишний раз напомнили Эстер о предсказании Белинды.

– Что ж, идите, – сказала Эстер, а когда они ушли, взглянула на меня. Шансов куда-то уйти у меня точно не было.

Это была моя первая еда за день – клубничное мороженое неприятно урчало в животе. Эстер и Розалинда разложили на столе свадебные журналы. Наша компания пополнилась их подружками из города – точно не помню, кто именно пришел, но, кажется, там была Полина Попплуэлл. (Да-да, та самая Полина Попплуэлл. Теперь я не испытываю к ней большой симпатии, что логично, но в то время я ничего против нее не имела.) Эстер и Розалинда распланировали чуть ли не каждую минуту свадьбы, почти все было готово, и все равно они перерывали журналы в поисках того, что сделает этот день еще более идеальным, хотя свадьба была в ближайшую субботу. Я не могла понять, откуда у них столько сил на это. Приготовления донимали нашу семью много-много месяцев – примерно как ветрянка, которой я болела за несколько лет до этого и которая, слава богу, прошла гораздо быстрее.

Они стали обсуждать медовый месяц, восхищаясь тем, что в это время на следующей неделе Эстер и Мэтью уже будут на борту лайнера «Кьюнард Лайн» на пути в Европу. Они увидят Лондон, Париж, Рим, Афины и в конце поездки – Святую землю, целый месяц путешествий в новом статусе мужа и жены. Эстер уже упаковала чемоданы – платья, сумочки, туфельки в тон, и они были отправлены в их будущий дом. Нам с Зили были обещаны открытки из каждого города, где они побывают.

Следующим пунктом обсуждения стала прическа Эстер – свое решение о ней Эстер меняла уже тысячу раз. Поднять или распустить? Этот животрепещущий вопрос они обсуждали так, словно участвовали в саммите Организации Объединенных Наций. Зили с готовностью включилась в дискуссию, предложив проголосовать за прически из журналов, которые больше подойдут Эстер. Я смотрела в окно на безлюдную улицу, покусывая шапочку-рожок. Колокольчики на клумбах пожухли и скукожились. Немногочисленные горожане, отдыхавшие на лужайке, лежали на траве, будто их поразила неведомая болезнь. Мужчина в костюме дремал, накрыв лицо шляпой. Ребенок продвигался по траве, пытаясь переползти через сонную мать. Как бы тяжело ни переносилась жара в деревне, в городе было еще хуже. В свой выходной Доуви ездила в Нью-Йорк и потом рассказывала, что город изнывал от зноя – кругом пузырящийся асфальт, раскаленный бетон и потные, красные лица прохожих, словно они все как один трудились в прачечной.

– Тебе какая прическа больше нравится, Айрис? – спросила Эстер, пододвигая ко мне два журнала, открытых на нужных страницах. Пока я глазела в окно, они проголосовали, и два представших на мой суд изображения прошли финальный отбор. На одной – розовощекая брюнетка, мягкие кудри каскадом спадают на открытые плечи; на другой – холодная блондинка, волосы убраны в пучок.

– Какая разница? – сказала я, отодвинув от себя журналы.

– Да что с тобой сегодня? – спросила она.

– Не обращай внимания на эту вредину, у нее гормоны разыгрались, – сказала Розалинда. Она закрыла журналы, и полукруг женских лиц в нашей кабинке нахмурился, словно это было одно существо.

Я не хотела обижать Эстер. Больше, чем кто-либо из сестер, я переживала, когда обижала Эстер. Но сейчас я делала это ради нее. Я пыталась ее спасти.

7

– Назад в пастораль? – спросила Розалинда, когда мы – без Дафни и Каллы – уселись в автомобиль. Зили, оставшись на заднем сиденье наедине со мной, отказывалась даже смотреть на меня.

Мотор тихо урчал, а Эстер задумчиво сжимала руль.

– Нет, – сказала она, переключив скорость. – Поехали посмотрим дом. Мой дом.

Розалинда и Зили с восторгом согласились; Эстер посмотрела на меня в зеркало заднего вида – я ответила ей безучастным взглядом. Она нажала на газ, выехала на Мейн-стрит и повезла нас в резиденцию будущих мистера и миссис Мэтью Мэйбрик из Рая, Нью-Йорк. Никто из нас еще не видел их новый дом, даже Розалинда, к ее большому огорчению. Мэтью завершил сделку лишь неделей ранее, и Эстер не хотела нас приглашать, пока они не обустроятся. Вероятно, она передумала.

Мы выехали из Беллфлауэр-виллидж, вновь пересекли зеленые каньоны, добрались до Гринвича и повернули на шоссе, ведущее в Рай. Мимо нас проплывали рекламные щиты и огромные неоновые вывески, тусклые при свете дня, заправочные станции и бургерные, и все это насыщенных, искусственных цветов – так недалеко от дома, а как сильно они контрастировали с благородными оттенками Беллфлауэр-виллидж и великолепием «свадебного торта».

Я снова опустила стекло, но высовываться наружу не стала. Эстер, Розалинда и Зили без устали болтали о свадьбе – на этот раз о цветах и о том, что Эстер, увы, для своего букета не может взять цветы из маминого сада, где все поникло от жары, и вынуждена заказывать их в Нью-Йорке.

За весь день имя Белинды было упомянуто впервые. С того ужина наша жизнь протекала без матери, как, впрочем, и всегда, и сестры как будто не замечали этого или не придавали этому значения. При этом я подозревала, что верно было и обратное: Белинда вряд ли знала, что нас нет дома.

Когда мы съехали с шоссе на Бостон-Пост-роуд, вокруг нас вновь встали деревья. Эстер провезла нас мимо вокзала, откуда Мэтью собирался ежедневно ездить на работу в город.

– Он наслаждается последними деньками городской жизни, – сказала Эстер, пропуская девушку с коляской, переходившую дорогу. Эстер и Мэтью не виделись больше недели. Мэтью в преддверии свадьбы и медового месяца долго засиживался на работе, а вечером у него был мальчишник – и даже, кажется, не один.

– Скорее последними деньками свободы, – сказала Розалинда. Я проследила за выражением лица Эстер, но та только рассмеялась. Кто бы ни говорил о свадьбе, речь всегда шла о том, что для Эстер все только начинается, а для Мэтью – заканчивается. Я не могла понять почему – ведь это Мэтью ухаживал за Эстер, это Мэтью сделал ей предложение, это Мэтью везде проявлял инициативу – а Эстер оставалось только сказать «да».

Розалинда легонько толкнула Эстер локтем.

– Я шучу, сестренка. Хотя я бы предпочла жить в городе, а не здесь, – добавила она, разглядывая прачечную и банк, мимо которых мы проезжали. – «Приезжай скорее в Рай и со скуки умирай». Новый девиз этого города.

– А по-моему, Роззи, – откликнулась Эстер, – здесь очень мило. Ты же знаешь, городская жизнь – не для меня. Каждый раз, когда я приезжаю в Нью-Йорк, у меня раскалывается голова.

– Ну тогда хотя бы заведи небольшую квартирку в центре города. Она тебе может понадобиться.

– Понадобиться для чего?

– Для того чтобы не сбрендить тут окончательно, вот для чего. Вспомни нашу мать. А ведь это у нас в крови!

– Роззи, – снова попыталась образумить ее Эстер, взглянув на нас с Зили в зеркало заднего вида и стараясь понять, прислушиваемся ли мы к их разговору.

– Что у нас в крови? – спросила Зили.

– Ничего, – ответила Эстер. – С нашей кровью все в порядке.

Женщина с коляской перешла дорогу, и Эстер снова нажала на газ, доехала до конца основной дороги и свернула в жилые кварталы. Сама она была здесь лишь дважды, поэтому по пути несколько раз поворачивала не туда. До свадьбы домом занимался Мэтью, но после переезда Эстер собиралась взять все в свои руки.

– Он сказал, что остальную мебель я могу выбрать сама, – взахлеб рассказывала она, не отрывая глаз от дороги, – и обои тоже! Он мне выделит на это бюджет, но, зная Мэтью, можно предположить, что мне его хватит с лихвой.

– Он знает, что женится на женщине с отменным вкусом, – сказала Розалинда. – Когда ты закончишь обставлять дом, ты можешь стать профессиональным декоратором.

– Он никогда не допустит этого, ты же знаешь.

– Шучу. Я знаю, что он человек строгих правил.

– На которые я с радостью согласилась. Я и не собиралась думать о карьере.

Вскоре мы проехали мимо вывески «Эплсид Эстейтс» – нового жилого района Эстер и Мэтью, где все дома были построены совсем недавно, а через несколько минут свернули на Граус-корт, в глухой закуток, в самой середине которого стоял купленный Мэтью дом.

Перед поворотом на Граус-корт Эстер притормозила, чтобы мы смогли разглядеть дом со стороны улицы.

– Мэтью говорит, такие дома называются «четыре на четыре», – сказала она. – Четыре комнаты внизу, четыре наверху. Абсолютная симметрия.

Это был квадратный дом, выкрашенный в белый цвет, с крутой двухскатной крышей и трубой из красного кирпича. Четыре окна на первом этаже были расположены на одной линии с четырьмя окнами на втором, каждое было прикрыто декоративными черными ставнями. Весь дом легко поместился бы на лужайку перед «свадебным тортом» и даже не занял бы ее всю.

– Вам нравится?

– Еще как! – сказала Розалинда.

– Он сказочный! – сказала Зили, придвинувшись ко мне, чтобы получше рассмотреть дом.

– Забудь все, что я говорила, я хочу такой же, он просто прекрасен! – сказала Розалинда.

– Это же не сумочка, Роз.

– Знаю, но я все равно хочу такой вместе с мужчиной, который к нему прилагается. Парный комплект.

На Граус-корт было еще два дома, по обе стороны от центрального особняка Эстер и Мэтью: один тоже в колониальном стиле, желтого цвета, а второй – коричневатый, похожий на амбар. На тротуаре у желтого дома стояла маленькая девочка – ей было не больше года, из одежды на ней был только подгузник, а во рту болталась бутылочка. Ее живот свешивался над слишком туго затянутым подгузником.

– Вы только посмотрите на этот ужас, – сказала Розалинда, и мы все уставились на девочку. – Прямо гаргулья Нотр-Дама. Где ее мать?

И тут же из дома вынырнула изможденного вида молодая девушка, по виду – старшеклассница, которая подняла девочку и унесла ее в дом.

– Няня, – сказала Эстер.

– Номер телефона у нее не проси, – откликнулась Розалинда.

8

Я так хорошо помню дом Эстер, каждый его дюйм, будто видела его только вчера. Он, как говорят, выжжен в моей памяти. Его детали отпечатаны в преисподней моего разума – прямо в мягких тканях, в которые проник тот июньский день: вокруг него наложили швы, а рану прижгли (отсюда и «выжжен»). Там и белый колониальный дом по адресу Граус-корт, 64 (видите, я и это помню), и, наверное, весь «Эплсид Эстейтс» с его аккуратными клумбами и изгородями, с фонарями, которые освещают мне путь, когда я теряюсь в чертогах своего разума.

Внутри пахло свежей краской и сосной, что совсем было не похоже на затхлое, вековое дыхание «свадебного торта». Голые белые стены, почти никакой мебели. Недалеко от входной двери начиналась лестница на второй этаж. Слева две ступеньки спускались в гостиную, где были завернутые в целлофан диван, кресло с подголовником и кофейный столик. Справа располагалась столовая – длинный стол из красного дерева, шесть стульев и буфет для посуды, тоже в целлофане.

Новый дом я видела впервые в жизни. Он был одновременно и пуст, и полон возможностей. Зили убежала смотреть задний двор – огороженную забором лужайку с молодыми деревцами, высаженными в круг. Эстер показывала Розалинде дом, и я осталась с ними. Они переходили из комнаты в комнату, я же плелась позади: Эстер указывала на разные предметы, а Розалинда предсказуемо всем восхищалась. Когда Эстер говорила, куда поставит свадебные подарки – вазу или пару хрустальных подсвечников, я мрачно отмечала про себя, что эти вещи теперь покоятся в лесной могиле. Эстер сказала, что из поездки в Европу хочет привезти картину, которая займет почетное место над камином.

– Если ты как следует попросишь, папа разрешит тебе забрать портрет Энни Оукли, – пошутила Розалинда.

– Нет, спасибо! Никакого оружия в этом доме.

– А пистолет в тумбочке? Он бы тебе пригодился на случай ограбления!

– Здесь нет преступности, – заверила ее Эстер. – Это привилегированный район.

Они пошли наверх, а я присела на диван в гостиной – сквозь целлофан просвечивала белая обивка с голубыми цветами. Кругом цветы. Я слышала их шаги на втором этаже – они быстро переходили из одной спальни в другую. В комнатах было пусто, смотреть было особо не на что. Они говорили о том, где можно обустроить детскую, и Розалинда сказала, что она им наверняка понадобится уже следующим летом, а я вспомнила девочку-гаргулью с бутылочкой во рту.

– Ты уверена, что хочешь провести здесь свою первую брачную ночь? – приглушенно сказала Розалин-да, но ее голос отражался от стен и эхом прокатывался по лестнице – Розалинда никогда не осознавала, как громко она разговаривает. Даже с такого расстояния я услышала преувеличенную скандальность в ее голосе на словах «брачная ночь».

Я имела некоторое представление о том, что такое брачная ночь. Дафни объясняла нам с Зили какие-то элементарные вещи о сексе. Она говорила, что после первого раза с мужчиной на простынях остаются следы крови и что все мужчины хотят видеть эти следы, ведь они доказывают, что они взяли в жены девственницу. На вопрос Зили о том, откуда идет кровь, Дафни ответить не смогла. Ее рассказы были поверхностными – скорее всего, она и сама половину не понимала.

Ожидая сестер, я стала думать о том, что сказала бы Дафни о новом доме. Вполне вероятно, что Эстер привезла нас сюда как раз потому, что с нами не было Дафни и ее острого язычка. Из всей семьи только Дафни позволяла себе сквернословить, читать дешевые романы и приносить домой всякие непристойности вроде той фотографии обнаженной женщины, которую она вырезала из журнала, или старой карточки викторианских времен с голым мужчиной на голой женщине. Откуда она все это брала, мы не знали – наверное, то было влияние ее подруги Вероники, с которой она проводила время, пока я тут терпела эту экскурсию на Граус-корт.

– Разве это не романтично? – донесся сверху голос Эстер. – Провести брачную ночь в собственном доме?

– В роскошном отеле было бы романтичнее.

– Ох, Роз, – сказала Эстер. За сегодняшний день она уже раз сто повторила «Роз» или «Роззи» своим особым тоном, с игривым укором. Я представила, как Мэтью уходит на работу, а она остается здесь одна на весь день, и когда она говорит: «Ох, Роз!», ей никто не отвечает.

– Мы проведем здесь всего две ночи перед медовым месяцем. Он сказал, что в пятницу нам в доме быть нельзя – думаю, он запланировал что-то на день после свадьбы.

Розалинда театрально вздохнула.

– Ты уж вспоминай обо мне в цветочном магазине! – сказала она. – А то, пока ты будешь в Европе, я попрошу Дафни пробраться сюда, взломать замок и разрисовать все стены, как у нас дома. Только представь: пустынный пейзаж с перекати-поле в гостиной, венерина мухоловка в спальне…

– Перестань!

– Морские водоросли в ванной, заколдованный дуб в детской…

– Только попробуйте!

Они спустились вниз, и я встала с дивана и пошла за ними на кухню – следующий пункт в программе экскурсии. Здесь царил ослепительный желтый – шкафчики и бытовые приборы лимонного цвета, ламинированная столешница с золотистыми вкраплениями. Напротив стеклянных дверей, ведущих на задний двор, было пустое место, где вскоре встанет стол, за которым дети Эстер будут поедать хлопья и тосты перед выходом в школу, а Мэтью – читать газету за утренним кофе, и все это, конечно, приготовит Эстер, ведь кухарки у них не будет. Эстер открывала шкафы и показывала Розалинде их содержимое – пакет муки, бутылочка растительного масла, смеси для выпечки, баночки горошка.

– Когда мы приезжали сюда в прошлый раз, я попросила Мэтью свозить меня в супермаркет, чтобы купить все это, – так ведь гораздо уютнее.

– Пожалуйста, не говори мне, что снова собираешься готовить, – сказала Розалинда.

– Я ведь скоро стану замужней женщиной. А Мэтью от меня этого ждет.

Произнося его имя, Эстер подняла левую руку и полюбовалась кольцом с камнем – это был инстинктивный жест, как поглаживание живота беременной женщиной.

– Какой смысл иметь богатого мужа и не пользоваться всем, что к этому прилагается? Даже наш прижимистый отец не жалеет деньги на кухарку. С тем же успехом ты могла бы жить в пещере и носить мешковину вместо одежды.

– Мы на пороге новой эпохи, – ответила Эстер. – На дворе 1950 год.

– Пф-ф, – фыркнула Розалинда и повернулась ко мне: – Ты сегодня ни слова не проронила, противное ты создание. Фазенда Мэйбриков тебя не впечатляет?

Я пожала плечами, пытаясь разглядеть из дверей кухни, где там Зили. Она бегала по лужайке за белым котом – видимо соседским. Маленький огороженный дворик наглядно демонстрировал то, что я думала об этом доме: это тупик. Я завидовала тому, что Эстер теперь может вырваться из «свадебного торта», но новый дом не был для меня олицетворением свободы – его низкие потолки и тонкие стены, его идеальная симметрия и крошечная полоска зелени на заднем дворе, и все это зажато между другими домами. Здесь не было простора, нечем было дышать, негде спрятаться, никаких секретов. А наш «свадебный торт» был полон секретов.

– Айрис, ты расстроилась из-за тех маминых слов? – спросила Эстер. – Иначе как еще объяснить твое поведение?

Я повернулась к ней, она стояла у плиты.

– Я не хочу, чтобы с тобой случалось что-то ужасное.

В тесноте этого дома на меня накатил приступ паники, стало трудно дышать.

– Зачем тебе сюда переезжать? – спросила я. – Почему ты не можешь сначала окончить коллеж и только потом выходить замуж?

Эстер снова посмотрела на кольцо и нахмурилась. Я продолжала причинять ей боль и сама страдала от этого.

Розалинда подошла ко мне, стуча каблучками по линолеуму. Она схватила меня за плечи и встряхнула так, чтобы я посмотрела ей в глаза.

– Мама вечно пугает нас своими мрачными мыслями, но это все неправда. – Она замолчала, хотя было видно, что она не закончила. – Как бы тут выразиться поделикатней… – Она прикусила нижнюю губу, как и всегда, когда задумывалась. – Ты ведь знаешь, что когда наша мама родилась, ее мать умерла?

Я кивнула. Тогда еще я мало знала о мамином прошлом, но мне было известно, что ее мать звали Роуз, и что та умерла в родах, и что Белинда ненавидела розы.

– Это ужасно травмировало нашу бедную маму – шутка ли, своим появлением на свет убить собственную мать! От этого и все ее проблемы. – (Видите? Мы все и всегда пытались докопаться до сути проблем.) – А хуже всего то, что она не знает, каково это – быть матерью, потому что сама выросла без материнской заботы. Понимаешь? Она запуталась и все испортила, но это не ее вина. Это как если взять волчицу из леса и заставить ее воспитать шесть человеческих детей.

– Роззи, – сказала Эстер.

– Не так уж я и преувеличиваю. Эти ежедневные завывания. Боже милостивый.

Тогда мне пришла в голову мысль – раньше я об этом не задумывалась. Я хотела додумать ее, прикусив нижнюю губу на манер Розалинды, но они ждали моего ответа.

– А вдруг с тобой случится то, что случилось с бабушкой Роуз, – сказала я. – У тебя будет ребенок, и тебя ждет смерть в родах.

Эстер вздрогнула. Как грязному следу на полу, слову «смерть» было не место в ее блестящем новом доме.

– Так ты этого боишься? Что я умру, рожая ребенка?

– Здесь нет смерти, – сказала Розалинда. – Это привилегированный район.

Эстер ответила ей хмурым взглядом, а потом повернулась ко мне.

– Уверяю тебя, ничего подобного со мной не случится. В наши дни женщины не умирают во время родов.

– Но Айрис в некотором смысле права, – сказала Розалинда. – В воспаленном мозгу нашей мамы брак означает секс…

– Розалинда! – Эстер была в ужасе: сначала смерть, теперь секс.

– Помолчи немного, дорогая, – сказала Розалин-да. – Айрис уже большая. Так вот, мама считает, что брак значит секс, секс значит ребенок, ребенок значит смерть. Все это было у ее матери, бабушки и так далее.

– Но наша мать не умерла, – сказала Эстер, раздражаясь. – У нее родилось шестеро детей, и она выжила. Так что это все ерунда.

– Она несет в себе ужасы прошлого. Она и сама продукт этого прошлого, и – хотя мне и неприятно об этом говорить – мы тоже. – Розалинда вздрогнула. – И что еще хуже, она ненавидит нашего отца и никогда не хотела замуж. Нас она тоже никогда не хотела.

– Ужасно так говорить, – сказала Эстер.

– Конечно, ужасно. Но это правда. Ее жизнь после встречи с отцом и стала для нее в некотором роде смертью, вам не кажется? Быть может, это и есть то самое «ужасное», от которого Эстер, по мнению мамы, должна держаться подальше.