Вишневые воры

Еще в детстве я видела, что с мамой что-то не так, но не понимала, что именно. Я предполагала, что другие матери не просыпаются по ночам, как наша, утверждая, что видели или слышали призрака. Я предполагала, что они не проводят все утро за своим дневником, описывая встречи с этими призраками. Родные не верили ее рассказам, поэтому она записывала их в блокнот – примерно такой же, в каком я сейчас пишу.

Я удивлялась, почему она не может быть нормальной, почему не может отвозить нас в школу, как другие матери, почему не ждет нас вместе с остальными родителями у школьной калитки после занятий в цветном платье с сумочкой и туфельками в тон, с безупречно завитыми волосами. Только вот в школу она никогда не приходила, да и была значительно старше матерей моих одноклассниц – и выше, под метр семьдесят пять. (Вы представляли ее маленькой? Нет, маленькой она не была.) Худощавая, вытянутая – в своем белом платье, с копной светлых волос, она издалека была похожа на ватную палочку.

Никто из нас не верил ее рассказам, поэтому привидения нас не пугали. Нас больше пугала Белинда и сила ее воображения; мы все жалели ее – отец, сестры и я. Нам казалось, что это не дом населен призраками, а сама Белинда. Я выросла с мыслью о том, что наша мама одержима, а поскольку мы с сестрами по очереди жили внутри нее в течение девяти месяцев, я спрашивала себя, не одержимы ли и мы тоже.

6

Готовясь к жизни в пригороде Нью-Йорка и предстоящей роли домохозяйки, в тот вечер Эстер решила приготовить нам семейный ужин. Миссис О’Коннор отправили домой, а от мамы какой-либо поддержки ожидать не приходилось: она не принимала никакого участия в подготовке старшей дочери к замужней жизни.

За неимением лучшего Эстер прибегла к помощи новой кулинарной книги Бетти Крокер, которую миссис О’Коннор окрестила «гадкой вещицей». Выбор пал на ростбиф с картофельным пюре и стручковой фасолью. Это было несколько чересчур для нее, тем более в знойный летний вечер, но было воскресенье, и отец ждал воскресного ужина.

Казалось, что Эстер не имеет ни малейшего представления о том, что делает. Розалинда, обещавшая помочь, куда-то испарилась.

– Это просто катастрофа, – сказала Эстер, – не обращаясь ни к кому в особенности и промокая лоб кухонным полотенцем. Получив строгое указание не мешаться, мы с Зили сидели за столом и наблюдали за процессом.

Пробыв в своей комнате намного дольше, чем того требовали освежающие процедуры, за которыми она отправилась, Розалинда наконец соизволила появиться.

– Я смотрю, после моего ухода дела пришли в полнейший упадок, – сказала она с порога.

– Тебя не было целую вечность!

– Правда? Ах, простите. – ответила Розалинда. – В мое отсутствие ты умудрилась измазать картофельным пюре это драгоценное личико.

Потрясенная беспорядком на кухне и взъерошенным видом Эстер, Розалинда взяла ее под руку и подвела к раковине, чтобы помочь ей умыться.

– Не пойму, готов ли ростбиф, – сказала Эстер, вытирая руки новым полотенцем.

– Меня можешь не спрашивать. – Розалинда взбила свои темные волнистые волосы: у нее была стрижка «под пажа», которую ей прошлым вечером подровняла Эстер. Боковые пряди были чуть забраны назад и закреплены черепаховыми гребнями, открывая крошечные серьги-кольца. Она взяла бутылку холодного пива, купленного для отца, и сделала большой глоток, после чего быстро потрясла головой, словно приободренная.

– Вызываем миссис О?

– Я должна справиться сама. В нашем с Мэтью доме никакой миссис О’Коннор не будет.

– Да уж надеюсь, что нет, – сказала Розалинда. – Не очень бы вам было весело, правда, девочки?

Розалинда была пузырьками и пеной нашей семьи – все остальные в сравнении с ней тихонько плавали на дне бокала. Она единственная из нас несла в себе проблески оружейного наследия. Я часто размышляю, какой Розалинда могла бы стать, родись она в другой семье. Так и вижу, как она пилотирует какой-нибудь «Ласкомб-10», совершая пируэты над Атлантикой, или летит на воздушном шаре над полем красных маков на юге Франции, или покоряет снежные Анды. Почему-то я редко представляю ее на земле. Казалось, что с нами она лишь растрачивает себя понапрасну, темпераментная и кипучая, запертая в леденящем сумраке «свадебного торта», единственный выход из которого для нее – брак.

Розалинда открыла духовку, чтобы проверить ростбиф, и повернулась к нам за спиной Эстер с выражением безмолвного «а-а-а!».

– Этот бедняга какой-то совсем черный. Это что, дым? – Розалинда закашлялась и отпрянула от духовки, ладонью отгоняя дым от лица. Эстер, вооружившись прихватками, достала жаровню из духовки и водрузила ее на плиту.

– О нет, – сказала она, чуть не плача. – Ростбиф сгорел!

– Уверена, что внутри оно нормальное. – Розалин-да поскребла обуглившуюся корочку мяса своими ярко-красными ногтями.

– Выше голову! – сказала она, положив руку на плечо Эстер. – Ты же не хочешь, чтобы твой будущий муж видел тебя в таком состоянии, вернувшись с работы?

– Нет, конечно. Но должна же я научиться готовить, чтобы кормить его.

– Да господи, он же не немецкая овчарка, – ответила Розалинда. – Послушай, он как-то дожил до своего нынешнего возраста – сколько ему, тридцать? Этот человек бомбил Токио, в конце концов! Он переживет и подгоревший ростбиф, и подгоревшую курицу, и все то, что там у тебя подгорит в будущем.

Эстер беспомощно оглядела потерпевшую крушение кухню, разбросанные вокруг миски, клокочущие кастрюли на плите, из которых выплескивалась вода и валил пар.

– Здесь главное – контролировать свою реакцию, – продолжала утешать ее Розалинда. – Что в такой ситуации сделала бы Кэтрин Хепберн? Посмеялась бы над этим всем с коктейлем в руке.

– Кэтрин Хепберн? Роззи, ты не помогаешь. – Эстер снова стала мять картошку, а Розалинда, образумившись, принялась выкладывать лежавшие на противне булочки в хлебную корзинку.

– Отличные булочки, – сказала она, понюхав одну. – Молодец!

– Их сделала миссис О’Коннор, – сказала Эстер, не поднимая глаз от миски.

– Ах вот оно что. – Розалинда повернулась к нам с Зили и одними губами произнесла «упс».

Мы, девочки семьи Чэпел, почти никогда не имели дела с работой по дому. Наш дом был таким большим, что для ведения хозяйства требовался целый штат служащих, и никто не ждал от женщины такого социального положения, как моя мать, что она будет горбатиться у плиты и штопать одежду. Для женщин нашего класса учиться вести домашнее хозяйство означало учиться руководить другими женщинами, которые, собственно, и будут делать всю работу.

Эстер и Мэтью хотели другой жизни. Современной, как говорила Эстер. Мэтью отказался от таунхауса в Верхнем Ист-Сайде, который ему предложили родители, и вместо этого выплатил из своих средств первый взнос за дом в колониальном стиле в районе Рай, в пешей доступности от станции пригородных поездов на Манхэттен. Мэтью, первый вице-президент компании «Мэйбрик стил», собирался ездить на работу на поезде, а Эстер планировала сидеть дома, готовить, делать небольшую уборку (более серьезную работу по дому намеревались поручить помощнице, приезжающей два раза в неделю) и впоследствии сидеть с детьми, которых они с Мэтью собирались завести в самом ближайшем будущем. Эстер, рассказавшая Мэтью о «свадебном торте» и жизненном укладе в нем, не хотела жить в замке, а Мэтью не хотел такой жизни, которую вели его родители – пропитанные мартини вечера его матери, любовные интрижки его отца, их бесконечные ссоры.

– Ты сделала что могла, Эстер, милая, – сказала Розалинда. – À table![8]

Она развязала фартук Эстер и поочередно выключила все конфорки.

Эстер вручила нам с Зили напитки, чтобы мы отнесли их в столовую. Розалинда взяла корзинку с булочками и миску с пюре. Отец и Калла уже сидели за столом, положив на колени льняные салфетки. Они молчали: Калла читала книгу стихов Теннисона и не обращала на отца никакого внимания.

Когда мы с Зили начали разливать всем напитки, появилась Дафни – брюки капри, клетчатая рубашка без рукавов, завязанная в узел у талии, волосы убраны в торчащий хвостик. Отец посмотрел на нее, а затем опустил глаза, ничего не сказав. Он не одобрял женщин в брюках или с обнаженным пупком. Любую из нас он послал бы наверх переодеваться, но спорить с Дафни не имело смысла.

– И где ужин? – спросила она, когда я наливала ей лимонад. Каждый вечер мы собирались в столовой в шесть тридцать, а сейчас было уже на десять минут позже. Дафни не хотела провести за столом с родителями ни одной лишней секунды.

– Давайте сегодня будем добрее, – сказала мама, зайдя в столовую и опустившись на свое обычное место на противоположном от папы конце стола. – Я уверена, что Эстер очень старалась. – Как и днем в саду, мама выглядела напряженной.

Когда я садилась на свое место рядом с ней, из кухни послышался звук падающей посуды и голос Эстер: «О нет!» Дафни засмеялась, отпивая из бокала. Розалинда отправилась на кухню посмотреть, что случилось.

Отец налил себе пива. После церкви мы его с утра так больше и не видели. Когда он был дома, он всегда работал у себя в кабинете.

– Чем вы сегодня занимались? – спросил он нас с Зили. Его воротник был расстегнут, но при этом, несмотря на жару, он по-прежнему был в коричневом пиджаке, в котором ходил в церковь.

– Айрис рисовала меня на лягушачьем пруду, – ответила Зили.

– А уроки у вас на этой неделе есть?

– В понедельник у нас урок фортепиано, – ответила я.

– А у меня в пятницу занятие балетом, – сказала Зили. Она напряженно сидела на стуле и расслабилась только тогда, когда допрос закончился. Его вопросы обычно были довольно безобидными, но лучше всегда быть начеку.

– А ты, Калла? – спросил он. – Что у тебя там такого в книге, что ты не можешь оторвать от нее взгляда даже за столом?

– «Леди из Шалота», – ответила она и начала читать вслух: – «Пред нею зеркало давно // Висит – его прозрачно дно // Где тени зреть ей суждено: // Большой дороги полотно // До башен Камелота»[9].

– Большое спасибо, – сказал папа, подняв брови и поправив вилку с ножом. – Поэзию я никогда не понимал.

– Это точно, – сказала Калла. Она отложила книгу, взяла стакан с водой и сделала аккуратный глоток. У нее были красивые пухлые губки, но в закрытом состоянии они были сложены в гримасу недовольства, что несколько портило их очарование.

Наконец Эстер с Розалиндой принесли ростбиф и стручковую фасоль. Порезанное на куски мясо источало приятный аромат, но больше на белом блюде ничего не было. Миссис O’Коннор обычно украшала тарелку зеленым салатом, веточками петрушки или кусочками апельсина, но Эстер этого не сделала. Мясо плавало в маслянистой жидкости, словно его бросили в лужу. По очереди опуская кусочки на свои тарелки, все мы постарались убрать с лица брезгливое выражение.

Дафни начала есть еще до того, как остальные наполнили свои тарелки, – сначала она театрально пыталась разрезать кусок мяса ножом, а потом взяла его пальцами и стала откусывать прямо так. Отец задержал на ней взгляд, а потом с отвращением отвернулся. Эстер оглядела нас, ожидая вердикта. Обычно к ужину она спускалась опрятная и уложенная, но сегодня ее щеки раскраснелись, а волосы торчали в стороны, как у Альберта Эйнштейна. На воротнике ее белого платья остались бледно-розовые брызги крови – видимо, от куска сырого мяса, с которым она возилась несколько часов назад.

– Никогда не угадаете, кто сегодня ответил на приглашение, – сказала Розалинда, появляясь из кухни с забытым соусником. Она села на свое место рядом с отцом: ее фраза прервала невыносимое молчание. Отец повернулся к ней, отпивая пиво и не желая играть в угадайку.

– Сэмюэл Кольт, – сказала она. – Сэмюэл Шестой, или Седьмой, или сколько их там уже. Он тот, который помоложе, – кажется, ему лет двадцать.

Отец поставил стакан на стол и задумался.

– И кто же его пригласил?

– Мы, конечно, – ответила Розалинда. – Папа, ты же сам одобрил список гостей.

– Правда? – Часто казалось, что его мысли блуждают где-то далеко, устремленные на какие-то гораздо более важные вещи.

– И твои оружейники придут, – добавила она.

– Они не мои оружейники, – сказал он. Большинство производителей оружия в Америке базировались в Коннектикуте и Массачусетсе – «Кольт», «Смит и Вес-сон», «Винчестер», «Спрингфилд Армори», «Моссберг», «Ругер», «Ремингтон», но отец и его собратья по кровопролитию были по большей части конкурентами, а не друзьями.

Отец принялся за мясо, а Эстер взволнованно за ним наблюдала. Он отрезал большой кусок, отправил его в рот и, начав жевать, кивнул ей.

На маминой тарелке лежал кусок ростбифа, окруженный стручковой фасолью, но было очевидно, что есть все это Белинда не собиралась. Она намазала маслом булочку, откусила и рассеянно жевала, неотрывно глядя в окно за спиной мужа, туда, где к северу от дома простирался лес. В моменты особого стресса она казалась отрешенной – так обычно выглядят люди под воздействием лекарств: то вглядывалась в пустоту, а то вдруг резко возвращалась к разговору. Но не думаю, что она на самом деле принимала лекарства. Врач к нам домой приходил редко, а в те случаи, когда я тайно пробиралась в ее спальню или пользовалась ее ванной, если наша была занята, таблеток я никогда не видела – только аспирин. Казалось, что у Белинды не было пороков – она не курила, не пила кофе и алкоголь, и каждый новый день она встречала лицом к лицу, ничем не защищенная. В результате она как будто избегала самой жизни – смотрела на солнце и, не выдержав, отворачивалась.

– Вессоны тоже придут, – сказала Эстер. – Эльвира Вессон и ее мать.

– Мы бы и Энни Оукли с Буффало Биллом пригласили, если бы они были живы, – пошутила Розалинда, и отец утвердительно крякнул.

Благодаря Мэйбрикам свадьба разрослась до необъятных размеров. Они разослали сотни приглашений, и почти все эти люди согласились, поэтому прием перенесли из нашего дома в Уэнтуорт-холл, поместье под Гринвичем, где проводились свадьбы особ высшего общества и другие крупные мероприятия. С нашей стороны гостей ожидалось мало. Отец был единственным ребенком, его родители умерли. Родителей мамы тоже уже не было в живых. У нее был сводный брат, живший с семьей в Бостоне, но она его ненавидела – мы с ним никогда не общались. Мы пригласили нескольких важных персон Беллфлауэра и парочку бизнесменов, производивших оружие в Новой Англии, но на этом наш список гостей исчерпывался.

– Дело в том, что… – начала было Розалинда, но закончить фразу не успела.

– Я… – вдруг сказала Белинда, и все замолчали и повернулись к матери, но она не торопилась договаривать предложение. Ее пустые глаза по-прежнему были обращены к лесу. Через какое-то время, когда ее внимание вернулось к нам, она продолжила: – Я чувствую, что должно случиться что-то ужасное.

И вот так наконец это было произнесено. Она открыла дверь неизбежному.

– То есть… – Она положила булочку на край тарелки. – Мне кажется, что свадьба обернется чем-то ужасным. Не знаю, чем именно, но нам следовало бы ее отложить.

На странное поведение мамы мы реагировали примерно как на запах свежей краски: сначала ты его замечаешь, а потом привыкаешь. Я была еще слишком маленькой, чтобы понимать, какие ее фразы и действия действительно заслуживали внимания, но даже мне было ясно, что эта точно заслуживала. Послышался стук серебряных приборов о фарфор – отец и сестры положили вилки на тарелки и повернулись к маме с разной степенью обеспокоенности.

Отец первым нарушил молчание.

– Дорогая, что ты такое говоришь?

– Мама? – спросила Эстер с дрожью в голосе.

Своим мягким голосом Белинда произнесла лишь несколько фраз, но они знали, на что она была способна с ее неисчерпаемой склонностью к драме.

– Должно произойти что-то ужасное, и я не понимаю, к чему такая спешка с этой свадьбой, – сказала она, потянувшись к ушам и легонько потирая их бесформенные мочки.

– Спешка? Мне двадцать лет, – сказала Эстер взволнованно. Ей оставалось совсем немного – через неделю она собиралась уехать, а тут вдруг такое.

– Вот именно. Ты еще молода, – сказала Белинда. – Ты ничего не знаешь ни о браке, ни о том, что после свадьбы женщина становится собственностью мужчины и перестает быть собой.

– Ох, мама, – сказала Розалинда, закатывая глаза.

– Торопиться совсем не нужно, – сказала Белинда. – Я вышла замуж только в двадцать девять.

– Да, но ты… – сказала Эстер поспешно; ее голос взобрался чуть выше, чем обычно. Розалинда толкнула ее локтем, и Эстер сделала паузу, чтобы перевести дух.

– Ты не хотела выходить замуж, – сказала Розалин-да. – А Эстер, видишь ли, хочет, в этом вся разница.

Отец взял солонку и потряс ее над стручковой фасолью, не сводя глаз с Розалинды и, по всей видимости, ожидая от нее извинений за бестактность, но та никак не отреагировала. Ни для кого не было секретом, что Белинда действительно не хотела выходить замуж. К чему притворяться?

– Почти все мои подруги замужем или помолвлены, – сказала Эстер. – Я этого хочу: быть женой и матерью.

– Для этого у тебя достаточно времени. Я родила Зили почти в сорок лет.

– В сорок? – сказала Розалинда. – Мама, ты какие-то странные вещи говоришь. Кто будет ждать до сорока, чтобы родить ребенка?

– Я бы хотела, чтобы Эстер пока осталась в колледже. По крайней мере до тех пор, пока мое предчувствие не исчезнет.

Эстер целый год проучилась в женском колледже Дарлоу, но осенью возвращаться туда не планировала, поскольку выходила замуж. Розалинда, недавно окончившая среднюю школу, в сентябре собиралась приступить к учебе там же. Это не был колледж в традиционном понимании – скорее институт благородных девиц из богатых семей. Более академически устремленные девушки в ожидании замужества выбрали бы колледжи Смит или Уэллсли, а менее обеспеченные отправились бы в секретарскую школу, но наш отец не позволил бы ни того, ни другого. Он считал, что девушке из семьи Чэпел не нужно университетское образование, ведь ей никогда не придется зарабатывать себе на жизнь. Он разрешил Эстер учиться в Дарлоу, чтобы время после окончания средней школы и до замужества не пропало даром. Ей следовало совершенствоваться и изучать историю искусств и иностранные языки, чтобы она смогла воспитать культурных детей, которым не пришлось бы стыдиться за мать. Отец не одобрял полноценного обучения для своих дочерей, но загнивания мозгов он не одобрял тоже. Это был тонкий баланс – пусть женщина будет умной, но не слишком.

– Я собираюсь учиться в колледже столько, сколько это будет возможно, – сказала Дафни. – А потом поступлю в школу искусств в Европе.

– Я не собираюсь оплачивать никакую школу искусств, – ответил отец. – Можешь выбросить это из головы.

– А я сама буду ее оплачивать, – ответила Дафни, и эта мысль всем показалась настолько нелепой, что даже не вызвала ответных реплик.

– Для чего мне оставаться в колледже? – спросила Эстер. – Чтобы стать учительницей или медсестрой? – Она произнесла «учительницей или медсестрой» таким тоном, будто говорила «бродягой или проституткой». Она посмотрела на отца, ожидая его поддержки. Он кивнул.

– Откладывать мы ничего не будем, – сказал он.

– Мэтью не станет ее дожидаться, – сказала Розалин-да. – Такие мужчины, как Мэтью, ждать никого не будут.

Потерпев неудачу, мама откинулась на спинку стула. Неужели она действительно думала, что сможет отложить свадьбу? Воспитанием дочерей она никогда не занималась, никогда не пыталась указать нам, в какую сторону двигаться, поскольку вся ее энергия – день за днем – была направлена на собственное выживание. Ее дочери проходили обычные стадии жизни, и теперь одна из них готовилась выйти замуж. Менять этот курс было уже слишком поздно.

– Должно произойти что-то ужасное, – повторила она, на этот раз еле слышно. Сестры переглянулись. Отец уставился в тарелку. Белинду всегда переполняли самые странные идеи, но не помню, чтобы она когда-либо делилась с нами предзнаменованиями.

– Она хочет, чтобы меня постигла та же участь, что и Милли Стивенс, – сказала Эстер. Милли считалась самой трагичной фигурой в Беллфлауэр-виллидж. Незамужняя в свои двадцать восемь лет, она получила юридическую степень в Колумбийском университете, куда поступила только из-за того, что Йельская школа права не принимала женщин, а после выпуска перед ее носом захлопнули двери все до единой юридические конторы Новой Англии. Разгромленная практически по всем фронтам, она жила с родителями на Бёрч-стрит и зарабатывала уроками фортепиано. Другая ее работа по совместительству, внушавшая ужас всему женскому населению Беллфлауэра, была неоплачиваемой.

– Мне всегда нравилась Милли, – сказала Белинда, и это было правдой. Раз в неделю Милли приходила давать мне и Зили уроки фортепиано, и мама иногда заводила с ней беседы – редко кто еще удостаивался такой чести.

– Видимо, ты бы предпочла, чтобы это она была твоей дочерью? – сказала Эстер, уже немного переигрывая.

Белинда не ответила, и Эстер вскочила со стула и швырнула салфетку на тарелку. Она задвинула свой стул и схватилась за его спинку, чтобы унять дрожь в руках.

– Все эти месяцы я ничего не говорила, мама, но…

Отец пытался ее остановить:

– Перестань, дорогая, прошу тебя.

– Прости, но я должна это сказать. Я все время держала это в себе и теперь просто обязана высказаться. – Эстер повернулась к матери. – Ты не проявляешь никакого интереса к свадьбе! Мои подруги выходят замуж, и для их матерей это главнейшее в жизни событие – но только не для тебя. Очевидно же, что тебе совершенно все равно.

Пока Эстер говорила, я смотрела на свои колени и мечтала провалиться под землю. Мы с сестрами за глаза постоянно обсуждали мать, но никто и никогда не говорил ей таких вещей прямо в лицо.

– Не понимаю, что с тобой, мама. Никогда не понимала. – Казалось, что слова Эстер испепеляют все вокруг; вся семья сидела, опаленная ими. – Но я не позволю тебе испортить этот важный для меня день.

– У меня нет привычки кому-то что-то портить, – сказала Белинда спокойным голосом, но я знала, что внутри нее бушует ураган.

Дафни фыркнула:

– Да ты только этим и занимаешься!

– Довольно! – сказал отец. Он велел Дафни отправляться в ее комнату, услышав от нее в ответ «Аллилуйя!».

Эстер ушла из столовой вслед за Дафни – очевидно, ее кулинарный запал не распространялся на последующее мытье посуды. Розалинда промокнула губы салфеткой, подтолкнула ее под тарелку и тоже вышла.

За столом остались родители, Калла, Зили и я. В какой-то момент обсуждения Калла снова раскрыла книгу и теперь читала ее, отодвинув тарелку. Пюре и фасоль были съедены – на белом фарфоре остался лишь сероватый кусочек мяса, напоминавший мышиный трупик.

В наступившей тишине она стала читать вслух, ни с того ни с сего, однако же отражая настроение собравшихся:

– «Плыл мимо зданий и церквей – холодный труп…»

– Перестань, – сказал отец.

– «Холодный труп среди огней, в тиши у Камелота».

– Ну хватит уже! – сказал он, и Калла вышла из-за стола, прихватив с собой Теннисона.

Зили перевела взгляд с мамы на папу, и ее глаза наполнились слезами. Такая неприкрытая война разразилась за столом впервые. Обычно разногласия обсуждались приглушенными голосами за закрытой дверью.

– Я не хочу, чтобы случилось ужасное, – сказала она, надеясь, что вот-вот будут произнесены слова, которые все поправят, и все будет снова хорошо.

– Не слушай свою мать, – сказал отец. – Ничего ужасного ни с кем не случится. – Он отодвинул тарелку с недоеденным ужином и через весь стол воззрился на жену.

– Надеюсь, ты довольна собой?

– Я должна была это сказать.

– Точно должна была? – Он допил пиво и велел нам с Зили идти к себе.

Мне не хотелось оставлять маму одну, и я замешкалась. Зили, как обычно, смотрела на меня и ждала, что я буду делать. Я не думала, что отец ударит мать или наорет на нее. Нет, он никогда не проявлял агрессии, никогда не кричал. Он правил царством женщин, не повышая голос. И все равно мне не хотелось оставлять ее. Ей нужен был союзник – ведь он у нее так редко бывал.

– Вы слышали, что я сказал? – спросил он.

Я встала, маленькая трусишка, и потянула за собой Зили. Белинда смотрела куда-то в пол, как будто стыдясь встретиться со мной взглядом, поэтому я наклонилась и прошептала ей на ухо: «Я тебе верю, мамочка».

Не знаю, верила ли я ей тогда. Но ведь она была права. Что-то ужасное действительно приближалось, и впоследствии я не раз буду спрашивать себя – неужели это возможно? Неужели мама и правда все предвидела?

Безголовая невеста

1950

1

За несколько недель до свадьбы Эстер Белинда начала чувствовать запах роз. Она чувствовала запах роз, когда никакими розами не пахло, когда все окна были закрыты и ароматы сада не проникали в дом, когда никто не пользовался мылом или туалетной водой с этим запахом. Аромат розы был в нашем доме под запретом, поэтому он не мог исходить откуда-то из дома.