Особо дикая магия

Он издает сочувственный возглас.

– А иначе так бы и поступили, да?

Вопроса глупее она никогда не слышала. Мира, в котором дело обстоит иначе, просто не существует. Но отрицать, что думать о таком мире соблазнительно, она не может. Маргарет позволяет себе погрузиться в эти мысли. А если бы ее победа убедила мать остаться? А если бы она разозлила Джейме? А если бы ее не парализовал страх? Да. Если бы она могла, она записалась бы сейчас же.

Возможно, вопрос, в сущности, не так уж глуп.

– Да, именно так. А вы?

Уэстон присвистывает.

– Я вот о чем: вы хотя бы представляете себе, что можно сделать, имея целых семьдесят пять долларов? Я бы убил за такие деньжищи. Проклятье, а уж за славу убил бы наверняка. Но дел у меня будет невпроворот, как только вернется ваша мама, и, как я уже говорил, участие в этой охоте – не для таких, как я… – Он осекается и хмурится. – А что?

До сих пор Маргарет не сознавала, что подразумевает ее вопрос. Как правило, алхимикам она не доверяет, но если речь об алхимике, над которым она обладает властью… Может быть, всего лишь может быть, Уэстон – решение ее затруднений. Он защитил ее от Джейме. В отчаянии он пообещал ей что угодно в обмен на позволение остаться в Уэлти-Мэноре. И если снимок, который он показывал ей, хоть что-нибудь да значит, у него есть сердце – по крайней мере, сейчас.

«Спроси у него». Если она спросит напрямую, возможно, его решимость пошатнется. Хоть он и юлил, он чуть ли не открыто заявил, что одержим мечтой о победе. «И правда, почему люди вроде Джейме решают, что для нас, а что нет?»

Но ее язык лежит во рту, неподвижный и бесполезный. Она едва знакома с Уэстоном, понятия не имеет, есть ли у него дар алхимика, и нет никаких гарантий, что он не отнимет у нее лиса, как только ему представится шанс. Несмотря на то что из алхимиков одна Ивлин верит, будто польза от хала не только в том, что его можно убить, проверив свои навыки, от такого трофея мало кто откажется. И потом, до сих пор Маргарет выжила лишь потому, что старалась стать как можно незаметнее, ни в чем и ни в ком не нуждаться. Желать чего-либо для себя – уже плохо, а при мысли о том, что придется признаться в своих потребностях Уэстону, ей кажется, что она готова перерезать себе глотку. Его отказ станет для нее сокрушительным ударом.

– Да просто так, – отвечает она.

– Ясно, – он запрокидывает голову, словно в поисках помех где-нибудь на потолке. – Ну, я нисколько не сомневаюсь, что от алхимиков, которые захотят записаться вместе с вами, у вас отбоя не будет. Так что, если вас останавливает только взнос за право участия, почему бы вам не поручить мне домашние дела, чтобы высвободить время? Я же обещал отрабатывать жилье и стол.

У нее скручивается желудок, ею овладевает тысяча разных чувств. В основном вина за то, что она поддерживает в Уэстоне надежду, и страх, что он предлагает ей способ принять участие в охоте. Сможет ли она в самом деле пойти до конца? Думать об охоте – одно дело. А участвовать в ней – совсем другое. В случае проигрыша она потеряет все. Тот самый хала может прикончить ее вместе с Бедокуром. Она может лишиться всех сбережений напрасно, не получив взамен ничего, кроме разочарования. Но если она так ничего и не предпримет, вряд ли она сможет уважать себя впредь. Больше она не в силах просто сидеть и ждать, словно брошенный пес, когда наконец вернется Ивлин. Не в силах сжигать напрасно свой гнев и терпеть.

Девушкам вроде нее не до мечтаний. Они заняты выживанием. Обычно этого достаточно. Но не сегодня.

– Ладно, – говорит она.

– Ладно?

– Я разрешу вам помогать по дому.

– Отлично, – он медлит, его улыбка становится настороженной, словно он заранее готовится к отказу. – А если я буду стараться, вы перестанете избегать меня?

Она морщится – и, должно быть, заливается ярким румянцем, потому что он хохочет. Как ни странно, это приятный смех, дружеский и беспечный, хотя большинство его улыбок выглядят проказливыми и рассчитанными. Когда же в последний раз ей удавалось кого-нибудь рассмешить?

– Я подумаю, – после этих слов натянутость между ними отчасти тает.

Где-то в глубине под пронырливостью Уэстона скрывается его доброе сердце. Но этого слишком мало, чтобы она почувствовала себя уверенно. Слишком уж часто она обжигалась о «добрых» людей, поэтому знает, насколько сильнодействующим ядом оказывается ненависть к ю’адир. Однако запись открывается только через две недели. Значит, у нее есть две недели, чтобы определить, можно ли доверять Уэстону, и собраться с духом, чтобы высказать ему просьбу. Две недели, чтобы заработать деньги на взнос. Две недели, а потом на нее будут устремлены взгляды всего Уикдона. По мере того как цель обретает в ней форму, она чувствует себя устойчивее и основательнее, чем когда-либо за последние годы.

Может, она и вправду слишком долго не жила, а откладывала жизнь на потом.

5

Уэс шипит, ободрав руку о занозистую рукоять колуна. Опять.

Он уже начинает жалеть, что не обсудил конкретные условия этой сделки. Четыре дня назад он сглупил, предложив Мэгги что угодно в обмен на жилье и кормежку. А теперь, под стук и шорох ветвей секвойи, похожие на звуки ветряных колокольчиков, понимает, что следовало поступить иначе. Все в этом лесу вселяет в него жуть, от силуэтов веток, похожих на сломанные руки, до настойчиво повторяющих его имя опавших листьев.

Кроны деревьев настолько густы, что едва просматривается раскрасневшийся лик неба, а стволы секвой, прямые и высокие, – как прутья клетки, пленником которой он стал. Тьма, которая клубится между ними, густа, как туман, и – в этом он убежден – полна бдительных глаз. Ему никак не удается отделаться от мысли, что тот самый хала где-то там, только и ждет случая, чтобы вонзить в него зубы. Мама сказала бы, что глупо бояться, ведь душой он принял Бога, но теперь он в этом уже не так уверен.

Когда Мэгги спросила, интересуется ли он охотой, побороть искушение он не сумел. Дело не только в деньгах. Может, если он победит, люди будут не так косо смотреть на его банвитянско-сумистскую предысторию, когда начнет баллотироваться на государственные посты; в глазах общественности победитель охоты – все равно что герой войны. Но это так же маловероятно, как и другие его мечты. Никто в здравом уме не запишет на охоту алхимика без лицензии, который не прошел даже этап ученичества. И если уж на то пошло, не запишут и уроженца Банвы.

У Мэгги положение получше, чем у него – и репутация почище, и шансов на победу побольше. Это даже к лучшему, если ему откажут. Если под лапами хала гибнут целые сады, что же будет с таким слабым существом, как он?

Уэс откладывает колун, чтобы осмотреть рану. Там, где кожа не содрана, она натерта, вспучилась холмами водяных волдырей. В середине ладони зияет кровавая рана – он сорвал клок кожи, неудачно взмахнув колуном. Кровь сочится из раны и заполняет линии на его ладони.

– Проклятье, – дыхание вырывается у него изо рта, словно дым.

Как бы ненавистно ни было признавать это, вид крови взвинчивает его. Мать нарассказывала ему достаточно старинных преданий, чтобы привить здоровый страх перед Богом и сидами. Достаточно, чтобы знать: пораниться до крови, находясь в одиночестве среди густого леса, – все равно что попросить неупокоенного короля Авартаха или какую-нибудь коварную эльфийку унести его к себе или даже хуже. Даже если это просто суеверие, он не намерен искушать судьбу, тем более что речь идет о злокозненной и непредсказуемой магии эльфов.

Уэс бросает взгляд в сторону дома. В окне с треснувшим стеклом он видит Мэгги, которая стоит у кухонного стола и режет морковь так серьезно, словно совершает обряд поклонения некоему овощному божеству. Заходящее солнце заглядывает в дом, над плитой бликуют медные кастрюли, кухня словно купается в сияющей золотистой пыльце. В этом сиянии Мэгги почти миловидна. Почти. Уэс с трудом отводит взгляд от нее.

С невольной грустью он вспоминает холодную точность, с которой она разделывала курицу, и полосы грязи, как браслеты, на ее мускулистых руках. Наверное, она бы наколола целую гору дров вдвое быстрее, чем он. В столице ему не приходилось так позориться – главным образом потому, что в своей квартире они круглый год изнемогали от жары. Но даже будь в ней холодно, современная техника и алхимия…

Его вдруг осеняет. Ведь ему же надо практиковаться в алхимии до возвращения Ивлин. Без оборудования его возможности ограниченны, однако понадобятся лишь самые простейшие трансмутации, чтобы колоть дрова стало гораздо легче. А уж как обрадуется Мэгги.

Уэс садится на колоду, находит на земле камень и ветку. Как только он выделит coincidentia oppositorum – жидкую сущность камня, – с ее помощью он зачарует колун. По идее, он должен стать острее, прочнее и эффективнее.

На одной ладони он изображает алхимическую формулу нигредо, старательно надписывает по периметру символы химического состава камня. Кремнезем и кислород – довольно просто. Обоснованной догадки здесь больше, чем чего-либо еще, но, по прикидкам Уэса, он достаточно близок к истине, чтобы разложить основную массу камня на что-нибудь более полезное. Разрушение чего бы то ни было всегда давалось ему легко.

Закончив схему, он сжимает камень в кулаке и придает направление своему внутреннему потоку магии. Белое пламя ножом рассекает углубления между пальцами, серный дым ластится к его руке, словно кот. Когда Уэс разжимает кулак, на ладони он видит обугленную кучку caput mortuum. Она пузырится и вздыхает беспокойно, как болотная вода. Из-за неточности вычислений результат не так стабилен, как хотелось бы Уэсу, но для работы его хватит.

Затем – альбедо, очищение и вторая стадия процесса алхимических преобразований. Требуется изрядное мастерство – и опыт, приобретенный методом проб и ошибок, – чтобы выжечь все, что не относится к сущности объекта. Если нигредо – чистая химия, то альбедо – наитие. Владение им отличает просто сведущих алхимиков от выдающихся. Желудок Уэса сводит от ужаса.

Расслабься, велит он себе. Он бессчетное множество раз видел, как производили альбедо. Так много учителей пытались вдолбить в него эти знания.

«Никчемный. Необразованный. Ленивый». Когда-нибудь он докажет, как все они ошибались в нем.

Как только он заканчивает писать формулу и приводит ее в действие, над его ладонью взметается огонь. Уэс разжимает пальцы и смотрит, как caput mortuum белеет, словно кость, оставленная на солнце. Она медленно превращается в белую жидкость, сверкающую, как алмаз. Вот она, coincidentia oppositorum.

Часть жидкости утекает между его пальцами и впитывается в полузамерзшую землю. Пока не упустил все, Уэс выливает жидкость на обух колуна и рисует в грязи под ним формулу для рубедо – последней стадии, процесса растворения. Тем самым он заканчивает насыщать колун неотъемлемыми свойствами камня. Металл наливается алым светом, который и дал название «рубедо», потом тускнеет, становится серым, как остывающая сталь. Жизнь Уэса уже совсем скоро станет гораздо легче.

Но при попытке вскинуть колун он обнаруживает, что тот стал немыслимо тяжелым. Ему едва удается приподнять его на дюйм над землей, и ослабевшие руки роняют его.

– Вот дерьмо, – бормочет он.

Он совсем не этого хотел, хотя, пожалуй, способен понять, почему проведенная им трансмутация имела непредвиденные побочные эффекты. Из одних камней удается выделить только прочность, из других – остроту… Нет, сейчас не время анализировать ситуацию. Мэгги убьет его, узнав, что он натворил. Надо хотя бы спрятать улики или сделать вид, будто ничего не произошло, пока он не сообразит, как отменить воздействие чар.

– Что вы там делаете?

Панику Уэса рассекает голос Мэгги. Она стоит на веранде, одетая в толстую вязаную кофту и незашнурованные кожаные ботинки, но даже в таком виде как-то ухитряется выглядеть внушительно.

– Ничего! Как раз заканчиваю.

Должно быть, она уловила его страх или распознала его в том, как суетливо он бросается собирать щепки на растопку, потому что нахмурилась и направляется к нему. От каждого шороха листьев под ее ногами у него подскакивает давление.

Какой же он незадачливый.

Не дойдя пяти шагов до него, она застывает как вкопанная, ноздри раздуваются. В глазах возникает странный тусклый свет. Он узнает этот ее вид: тот же самый, как перед уходом на церемонию открытия. Она выглядит так, будто в нее вселился призрак, и словно вдруг уносится за тысячи миль отсюда.

– Эм-м, мисс Уэлти?..

Мэгги вздрагивает, ошеломленно хлопает глазами, уставившись на него. Голосом, который звучит как спросонья, она выговаривает:

– Пахнет алхимией.

– Что, правда?

– Да. – Она многозначительно устремляет взгляд на начертанные грязью символы на его ладонях. Он поспешно сует их в карманы, но выражение ее лица вдруг смягчает любопытство. – Так вы уже умеете пользоваться алхимией?

– Разумеется, умею, – вырывается у него более желчный ответ, чем он хотел бы дать.

– Вы говорили, что во всех прочих ученичествах потерпели неудачу.

– Никогда я такого не говорил. Вы сами пришли к такому выводу. И правильно сделали, но это к разговору не относится. – Обмякнув, он садится на колоду и стонет. – Клянусь, не такой уж я плохой алхимик. Просто… экзамены сдаю неважно.

– В таком случае, посмотрим.

– Ну-у… э-э…

Ей требуется всего секунда, чтобы выведать, что он хотел скрыть. Она наклоняется, чтобы поднять колун, и чертыхается сквозь зубы, не сумев даже сдвинуть его с места. Ее лицо кривится, на нем отражается причудливая смесь замешательства и досады.

– Он же тяжелый как наковальня. Что вы с ним сделали?

– Я пытался проявить находчивость! Просто вроде как что-то напутал с химией.

Она смотрит на него исподлобья.

– Нельзя совершать трансмутации, если не умеете. Это опасно.

– Кто сказал? У меня появилась гипотеза, я ее проверил. Это же наука.

– Нет, не наука. А порча имущества.

– Да я все исправлю, клянусь вам!

Мэгги встряхивает головой, словно разубеждает себя говорить то, что ей хочется. Потом с чопорным видом вытирает пыль с рук о юбку.

– Делайте что хотите. Желаете играть с огнем – ваше право.

В ее словах слышится такое разочарование, что Уэсу кажется, будто он провалил очередной экзамен, даже не подозревая, что сдает его. В отчаянной попытке спасти хотя бы частицу своей гордости он говорит:

– Я немного дров наколол – может, подойдет в качестве утешения.

Она переводит взгляд на жалкую кучку растопки у его ног.

– Слишком толстые щепки.

– Я могу наколоть их потоньше, – с несчастным видом предлагает он. Ладони протестующе пульсируют болью.

– Нет. Просто… оставьте, – роняет она в изнеможении, словно он – самый никчемный человек, с каким ей только выпало несчастье говорить. – Я сама разберусь с ними потом. Идите в дом, пока не простудились.

Уэс старается не думать о ее последних словах, шагая следом за ней. В доме едва ли теплее. Бедокур, свернувшийся клубком у двери, испускает протяжный, трагический вздох, когда они входят. Уэс дружески толкает его носком ботинка. Бедокур кряхтит, пытаясь перевернуться на бок, и поджимает хромую лапу. Встав рядом с ним на колени, Уэс услужливо чешет ему бок. Шорох кажется гулким в мрачном молчании из кухни. Немного погодя оттуда доносится «тук-тук-тук» ножа Мэгги.

Внезапно его поражает мысль о том, какую же тоску наводит происходящее. И это ее жизнь.

Ему невольно вспоминается, как Джейме обошелся с ней в пабе, а также слухи, которые долетали до него еще в Дануэе – что Ивлин Уэлти чудовище и отшельница. Хоть он ее и в глаза не видел, его не покидают мысли о том, есть ли хотя бы толика истины в этих слухах. Что же это за мать, если она бросила дочь одну на долгие месяцы?

Мэгги, вероятно, уже хватило общения с ним на сегодня, но он считает, что его компания наверняка лучше, чем никакой. Порой он ловит на себе ее взгляд – такой, будто она собирается о чем-то спросить его. И потом, ему нравится, как от раздражения меняется ее лицо. Когда она пытается удержаться от упреков, ее глаза блестят гораздо ярче.

– Пес говорит, что больше любит меня, – с хитрым видом заявляет Уэс.

– Это не пес, а кунхаунд.

– Ладно. Этот кунхаунд говорит, что меня любит больше.

Мэгги не удостаивает его ответом.

Уэс сникает. С несущественного замечания такого рода у него дома могла бы начаться целая война. При одной мысли о сестрах его сердце становится тяжелым, как его заряженный алхимией колун. Он вновь тоскует по дому. Хуже того, ему одиноко. Сюда никто и никогда не ходит в гости. Все уверяли его, что в глубинке Нового Альбиона уютно, как под вязаным пледом, что люди здесь душевнее, чем в большом городе, а узы между ними прочнее. Как было в Банве, до того как посевы поразила ржа, а голод выкосил селян. Никто из тех, от кого он это слышал, явно не бывал в Уикдоне.

На протяжении нескольких недель после смерти отца квартира их семьи постоянно принимала гостей. Сколько крепких объятий он вынес! Сколько обедов домашнего приготовления они с трудом втискивали в свой ледник! Сколько траурных песен сыграли! Порой от этого становилось душновато, но теперь он ничего не жаждал так, как этих проявлений любви. Знает ли Мэгги вообще, чего лишается?

Уэс старается не поддаваться сочувствию к ней. Она не проявила интереса ни к одному белому флагу дружбы, выброшенному им, и он вряд ли забудет, какими были ее глаза, когда она рявкнула «Мне пора» в ответ на его вопрос, не плохо ли ей. Хрупкое чувство товарищества, возникшее между ними вчера, разрушилось, и Уэсу опять так же одиноко, как в первый день, проведенный здесь.

– Слушайте, – говорит он неожиданно угрюмо, – а телефон у вас есть?

– Телефонная будка в городе.

Ну само собой, до ближайшего телефона пять миль. Он уже совсем не удивляется.

Не ответив, он встает и свистом зовет собаку. И не может не заметить, каким кислым становится лицо Мэгги, когда Бедокур потягивается, встряхивает ушами и послушно трусит за ним. Возможно, не только ему, Уэсу, захотелось глотнуть свежего воздуха.

– Возьмите его на поводок, – советует она ему вслед. – Иначе за границы усадьбы он не выйдет.

Он слышит в ее голосе невысказанное предостережение: «Я вам не доверяю. Вдруг вы его потеряете».

– Да-да, – Уэс хватает поводок с крючка на вешалке и пристегивает его к ошейнику Бедокура.

Пока они идут вниз по горной дороге, Уэс пытается убедить себя, что поступает правильно, оставаясь здесь. Всю его жизнь Мад и учителя называли его лентяем, бездельником, канительщиком. Из тех парней, которые выезжают за счет поверхностного обаяния. Все это больно ранит, но ведь он же не давал им оснований считать иначе. Он не виноват в том, что родился дружелюбным, однако именно он превратил это свойство в щит против собственного отчаяния. Какая разница, если бы Мад узнала, что груз неудач раздавил бы его, если бы он позволил? Относиться к нему лучше она бы не стала. И вот он здесь, прикидывается дровосеком и попусту растрачивает жизнь. Наверное, ее презрение он заслужил.

Господи, ему просто необходимо поговорить с мамой, пока угрызения совести не доконали его.

К тому времени, как он добредает до одинокой телефонной будки, стоящей на страже над городом, он весь дрожит и отдувается. Нипочем ему не привыкнуть к таким склонам. В будке царят промозглый холод и туман, стекло заиндевело, прожилки на узоре серебрятся от лунного света. Бедокур плюхается к его ногам, а Уэс скармливает аппарату монеты и набирает домашний номер.

После второго гудка кто-то берет трубку.

– Алло?

Вероятно, впервые в жизни голос Кристины наполняет его чем-то вроде счастья.

– Эй, это я, – в трубке тишина. – Кристина?

– «Я»? Какой такой «я»?

Уэс зажимает пальцами переносицу.

– Уэс.

– Уэс… Хм-м… Не знаю я никакого Уэса…

– Очень смешно. Можешь позвать к телефону маму?

– А-а, Уэс! – Он слышит, как она щелкает пальцами, и ее голос смягчается от притворного узнавания. – Мой милый единственный братик Уэстон! Ты так давно не звонил, что я уж забыла твой голос. Говоришь, позвать к телефону Мад?

Он морщится.

– Нет. Я просил позвать маму.

– А, значит, Коллин!

– Нет, – если она позовет Коллин, ему не вырваться от нее. Он слишком удручен, чтобы вести с ней разговоры. – Господи, да нет же. Я с платного телефона. Позови маму.

– Ладно, – он с ужасом слышит в ее голосе улыбку. – Коллин! Уэс хочет с тобой поговорить.

Ах ты ж.

Вслушиваясь в их слабые голоса, он представляет себя дома. Они собрались бы в гостиной, включили радио. Кристина пристроилась бы на диване, прижав телефонную трубку подбородком. Эди влезла бы к нему на колени и потребовала поиграть с ней. Коллин без умолку болтала бы о бейсболе, химии или еще о каком-нибудь увлечении, которым загорелась на этой неделе. А Мад прислонилась бы к раме открытого окна, зажав в пальцах лакированный мундштук.

Боже, как же ему хочется туда. Хочется так, что глазам становится горячо. Он стряхивает с себя эти ощущения как раз в тот момент, когда трубку берет Коллин, его четырнадцатилетняя сестра.

– Уэс!

– Привет, Фасолька. Слушай, у меня всего минут пять, потом разговор прервется. Можешь позвать маму?

– Ага! – Он слышит, как скребет по полу ножками придвинутый стул. И без труда представляет, как она садится на него и теребит пальцами телефонный шнур. – Я по тебе уже соскучилась. Как там Уикдон? Когда приедешь домой? Друзей нашел? А девушку? Как твое ученичество? Как…

– Прекрасно! Все просто замечательно.

– Еще не вылетел?

– Еще нет! – Если улыбаться пошире, наверное, и в голосе послышится улыбка. – Удивительно, правда?

– Ой, вот здорово. Да, миссис Коннор спрашивала о тебе сегодня утром. Ты же давно не заходил, вот она и забеспокоилась. И ее дочь тоже была там, и она прямо убита из-за того, что ты уехал. Убита.

– Которая? Джейн? Та, что с птицей?

Эту птицу он терпеть не может. У него до сих пор остался шрам – это она клюнула его в ухо.

– Она самая.

Уэса озадачивает услышанное. Они с Джейн разве что десятком слов перебросились, но он считает, что в ее привязанности виноват сам – не надо было при каждой встрече называть ее красоткой. Как бы ему ни хотелось посплетничать о старшей дочери мясника, часы тикают. Пустой бумажник жжет карман.

– Передай ей… что спросить обо мне – очень любезно с ее стороны. И позови все-таки маму.

Звук в трубке приглушен, словно Коллин зажала ее ладошкой. Уэс в тревоге выуживает из кармана еще монету, и она громко звякает, проглоченная прорезью. Препирательства, которые он слышит, уверенности ему не прибавляют, но наконец битва за телефон завершается.

На этот раз в трубке слышен мамин голос:

– Уэс, это ты?

Этот голос наполняет его теплым облегчением. От него исходит атмосфера дома.

– Привет, мам.

– О, leanbh![2] Как приятно слышать твой голос. Как ты? Очень там холодно? Ты пальто взял? Тебе тепло?

– Тепло, мама. Не беспокойся.

– Как это «не беспокойся»? Ты же восемнадцать лет меня знаешь. Не могу я не беспокоиться.

– Знаю. Извини. Да, я… – Уэс делает вдох, чтобы собраться с мыслями, и продолжает своим самым взрослым голосом: – Я не хочу, чтобы ты беспокоилась. Больше тебе незачем беспокоиться за меня, понимаешь?

– Так тебя взяли в ученики?

– Ага, – он морщится, произнося эту наглую ложь. – Взяли, само собой.

– Тебя взяли? Потрясающие новости! Я так тобой горжусь.

«Если бы ты видела меня сейчас, поняла бы, что гордиться нечем». В какой момент жизни вранье вошло у него в привычку? С другой стороны, разве у него есть выбор? Не может же он снова разбить ей сердце. Какой же он тогда сын, тем более после того, как пообещал отцу заботиться обо всей их семье?

– Спасибо.

– Ну, выкладывай! Рассказывай все по порядку.

– Да все отлично. Всего-то несколько дней прошло. Магистр Уэлти… э-м-м… предоставляет мне возможность много заниматься самостоятельно.

– Только не перетрудись. Не хватало еще тебе стать затворником. Друзей уже завел?

– У нее есть дочь моих лет. Она очень… – подходящее слово для Мэгги находится не сразу, – славная.

– С тобой там хорошо обращаются?

– Да. Все замечательно, честно. А ты как?

– Да вот говорят, опять плату за жилье повысят, что делать будем? А так все мы здоровы и счастливы. Это главное. Бог даст остальное.

В телефоне слышен гудок – предупреждение, что остались считаные секунды.

– Слушай, у меня истекает время, я с платного телефона. У Уэлти телефона нет, так что, если понадобится, звони в гостиницу «Уоллес-Инн». И я постараюсь сразу перезвонить, хорошо? Я тебя люблю.