Похищение Муссолини

Богдан Сушинский

Похищение Муссолини

© Сушинский Б.И., 2015

© ООО «Издательство «Вече», 2015

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2015

* * *

Радуйтесь войне, ибо мир будет страшен.

Геббельс

Часть первая

Не ждите никто милосердия,Я – камень из Божьей пращи.О. Ольжич

1

Уже окончательно угасший было закат вдруг обагрился взметнувшимся ввысь пламенем, и небосвод, на котором оно разгоралось, стал похож на внезапно открывшуюся рану, охваченную почерневшими от пороховой гари бинтами туч. Казалось, что сейчас в ее пульсирующем кратере, словно в разрезе гигантской вены, вскипает вся та кровь, которой давно пресыщена земля и которую уже не способны остудить ни свинцовый холод фронтовой смерти, ни вселенский могильный страх, ни космическая безучастность небытия.

И возникший из поднебесья, будто мираж, небольшой военно-спортивный самолет долго метался между полем аэродрома и сумрачной вечерней дымкой, низверженный с небес и не принимаемый землей, и трудно было поверить, что найдется сила, способная остановить эту машину, все тянувшуюся и тянувшуюся к багрово-синему, обрамленному кронами небольшой рощи, разлому горизонта. Как случилось, что машина не вошла в его испепеляющее пламя, очень напоминающее сейчас фрагмент провидческой картины судного дня, – этого Скорцени понять уже не мог.

– Берлин, господин гауптштурмфюрер[1], – вежливо напомнил пилот, спустя несколько минут после того, как мотор затих и в небольшой кабине воцарилась непривычная тишина. – Полет окончен.

Скорцени лишь на какое-то мгновение взглянул на него и снова перевел взгляд на горизонт.

Пока он мрачно всматривался в эту разверзшуюся очистительным огнем преисподнюю, лицо его, с обращенной к пилоту изуродованной щекой, казалось ритуальной маской, грубо вытесанной из потемневшего и щедро усеянного трещинами-морщинами старого дерева.

Еще утром, когда этот двухметрового роста с широкими покатыми плечами эсэсовец с трудом втиснулся в кабину его самолета, на сиденье пилота-инструктора, летчика почему-то охватило странное предчувствие обреченности. Предчувствие, ничуть, однако, не напоминавшее обычный суеверный страх, который время от времени охватывал его при самой мысли о том, что один из полетов на ничем не защищенном самолетике по фронтовому небу может закончиться встречей с ангелами.

Он тогда еще неосторожно задержал взгляд на глубоком лиловом шраме, пропахавшем щеку гауптштурмфюрера от мочки уха до уголка толстых жестко сцепленных губ и переходящем в два других более коротких ножевых следа, змеиным жалом расползшихся по крупному резко выступающему волевому подбородку. Может быть, именно эта дьявольская метка, да еще мрачный взгляд гауптштурмфюрера и его угрюмое молчание, заставляли чувствовать себя рядом с ним ничтожно слабым и морально подавленным.

Пилот не знал ни фамилии этого человека, ни того, что он возглавляет отдел диверсий управления зарубежной разведки СД, являясь шефом всех эсэсовцев-диверсантов. Единственное, что положено знать обер-лейтенанту, вылетая сегодня на рассвете из Берлина, – что он обязан доставить в район города Растенбурга в Восточной Пруссии офицера из Главного управления имперской безопасности. Да и то ему сообщили об этом лишь для того, чтобы подчеркнуть особую важность задания.

И он был поражен, увидев, как, едва появившись на аэродроме в сопровождении офицера, очевидно, тоже из службы безопасности, этот верзила, нависая над приземистым дежурным подполковником, прорычал:

– Где пилот?

– Пилот к вылету готов, – вытянулся перед ним подполковник.

– Он здесь. Обер-лейтенант люфтваффе Франц Фанштофф.

– Вы обер-лейтенант? – спросил эсэсовец таким тоном, будто звание обер-лейтенанта могло достаться этому пилоту лишь по его личному недосмотру. – Тогда какого черта? В машину, обер-лейтенант. В машину – и немедленно в воздух!

А еще Фанштоффа удивило, что этот офицер службы безопасности всего лишь в звании гауптштурмфюрера. Для него не являлось секретом, что вызов в Растенбург – это, как правило, вызов в ставку Гитлера «Волчье логово». И доставляют туда на рассвете специальным самолетом только в одном случае – когда речь идет о высших интересах рейха.

– Выбросить парашют! – рявкнул над его ухом гауптштурмфюрер. – При появлении подозрительного самолета немедленно садиться на любой пригодный для этого клочок земли. Если машину подобьют – идите на таран.

– Вы считаете, что англичане могут появиться здесь в такую рань? – попробовал успокоить его Фанштофф. Однако, встретившись со взглядом гауптштурмфюрера, сразу осекся. Он понял: само стремление успокоить этого эсэсовца выглядит дикой бессмыслицей. Вряд ли ему было ведомо обычное чувство страха. Просто гауптштурмфюрер понимал важность вызова и ставил условия, которые со всей присущей ему жестокостью потребует выполнять.

– Мы не имеем права взлетать без парашюта, господин гауптштурмфюрер, таков приказ.

– Не заставляйте выбрасывать его вместе с вами.

– Яволь.

А на аэродроме в Растенбурге пилот получил еще одно подтверждение особой важности вызова: его пассажира встречал офицер, приехавший на легковой машине в сопровождении мотоциклетных экипажей охраны. Уходя вместе со встречающим, гауптштурмфюрер не то что не поблагодарил летчика, а даже не взглянул в его сторону.

Однако все это уже позади. Полет завершен. Его ждут обещанные двое суток отдыха.

– На поле показалась машина, – доложил он гауптштурмфюреру, но тот не отреагировал на его сообщение. Он все еще всматривался в раскаленную преисподнюю неба, пламя которой уже начало постепенно угасать, покрываясь лилово-пепельным налетом вечерних сумерек и превращаясь в еще один вещий знак космических сфер, предстающий, как видение пепелища его надежд, человеческих судеб и бесчеловечных империй. – Она приближается к нам.

– Да, пилот, она приближается… – наконец гортанно взорвался гауптштурмфюрер. Когда он начинал говорить, то казалось, что для этого ему каждый раз нужно было взламывать плотину молчания. Слова зарождались, как эхо ее разрушительного взрыва.

2

Получив приказ немедленно явиться в ставку фюрера, Отто Скорцени не сомневался, что речь пойдет об Италии. Можно было только недоумевать по поводу того, почему он не последовал хотя бы полмесяца назад, когда англо-американские войска высадились на Сицилии и даже в «Большом совете», мозговом центре итальянских нацистов, почти в открытую заговорили о том, что придется вносить серьезные изменения в дальнейшую политику правительства Бенито Муссолини.

Уже тогда нужно было забить тревогу и упредить тех политиков, которые могли составить серьезную оппозицию дуче. Одних убрать, других нейтрализовать, третьих попытаться склонить к пассивному выжиданию – обычная рулетка, которую приходится крутить секретной службе любой империи, как только она почувствует, что в стане союзников зреет заговор неповиновения. Но момент упущен. Теперь приходится пожинать плоды своей непроницательности.

Впрочем, чьей непроницательности? Лично он, Отто Скорцени, владел всей необходимой агентурной информацией, которая давала повод для немедленного имперского набата. И даже попытался ударить в него в своих рапортах на имя непосредственного шефа, начальника 6-го управления (зарубежной разведки) Главного управления имперской безопасности бригадефюрера[2] СС Вальтера Шелленберга. О необходимости действовать он дважды говорил и во время личных бесед с начальником полиции безопасности и службы безопасности (СД), Эрнстом Кальтенбруннером. Однако обергруппенфюрер[3], похоже, никакой особой инициативы в этом вопросе проявлять не собирался.

Тем не менее Скорцени не сомневался, что вся его агентурная эпистолярия, как и сведения, полученные от агентов абвера, а также из других источников, основательно обрабатывалась ближайшим окружением рейхсфюрера[4] СС Гиммлера. Однако не было для него секретом и то, что это уже не первый случай, когда, располагая самой мощной в мире секретной службой, частями СС и великолепно обученными подразделениями диверсантов, рейхсфюрер просто-напросто запаздывал с принятием решений. Как и с докладами о них Гитлеру.

Да, Отто Скорцени многое знал о происходящем при дворе короля Италии и в окружении дуче. И все же был буквально потрясен сообщением о том, что вчера, вызвав премьер-министра Муссолини к себе, король отдал приказ офицерам дворцовой гвардии арестовать его. И тут же назначил на пост премьер-министра довольно решительного, а главное, до конца преданного ему маршала Пьетро Бадольо.

И пока верные королю и маршалу войска разоружали разбитую параличом лейб-гвардию Муссолини (целую, прекрасно вооруженную германским оружием новейшего образца, дивизию) и фашистскую полицию, Бадольо уже начал прощупывать почву для переговоров с англичанами и американцами о перемирии и выходе Италии из войны. И все это в течение одного дня. Одного дня!

Нет, гауптштурмфюрер Скорцени вполне определенно предполагал, что вызов связан именно с событиями в Италии, но ему и в голову не пришло, что задание может быть именно таким, какое он получил.

– Они ждут вас, господин гауптштурмфюрер, – напомнил пилот, не считавший возможным покидать кабину до того, как его пассажир выскажет намерение оставить самолет.

– Вы неплохой летчик, – медленно, гортанно отчеканил Скорцени. – И не исключено, что очень скоро понадобитесь мне.

– Рад служить великой Германии, господин гауптштурмфюрер.

3

В последний раз Штубер нажал на спусковой крючок тогда, когда увидел впереди себя спины немецких солдат, короткими перебежками приближающихся к опушке леса, в котором только что скрылись партизаны. Он нажал на него, чтобы дать выход своей ненависти, в непреодолимом желании стрелять в каждого, кто отважится предстать перед ним.

И хотя выстрел не прозвучал, потому что магазин был пуст, Штубер все нажимал и нажимал на крючок, разряжая уже не пистолет, а закипавшую в нем ярость.

– Зебольд! – негромко позвал он, опустив наконец оружие. – Фельдфебель, черт возьми!

Все еще держа в руке пистолет, Штубер вскарабкался на откос, за которым залегли фельдфебель и водитель, и, увидев прямо перед собой солдата с разорванной брюшиной, вздрогнул. На какое-то мгновение гауптштурмфюрер закрыл глаза и сразу же почувствовал, что его тошнит. Хотя воевал уже не первый год, однако бывать на фронте не приходилось и привыкнуть к этому кровавому натурализму передовой он так и не сумел.

Голоса командира фельдфебель, очевидно, не расслышал. Он лежал на спине, с закрытыми глазами, и лишь по тому, как держал на животе, приставив стволом к горлу, свой автомат, гауптштурмфюрер определил, что Зебольд жив.

«Он все еще не понял, что произошло за последние минуты, – подумал Штубер. – А шмайсер оказался у его горла, как только взрывом гранаты разворотило живот высунувшегося из своего укрытия водителя».

– Что, фельдфебель, сладострастные минуты у порога рая? – нашел в себе мужество пошутить Штубер, поднимаясь на ноги и стараясь не смотреть на погибшего.

– Вы, господин гауптштурмфюрер? – с трудом открыл глаза Зебольд. – Слава богу. А партизаны… ушли?

– Именно там, у ворот рая, они вас и поджидают, – Штубер носком сапога выбил из его рук автомат, однако тут же поднял и отстегнул магазин. В нем еще было пять-шесть патронов. – Вас стоило бы расстрелять за проявленную в бою трусость, Зебольд, – швырнул магазин в осторожно поднимавшегося фельдфебеля. – Иметь столько патронов и прекратить огонь! До чего же мы докатились! Стоит ли удивляться, что русские бьют нас теперь на всех фронтах?

– Иметь такую армию и дожить до того, что невозможно выехать за стены крепости, за окраину города!.. Вы это хотели сказать, господин гауптштурмфюрер? – осипшим голосом спросил фельдфебель, подбирая сначала магазин, потом автомат. – Давайте лучше помолимся Господу, что послал нам этих ребят, – кивнул он в сторону случайно оказавшихся здесь «виллиса» и двух крытых машин. Это ехавшие в них солдаты прочесывали сейчас придорожное редколесье. – Времени на жизнь у нас оставалось не больше, чем патронов в моем шмайсере. Но в общем, нам еще раз повезло. Еще одна отсрочка.

Зебольд устало посмотрел на командира, дрожащей грязной ладонью помассажировал рыхловатое лицо с бледными обвисшими щеками и пошел осматривать перевернувшийся грузовик, вокруг которого лежали тела «Рыцарей Черного леса», и уткнувшуюся в ствол сосны их переоборудованную из бельгийского автобуса «фюрер-пропаганд-машинен».

Никакого желания следовать за ним у Штубера не было. Он подобрал чей-то валявшийся у дороги шмайсер, проверил его – оружие было исправно и магазин полон, солдат даже не успел освободить затвор от предохранителя – и, крикнув фельдфебелю: «Захвати пару магазинов!», – устало побрел к пришедшей им на помощь колонне.

– Что здесь произошло, господин гауптштурмфюрер? – вывалился из «виллиса» майор-интендант, сжимая под мышкой объемистый портфель.

– Вам еще нужны объяснения, майор? Дать их сейчас или пригласить к себе, в гестапо? – сурово спросил его Штубер. К нему постепенно возвращалась его убийственно холодная невозмутимость. – Вы почему не там? – кивнул он на лес.

– Извините, господин гауптштурмфюрер, – пытался втянуть в себя живот не в меру располневший тыловик.

– Я спрашиваю: почему не там? Почему не с солдатами? Кто их повел?

– Унтер-офицер.

– Марш к ним, майор, марш! Сколько вас развелось здесь, майоров-полковников, давно забывших, как пользоваться оружием…

– Я сейчас, господин гауптштурмфюрер, я сейчас. Вы правы, – засуетился майор, не зная, что делать с портфелем.

– А вы? – жестко поинтересовался Штубер, подходя к тройке прячущихся за кузовом первой машины водителей. – С майором, быстро! Все в цепь!

– Господин гауптштурмфюрер, Лансберг жив! Слегка контужен!

– Магистр уцелел?! – удивился Штубер, не ощущая при этом никакой особой радости. В его группе специального назначения «Рыцари Черного леса» люди привыкли называть друг друга по кличкам, и странно, что Зебольд назвал шарфюрера[5] по фамилии. – Наверняка прикинулся мертвым. Интересно, признается ли в этом?

Однажды таким образом Лансберг уже спасся от мести польских партизан, застукавших его вместе с четырьмя солдатами в сельском доме, за выпивкой и с женщинами. Не получив ни малейшей царапины, Магистр при первых же выстрелах свалился у порога, и ворвавшиеся партизаны переступали через него, расстреливая и беспощадно добивая всех, кто был в доме. Точно так же, пиная, они переступали через него, когда поспешно оставляли дом. Никому и в голову не пришло усомниться в том, что лежащий у порога мертв.

«Ну что ж, по крайней мере теперь нас трое. Значит, группа еще существует».

Хотя он был бы не против, чтобы уцелел кто-нибудь другой. Лансберга он откровенно недолюбливал. Да и остерегался, зная, что всю информацию о его группе шеф местного гестапо получает именно от Магистра. Правда, информацию Роттеберг собирает по собственной инициативе, потому что, облеченный особыми полномочиями как руководитель спецгруппы, Штубер не подчинялся ему. Тем не менее это было неприятно.

Наконец-то майор расстался со своим портфелем и, вынув парабеллум, осторожно, словно шел по трясине, побрел к лесу. Вслед за ним, так же робко, пошли водители, хотя стрельба в лесу уже утихла и преследователи вот-вот должны были вернуться к машинам. Штубер был удивлен решительности унтер-офицера, возглавившего прочесывание леса. При нападении на колонну ее охране углубляться в лес дальше, чем на двести метров, не рекомендовалось. Но в большинстве случаев, если не подоспевало подкрепление, солдаты не преследовали партизан даже эти жалкие метры.

Зебольд и Лансберг подошли к нему, ведя под руки раненого солдата. Это был Петер Ульзе. Из новичков. Как оказалось, его ранило в плечо, но рана была не из тяжелых. Появление Ульзе еще больше ободрило Штубера. Значит, их уже четверо. В первые минуты после нападения партизан он решил было, что остался в погибельном одиночестве.

– Перевязать! – приказал Штубер, бегло осмотрев рану Ульзе. – И в машину. Раненый фронтовик всегда ценится дороже.

Из леса вдруг снова начала доноситься стрельба, однако в этот раз бой происходил далеко, значительно дальше, чем могли пройти солдаты из колонны.

«А ведь это у лагеря Беркута, – подумал Штубер, садясь на заднее сиденье «виллиса», но не прикрывая дверцы. – Неужели и сейчас ему удастся вырваться из окружения? Интересно, те, что были в засаде, тоже беркутовцы? Поджидали именно меня? Ну что ж, расчет жесткий. – Штубер выбрал именно это определение: «жесткий». Оно наиболее соответствовало характеру человека, которого он знал уже второй год войны – сначала как коменданта дота «Беркут» лейтенанта Громова, а потом – как командира партизанского отряда Беркута. – Правда, до сих пор он вроде бы не стремился уничтожить меня. Во всяком случае, не задавался целью добиться этого во что бы то ни стало. Впрочем, как не стремился к этому и я сам».

Да, Штубер хотел иметь в составе своей группы и этого русского лейтенанта. Поэтому не раз вспоминал историю их странного знакомства: начиная с рукопашной у моста на окраине Подольска… С того дня, когда Штубер перешел на занятый русскими берег в составе переодетого в красноармейскую форму батальона специального полка «Бранденбург», и Громов взял его в плен.

Из этого, очень непродолжительного, плена Штуберу, конечно, удалось бежать. Но потом была осада дота «Беркут», было их неожиданное свидание в занятой отрядом Штубера крепости, куда Беркут явился в мундире оберштурмфюрера[6] Ольбрехта…

За время войны Штубер успел повидать великое множество русских – перебежчиков, полицаев, пленных, согласившихся нести службу в различных вспомогательных частях… И был уверен, что очень скоро в их числе окажется и лейтенант Громов.

Этого парня он, естественно, сразу же взял бы к себе. А что – хладнокровный, мужественный, не алчный, свободно говорит на немецком, русском и украинском, знает польский, прошел хорошую фронтовую школу, отлично владеет холодным оружием и всевозможными приемами рукопашного боя… Часто ли встретишь такого бойца на передовой или в партизанском лагере?

Что еще известно об этом человеке? Впрочем, даже этого вполне достаточно, чтобы понять: из Беркута можно слепить разведчика и диверсанта международного класса. Если, конечно, заняться им всерьез.

…Чего уж там, он, Штубер, тоже не стремился отправить этого человека на тот свет. Потому что ценил. Как врага, понятно. Но и как военного, как профессионала…

Конечно, Беркут вряд ли догадывается, какого он мнения о нем. Тем более что Штубер никогда не решался расточать комплименты по адресу этого русского лейтенанта. Не та сейчас атмосфера в вермахте, частях СС и гестапо, чтобы учить солдат на примерах мужества своих врагов. Хотя… Почему бы и не поучиться этому?

4

На опушке показались солдаты. Майор вел их цепью. Сам он шел впереди, шагах в пяти, с парабеллумом в руке и с таким воинственным видом, словно отчаянно вел свое воинство на ощетинившиеся окопы противника.

Наблюдая эту сцену, Штубер мрачно улыбнулся: хотел бы он видеть, как поведет себя этот тыловик, когда откуда-то из-за шоссе вдруг прогремит выстрел.

– Унтер-офицер, возглавляющий операцию, ко мне! – скомандовал он, умышленно игнорируя майора.

Небрежно на ходу козырнув, подбежал рослый широкоплечий парень лет двадцати, слегка смахивающий на цыгана.

– Господин гауптштурмфюрер, унтер-офицер Криштоф…

– Сколько людей вы потеряли, унтер-офицер?

– Потерь нет, – успел доложить майор, чуть раньше унтер-офицера. Он был поражен тем, что эсэсовец обращается не к нему, а к унтер-офицеру. А ведь этот гестаповец всего лишь в звании капитана, и казалось бы… Однако ссориться с ним не решился. Ничего не поделаешь, его, интенданта, не очень-то жалуют вниманием даже капитаны-строевики вермахта. Чего уж требовать от эсэсовцев?

– Сколько было партизан и кто из ваших людей наиболее отличился?

– Партизан оказалось не более пяти-шести. Отходили врассыпную, отстреливаясь. Первым вошел в лес и преследовал бандитов рядовой Шигерманн, – показал на худощавого солдата, моментально вытянувшегося так, словно стоял перед генералом.

В отличие от унтер-офицера, этот мрачного типа, с нагловатой ухмылкой, храбрец Шигерманн не очаровал Штубера, но все же гауптштурмфюрер немедленно сообщил майору, что, в силу данных ему полномочий, оба солдата поступают в его распоряжение.

– Но они всего лишь приданы мне, – растерялся майор. – Я не имею права…

– Сообщите их командиру, что оба поступили в распоряжение командира особой группы гауптштурмфюрера Штубера.

– Но у меня и так слишком мало людей, – замялся майор. – Да и этих подчинили лишь на некоторое время.

– Обратитесь к начальнику гарнизона города Подольска и завтра же получите пятерых людей из пополнения. Он будет в курсе. Кроме того, я воспользуюсь одной из ваших машин. Через два часа она будет в вашем распоряжении.

– О боже, вы срываете все мои планы! – взмолился интендант, но Штуберу некогда было его выслушивать.

– Зебольд, людей – в кузов! Водитель, слева, в двухстах метрах отсюда – лесная дорога. Будем пробиваться по ней, на звуки боя.

5

У машины Скорцени ждал тот единственный человек, который сейчас был ему крайне нужен – оберштурмфюрер Андриан Гольвег. Немец итальянского происхождения, правда, в отличие от него самого, австрийца Отто Скорцени, не унаследовавший итальянской фамилии, но зато свободно владеющий итальянским, Гольвег многие годы поддерживал тесное сотрудничество с небольшой, тщательно законспирированной сетью агентов, успешно внедрившихся в офицерский корпус гвардии Муссолини и в ряды итальянской секретной службы.

Даже при доверительном, открытом сотрудничестве, которое сохранялось между разведками и секретными службами Германии и Италии, эти агенты не раскрывали себя, работая с той же осторожностью, как если бы действовали в стане военного противника. В этом была мудрая предусмотрительность политиков, знающих, что у империи не бывает друзей, а союзников следует держать под более строгим контролем, чем врагов.

Еще находясь в Растенбурге, в «Волчьем логове», Скорцени связался по телефону с Берлином и приказал разыскать этого оберштурмфюрера и доставить на аэродром.

В VI управлении Главного управления имперской безопасности, куда звонил «первый диверсант империи», знали, что этого человека можно найти только в одном месте – охотничьем замке Фриденталь, в особой, находящейся под личной опекой Скорцени, диверсионной школе. Вот уже вторую неделю Гольвег инспектировал там подготовку группы диверсантов, которые должны были работать в Италии и Абиссинии. И в то же время сам проходил усиленную переподготовку, осваивая прыжки с парашютом, работу с новейшими пластическими минами и радиодело.

– Не вздумайте отправлять этого парня на фронт, – бросил Скорцени, едва заметным жестом руки отвечая на приветствие оберштурмфюрера и дежурного по аэродрому офицера люфтваффе. – Он должен находиться в Берлине. Он мне понадобится. Великолепный пилот.

– Я доложу о вашей просьбе командованию, господин гауптштурмфюрер. Хорошие пилоты действительно очень нужны фронту.

– С этим у вас лично проблем не появится, – мрачно заметил исполосованный шрамами эсэсовец. – Вас задерживать не станут. У кого находится ваш рапорт об отправке в Россию?

Подполковник люфтваффе смотрел на него остекленевшими белесыми глазами, с безумно открытым ртом.

– То-то же, – добродушно улыбнулся Скорцени, давая понять, что это всего лишь шутка. Обычная шутка офицера СД. – Поэтому советую позаботиться об этом парне. В Главное управление имперской безопасности, – приказал он водителю. – У нас будет небольшой разговор, Гольвег. Хорошо, что я не отослал вас в Польшу.

Оберштурмфюрер согласно кивнул и, откинувшись на спинку заднего сиденья, закрыл глаза.

Нашли его вовсе не в отведенной ему комнатке школы, – а в одной из квартир Заксенхаузена, на окраине которого находится замок Фриденталь. Пользуясь своим особым положением, он нарушил приказ Скорцени оставлять обширную, обнесенную трехметровой стеной и колючей проволокой с пропущенным по ней током, территорию «курсов» только ночью, в штатском, и только имея специальное разрешение.

Но, похоже, что сегодня это ему простится. Если, конечно, того часа, который понадобится водителю, чтобы довезти их до здания Главного управления имперской безопасности, ему хватит для того, чтобы немножко вздремнуть. Впрочем, его молчание вполне устраивало гауптштурмфюрера, не имеющего права вести разговоры о намечавшейся операции при шофере.

Вообще-то сам вызов в «Волчье логово» еще не означал, что Скорцени неминуемо должен будет встретиться лично с фюрером. Вполне достаточно было бы, чтобы приказ был отдан ему Гитлером через адъютанта. Даже когда втретивший его на аэродроме полковник доверительно сообщил: «Фюрер ждет вас», Скорцени все еще не верил, что Гитлер удостоит его аудиенции. И все же эта встреча состоялась. Короткая, почти не запомнившаяся в деталях, но – гауптштурмфюрер в этом не сомневался – определившая всю его дальнейшую солдатскую судьбу.