Лиза из Ламбета. Карусель

– Его тут нету, – усмехнулась миссис Блейкстон. – Не ищи – глаза сломаешь.

– Не понимаю, про кого вы говорите, – отвечала Лиза. – И вообще, мне идти надо. Я вам ничего не сделала.

– Это ты-то ничего не сделала? – взъярилась миссис Блейкстон. – Я тебе скажу, что ты сделала – ты мужа моего увела, вот что! Покуда ты его не сцапала, мы душа в душу жили, а теперь он тебя одну помнит. На жену да детей у него времени нету – и все из-за тебя. Ты не только его самого заграбастала, ты еще и деньги наши тянешь. Он домой ни пенса не приносит, все на тебя спускает. Слава Богу, у меня кой-какие сбережения в банке, не то бы мы с ребятами по миру пошли! Из-за тебя! – Миссис Блейкстон занесла кулак.

– Никаких денег я не брала.

– Рассказывай! Еще как брала, я знаю. Грязная шлюха! Увести чужого мужа от семьи, от детей! Другая бы на твоем месте со стыда сгорела! Вдобавок он тебе в отцы годится.

– А вот тут она права! – воскликнули сразу несколько женщин из толпы. – Хорошая девушка чужого мужа уводить не станет!

– Ну, я тебе задам! – продолжала миссис Блейкстон, распаляясь все больше, потрясая кулаком, срываясь на крик, а там и на хрип вследствие гнева. – Я целый месяц до тебя добираюсь, проститутка! Проститутка, вот ты кто!

– Я не проститутка! – возмутилась Лиза.

– Врешь, она самая и есть! – Миссис Блейкстон наступала на Лизу, она пятилась. – Я тебе больше скажу: он к тебе как к последней шлюхе и относится. Фингал-то твой – его рук дело. Понятно, кем он тебя считает! И знаешь что? Тебе для ровного счету второго фингала недостает!

Миссис Блейкстон стояла теперь почти вплотную к Лизе, ее тяжелая челюсть еще больше обычного выдвинулась вперед, темные брови стали одной длинной полоской, так она их нахмурила. Целую секунду миссис Блейкстон не произносила ни слова и только пристально смотрела на Лизу; зеваки затаили дыхание.

– Потаскушка! Грязная сучка! – наконец прохрипела миссис Блейкстон. – Получай! – И отвесила Лизе оплеуху.

Девушка с криком отшатнулась и схватилась за щеку.

– Что, маловато будет? Держи еще! – Миссис Блейкстон снова ударила Лизу по щеке. Затем, набрав побольше слюны в пересохшем от ярости рту, плюнула сопернице в лицо.

Лиза бросилась на нее, растопырив пальцы, точно когти, и вот на щеках миссис Блейкстон вспыхнули сразу восемь длинных царапин. Миссис Блейкстон обеими руками схватила Лизу за волосы и принялась со всей силы колошматить. Но дерущихся тотчас растащили.

– Поостыньте-ка малость, леди, – сказал кто-то из мужчин. – Этак не годится. Надо правила соблюдать, а вы царапаетесь да за волосы друг дружку дерете.

– Пошел ты со своими правилами! Теперь мои правила! – завопила миссис Блейкстон, засучивая рукава и с ненавистью взглядывая на Лизу.

Лиза стояла перед ней бледная и дрожащая; вдруг она заметила длинные красные царапины, одна-две из которых порядочно кровоточили – и отшатнулась.

– Не хочу драться, – отрезала Лиза.

– Где уж тебе хотеть, – прошипела миссис Блейкстон. – А придется!

– Она сильней меня, – чуть не плача, добавила Лиза. – Мне конец!

– А вот про это раньше надо было думать. Ну, продолжим! – И с этими словами миссис Блейкстон бросилась на Лизу и стала методично опускать ей на голову то один кулак, то другой. Бедняжка не пыталась защититься, но стала повторять за миссис Блейкстон – тоже заработала своими кулачишками. Так продолжалось минуты две; дерущиеся напоминали ветряные мельницы, так мерны были взмахи их рук. Миссис Блейкстон, однако, стала брать весом: удары все чаще обрушивались на Лизу, которая дергала головой, уклоняясь от ударов, и старалась защитить лицо руками, а миссис Блейкстон била, била, била.

– Время! – выкрикнули в толпе. – Время! – И миссис Блейкстон наконец остановилась, чтоб дать себе отдых.

– По-моему, неправильно им драться. Лизе не победить, это ж видно: вон какая она хлипкая, против этакой здоровой тетки, – заметил кто-то из мужчин.

– Никто твоей Лизе не виноват, – отвечала какая-то женщина. – Нечего было с ейным мужем путаться.

– А все ж так не годится, – вступился другой сосед. – Лиза свое получила.

– По заслугам получила! – послышался новый женский голос. – Сама нарвалась – пускай сама и отвечает.

– Верно, – поддержала третья женщина. – Нечего чужих мужей уводить. А попыталась – радуйся, ежели одной взбучкой отделаешься, вот что я скажу.

– И я. Только от кого, от кого, а от Лизы я не ожидала. Всегда думала, она хорошая девушка.

– Та еще штучка! – пропищала субтильная чернавка еврейского вида. – Если б она с моим мужем спуталась, уж я бы ей задала! Уж она бы у меня поплясала!

– Дело говорит. Лиза на одном не остановится. Надо за ней следить, да и за мужьями нашими.

– Пусть только попробует к моему дому подойти – узнает, почем фунт лиха.

Тем временем Лиза забилась в дальний конец импровизированного ринга. Она дрожала и горько плакала. Глаз был подбит, всклокоченные волосы падали на лицо. Двое парней, сами себя определившие к Лизе в секунданты, склонились над ней и старались утешить; утешения больше походили на издевки. Один секундант приподнял Лизин передник и обмахивал ей лицо, второй учил становиться в стойку и держать удар.

– Стой вот так, видишь, Лиза? Главное, не трусь, не то все дело испортишь. Она тебя ударила – и ты бей. По носу бей, вот таким манером. Покажи, что ты не робкого десятка.

Лиза старалась сдержать рыдания.

– Верно говорит, – подхватил второй секундант. – Нельзя показывать, что трусишь. А уж если видишь, что кулаки не помогают, тогда хватай за космы да царапайся.

– Здорово ты ей рожу-то располосовала! Поквиталась за плевок. Так держать, Лиза!

И обернулся к приятелю:

– Помнишь, как в том году старая Мамаша Грегг поцапалась с одной теткой с нашей улицы?

– Не помню – не видал.

– Ты много пропустил. Тогда даже фараоны явились и обеих теток замели.

Лиза очень хотела, чтобы и сейчас явилась полиция и забрала ее; она и на тюрьму была согласна, лишь бы от миссис Блейкстон подальше. Но помощь не приходила.

– Бокс! – завопил рефери. – Бокс!

– Станьте кто-нибудь на шухере – вдруг фараоны набегут.

– Не набегут – когда настоящее дело, их с фонарями не найдешь.

– Начинайте!

Миссис Блейкстон как безумная бросилась на девушку; но Лиза держалась молодцом и даже до какого-то момента парировала удары. Зрители все больше оживлялись.

– Снова попала! – кричали они. – Давай, Лиза, покажи ей! Так! Так! Еще разок!

– Два-один в пользу старухи! – выкрикнул кто-то, подкованный в боксе. На Лизу ставок не делали.

– Она неплохо держится! Я говорил: надо ее раззадорить!

– Огонь-то и в ней горит!

– Нокаут! – завопили несколько человек, когда миссис Блейкстон ударила Лизу кулаком в нос. Лиза покачнулась, из носа хлынула кровь. Но вдруг, потерявшая остатки страха, обезумевшая от ярости, она прыгнула на соперницу и принялась осыпать ударами ее нос, глаза и рот. Миссис Блейкстон опешила от такой неожиданной атаки, а мужчины закричали:

– Гляньте, а малявка-то не промах! Пожалуй, еще и победит!

Однако миссис Блейкстон быстро собралась, кинулась на Лизу и пустила в ход ногти. Лиза вцепилась ей в волосы, тянула изо всех сил и даже пыталась кусаться. Через минуту обе уже катались по земле, царапались, кусались; пот и кровь не успевали высыхать у них на лицах, они не сводили друг с друга налитых кровью и яростью глаз. Зрители подбадривали их криками, хлопали в ладоши.

– Какого черта здесь происходит?

– Гляньте, гляньте, – зашептала одна из добрых соседок, – муж пришел!

Джим поднялся на цыпочки и стал глядеть поверх голов.

– Боже всемогущий, это ж Лиза!

Он растолкал, буквально раскидал зевак, бросился к дерущимся и стал их растаскивать.

– Видит Бог, ты за это поплатишься! – процедил он в лицо жене.

Несколько мгновений они трое молча смотрели друг на друга.

Между тем к месту действия протискивался еще один человек.

– Лиза, пойдем домой, – сказал он.

– Том!

Том взял Лизу под локоть и повел прочь; толпа расступалась перед ними. Молча они брели по улице, и Том был мрачен. Лиза судорожно всхлипывала.

– Ой, Том, – наконец простонала она, – я ничего не могла поделать! – Еще через какое-то время Лизе удалось вымолвить: – Я его ужас как полюбила!

Когда они добрались до Лизиного дома, она жалобно пролепетала «Зайди», и Том прошел за ней в комнату. Лиза почти упала на табуретку и тут уж дала волю слезам.

Том смочил край полотенца и принялся промокать ей лицо, залитое слезами и кровью. Лиза не противилась, только стонала сквозь рыдания:

– Ты такой добрый со мной, Том! Такой добрый!

– Ничего, Лиза, – утешал Том, – теперь все позади.

В конце концов запас Лизиных слез истощился. Она попила воды, взяла зеркальце со сломанной ручкой, взглянула на себя и прокомментировала:

– Ну и вид.

И запустила пальцы себе в волосы.

– Ты такой добрый со мной, Том, – повторила она и едва сдержалась, чтобы снова не зарыдать. Том сел подле нее, Лиза взяла его за руку.

– Ничего не добрый, – отвечал Том. – Всякий на моем месте так же бы поступил.

– Знаешь, Том, – чуть помолчав, продолжала Лиза, – мне очень стыдно, что я так плохо с тобой говорила тогда, на улице; ты с тех пор ко мне и не подходишь.

– Теперь все в прошлом, забудь, подружка. Проехали.

– Нет, я плохо с тобой обошлась. Я плохая. Очень.

Ни слова не говоря, Том сжал ее руку.

– Скажи, Том, – выдержав еще паузу, начала Лиза. – Ты знал… про это… раньше? Ну, до сегодня?

Юноша покраснел.

– Да.

Лиза заговорила медленно и печально:

– Конечно, ты знал; все знали. У тебя был такой несчастный вид, тогда, на улице. Ты все равно меня любил, да?

– Я и сейчас тебя люблю, Лиза, моя Лиза.

– Поздно сейчас. Поздно, – она вздохнула.

– Лиза, тут один вякнул было, что ты… что ты с ним… с этим… Так я из него чуть душу не вытряс за такие слова.

– Зная, что это правда?

– Пусть правда. Только нечего всяким при мне языками про это чесать.

– Том, они все на меня ополчились, все, кроме тебя. Лучше б я за тебя пошла, когда ты просил. Тогда бы ничего этого не было со мной, ничего.

– Лиза, еще не поздно. Выходи за меня.

– Ты женишься на мне? После всего, что было?

– Было, да сплыло. Мне это нипочем. Мы поженимся, и все у нас будет хорошо. Лиза, я жить без тебя не могу. Выходи за меня!

Лиза застонала.

– Нет, Том, нет. Это неправильно.

– Да почему неправильно-то? Я ж сказал: мне все, что было, нипочем.

Лиза опустила глаза и едва слышно прошептала:

– Потому что я это… того…

– Чего того?

Она с трудом заставила себя произнести:

– Я, кажется, беременная.

Том с минуту подумал, затем выговорил:

– Ничего. Выходи за меня – все образуется.

– Не могу. Честно, Том, не могу. – Лиза снова разрыдалась. – Не могу за тебя выйти, но ты такой добрый со мной, я для тебя что хочешь сделаю.

Она обняла его за шею обеими руками и скользнула к нему на колени.

– Том, я не могу быть тебе женой, а все другое – все другое, что ты хочешь – если хочешь – сделаю. Я все сделаю, чтоб ты был доволен.

Он не понял, сказал только:

– Ты хорошая, Лиза, – склонился над ней и запечатлел поцелуй на ее лобике.

Потом вздохнул, спустил Лизу с колен, поднялся и ушел. Она осталась одна. Некоторое время она сидела, как усадил ее Том, но постепенно картины произошедшего стали наплывать на нее, одиночество и отчаяние захлестнули, слезы полились ручьями. Лиза бросилась на кровать и зарыдала в подушку.

* * *

Джим смотрел вслед Лизе, уводимой Томом; миссис Блейкстон ревниво смотрела на мужа.

– О ней думаешь, да? Конечно, ты бы сам с удовольствием до дому ее довел, а жена пускай как хочет.

– Замолчи! – рявкнул Джим.

– Не замолчу! – взвизгнула миссис Блейкстон. – Хорош муженек, нечего сказать! Все вы одинаковые. Бросить жену с детьми ради этакой сучки! Да еще в твои-то годы! Другой бы со стыда сгорел. Это все равно что с родной дочерью путаться!

– Богом клянусь, – заскрипел зубами Блейкстон, – не заткнешься сию минуту – убью.

– Гляньте, какой грозный! – Миссис Блейкстон повернулась к толпе. – Все видели, как он с женой обращается? И с какой женой! Двадцать лет с ним, девять человек детей ему родила, не считая сколько не выносила, да еще один на подходе, а он говорит: убью! Славный муженек! – Она негодующе посмотрела на Джима и перевела взгляд на толпу, словно желая услышать общественное мнение.

– Я тут до утра стоять не собираюсь! Прочь с дороги! – Блейкстон вторично растолкал зевак. Не всем понравилась его грубость, но эти немногие поглядели ему в лицо, перекошенное гневом, и сочли за лучшее оставить свое недовольство при себе.

– Видали? – продолжала миссис Блейкстон. – Боится! Хвост-то поджал, ровно кобель шелудивый! Тьфу на тебя!

Однако миссис Блейкстон затрусила следом, продолжая ругаться и размахивая руками.

– Кобель, вот ты кто! Кобелина! С девчонкой спутался! И зачем только я за тебя пошла! Опозорил, осрамил! Глаза бы на тебя не глядели!

Толпа следовала за супругами на приличном расстоянии, впрочем, зеваки старались не пропустить ни единого слова.

Джим пару раз оборачивался к жене, приказывая замолчать, чем только сильнее ее разъярял.

– А вот не замолчу; ни за что не замолчу. Пускай все знают, что ты такое есть на самом деле. Детей бы постыдился, каково им при таком-то отце! Подумал ты хоть раз об них, когда шуры-муры свои крутил, когда клинья к своей потаскушке подбивал? Подумал? Нет, не подумал. Ни разу не подумал, негодяй.

Джим не отвечал, шел вперед. Наконец он обратил внимание и на зевак.

– А вы чего тут забыли? Чего столпились? А ну, пошли прочь, не то я вам устрою бесплатный цирк!

Поскольку в толпе преобладали подростки и женщины, от этих слов они изрядно смешались.

– Во, со мной-то и заговорить боится, – не стерпела миссис Блейкстон. – Кобель, как есть кобель.

Джим вошел в дом, миссис Блейкстон за ним. Они поднялись в свои комнаты. Полли кормила младших ужином. Дети рты пораскрывали при виде матери, растрепанной, в рваном платье, с синяками, запекшейся кровью и длинными царапинами на лице.

– Мама! – испугалась Полли. – Что с тобой?

– Вот что со мной, – миссис Блейкстон указала на мужа. – Это все из-за него. Гляньте, дети, на вашего папочку. Славный папочка; таким гордиться можно. Оставил вас без крошки хлеба, все на свою грязную потаскушку спустил.

Теперь, когда посторонних глаз поубавилось, Джим чувствовал себя свободнее.

– Последний раз предупреждаю: не выводи меня. Выведешь – берегись.

– Ой, напугал. Убивай, пожалуйста; только помни, что за это вешают.

– Убивать я тебя не стану, но еще одно слово – и тебе мало не покажется.

– Попробуй только тронь – в полицию заявлю. Плевать, на сколько тебя посадят.

– Ты сама нарвалась, – сказал Джим и ударил жену в грудь, так что она пошатнулась.

– Ах ты!..

Миссис Блейкстон схватила кочергу и, разъяренная, пошла на мужа.

– А кишка не тонка?

Блейкстон вырвал у нее кочергу, забросил подальше. Супруги сцепились. Недолгое время они раскачивались из стороны в сторону, наконец Блейкстон не без труда поднял жену и бросил на пол. Однако она успела ухватиться за него, так что он повалился на нее. Миссис Блейкстон ударилась головой, взвыла, и дети, забившиеся со страху в угол, тоже завыли.

Джим схватил женину голову и принялся бить ею об пол.

Миссис Блейкстон закричала:

– Ты меня убьешь! Помогите! Помогите!

Полли кинулась к отцу, стала оттаскивать его от матери.

– Папа, не надо! Только не убивай маму! Пожалуйста! Ради бога!

– Отойди! – взревел Блейкстон. – Не то и тебе достанется.

Полли хватала его за руки, но Джим, все еще стоявший над женой на коленях, так толкнул девочку локтем, что она едва не упала.

– Получай!

Полли побежала вон из комнаты, к соседям, что занимали квартиру на втором этаже с окнами на улицу. Там четверо – двое мужчин и две женщины – сидели за ужином.

– Скорее, папа маму убивает! – кричала Полли.

– Что?

– Он ее повалил и головой об пол бьет. За то, что она Лизе Кемп взбучку устроила.

Одна из женщин вскочила из-за стола и сказала мужу:

– Джон, сходи разберись.

– Сиди, Джон, – оборвал второй мужчина. – Муж жену учит – не наше дело вмешиваться.

– Он же убьет ее, – лепетала дрожащая, зареванная Полли.

– Небось не убьет, – возразил приятель Джона. – Они, стервы, живучие. Да она, поди, и заслужила – сама ж говоришь, взбучку кому-то там устроила.

Джон колебался, переводил взгляд с Полли на жену, с жены на приятеля.

– Ради бога, пожалуйста, скорее! – взмолилась Полли.

В эту секунду сверху раздался звук, будто что-то расколотили, и женский вопль. Это миссис Блейкстон, пытаясь вырваться, ухватилась за умывальник, да и повалила его, и он разбился.

– Иди, Джон, – велела добрая соседка.

– Не пойду: толку с меня не будет, еще, пожалуй, сам нарвусь.

– Псы трусливые, – возмутилась жена. – Ну а я вот не допущу, чтоб женщину, считай, на моих глазах убили. Сама пойду, раз вы такие.

И с тем взбежала по лестнице и распахнула дверь. Джим так и стоял на коленях, держа женину голову и колотя ею об пол, а миссис Блейкстон защищалась руками, впрочем, без особого успеха.

– Живо отпустите ее! – крикнула соседка.

Джим поднял взгляд.

– А ты кто такая, так тебя и так?

– Говорю вам: отпустите жену. Как не стыдно, женщину да головой об пол? – И она подскочила к Блейкстону и схватила его кулак.

– Не лезь не в свое дело, не то сама получишь.

– Только тронь, грязный трус! Ох, она ж вот-вот сознание потеряет!

Джим посмотрел на жену. Поднялся и пнул ее в бок:

– Вставай, чего разлеглась!

Однако миссис Блейкстон корчилась на полу и слабо стонала. Соседка склонилась над ней, ощупала голову.

– Ничего, миссис Блейкстон, голубушка, больше он вас не тронет. Нате-ка, выпейте водички. – Затем подняла на Джима взгляд, полный презрения. – Мерзавец! Негодяй! Будь я мужчиной, я бы тебе задала!

Джим надвинул шляпу и вышел, хлопнув дверью. Вслед ему неслось соседкино: «Скатертью дорожка!»

– Господи Боже мой! – воскликнула миссис Кемп. – Что случилось?

Она только переступила порог – да так и опешила при виде дочери на кровати, в слезах. Лиза не отвечала, только плакала – казалось, сейчас у нее сердце разорвется. Миссис Кемп подошла и хотела заглянуть Лизе в лицо.

– Не плачь, детка; расскажи маме, кто тебя обидел?

Лиза села на кровати и вытерла глаза.

– Бедная я, бедная!

– Господи, что у тебя с лицом?!

– Ничего.

– Как это «ничего»? Само оно, что ли, такое сделалось?

– Просто я с соседкой повздорила, – всхлипнула Лиза.

– А, понятно: она тебя поколотила, вот ты и плачешь. Ох, а с глазом-то, с глазом-то что? Хорошо, что я принесла кусок говядины – завтра на обед сготовишь. Так вот, возьми, пока сырой, приложи к фингалу – сразу полегчает. Я, бывало, как с отцом твоим покойным повздорю, сейчас беру сырое мясо – да на фингал. Верное стрекство.

– Меня знобит. А голова как болит, просто раскалывается!

– Ничего, мама-то знает, как дочке помочь, – заворковала миссис Кемп. – Благодари Бога, Лиза, что у мамы с собой и другое лекарствие имеется. – Миссис Кемп извлекла из кармана аптечную с виду емкость, выдернула пробку, принюхалась. – Вот это я понимаю! Не какая-нибудь брага, не спирт – ничего подобного. Нечасто твоя бедная мать такое себе позволяет, но уж ежели позволяет, так не скаредничает, организму свою не травит.

Миссис Кемп вручила емкость дочери. Лиза сделала большой глоток, отдала «лекарствие». Миссис Кемп тоже хлебнула, облизнула губы.

– Эх, хорошо! Выпей еще, Лиза.

– Не, не буду – я к крепкому не привыкла.

Ей было так тошно, в голове будто вулкан собирался извергнуться. Если бы все забыть, раз и навсегда!

– Знаю, дочка, что не привыкла, да только от этого вреда тебе не будет. Никакого вреда, сплошная польза, благослови тебя Господь. Это первое стрекство, когда худо, когда не знаешь, куда себя девать. А вот хлебнешь виски или джину – мама не привередница у тебя, ей все годится, – и, гляди, куда и хандра пропала!

Лиза хлебнула еще, на сей раз чуть больше. «Стрекство» согрело ее, приятный жар распространялся от горла по всему телу. Лизе заметно полегчало.

– И правда, мама, мне лучше, – сказала она, вытерла глаза и вздохнула. Плакать больше не хотелось.

– А что я всегда говорила? Что, ежели б люди не брезговали, когда надо, глотком-другим, они бы куда здоровее были бы.

Некоторое время мать и дочь сидели в молчании, потом миссис Кемп сказала:

– Знаешь, Лиза, я тут подумала – и прям поразилась, как мне сразу в голову-то не пришло – нам с тобой надобно еще по глоточку выпить. Ты у меня к напиткам не приучена, потому я и принесла только для себя; а вдвоем-то мы мигом лекарствие наше прикончим. Но, раз ты хвораешь, хорошо бы нам до утра запастись – пригодится.

– Да, только куда наливать? Посуды-то лишней нету.

– А вот и есть, – торжествующе отвечала миссис Кемп. – Возьми-ка вон ту бутылочку, что мне в больнице дали. Пилюли на стол высыпь, прям кучкой, не бойся; тару сполосни. Так и быть, сама в паб схожу.

Оставшись одна, Лиза принялась прокручивать все происшедшее. Теперь она уже не чувствовала себя такой несчастной, ведь страшные события как бы отдалились во времени.

«В конце концов, – сказала себе Лиза, – не так уж это и важно».

Вернулась миссис Кемп.

– На-ка, Лиза, выпей еще.

– Давай, я не прочь. Голова кружится. А вообще, – раздумчиво добавила Лиза, сделав изрядный глоток, – оно отлично помогает.

– Ох, твоя правда, дочка; твоя правда. Для тебя это сейчас первое лекарствие. Подумать только, подралась с соседкой! Случалось и мне драться, да только я-то покрепче была, не такая тростиночка, как ты. Эх, жаль, я нынче не видала. Уж я бы не позволила мою дочку побить. Хотя мне и шестьдесят пять, а скоро шестьдесят шесть стукнет, уж я бы твоей обидчице сказала! Я бы сказала: эй ты, тронешь мою девочку – будешь иметь дело со мной, так что подумай лишний раз. Вот!

Миссис Кемп стала размахивать руками, в одной из которых был стакан; стакан навел ее на мысль. Она подлила себе и дочери.

– Эх, Лиза, – продолжала миссис Кемп, – как ты на отца-то своего бедного похожа! Вот гляжу я на тебя, и кажется мне, будто жизнь-то только начинается! Ты со мной груба была, Лиза, помнишь? Бранила меня, что я по субботам люблю стаканчик пропустить. Заметь, я не говорю, что иногда не перебираю – этакие случаи случаются и в самых порядочных семействах. Я говорю только, что стрекство уж больно хорошо, и тебе на пользу.

– Ничего, мамуль! – воскликнула Лиза, вновь наполняя стаканы. – Кто старое помянет, тому глаз вон! Я теперь совсем другая. Мне так плохо было, хоть в воду, честное слово, а теперь и ничего!

– В воду, скажешь тоже! Страсть-то какая! – ужаснулась любящая мать.

– В воду, мама. Я топиться хотела, а больше не хочу. Твоя правда: когда худо, нужно выпить глоток-другой – и все пройдет.

– Потому, Лиза, что мать твоя жизнь прожила. Сколько мне на долю-то выпало, на добрую сотню женщин хватит. Одних только детей было у меня тринадцать человек; можешь представить, каково это? Бывало, родишь и скажешь: чтоб мне провалиться, ежели это не последний; а потом как? Потом, известно, новый приспеет. У тебя, Лиза, тоже будут дети; не меньше, чем у меня. У нас в роду все женщины плодовитые, у всех больше десятка ребятишек; только тетя Мэри – сключение, у ней всего-то трое. С другой стороны, она и замужем не была, так что не считается.

Они выпили за здоровье друг друга. У Лизы все плыло перед глазами; девушка уже плохо соображала, где она и что она.

– Да, – гнула свое миссис Кемп, – я тринадцать человек детей родила и тем горжусь. Как говаривал твой покойный отец, это очень патритично – рожать детей на благо Британской империи. Он и на собраниях выступал. Как заведет, бывало, речь – ну чисто соловей. Заслушаешься. Будь он жив, уже бы членом парламента сделался бы. О чем бишь я? А, вспомнила. Твой отец говорил: «Что это за семья, в которой детей раз-два и обчелся?» Он был человек принципиальный. Радикал. Только, бывало, до слушателей дорвется, сразу начинает: ежели, мол, у человека больше десяти детей, значит, он настоящий патриот, верный подданный Британской империи. Слава, говорит, имперская подданными крепка! И каждый, у кого больше десяти детей, должен гордиться, говорит, потому он таким манером – плодясь и размножаясь, – строит Британскую империю, в которой солнце никогда не заходит, и каждого, говорит, долг и обязанность на жизненном пути, что Провидение ему предназначило, – столько детей Отечеству оставить, сколько Господь сподобит. Чисто соловей, бывало, разливается…