Империя. Фаворитка

Я взяла несколько листов бумаги, тиснула на них печатью – благо граф еще не убрал ее обратно в сейф – и, взглянув на письмо Энистона, написала на каждом листке такую же сумму, и расписалась, как отец. Написание сопроводилось одним испорченным листом ( кляксой), ведь я впервые писала пером, но уже вторую и последующие бумаги состряпала быстро, и без проблем. Затем, спрятав подделки в рукав, как ни в чем не бывало, вышла из кабинета, не дожидаясь возвращения отца.

Перед поездкой в город мы позавтракали, но я опять отказалась от "барской" еды, и снова поела на кухне солдатской каши.

Так я с голода помру! То, что готовят для господ есть невозможно, а питаться одной кашей – такое себе!

Глава третья

Я не раз бывала – в играх – в средневековых городах, поэтому Менос, куда мы с Миной отправились в карете, меня не удивил. Он находился в часе езды от замка, был окружен стеной, которая имела следы прошедшей войны – пестрела "заплатками", а ее верх казался покусанным. Сам Менос состоял из главной улицы, упирающейся в площадь, чуть большую, чем замковый плац, и нескольких отходящих от нее улочек. И главная улица, и боковые, были узкими, с тесно стоящими двухэтажными домами, первые этажи которых занимали лавки, кабаки и разные другие заведения. В городе тоже виднелись следы войны – дома были с каменными заплатками, а между ними, тут и там, зияли пустыри.

Мы вошли в полутемное, из- за малого количества узких окон, казначейства, аналога местного банка, и я вручила казначею письмо отца. Этот пожилой худой человек довольно долго изучал бумагу, сравнивая, с образцом подписи и печати графа, затем ушел в соседнее помещение, и вернулся, неся мешочек с монетами, который и отдал нам.

Вначале, мы отправились на рынок, где была весьма бойкая торговля, и купили там медовых лепешек, которые и съели, прячась от любопытных взглядов, за каким-то строением. Совместное поедание вкусностей нас сблизило, и я поняла, что Мина тоже страдает – от однообразной пищи, скуки и шерстяных платьев. Меня даже потревожила совесть – стало неловко из-за того, как я собиралась поступить с девушкой. Но, успокоила я себя, сестра вовсе мне и не сестра, и даже не подруга, а просто картинка, образ, придуманный Максом.

После лепешек руки стали жирными, и мы принялись бродить по улицам, ища, где бы их помыть. И встретили леди Гвен, которая шла, по каким— то делам. Она нам обрадовалась, и пригласила к себе. Мина колебалась, я сразу согласилась, и сестра сдалась – мы отправились в дом отцовской любовницы.

Дом леди Гвен стоял на тихой улочке, и не был ни большим, ни роскошным, но имел сад, цветущий и ухоженный, а внутреннее его убранство отличалось уютом и изяществом.

Приведя себя в порядок, мы уселись пить чай, и я поразилась угощениям, нам поданным – на столе появились и фрукты, и сладости, и даже пирожные.

К великому сожалению, мне пришлось отказаться от этих яств, так как было важное дело, и заняться им я могла, пока Мина занята, и не ходит за мной, как хвостик. Я сообщила, что забыла в казначействе перчатки, и, хотя леди Гвен предложила отправить за ними служанку, пошла в банк сама. Там я вручила казначею поддельные письма, и приготовилась к худшему – вдруг старик различит подделку, или его насторожит количество писем – но нет, все прошло гладко. Казначей изучил бумаги, и выдал несколько мешочков с монетами.

Затем я вернулась в дом леди Гвен, и мы, все вместе, отправились за покупками, посетив галантерейные лавки города, а затем побывали у лучших портных. И я поняла, почему мать подарила дочерям шерстяные платья – такие наряды были очень дорогими, и считались показателем достатка , и только состоятельные дамы могли их себе позволить. В общем, в империи была такая мода… Однако, любовница графа Энистона ее не придерживалась – она предпочитала шелк. И мы с Миной тоже не стали следовать моде.

Пока с сестры снимали мерки, я, ожидая своей очереди, разговорилась с леди. Мне хотелось расспросить о столице, и о дворе – о нравах и обычаях, царящих там.

– Ты хочешь побывать во дворце? – спросила Гвен.

Я поколебалась, и решила сказать правду: хотелось бы получить должность при дворе, фрейлинскую, или какие там еще бывают.

– Вот как… – произнесла Гвен – А что говорят родители?

– Я не рассказывала им о своей мечте, но знаю из разговоров, что моя обязанность выйти удачно замуж, а дворец – уж как повезет. Может, муж окажется придворным, как у Мины. Но, я не хочу замуж абы за кого, да и женихов в нашей глуши не водится. Никаких!

Леди Гвен рассмеялась, и пообещала :

– Я дам тебе рекомендательное письмо для императрицы Франчески. Мы с ней были дружны, поддерживаем отношения и сейчас. Может, тебе повезет с мужем, или родители отпустят в столицу. Служить при дворе почетно, как мужчинам, так и женщинам. И платят хорошо, что немаловажно.

– Не понимаю! – произнесла я – Вы жили в столице, блистали при дворе, и все бросили. Почему?

– Любовь! – улыбнувшись, коротко бросила Гвен.

"Надо же! – подумала я – Она все бросила из-за графа Энистона, и отправилась за ним на границу. Как романтично! И глупо!"

После покупок и примерок мыс Миной, усталые, но довольные, вернулись домой.

Вечером грянул скандал – старый казначей прислал графу отчет о выданных средствах, граф изумился, съездил в город, и обнаружил поддельные письма. Энистон вернулся не один, а вместе с леди Гвен, и, кипя от злости, вызвал дочерей в кабинет, и потребовал объяснений. Я сочла за лучшее заплакать, Мина же, сказала, что ничего не знала о подделках, и, поганка такая, вместе с отцом, принялась меня отчитывать. Деньги я не вернула, соврав, что часть извела, а часть потеряла. Я решила – даже под страхом смерти не отдавать награбленное, уже надежно припрятанное. Меня отправили в комнату, и запретили покидать покои. Но, чуть позже, пришла леди Гвен, и, без предисловий и нравоучений, отдала обещанную рекомендацию для императрицы.

– Не расстраивайся! – сказала она – Граф не умеет долго злится. Завтра – послезавтра тебя простят. Желаю удачи при дворе! Такие девушки нужны императрице.

– Какие такие? – спросила я – Которые обкрадывают родителей?

Я понимала, что гордится нечем.

– Будет лучше, если ты уедешь! – произнесла, без улыбки, Гвен, и ушла.

На письме стояла печать леди Гвен, ломать ее я не решилась, и гадала – что же в нем написала любовница отца?

Следующее утро началось уже привычно – с новостей о гостях, принесенных Энни. Вот-вот должен прибыть жених Мины – часовой на стене уже увидел его на дороге – и семейство графа, все, кроме наказанной меня, отправились к воротам замка, дабы торжественно встретить маршала империи.

– Какая жалость! – причитала Энни— Вы с милордом и не увидитесь!

Я же сочла свое заточение очень удачным для первого этапа плана побега из замка, и, в одной сорочке, выскочила на балкон. И вовремя – всадник, молодой человек лет двадцати пяти – тридцати, с длинными светлыми волосами, и в плаще, накинутом на могучие плечи, въезжал в ворота замка. Он остановился, собираясь слезть с коня, что бы обменяться приветствиями с графом и его семьей, но замер, уставившись на балкон, где стояла я, и махала ему.

Резвый ветерок прижимал тонкую сорочку к моему телу, полупрозрачная ткань почти не скрывала его изящных изгибов, а в глубоком декольте виднелись соблазнительная грудь…

Глава четвертая

Милорд Бренсон отмер, слез с коня, не сразу вспомнив о приветствиях, да и поклоны встречающих получились скомканные и кривоватые, и вошел в замок, а я вернулась в комнату.

В мои покои, буквально влетела, Мина, с перекошенным от злости лицом, и, не тратя слов, попыталась вцепится мне в волосы, но я перехватила инициативу, и мы принялись драться, толкаться и хватать друг -друга за кудри, причем я, конечно побеждала – умела постоять за себя.

Мина прервала свое молчание визгом и отборными ругательствами, которые, вероятно, слышала от солдат, чем меня поразила, и заставила несколько отступить – очень уж не вязались перлы, вылетающие из уст юной леди, с изящным и скромным образом, который она демонстрировала все эти дни. Мина перешла в наступление, которое я отбила, повалив сестру на кровать.

Энни попыталась нас разнять, но получив – случайно – по оплеухе с обеих сторон, ретировалась.

Битва "при постели" прервалась появлением матушки, которая тоже поразила своим преображением – она выглядела величественно и грозно, словно древняя королева этого мира, правительница- воительница Биринда, о подвигах которой я уже успела прочитать в одной из книг, найденных в покоях.

– Миледи!– стальным голосом произнесла графиня – Немедленно прекратите!

И мы замерли.

– Что вы себе позволяете! – продолжила матушка – Ведете себя, хуже кухарок! Вы забыли, из какой вы семьи? Вы забыли, что в вас течет императорская кровь? Или вы думаете, что если вас никто не видит, можно делать такие постыдные вещи?

Мы виновато опустили головы.

Матушка прогнала Мину, отправив в ее покои, и села на кровать рядом со мной.

Я приготовилась стоически перетерпеть нотации, но графиня спросила :

–Эль, что с тобой? Что за странные поступки?

Я молчала, матушка тоже. Затем она вздохнула, и обняла меня. Но, я быстро освободилась от объятий, и даже, довольно грубо, оттолкнула графиню.

Матушка замерла, затем слегка отдвинулась, и горестно произнесла:

– Чем я тебя обидела?

Я продолжала молчать. Графиня встала и сказала дрожащим от сдерживаемых слез голосом:

– Спускайся к ужину!

Леди Энистон ушла, а я осталась сидеть и злиться. На матушку, хотя та ни в чем не виновата, и на себя.

Моя настоящая мать – строгая, суровая и продвинутая бизнесвумэн, и обниматься в нашей семье не принято. Такое вторжение в личное пространство считается неприличным.

"Неужели нельзя было потерпеть, и не обижать графиню, которая считает меня дочерью?"– ругала я себя .

В тот самый миг, в миг объятий, так непривычных для меня, я почувствовала легкость, с которой бегут по жизни дети, почувствовала себя маленький девочкой, любимой и защищенной, которой не надо принимать решения и заморачиваться проблемами – все сделает мама, а мне остается жить и радоваться. И эти ощущения детства, совершенно забытые, возникли из памяти, вытеснив все прочее и заполнив душу. И напугали, потому что нахлынули неожиданно. Поэтому я и оттолкнула графиню – от неожиданности и неловкости. Теперь мне было жалко матушку, и хотелось, что бы она опять обняла, хотелось вернуть то состояние защищенности, и вновь почувствовать мамину любовь, но вряд ли графиня, в ближайшее время, повторит попытку.

Я вздохнула – нужно тестировать "Империю", я скоро покину замок, и никогда больше не увижу эту женщину, которую, в тот самый крошечный миг, приняла за маму. Поэтому, решила я, к черту сантименты – работаем!

Я спустилась на первый этаж, уселась на свое место, за стол, и принялась, украдкой, рассматривать жениха сестры.

Бренсон был красив. Черты его лица правильные, как у древнегреческих статуй, глаза голубые, волосы длинные – как у всех мужчин этого мира – и светлыми. Он был высок, фигура мощная, но гармоничная, с широкими плечами. По стати и выправке— типичный военный, но кожа слишком светлая для солдата, проводящего жизнь в походах и битвах, а руки белыми и ухоженными. Оно и понятно: Бренсон— маршал, и его работа командовать армией, сидя в кабинете. Но насколько я знала, милорд не делал и этого – за империю воевала огромная армия Богундского ханства. Значит, Бренсон просто болтался при дворе, развлекаясь охотой и интригами, как большинство других придворных, при всех королевских дворах всех времен и народов.

Я, смущенно и кокетливо, смотрела на него, сквозь ресницы, а маршал, которого Мина называла просто Раулем, тоже украдкой, бросал на сестру невесты ответные, страстные взгляды. Остальные участники трапезы наших гляделок не замечали, делали вид, что ничего странного и непристойного утром не произошло, и обсуждали то же, что и всегда – урожай на юге, военные походы богундцев на востоке, и дворцовые сплетни. Слушая высказывания маршала, я пришла к выводу, что этот красавец не слишком умен и довольно добродушен.

Милорд сообщил, что возвращается в столицу уже завтра, огорчив этим свою невесту, с которой они так мало пообщались. После ужина Бренсон и граф Энистон уединились в кабинете, что бы обсудить предстоящую свадьбу, которая должна состоятся через месяц, в столице, куда семейство графа прибудет за неделю до торжества. Затем маршал распрощался со всеми, и со мной тоже, при этом, незаметно для других, довольно сильно сжав мою руку.

Наедине с Миной он так и не остался, сославшись на то, что еще не был в своем замке, где накопилось много дел, требующих его вмешательства.

Утром я отправила Энни в город, что бы не помешала моим планам , велев купить лепешек; написала прощальную записку родным, объяснив, что отправляюсь в столицу, но не сообщив, с кем; достала из тайника мешочки с монетами, рассовала их по карманам, которые, загодя, пришила на изнанку подола платья, использовав для этого полотно, предназначенное для вышивания, и двинулась в путь. Но мне захотелось, на прощание, увидеть матушку, которую я и обнаружила в кабинете, заметив ее в неплотно прикрытую дверь. Графиня сидела за столом, и казалось усталой и грустной. У меня возникла мысль – может, ну его, дворец? Почему бы не остаться в замке, и целых три года наслаждаться маминой любовью?

Графиня подняла голову, и глядя на кого-то, кого мне не было видно, произнесла:

– В столице нужно будет найти партию для Эль. И не откладывать со свадьбой. Она так ведет себя, думаю, от скуки.

– А как ты относишься к предложению Астахана?– произнес голос графа.

– Никак! – холодно ответила матушка – Возможно, он просто шутит. И потом, в степях распространено многоженство!

– Я спрашивал об этом у Его Величество! – произнес граф – Хан сказал, что у него будет только одна жена, и желает что бы ею была Эль. И, как ты помнишь, хочет он этого, чуть ли, не с детства. Что же касается наложниц…

Я не стала слушать дальше, отошла от кабинета и отравилась на конюшню, где сообщила конюху, что хочу покататься верхом.

Усевшись на смирную гнедую кобылку, я отправилась в поместье Бренсона.

Покидая, навсегда, приграничный замок, даже не оглянулась, что бы попрощаться с его стенами – ничего хорошего я здесь не оставляла. Матушка? Да какая она матушка! В реальной жизни мы были бы ровесницами – графине было тридцать семь, как и мне. Так что, быть моей мамой она никак не могла. А отец мечтает выдать дочь за дикаря, обрекая на жизнь в степи, в грязном шатре, среди множества наложниц…

Глядя на поместье Бренсона от ворот приграничного замка, я думала, что оно недалеко. Но, так только казалось – дорога к поместью заняла не менее получаса.

Замок Бренсона был тоже был окружен стеной, со следами военных разрушений, так и не устраненными – в каменной кладке зияли дыры – из чего я сделала вывод, что маршал или совсем забросил поместье, или же, его финансовые дела не очень хороши, и на починку стены нет средств. Ворота поместья были распахнуты настежь, и я въехала на широкий мощеный камнями двор, посередине которого стояла оседланная лошадь, а возле нее – Рауль, и двое престарелых слуг, которым хозяин давал, какие- то, указания.

Увидев меня, Бренсон застыл, как громом пораженный, слуги же не проявили особого интереса, только поклонились. Я остановилась, и сделала вид, что собираюсь слезть с кобылки, и, как я и предполагала, Рауль кинулся помочь. Я изобразила, что падаю – перед Бренсоном я не стеснялась быть неловкой и неуклюжей – рухнула ему на руки, скользнув по ним грудью, и прижалась телом к его мощной груди.

– Миледи Элейн! – воскликнул ошарашенный маршал, а я забормотала:

– Рауль! Я …Я люблю тебя! Люблю давно! И хочу уехать с тобой! И стать твоей женой!

Бренсон помолчал, поставил меня на ноги, и, продолжая держать за талию и смотреть изумленным взглядом в лицо, произнес:

– Эль! Я…не знаю что сказать…Польщен…Но…Женится на тебе никак невозможно! Я дал слово вашему отцу, женится на Мине! И нарушить его не могу!

"Козел! – подумала я – Не можешь, потому что слово графу дал! А на чувства Мины, и ее разбитое сердце, тебе пофиг! Значит, я делаю все правильно, избавляя ее от несчастливого брака!"

И я обвила руками шею маршала, и впилась ему в губы долгим, страстным поцелуем.

Рауль был не против такого поворота, стал целовать меня в ответ, а его руки скользнули с моей талии на бедра.

Наконец, он отстранился, оглянулся на слуг, которые отвернулись и рассматривали замок, тоже, кстати, выглядевший заброшенным и обветшалым.

Я приготовилась продолжать соблазнение милорда, однако, он произнес, хриплым от страсти голосом:

– До столицы два дня пути. Ты не сможешь столько провести в седле, практически, без остановок – отдых только на ночь!

– Выдержу! Я сильная, и выносливая! – воскликнула я, обрадованная, что Бренсон так быстро сдался, и умоляюще продолжила – Рауль! Я смогу!

– Найдите для миледи мужскую одежду! – крикнул маршал слугам.

Глава пятая

Императрица Франческа, менерийка, невысокая – как и все представители Менерии – хрупкая и изящная, словно фарфоровая статуэтка, быстро шла, сопровождаемая едва поспевающими за ней фрейлинами, по Присутственному залу, в котором толпились, в ожидании аудиенции правителя, многочисленные придворные. При появлении императрицы они склонились в поклоне, Франческа же не обращала ни на кого внимания – она была в ярости, и двигалась так быстро, что шлейф-накидка ее тонкого шелкового наряда колыхался и реял, как от порывов ветра. Казалось, даже блестящие локоны ее темных волос, подрагивающие, в такт шагам, излучали злобу.

Франческа не была красавицей – ее нос, с легкой горбинкой, казался великоватым, по сравнению с маленьким лицом с тонкими губами. Однако, она выглядела много моложе своих лет, и имела белоснежную гладкую кожу, кажущуюся атласной, без единого намека на морщины.

Франческа пронеслась по этому залу, миновала другой и третий – слуги едва успевали открывать перед ней двери – и влетела в покои императора Калвена, который стоял, с задумчивым видом, перед водруженным на подставку портретом девушки в диадеме.

– Так это правда! – воскликнула императрица, и, от гнева и быстрой ходьбы, возглас получился визгливым.

– О чем вы, моя дорогая? – насмешливо изогнул бровь император, мужчина лет за шестьдесят, с седыми прядками, мало заметными в светлых волосах, но белеющими серебристыми полосками в более темной бороде. Император был высок, богатырского телосложения, но с возрастом раздался в ширь и стал казаться меньше ростом.

Франческа взглянула на портрет девушки, и поморщилась – девица была похожа на покойную принцессу Бельрин, вспоминать о которой императрице было неприятно.

– Вы, Ваше Величество,– произнесла императрица – сообщили Распорядителю Двора, что сами собираетесь женится на принцессе Орбине, предложенной в невесты вашему сыну!

– Ах, это! – поморщился монарх – Уже доложили!

Он помолчал и продолжил:

– Я рассматриваю возможность этого брака.

– Осмелюсь напомнить, – опять сорвалась на визг Франческа – вы женаты!

– Разведусь! – флегматично ответил Калвен.

– Я не позволю! Не позволю, так с собой обращаться! – крикнула императрица.

– Да кто вас спросит! – уже зло сказал монарх – Женщина, уличенная в измене, не может быть императрицей! Будьте благодарны, что вас не предадут суду, и не казнят!

Императрица постояла, топнула ногой, развернулась, выбежала из покоев мужа, уже почти бывшего, и придворным опять пришлось наблюдать стремительное передвижение императрицы по Присутственному залу. На этот раз, она покинула Главный дворец, и отправилась в Восточную часть дворцового комплекса, в покои наследного принца Эдвина.

Франческа нашла его во внутреннем дворе, где принц – высокий широкоплечий белокурый красавец, ровесник императрицы – оттачивал навыки фехтования.

Эдвин прервал свое занятие, и поклонился мачехе.

– Приветствую, Ваше Величество! – произнес он, и заметив, что императрица не в духе, вздохнул, ожидая неприятного разговора, и предполагая, о чем он будет.

– Ведомо ли Вам,– спросила Франческа – что император хочет развестись со мной, и женится на Вашей невесте?

– Я слышал об этом! – сдержанно ответил принц.

– Слышали, и на этом все? Вы опять позволите, так обращаться, с Наследником Престола?

– Ваше величество! – ответил принц – Вам ли не знать, что отец меня не послушает? Успокойтесь, присядьте, Вы так быстро шли, что запыхалась!

Эдвин сделал знак, слуги придвинули Франческе легкое кресло, стоящее до этого с краю фехтовальной площадки, и императрица села.

– Давайте подумаем,– продолжил Наследник – как отговорить императора от такого шага.

– Он совсем из ума выжил! – произнесла менерийка вполголоса, слегка успокоившись, и дождавшись, когда слуги отойдут на почтительное расстояние.

– Скоро мы с отцом отравимся на охоту,– сказал принц – после чего, если она пройдет удачно, император будет в хорошем настроении, и как всегда, устроит праздник. Думаю, тогда я с ним и поговорю.

– Если охота будет удачной! – произнесла Франческа.

Они замолчали, принц сделал знак слугам, и они подали императрице бокал легкого вина, что бы она утолила жажду, наверняка испытываемую ею, после столь стремительного броска из императорского дворца, от которого, до покоев принца, было не меньше километра. Франческа пригубила вино, размышляя о предстоящей охоте – все в стране, даже дети последних рабов, не говоря уже о членах императорской семьи, знали, что настроение монарха, в большей степени, зависит от таких вещей, как охота, обед, или отношения с женщинами.

Но, императрица не возлагала на охоту особых надежд – она сомневалась, что принц выполнит свое обещание.

***

Путешествие в столицу оказалось мучительным – милорд Бренсон спешил во дворец, и мы ехали очень быстро, а тело Эль было для такой поездки слишком хрупким, да и лошадь не желала торопиться, чем злила Рауля. Добравшись до постоялого двора, я без сил упала на кровать, не представляя, как смогу продолжить путь.

Маршал позаботился об этом – утром мы отправились в дорогу в карете, а мою кобылку Рауль оставил на постоялом дворе, наказав перегнать ее в замок моего отца.

В карете я изображала, что мне плохо – впрочем, так оно и было, все тело болело – дабы избежать возможных приставаний маршала. Но, он был недоволен задержкой – карета двигалась медленнее, чем если бы он мчался верхом – и не разговорчив, не говоря уже о посягательствах на честь девушки. Милорду было не до меня.

Наконец, к вечеру следующего дня, карета въехала в городские ворота Кардиса – столицы империи. Я знала, как выглядит город, к тому же очень устала, поэтому особо Кардис не рассматривала. Карета прогромыхала по мощеной камнем мостовой, и остановилась у двух-этажного белого особняка, расположенного на тихой улочке на окраине столицы. Бренсон объяснил что дом принадлежит ему, в нем никто, кроме слуг, не живет, и я могу остаться здесь.

Я наскоро поужинала – вполне нормальной едой , приняла ванну – в столице был водопровод, и легла спасть, с наслаждением вытянув на шелковых простынях уставшие ноги. А маршал, даже не зайдя в дом, поспешил во дворец.

***

Императрица, в окружении фрейлин, которые, как обычно, сплетничали, ссорились и упражнялись в ядовитости, сидела в своих покоях. Дам она почти не слышала, занятая невеселыми мыслями, но машинально смеялась или удивлялась там, где это было положено— Франческа довела искусство слушать не слушая, но выцепляя из потока слов важное, до автоматизма.

Менерийцы, кроме невысокого роста и светлой кожи, отличались и некоторыми особенностями характера – они, в основном, были людьми хитрыми и расчетливыми, мастерами интриг. Этим объясняется и длительная самостоятельность страны, и упорное неприсоединение ее к Империи – правители и дипломаты Минерии умели лавировать и договариваться.

Франческа, истинная дочь своего народа, пользовалась властью и своими способностями интриганки. Фактически, они с Калвеном правили вдвоем, зачастую занимая противоположные позиции по государственным вопросам. Иногда, Франческа побеждала, или договаривалась с мужем, а иногда и уступала – у императора было больше возможностей настоять на своем – но придворные с менерийкой считались, и ее опасались. Она была главной женщиной дворца, и не терпела конкуренток. Впрочем, конкурентка у Франчески появилась только раз, но победила императрицу сразу и безоговорочно. Это была, ныне покойная, жена наследного принца, принцесса Бельрим, дочь тогдашнего правителя Богундской империи.

Принцесса не была ни хитрой, ни умной – причина ее гибели, и предшествующие смерти события тому доказательство – но, до войны, Бельрим любили все – и народ, и двор, и даже, император. Да, Калвен открыто пытался добиться расположения жены сына… И вот теперь он решил жениться на ее сестре… И, избавится от Франчески.