Последний койот

– Наверное.

– А что говорит ваш опыт? Вы чувствовали себя в большей безопасности, когда оказывались на задании вместе с напарником, чем когда действовали в одиночку?

– Да, я чувствовал себя в большей безопасности.

– Значит, то, что произошло, было неизбежным и логичным, и тем не менее вы разозлились.

– Дело было не в том, что это произошло. Меня разозлило то, каким тоном он со мной говорил и как повел себя, когда я позвонил. Я почувствовал себя так, как будто я больше не нужен. Я попросил его об одной услуге, а он… не знаю.

– Что он?

– Он заколебался. Напарники так себя не ведут. Во всяком случае, друг с другом. Они должны друг друга поддерживать. Говорят, что это во многих отношениях как брак, но тут ничего не могу сказать, я сам никогда женат не был.

Она принялась что-то записывать в свой блокнот, и Босх задался вопросом, что из только что им сказанного могло показаться ей столь важным.

– Судя по всему, – произнесла Инохос, не прекращая писать, – вы плохо переносите фрустрацию.

Это утверждение немедленно разозлило его, но он понимал: продемонстрировав свою злость, он подтвердит ее правоту. Возможно, конечно, это был всего лишь хитрый прием, призванный вызвать у него именно такую реакцию. Он попытался взять себя в руки.

– А что, разве не у всех так? – спросил он натянутым тоном.

– До какой-то степени, наверное. Когда я просматривала ваше личное дело, я обратила внимание, что вы были в армии во время Вьетнамской войны. Вы видели боевые действия?

– Видел ли я боевые действия? Да, я видел боевые действия. И даже сам в них участвовал. Непосредственно. Почему люди всегда спрашивают, видел ли я боевые действия, как будто это какое-то кино, на которое нас возили?

Инохос долго молчала, держа ручку в руке, но не делая никаких попыток ничего записать. Такое впечатление, что она просто ждала, когда паруса его гнева сдуются. Он сделал рукой знак, который, он надеялся, она истолкует как извинение и заверение, что его уже отпустило и они могут продолжать.

– Прошу прощения, – на всякий случай произнес он вслух.

Она по-прежнему молчала, и ее взгляд начал его тяготить. Он отвернулся от нее к книжным полкам, которые тянулись вдоль стены кабинета. Они были заставлены объемистыми трудами по психиатрии в кожаных переплетах.

– Прошу прощения, что вторгаюсь в такую чувствительную область, – сказала она наконец. – Причина, по которой…

– Но ведь ради этого все и затевалось, верно? У вас есть право вторгаться, и я ничего не могу с этим сделать.

– Тогда смиритесь с этим, – произнесла она строго. – Мы с вами уже обсуждали этот вопрос. Чтобы я могла вам помочь, мы должны говорить о вас. Смиритесь с этим, и тогда, возможно, у нас получится продвинуться дальше. Так вот, я говорила, что причина, по которой я упомянула войну, заключается в том, что я хотела спросить: известно ли вам о посттравматическом стрессовом синдроме? Вы когда-нибудь о нем слышали?

– Ну да, разумеется. Слышал.

– Так вот, детектив. В прошлом его главным образом ассоциировали с военнослужащими, возвращающимися с войны, но это не только военная или послевоенная проблема. Она может возникнуть в результате нахождения в стрессовой обстановке любого рода. Любого рода. И должна сказать, что вы прямо-таки ходячий пример симптомов этого синдрома.

– Вашу ж мать, – произнес он, качая головой, и повернулся в своем кресле так, чтобы не смотреть ни на нее, ни на ее книжный шкаф. Его взгляд был устремлен на небо за окном. На нем не было ни облачка. – Вы сидите тут в своих кабинетиках и понятия не имеете…

Он не договорил и лишь снова покачал головой. Потом ослабил узел галстука. Казалось, ему не хватает воздуха.

– Выслушайте меня, детектив, ладно? Просто взгляните фактам в лицо. Вы можете представить себе, у кого в этом городе за последние несколько лет было больше стресса, чем у полицейских? После Родни Кинга[6] и связанного со всей этой историей повышенного внимания к полиции, беспорядков, пожаров, наводнений и землетрясений всем полицейским впору писать книги об управлении стрессом.

– Пчел-убийц забыли упомянуть.

– Я серьезно.

– Я тоже. Про это было в новостях.

– И вот во время всего того, что происходило и происходит в этом городе, во время всех этих катаклизмов, кто каждый раз оказывается в центре событий? Полицейские. Те, кто должен реагировать. Те, кто не может отсидеться дома, спрятаться и подождать, пока все не закончится. А теперь перейдем от обобщения к частному. Вы, детектив. Вы были на переднем крае во время всех этих кризисов. В то же самое время от вашей непосредственной работы вас никто не освобождал. Убийства. Это одна из самых стрессовых областей работы в управлении. Скажите, сколько убийств вы расследовали за последние три года?

– Послушайте, я не ищу себе оправданий. Я уже вам сказал, я сделал то, что сделал, потому что так захотел. Это не имеет никакого отношения ни к беспорядкам, ни…

– Сколько трупов вы осматривали? Просто ответьте на мой вопрос. Сколько их было? Сколько было вдов, которым вы принесли трагическую новость? Сколько матерей, которым вы сообщили о гибели их детей?

Он потер лицо ладонями. Больше всего ему сейчас хотелось скрыться от ее взгляда.

– Много, – прошептал он наконец.

– Много – это еще слабо сказано.

Он с шумом выдохнул.

– Спасибо, что ответили на мой вопрос. Я не пытаюсь загнать вас в угол. Смысл моих вопросов и этого экскурса в социальную, культурологическую и даже геологическую проблематику заключается в том, что вы пережили такое, что большинству обычных людей и не снилось. И это я еще даже не упомянула о тех травмах, которые могло вам нанести пребывание во Вьетнаме, и о разрыве романтических отношений. Но каковы бы ни были причины, симптомы стресса отчетливо дают о себе знать. Они видны как божий день. Ваша нетерпимость, ваша неспособность сублимировать фрустрацию и в первую очередь ваше нападение на старшего по званию.

Она сделала паузу, но Босх не стал ничего говорить. У него было чувство, что она еще не закончила. Так оно и оказалось.

– Есть и другие признаки, – продолжила она. – Ваше упорное нежелание покидать ваш поврежденный дом можно интерпретировать как форму отказа признавать то, что происходит вокруг вас. Есть и физические симптомы. Вы давно в последний раз смотрели на себя в зеркало? Мне не нужно даже задавать вопросы, чтобы понять, что вы слишком много пьете. И ваша рука. Никаким молотком вы по ней не били. Вы уснули с сигаретой. Я готова прозакладывать свой диплом, что у вас там ожог.

Она выдвинула ящик стола и достала оттуда два пластиковых стаканчика и бутылку воды. Наполнив стаканчики, она придвинула один к нему. Предложение мира. Босх молча смотрел на нее. Он чувствовал себя абсолютно и безвозвратно выпотрошенным. И в то же самое время он не мог не поражаться тому, как она ловко его раскусила. Сделав глоток воды, Инохос продолжила:

– Все эти вещи указывают на наличие посттравматического стрессового расстройства. Но тут возникает одна маленькая проблема. Приставка «пост» в данном случае указывает на то, что стресс уже позади. Но в нашем с вами случае это не так. Не в Лос-Анджелесе. Не с вашей работой. Гарри, вы находитесь в ситуации непрекращающегося колоссального психологического давления. Вам совершенно необходима передышка. Вот ради чего этот отпуск. Это передышка. Время на то, чтобы восстановиться и прийти в себя. Не сопротивляйтесь. Воспользуйтесь этой возможностью. Это лучший совет, который я могу вам дать. Воспользуйтесь этой возможностью по максимуму. Чтобы сохранить себя.

Босх выдохнул и вскинул перевязанную руку:

– Можете с чистой совестью оставить свой диплом при себе.

– Спасибо.

Они некоторое время молчали, потом она продолжила говорить тоном, который, видимо, был призван успокоить его:

– Кроме того, вы должны знать, что вы такой не один. Тут совершенно нечего стыдиться. В последние три года мы видим резкий скачок инцидентов, связанных со стрессом у полицейских. Наш отдел только что отправил в городскую администрацию заявку на еще пятерых психологов. С девяностого года наша нагрузка возросла с тысячи восьмисот консультационных сессий более чем в два раза! У нас даже есть название для того, что происходит. Голубая тоска, Гарри. И это именно то, что я вижу у вас.

Босх с улыбкой покачал головой, продолжая из последних сил упорствовать в своем отрицании.

– Голубая тоска. Звучит прямо как название какого-нибудь романа Уэмбо.

Она ничего не ответила.

– То есть вы хотите сказать, что возвращение на работу мне не светит.

– Нет, я вовсе не хочу сказать ничего такого. Я хочу сказать, что нам с вами предстоит большая работа.

– Такое ощущение, будто меня уложила на обе лопатки чемпионка мира. Вы не возражаете, если я буду время от времени вам звонить, когда надо будет расколоть какого-нибудь матерого преступника?

– Поверьте мне, то, что вы сейчас это говорите, уже само по себе отличное начало.

– Чего вы от меня хотите?

– Я хочу, чтобы вы хотели сюда приходить. Это все. Чтобы вы не относились к этому как к повинности. Я хочу от вас взаимодействия, а не противодействия. Я хочу, чтобы, когда мы будем говорить, вы говорили обо всем и ни о чем. Все, что придет вам в голову. Ничего не утаивая. И еще один момент. Я не требую от вас вообще бросить пить, но вы должны сократить употребление алкоголя. Вам нужна ясная голова. Не мне вам говорить, что воздействие алкоголя на человека сохраняется еще долгое время после того, как он был употреблен.

– Я постараюсь. Все, что вы сказали. Постараюсь.

– Это все, о чем я вас прошу. И раз уж вы внезапно проявили такую готовность пойти мне навстречу, еще одна мысль. У меня завтра в три часа дня отменилась сессия. Сможете подъехать?

Босх заколебался.

– Мы с вами, похоже, наконец смогли найти общий язык, и я думаю, что это пойдет на пользу. Чем быстрее мы с вами закончим нашу работу, тем скорее вы сможете вернуться к своей. Ну, что скажете?

– В три?

– Да.

– Ладно, я буду.

– Отлично. А теперь давайте вернемся к нашему диалогу. Почему бы вам не начать? Расскажите мне что угодно, о чем бы вы хотели поговорить.

Босх наклонился вперед, взял стаканчик и, в упор глядя на Инохос, сделал несколько глотков воды, потом поставил его на стол.

– Просто что-нибудь сказать?

– Что хотите. О том, что происходит в вашей жизни. Или любые ваши мысли, которыми вы хотели бы поделиться.

Он на некоторое время задумался.

– Вчера ночью я видел койота. Неподалеку от моего дома. Я… наверное, я был не совсем трезв, но я уверен, что я его видел.

– Почему это показалось вам таким важным?

Он попытался сформулировать внятный ответ.

– Я и сам не очень понимаю… Наверное, их в городе не так уж и много осталось – во всяком случае, поблизости от меня. Так что каждый раз, когда я вижу койота, у меня мелькает мысль, что он может быть последним оставшимся здесь. Понимаете? Последний койот. И наверное, будет печально, если когда-нибудь это именно так и окажется, если я никогда больше не увижу ни одного койота.

Инохос кивнула, как будто ему удалось заработать очки в игре, в которую он не очень понимал, как играть.

– Раньше в каньоне неподалеку от моего дома жил койот. Я время от времени видел этого парня, и…

– Почему вы решили, что это был именно парень? Что позволило вам сделать такой вывод?

– Даже не знаю. Наверное, просто так. Всего лишь предположение.

– Ясно. Продолжайте.

– Этот парень… ну, то есть койот, он жил рядом с моим домом, и я время от времени его видел. А после землетрясения он исчез. Я не знаю, что с ним случилось. А потом вчера ночью я увидел того, другого. Был туман, и светили фонари… ну и, в общем, его мех казался голубым. У него был голодный вид. Они производят такое впечатление… грустное и пугающее одновременно. Понимаете?

– Да, понимаю.

– Ну, в общем, когда я пришел домой и лег в постель, я о нем думал. Тогда я и обжег руку. Уснул с сигаретой. Но перед тем как я проснулся, мне приснился сон. Ну, то есть я думаю, что это был сон. Возможно, это было что-то вроде видения на границе между сном и явью. В общем, я снова увидел койота. Только он был со мной. И мы с ним находились не то в каньоне, не то на склоне холма, я точно не помню. – Он вскинул руку. – А потом я почувствовал ожог.

Инохос кивнула, но вслух ничего не сказала.

– Ну, что думаете? – спросил он ее.

– Ну, я не часто занимаюсь толкованием снов. Честно говоря, я не уверена, что это имеет какую-либо ценность. А вот что, по моему мнению, имеет настоящую ценность, это ваша готовность рассказать мне свой сон. Это показывает мне, что в вашем подходе к нашим сессиям произошел разворот на сто восемьдесят градусов. На мой взгляд, вы совершенно очевидно ассоциируете себя с этим койотом. Возможно, таких полицейских, как вы, осталось не слишком много, и вы чувствуете точно такую же угрозу своему существованию или своей миссии. Сложно утверждать наверняка. Но вспомните свои же собственные слова. Вы сказали, что койоты кажутся вам грустными и пугающими одновременно. Возможно, эти слова тоже относятся к вам самому?

Прежде чем ответить, он сделал еще несколько глотков воды.

– Раньше я испытывал грусть. Но потом стал находить в ней утешение.

Они довольно долго сидели молча, переваривая все сказанное. Потом она взглянула на часы:

– У нас с вами еще осталось время. Может, вы хотите еще о чем-нибудь поговорить? К примеру, о чем-то, что имеет отношение к этой истории?

Босх некоторое время обдумывал ее вопрос, потом вытащил сигарету.

– Сколько у нас времени?

– Столько, сколько вам будет нужно. О времени можете не беспокоиться. Я хочу довести дело до конца.

– Вы в прошлый раз говорили о моей миссии. Вы велели мне подумать о том, в чем она заключается. И только что снова произнесли это слово.

– Да.

Он поколебался.

– Все, что я здесь говорю, защищается законом о медицинской тайне?

Инохос свела брови.

– Я не собираюсь рассказывать вам ничего криминального. Я имею в виду, то, что я вам скажу, не пойдет дальше вас? Вы не передадите мои слова Ирвингу?

– Ни в коем случае. Все, что вы мне говорите, никогда не выйдет за пределы этого кабинета. Это непреложное правило. Я же вам уже говорила, я передаю заместителю начальника Ирвингу краткое узконаправленное заключение относительно того, рекомендовано вам возвращение к работе или нет. Это все.

Босх кивнул, еще немного поколебался, а потом принял решение рассказать ей.

– Ну, в общем, вы говорили про мою миссию, и про свою миссию, и про все такое прочее, и, короче, я думаю, что у меня уже очень давно есть миссия. Просто я об этом не знал, ну, то есть… не хотел этого признавать. Не знаю, как правильно объяснить. Наверное, мне было страшно или что-то в этом роде. Я не думал об этом. Много лет. Так или иначе, я пытаюсь вам сказать, что теперь я принял это.

– Я не уверена, что понимаю вас, Гарри. Вам придется пояснить мне, что вы имеете в виду.

Босх уткнулся взглядом в серый ковер на полу. И заговорил, обращаясь к нему, потому что не представлял, как сказать все это ей в лицо.

– Я сирота… Я никогда не знал своего отца, а мою мать убили, когда я был ребенком. Здесь, в Голливуде. Тогда никто… никого за это так и не арестовали.

– Вы ищете ее убийцу, я правильно вас понимаю?

Он вскинул на нее глаза и кивнул:

– Сейчас моя миссия заключается именно в этом.

На лице Инохос не отразилось ни намека на потрясение, и это его удивило. Такое впечатление, что она ожидала услышать ровно то, что он только что сказал.

– Расскажите мне об этом.

Глава 13

Босх сидел за обеденным столом с блокнотом и вырезками из газет, которые по поручению Киши Рассел собрал для него стажер из «Таймс». Вырезки он разложил в две отдельные стопки: в одну заметки про Конклина, в другую про Миттела. Перед ним на столе стояла бутылка пива, и он весь вечер цедил его по капле, точно сироп от кашля. Это был лимит, который он для себя установил: одна бутылка. Зато пепельница была переполнена, и над столом висел сизоватый дымок. В сигаретах он себя ограничивать не стал. Про курение Инохос ничего не говорила.

Зато про его миссию сказала очень даже много всего. Она ровным голосом посоветовала ему взять паузу до тех пор, пока он не станет эмоционально устойчивее и будет морально готов к тому, что может узнать в процессе расследования. Он ответил, что зашел уже слишком далеко, чтобы останавливаться. Тогда она сказала нечто такое, что он обдумывал всю дорогу домой, и даже теперь эта мысль нет-нет да и всплывала у него в голове.

– Я очень советую вам хорошенечко подумать, действительно ли вы этого хотите, – сказала она. – Не исключено, что вы подсознательно шли к этому всю свою жизнь. И возможно, это та причина, по которой вы стали тем, кто вы есть. Полицейским, расследующим убийства. Раскрыв убийство своей матери, вы можете обнаружить, что у вас нет больше внутренней потребности быть полицейским. Это может лишить вас того, что все эти годы двигало вас вперед, лишить вас вашей миссии. Вы должны быть готовы к этому, в противном случае вам лучше отступиться.

Пожалуй, Инохос была права. Босх понимал, что всю жизнь жил с этим. То, что случилось с его матерью, в некоторой степени определило все, что он делал после этого. И это всегда присутствовало в его сознании, в самом потаенном его уголке. Обещание найти убийцу. Обещание отомстить. Он никогда не произносил этого вслух и даже никогда не думал сколько-нибудь отчетливо. Потому что, будь это так, это уже было бы планирование, а у него никогда ничего такого на повестке не стояло. И тем не менее у него было ощущение, что то, что он делает, было неизбежно, как будто было много лет назад намечено чьей-то незримой рукой.

Он отвлекся от Инохос и сосредоточился на воспоминании. Он находился под водой с раскрытыми глазами и смотрел наверх, откуда сквозь толщу воды пробивался свет. А потом этот свет вдруг заслонил расплывчатый силуэт, точно темный ангел, парящий в вышине. Босх оттолкнулся от дна и поплыл наверх, навстречу этому ангелу.

Он протянул руку к бутылке и прикончил пиво одним глотком. А потом попытался снова сосредоточиться на лежавших на столе вырезках.

Поначалу он был удивлен тем, сколько оказалось заметок, в которых фигурировал Арно Конклин до своего воцарения на должности окружного прокурора. Однако, начав их проглядывать, он быстро понял, что в большинстве своем это были будничные репортажи о судебных заседаниях, на которых Конклин выступал в роли государственного обвинителя. И тем не менее это помогло Босху составить себе некоторое представление об этом человеке сквозь призму дел, с которыми он работал, и его стиле как обвинителя. Было совершенно ясно, что его звезда как в прокуратуре, так и в глазах общества взошла благодаря череде нескольких весьма громких дел.

Заметки были сложены в хронологическом порядке, и сначала Босх прочитал о выигранном в 1953 году деле против женщины, которая отравила обоих родителей, а их тела хранила в чемоданах в гараже до тех пор, пока через месяц соседи не начали жаловаться на невыносимый запах. Этому процессу «Таймс» посвятила аж несколько статей, в которых Конклина обильно цитировали. В одной из них он был описан как «бравый заместитель окружного прокурора». Линия защиты строилась на требовании признать подсудимую невменяемой – в те годы эта практика была еще не столь широко распространена. Женщина пыталась представить себя ограниченно дееспособной. Однако, судя по количеству публикаций, дело вызвало в обществе волну негодования, и на то, чтобы признать подсудимую виновной, у присяжных ушло всего полчаса. Женщину приговорили к смертной казни, а Конклин снискал себе в глазах широкой публики немеркнущий образ поборника общественной безопасности и несгибаемого борца за справедливость. В одной из статей обнаружилась фотография, на которой он был запечатлен разговаривающим с журналистами после вынесения вердикта. Определение, данное зампрокурора в предыдущей статье, оказалось на удивление метким. На нем был темный костюм-тройка, светлые волосы коротко подстрижены, лицо чисто выбрито. Высокий и подтянутый, он обладал внешностью пышущего здоровьем образцового американца; актеры за приближение к этому идеалу платят пластическим хирургам тысячи долларов. Арно был готовой звездой.

В стопке были заметки и о других, более поздних судебных процессах по обвинению в убийствах. Конклин выиграл их все до единого. И каждый раз просил – и добивался – смертной казни. Босх обратил внимание на то, что, судя по публикациям, датированным второй половиной пятидесятых годов, его тогда уже повысили до должности первого заместителя окружного прокурора, а к концу пятидесятых – до ассистента, одной из самых высоких должностей в прокуратуре. С учетом того, что это произошло всего лишь за одно десятилетие, это был просто головокружительный карьерный взлет.

Далее следовала заметка о пресс-конференции, на которой окружной прокурор Джон Чарльз Сток объявил, что назначает Конклина главой отдела специальных расследований и поручает ему покончить с преступностью в области нравственности, которая угрожала общественному устройству округа Лос-Анджелес.

– Я всегда поручал Арно Конклину самые сложные задачи, – заявил окружной прокурор. – И на этот раз я тоже рассчитываю на него. Жители Лос-Анджелеса хотят жить в добропорядочном сообществе, и, клянусь Богом, мы будем в нем жить. Советую тем, кто понимает, что мы идем за вами: уезжайте. Вас с распростертыми объятиями примут в Сан-Франциско. Вас с распростертыми объятиями примут в Сан-Диего. Но в Городе ангелов вам места нет!

За этой заметкой последовали несколько публикаций с кричащими заголовками, охватывавшие период примерно в пару лет, в которых сообщалось об успешной борьбе с игорными заведениями, притонами, публичными домами и уличной проституцией. Конклин командовал сводным отрядом из сорока полицейских, откомандированных из всех подразделений в округе. Главной целью «Коммандос Конклина», как окрестили их «Таймс», был Голливуд, но карающий меч закона разил нечестивцев во всех без исключения уголках округа. Все, кто зарабатывал на чужих пороках от Лонг-Бич и до пустыни, в ужасе спасались бегством – во всяком случае, если верить газетным статьям. Босх ничуть не сомневался, что короли порока, за которыми охотились Конклин с его коммандос, преспокойно вели себе свой бизнес и дальше, а если кто и попадался в сети полиции, то лишь мелкая рыбешка, скромные низовые работники, заменить которых было раз плюнуть.

Последняя заметка в стопке вырезок про Конклина была датирована 1 февраля 1962 года. В ней сообщалось, что он намерен баллотироваться на высшую должность в окружной прокуратуре, а в своей избирательной кампании ставку собирался делать на обещание с удвоенной силой взяться за избавление округа от преступлений против нравственности. Босх отметил, что в основе официальной речи, прочитанной Конклином на ступенях старого здания суда в деловой части города, лежала хорошо известная полицейская философия, которую он, ну или тот, кто писал ему речь, по всей вероятности, решил позаимствовать и выдать за оригинальную мысль.

Мне иногда говорят: «Из-за чего столько шума, Арно? В этих преступлениях нет жертв. Если кому-то хочется сделать ставку на тотализаторе или переспать с женщиной за деньги, что в этом плохого? Где жертва?» Так вот, друзья мои, я скажу вам, что в этом плохого и кто становится жертвой. Жертвами становимся мы все. Каждый из нас. Когда мы позволяем подобным вещам происходить, когда мы закрываем на это глаза, это ослабляет нас всех. Всех до единого.

Я смотрю на это следующим образом. Каждое из этих так называемых незначительных преступлений сродни разбитому окну в заброшенном доме. Вроде бы не такая уж и большая проблема, верно? Верно, да неверно. Если никто не починит это окно, очень скоро дети, проходя мимо, начнут считать, что всем все равно. А раз всем все равно, значит можно кидать камни и бить другие окна. А дальше какой-нибудь преступник, проезжая по улице, увидит этот дом и решит, что вокруг живут люди, которым ни до чего нет дела. А раз никому ни до чего нет дела, значит можно грабить другие дома, пока их владельцы на работе.

Потом не успеете вы оглянуться, как объявится еще какой-нибудь негодяй и начнет среди бела дня угонять с улиц машины. И так далее и тому подобное. И в конце концов все жители начнут смотреть на свой район другими глазами. Они скажут себе: всем все равно, что у нас тут творится, так почему мне должно быть не все равно? Они перестанут вовремя подстригать лужайку перед домом. Они не станут ничего говорить соседским ребятишкам, которые вместо школы курят на углу. Это постепенный упадок, друзья мои. И это то, что повсеместно происходит сейчас во всех уголках нашей великой страны. Эта зараза проникает в наши дворы, как сорняки. Так вот, когда я стану окружным прокурором, я искореню эту заразу.