Ведьма. Эзотерическая книга, которая переворачивает представление о женщинах!

И все это – в декорациях уходящего солнца. Оно – вопреки всему – по моему велению краем своим высунулось назад. В отсутствие движения сущее проявилось полной мерой.

Я глубоко вдохнул запах волос девушек – обе пахли прекрасно, но по-разному.

Двинулся между столов, задевая едва ли не каждый, потом вернулся, понюхал голову рослой официантки, встав на цыпочки. Она тоже пахла чудесно – собой, почти потерявшимся в рабочем пылу парфюмом, летучей усталостью. Припомнилась природа восприятия скрипов, что-то сродни относилось и к запахам.

А затем герои мои ожили. Едва я успел отойти, чтобы не вызвать удивления.

* * *

Хорхе встал, слегка качнув и стол и стул, правая рука его подхватила недопитый бокал с красной сангрией, застоявшийся у Жени-болгарина, при этом левая забыла о наличии в ее усилии шестиугольного стакана с рыжим чаем. Он вобрал всех в свое зрение, в тот же момент Евгенио ювелирно вынул из его левой руки виски и вложил туда бокал с остатками сангрии белой. Проделано это было так скоро, что пьяный Хорхе не заметил ничего, не успев глазами вовремя туда, где только что произошла маленькая афера. Весь его опрятный вид в очевидном хмелю был забавен, руки с сангриями покачивались, яростно-красная и белесо-белая жидкости дрожали в своих сосудах.

Солнце окончательно – второй раз – скрылось в воде. Люди – второй раз – захлопали, стрекот ладошек нарастал отовсюду и оказался заразен, наш стол вторил всем, уютное единение сформировалось мгновенно.

Не хлопал только Хорхе, гневно пытаясь осмыслить происходящее. Наш стол засмеялся, это сдетонировало смех вокруг. Все смеялись своему, но испанец перестал тонко чувствовать и обвел суровым взглядом людей за нашими спинами. Я узнал взгляд, который одинаков у мужчин вне зависимости от национальности, у мужчин, что не растеряли брутальность в наше странноватое время.

Евгенио тоже определился стремительно. Еще секунда – и мы вели утомленного Хорхе в туалет, он не сопротивлялся, видимо цепляясь за рассудок, мерцающий в голове, как лампочка в испорченном патроне.

– Да… Вот и напился. А солнце только-только спряталось, – наморщила нос и надула губы одновременно Ракель на школьном английском.

– Они это исправят, – пожала плечами Светлана, улыбаясь тому, как похожи мужчины, несмотря на иные данные происхождения.

– Его не исправить, – покачала головой Ракель, прекрасная в очередной грусти. – Он очень странный. Я часто рядом с ним, но он так устроен, что меня будто рядом и нет, вернее – могло и не быть. Все эти социальные драмы он проигрывает в одиночестве в своей голове, даже не поделится. Сегодня влюбится, поухаживает, а потом исчезнет, непонятно почему, оставит одну на какое-то время – так уже было. Потом влюбится завтра, но коротко! Будь у него побольше воображения, ему никто вообще не нужен был бы, сидел бы себе где-нибудь в нирване, а вокруг куча народу, точнее, вокруг никого, но в голове – целая вечеринка…

Светлана хохотнула, зачарованно погрузившись в липкую чернь идеально круглых глаз испанки своим миндалем.

– Многие верят, что все и так в голове. Что сидит каждый из нас в своем лесу, на камне под теплым летним дождиком, глаза закрыты, камень большой и теплый. На него даже можно лечь, настолько он большой. И мечтает, – (это был камень в мой огород), – о разных местах, где хорошо бы побывать, о людях, чтобы окружали. И все мерещится. Может, он тебе такой и нужен, поэтому ты его таким и воображаешь…

– Не-е-ет… – протянула Ракель. – Даже думать так не хочу. Это же скучно!

– Разве? – Светлана забавлялась. Она была старше, и ее отношение к Ракель формировалось как к младшей сестре. – А по мне – ничего занятнее нету, это же мир с твоим укладом, даже неприятности заказаны тобой, чтобы как раз скучно не было. И…

– Я пытаюсь посоветоваться, – укоризненно зарычала Ракель рокотом недовольного котенка, – а не отвлекаться на метафизику. Он пережил все это один и даже не поделился! Все проиграл в своей голове, полюбил, разочаровался, отсек, все – в несколько дней. Я даже не нужна ему была рядом, только как элемент психологической игры. – Неожиданное проявление ума испанки освежило Несусвету, и та стала ей нравиться. – И так несколько раз! – Глаза налились обидой, собеседница поежилась, рассудив, что месть за подобное бывает страшна. – А потом зовет меня опять, и я, обещавшая себе забыть навсегда, иду… – Вспыхнув огненно в гневе, Ракель вскочила, пальцы ее вспомнили о сумочке.

– Не уходи! – Светлана ловко поймала ее за свободную ладонь, та была холодной. – Останься! Хочу поговорить. Я могу узнать больше у них. Он расскажет Арсению наверняка, Арсений расскажет мне. Мы разберемся в ситуации. Нужно это сделать, иначе правильного решения не принять. Ты же понимаешь…

Ракель подрожала на смугловатых ногах и села.

Стул приятно скрипнул.

Объявилась троица, гораздо более серьезная и с твердой поступью, нежели когда уходила. Самый деловитым выглядел Хорхе.

– У этой дамы была отличная фигура, – причмокивал он, будучи почти трезвым. – Чуть подкачать ее, чтоб колебания в пространстве не дрожали, а обволакивали. Опять же нужно исходить из того, что ей далеко за сорок. С учетом этого она прекрасна…

– Мы обсуждаем даму, попавшуюся нам на пути, – смущенно пояснил Арсений любопытным взглядам. – Она взросла, при этом подтянута и хорошо одета.

– Даже более чем хорошо одета, – подметил Хорхе явно для слабого пола. – Она – молодец.

– Неразумно говорить об одних женщинах при других женщинах, мужчины, – полоснула их всех одним движением Несусвета, а это, несомненно, уже была она. – Это может спровоцировать их на диалоги о других мужчинах. – Ее стакан с виски незаметно опустел за это время.

Троица онемела.

Потом переглянулась внутри себя. Испанец глубокомысленно изрек, глядя на пустующий седьмой стул за нашим столом:

– Готов поклясться, этого стула здесь не было. Откуда он взялся? Или я забыл про кого-то?

Он перевел поблескивающий взгляд на спутницу Арсения.

– У вас замечательный темперамент, мне кажется, о вас можно обжечь руки.

– Наверняка, – сухо смерила его взглядом девушка.

– Любой суровый темперамент хорошо сочетается с танцполом. – Испанец изобразил па некоего танца, атмосфера разрядилась, и девушки тоже поспешили подняться. – Идем, это место теряет смысл, как только солнце зашло.

И в самом деле – знаменитое кафе уже наполовину опустело.

Появилось настроение длинно прогуляться до машины. Все высказались за прогулку вдоль набережной, уровень музыки по пришествии темноты возрос. Люд прибывал, многоголосая эксцентрика ширилась, овладевая целыми коллективами. Желая выпасть ненадолго из потока, мы уклонились от набережной в один из переулков. Штиль там тоже не был долог. Спустя минут десять из всех неподалеку разместившихся баров раздался протяжный вой, и на улицу высыпал разномастный разновозрастный народ с гримасами восторга на лицах. Рты что-то скандировали и многоголосо вопили. Появились испанские флаги, на улицу вынесли вино и сангрию.

– Испания выиграла чемпионат мира! – расшифровал Хорхе, соизмерив амплитуду радости своего народа. Лицо его вспыхнуло, он ревом мощных связок окатил улицу.

– О боже, какое счастье! – Ракель запрыгала, придерживая платье. – Хорхе! Хорхе, милый, как чудесно, какая радость! – Тонкие мускулы ее ног приятно заволновались.

– … – Испанец выпустил еще один непереводимый вопль из нутра.

Кто-то окликнул его, и в наш полукруг вступили двое – носатый парень в джинсовом кривоногом костюме, с дизайнерской бородкой, и густо веснушчатая девушка в коротком едко-желтом платье, на ее плечах и руках сплетались ячейками зеленые рукава в крупное звено. Оба держали по бутылке вина.

Поддавшись инерции, стекло загуляло из одних рук в другие, лица новых друзей светились теплым ликованием:

– Мигель.

– Лаура.

Все вежливо заулыбались, все были рады друг другу.

– Вы куда? Где сегодня лучшая вечеринка? – по-испански продолжила девушка, покручивая пальцами похожий на рыжеватую кудрявую проволоку локон. – Вы знаете! Вы знаете!

– Мы второй день здесь, – зачарованно добавил парень по-английски, успев посмотреть на каждого. – Никого и ничего еще не знаем.

– Мы тебя перепутали, – вкрапилась его подруга, во все зубы улыбаясь. – С парнем, что познакомились вчера в аэропорту. – Это было сказано лично Хорхе.

– Да, его звали Хорхе, – добавил Мигель. – Веселый такой парень.

– Меня тоже зовут Хорхе, – улыбнулся Хорхе, допивая одно их вино коротким глотком. – Какое совпадение!

– Без машины? – одновременно с ним вставил Евгенио, вернувшись из норы ближайшего бара с бутылкой пива.

– Удивительно! – восхитилась Лаура, мило пытаясь кутаться в сетку рукавов, в смысле погоды абсолютно бесполезную.

Неожиданно закрапал дождь, он был скорый и пронзительный. Народ взвизгнул. Все шустро запрыгали по булыжной улице под ресторанные навесы и в берлоги теперь уже спокойных баров.

– А я слышал, что русские на снегу спят и дождем укрываются, – поддел меня Хорхе, заметив некомфортную дрожь, что встряхнула меня из-за сырости спины.

– Примерно так… – отозвался я. – Мы больше приучены к морозу, чем к сырости.

Дождь в пять минут омыл небо, на котором проступили яркие звезды и набухла полноценная луна. Ласковый шум его угнал мои мысли. На мгновение я переместился к образам прошлого, но затем ласковое прикосновение Светланы вернуло меня на землю.

– Ты где, дорогой? – Кипяток ее шепота глубоко оцарапал мое ухо.

– Мишки – неосознанные образы женской сексуальности, – вещал Хорхе, одновременно проверяя ладонью наличие дождя. – Все маленькие девочки любят мишек, они олицетворяют для них защиту. Ракель всегда обнимает меня во сне, как своего мишку. – Компания развеселилась от этого утверждения, а дождь в это время иссяк. Точно голосистая сороконожка, мы устремились в другой переулок, похожий на прежний, но хуже освещенный, ведущий дальше к необычному месту, которое, по сведениям Хорхе, странным образом не было известно любопытным туристам.

– Это скорее образы псевдосексуальности, – задумчиво сказала Лаура, затаившись в своих веснушках.

– Не скажите, – ввернул и я, запустив отражение своего голоса по переулку. – Многие уже большие девочки не засыпают без любимого медведя. Это не метафора. – Компания многоголосо заухала в подогретом смехе.

Перестук ног вывел компанию в узкий проулок, выложенный привычным булыжником, с будто нежилыми дверями то здесь, то там, что в темноте казались антрацитными.

Храбрящиеся смешки мерцали за спиной уверенно двигающегося вперед Хорхе. Вслед за переулком к стопам бросилась каменная крутая лестница вниз, густо поросшая по бокам зеленой растительностью, и привела она сквозь массивную арку в самый задний из задних двориков, вытянутый и поддерживаемый кронами пробковых дубов с группой непохожих друг на друга колонн, местами образующих крышу. ПросЫпавшись сквозь них, мы услышали приглушенную музыку и, подходя к ней, оказались подле высоченной массивной двери, усиленной металлическими врезками. Слева и права, под стать двери, высились две широкие витрины, подсвеченные изнутри ультрафиолетом. В каждой извивалась филигранным телом девушка с тяжелыми волосами до колен, почти не одетая, но с ансамблем цветных тканых кусочков, что вроде и не прятали ничего, а вместе с тем прикрывали.

Однако самое удивительное таилось в стекле, каждое из них уменьшало происходящее внутри витрины, благодаря чему танцующие фигуры выглядели невозможно миниатюрными. Это восхитило каждого, зрители разделились по сторонам, наслаждаясь уменьшенной пластикой, что в своей миниатюре виделась совершенной.

– Как называется это место? – зачарованно спросила Светлана.

Хорхе сказал что-то на испанском, Лаура попыталась перевести, в итоге получилось что-то вроде «Бар Баров».

Хорхе уверенно распахнул большую дверь, музыка усилилась, все еще не будучи громкой, пока полумрак втягивал молодые тела в свою вкрадчивую ласку.

Внутри оказалось не менее оригинально: барная стойка была сложена из множества неродственных предметов, что импульсом безумного разума укладывались общей беспорядочностью в аккуратный прямоугольник. Если всмотреться, замечались в композиции составными элементами ящики из-под вина и виски, старое радио, кирпичи, разбросанные там и тут, бочка, старинные часы с кукушкой, кукующие боком, древний телевизор, работавший, но показывающий только помехи, свертки, рулоны непонятно чего, фрагменты разрозненной мебели, даже мяч, стопки книг, коробки из-под экзотического чая прошлого века.

За седым барменом с широким смуглым красивым пожившим лицом в узкой квадратной нише располагался телевизор, чуть меньше того, что был элементом барной стойки, тоже показывавший рябь. Телевизоры вместе с тусклым освещением рождали от любого движения множество причудливых теней, выраставших из ниоткуда и уменьшавшихся в никуда.

Слева от барной стойки высился на кривых ногах массивный, антикварной заявки резной шкаф с веснушчатым зеркалом, резные двери которого периодически вздрагивали, многоголосо распахивались и удивляюще выпускали и впускали работников и посетителей.

Места для клиентов предлагались в виде чугунных ванн с выломанной стороной, с обилием подушек, чтобы создать подобие диванов. Столами назывались гигантские катушки из-под электрокабеля. Табуреты были сплошь разношерстные.

– И что же мы выпьем? – возбужденно раздула крылья веснушчатого носа Лаура, шлепаясь на один из табуретов.

– Я угощаю, – властно ответил Хорхе и начал тыкать пальцем. – Тебе – «Калипсо», – указал он пальцем на Светлану, – тебе – «Пожилого журналиста», – это был Арсений. – Тебе – «Поцелуй Барселоны». – Ракель опять ненадолго стала некрасивой. – И – «Негрони», – то был он сам, тяжелый палец воткнулся в собственную грудь. – А еще – капучино! – вскричал он, глядя на Евгенио, но тут же перефразировал: – «Белый русский» – ему. Я шучу! А им… «Барселону» тоже. – Приятная официантка, покачивающаяся на шпильках, зафиксировала сказанное глубокомысленным кивком и удалилась.

Музыка была электронной, но не сухой, со вступлением подогретого вокала. Все весело расселись.

Хорхе пытливо огляделся, пока вновь прибывшие завороженно вглядывались в шкаф.

– Смотри, парень заказал пиво, – в конце концов выдал он, глядя на шумную компанию поодаль. – И его друг. В этом месте, где по коктейльным рюмкам разливают счастье и концентрированное удовольствие, он настолько незамысловат, что заказал пиво! – Испанец не мог поверить тому, что видел. – Что за слепота?

– Может, он любит пиво? – осторожно сказал кто-то из девочек, испугавшись импульсивности и громких слов Хорхе. – Может, он немец?

– Я тоже люблю пиво, все любят пиво. Но ты в коктейль-баре, тут по углам смешивают восторг с истомой. Ты не можешь этого пропустить или ты не туда попал. Или ты не в себе. – Глаза Хорхе пугали широтой.

– У всех свое техно, – подумав, нарушил тишину Мигель. Лицо его покраснело от усилия, он старался улыбкой разрядить обстановку. – В разное время разные идеи кажутся удачными…

В воздухе запахло ароматной сигареткой, которую кто-то втихую закурил.

– Точно, – восхитилась сравнением Несусвета, розовощекая и улыбчивая. – Я тоже не понимаю людей с усами. Кошке усы, чтобы щупать пространство. Зачем люди отпускают усы, не пойму… По мне, они слепнут с усами. – Все засмеялись. – Опять же, кому-то из тысячи наверняка они идут. Другое дело – борода…

Ракель ухватилась за массивный подбородок Хорхе двумя тонкими руками и насильно отвернула его в сторону.

– Смотри лучше на меня! – гневно впрыснула она ему в рассудок. Испанец послушно успокоился, изобразив секундный сон на ее плече.

– Так хочется пить, – пожаловалась Лаура, крутя упрямые прядки. – Когда же принесут коктейли?

Точно услышав ее, строгая блондинка-официантка принесла воду в штофе с листиками бритвой нарезанного огурца внутри, пять высоких стаканов и орешки.

– Коктейли позже, – уверенно ответил Лауре Хорхе. Он опять потеребил верхнюю пуговицу на рубашке и оторвал ее. – Их делают долго, за этим как минимум интересно наблюдать. Долго, ювелирно, со множеством нюансов. А мы к этой красоте еще прикоснемся… сенсорными нервами. – Лицо его размягчилось, как пластилин, пуговица запоздало стукнулась об пол. – Не знаю, есть ли такие? – Он хихикнул. – Завидую каждому из нас. Необычное место… – Хорхе нагнулся, отыскал беглянку и положил в кармашек рубашки. – У всех моих рубашек оторваны верхние пуговицы, моя… э… я замучился их пришивать. Как избавиться от дурацкой привычки?

Каждый уловил сакральность мгновения, все бесшумно, но глубоко вздохнули, томясь сладким ожиданием, невинно переглядываясь и призывая на помощь терпение.

Захрустели орешки, воду выпили в минуту. Огуречный дух пощекотал вкусовые рецепторы неуловимостью, взбивая сладкую пену предвкушения.

– Чудесно, что таких мест много в наше время. Все уже было так или иначе, и умные люди стараются делать из старого новое, – восхитилась Лаура. – Чудесно, что все можно найти с помощью Интернета, что все сейчас как на ладони, захотел узнать – узнал легко. Захотел услышать – услышал. Как раньше люди жили без сотовых, без Интернета? Как они воплощали мечты, проекты? Пребывали в нигде… А сейчас мы в центре мира. Каждый. Своего маленького мира.

– Постучи по клавишам – и все, – одобрительно подытожила Ракель, постучав апельсиновым маникюром по лакированной столешнице необыкновенного стола.

– Как раньше? Библиотеки, каталоги, из уст в уста… – неуверенно предположил Арсений. – Мой дед жил на краю России, в Сибири, среди холодных гор, в собственном доме с удобствами на улице. Многие здесь и не слышали о подобном – это когда нет канализации, а есть яма во дворе. Зато там был волшебный чистый воздух, хотелось дышать полной грудью. У деда имелся прибор, он смотрел на луну. Вокруг него все было просто – дом в несколько комнат, выстроенный собственноручно на своей земле, огород с кустами вишни – мелкой, но удивительно вкусной…

– Дорогой… – попыталась что-то сказать Несусвета, но я свирепо взглянул на нее.

– На своей горе дед садился на лавку в своем огороде возле своего дома, дышал чистым воздухом, направлял в сторону луны замысловатый прибор и разглядывал кратеры. Смотрел долго и воодушевленно, смотрел сам и звал меня посмотреть. Я видел кратеры луны в раннем детстве. Мы видели другую планету. Мы с дедом. А вокруг нас все было таким простым. Удивительные места и без Интернета были всегда. У всех и у каждого. Кроме тех, кто искал их плохо.

– Кто искал их далеко от себя, – согласилась Ракель, переглянувшись со Светланой. – А не сидя на своем теплом камешке в своем безопасном лесу, куря свою сигарету, если тебе нравится курить.

– Как ты умна, – вперил в нее испытующий взгляд Хорхе, вертикальные полосы его рубашки задрожали мелко. – Прекрасная мысль! – Глаза испанца полыхнули, на секунду отразив телевизоры напротив. Строго, но коротко одетая девушка, более похожая на хостес, чем на официантку, появилась рядом с плоским подносом, полным радуг, сокрытых в разнообразных посудинах. Все отвлеклись друг от друга, замерев глазами на ее строгом черном маникюре, на одной руке он отражал всю компанию вместе со столом и коктейлями, что бесшумно спланировали на стол. На другой же руке не отражал ничего и был емко-глубоким.

Мне достался «Пожилой журналист» – крепкий, терпкий мужской коктейль с темным ромом в основе, свеженалитый, недавно и сильно смешанный, при огромном кубике льда, который часто, гулко и крупно кололся за барной стойкой, невольно привлекая к себе внимание.

Ракель боязливо схватилась за «Поцелуй Барселоны», где апельсиновый ликер надежно мешался с ромом и крупным куском льда, а нанесенная шоколадная пыль по высокому краю коктейльной рюмки, с шоколадной ликерной конфетой у основания венчала смесь. Этот коктейль начинался дорожкой шоколада, проложенной языком, потом делался глоток на шоколадное послевкусие, затем надо было чуть повертеть емкость в руке, чтобы проложить новую дорогу.

– Перфекто, – с придыханием отозвалась Ракель, сделав положенное дважды, глаза ее воспламенились удивлением. – Какая прелесть!

– Изумительно! – возбужденно вторила ей Светлана, притронувшаяся к «Калипсо», где на ромовую подушку положили ликер куантро, отжали и запустили лепестки мяты. Кисло-зеленый глоток перехватил разгоряченное дыхание, пощекотал невидимыми клубами обоняние и распахнул и без того широко открытые глаза еще шире.

Лаура и Мигель зачарованно облизывали коктейльные рюмки – каждый свою, томно вздыхали, ударялись губами эпизодически и не верили в происходящее, вид имея шальной и взбудораженный. Пальцы их накрепко сплелись под столом, дыхание стало шумным.

– «Негрони», – почти равнодушно сказал Хорхе, приняв в руки багряную субстанцию в классической посудине «Том Коллинз» и тут же глубоко сняв с нее пробу. – Лаконичный, мужской, но вся соль в послевкусии. Как правило, эта вода не сразу приходится по вкусу. Однако второй-третий прием приучает тебя глоток за глотком изучать остаточные явления, пытаться удержать ощущение и… попробовать опять. – Он жадно попробовал почти до дна.

– Замечательная штука! – Это был Евгенио, он чаще прислушивался, несомненно понимая каждого. Взгляд его изучал строгий образ хостес, что была уже подле бара, а губы обхватили край стеклянной лампадки, откуда болгарин тянул жидкость цвета кофе с молоком.

– Ты о чем? – млея от очередного глотка «Журналиста», спросил я. Коктейль был настроен так, что совесть любого из самых конченых воинов пера обязана была просыпаться или засыпать.

– Жизнь! – утвердил болгарин, сверкая в полумраке крапчатыми голубыми глазами.

– Без белья сходи куда-нибудь, – посоветовала Ракель Светлане. Сказано это было вполголоса, но втиснулось в случайно образовавшуюся паузу. Уши каждого напряглись, а рты замерли посреди беседы. – Когда идешь без белья, глаза горят иначе… – Хорхе, казалось, позабыл все слова, и в горле его пересохло, он вобрал в свое внимание собственную спутницу другими глазами. Та неукротимо разминулась с ним взорами и, поняв, что услышали все, вспыхнула, а потом рассмеялась, выпуская на волю самый свой удивительный контраст.

Светлана осеклась, но кровь, неутомимо бившаяся в проводах вен, раскачала ее, точно кораблик в шторм.

– Был эпизод в моей жизни… – Она лукаво стрельнула в мою сторону взглядом, но тут же потерялась для невербального общения.

Все это навело на мысли о сговоре двух участниц ради совместно заваренной мести.

– Поговорим о том, о чем не говорят, – загадочно спряталась лицом в свои волосы Лаура.

– Так можно дойти туда, куда не ходят, – сосредоточенно изрек Мигель, скребя бороду.

Коктейльные рюмки опустели, лишившись и жидкости, и конфеты, и шоколадной пыли, только остатки льда догорали в стекле.

«…одиночество льда…»

– Ага, и целовать туда, куда обычно не целуют, – прыснул Хорхе в остатки своего «Негрони», слегка его разбрызгав.

– Глупо! – фыркнула Ракель, демонстративно смерив Хорхе взглядом, а затем отерла плечо, хотя на него не попало ни капли.

– Да, – согласился Хорхе миролюбиво, помогая ей отирать чистое плечо. – Чаще всего смешна именно глупость. – И замешал в свою мимику нечто дурашливое, игнорируя провокации.

– Я тоже заметила, – бросилась срезать угол Несусвета. – «Глупо» и «смешно» часто идут рука об руку.

– Еще со времен Чарли Чаплина, – высказался и я, ранее думавший о том же.

– Я в туалет, – поставил точку Хорхе и попытался поймать ладошку Ракель, но она увернулась, сделав это так, точно он сам промахнулся. Проводить в шкаф дрожащий силуэт испанца молча собрался его болгарский друг.

Потом все так же попарно сходили в шкаф, где, если поискать, были отдельные кабинки, и крохотные раковины смуглого металла, и фаянсовые табуреты, облитые цветной краской, и куски ароматного мыла, и ворсистые полотенца, и мелкие полочки отчетливой прозрачности.

Когда я вернулся, опять приморозив высокую алкогольную волну, что медленно, но верно начала расти над головой еще в офисе общительного испанца, готовясь когда-нибудь рухнуть на крепкие плечи, то услышал:

– Я точечный приобретатель, – разболтался посвежевший Хорхе, захватив эфир. – Прихожу, чтобы купить что-то определенное, знаю, за чем прихожу, и всегда вижу почти сразу, за чем пришел. Мой шопинг – пятнадцать минут.

Разговорились все.

Каждому хотелось поведать свое. Беседа пылала так, что Лаура уронила сетчатые плечи на пол и не заметила этого. Веснушки задорно прыгали по крылышкам ее носа, а Мигель истрепал свою бородку, жарко рассказывая о жизни в Барселоне. Несусвета забавлялась с подолом платья, перебрасывая его слева направо, тыкая почти каждого едва заточенными шпильками, а я больше кивал всем, допивая третий коктейль, с которыми непозволительно было повториться, так как каждый из них уникален. Хорхе поддерживал любую тему, иногда, не в силах собрать фразы воедино, он перебивал, но никто не обижался. Волосы его сбились вперед, показав наметившуюся лысину, запонки опять исчезли. Ракель намеренно не замечала его. Женя подхватывал то, что понимал из бесед, языки смешивались, недосказанность была не про сегодняшний вечер. Цвета поплыли, тоже смешиваясь, сторонняя компания, пившая пиво, случайно попробовав коктейли, эволюционировала на глазах. Мы перестали коситься на них, и добро заполнило славный «Бар Баров» до краев.