Искушение

Подъехав к нашему строительному участку, я оставил машину; дальше надо было идти пешком. Возле первого с краю дома сегодняшние работы были уже закончены. Цемент заполнил предназначенные для него формы раз и навсегда. Строители хлопотали теперь возле следующего дома – разравнивали густую серую массу, вываленную бетоновозом.

Я смотрел на свежий цемент, ровным слоем покрывавший ее могилу. И мне пришло в голову: а что, если завтра Э.Д, обанкротится? И я уже видел перед собой двух рабочих, сноровисто приступающих к делу. Другой подрядчик. Другой проект: небольшие участки, уютные двухэтажные коттеджи. Бульдозеры взламывают асфальт, и из земли показывается полуистлевший труп…

– Слыхал о ваших неприятностях, – сказал мне Ред Один. – Не знаю прямо, как можно выразить мое сочувствие.

Как он меня напугал! Он передвигался слишком тихо, при его-то комплекции.

– Спасибо.

– Вы остаетесь?

– Пока что да. А вообще-то не знаю.

– Думаете, она вернется?

– Тоже не знаю. Да мне и все равно.

– Понятно. Вы извините, если что. Я не из тех, кто любит сыпать соль на раны.

– Ничего, все в порядке.

Дальше мы говорили о работе. После чего я поехал в контору. Э.Д, и Эдди уже ушли, там оставалась только Лиз. Я пригласил ее в то же самое кафе, в котором мы были в тот раз. Она казалась подавленной.

– Теперь.., теперь все облегчается, да? – сказала она.

– Так оно выглядит.

– Она была нехорошая, Джерри, все это знали, и она не была тебе верна.

– Я знаю.

– Странный ты какой-то. Ты мне говорил, что получил все, о чем упоминал тогда.

– Да, получил.

Ее улыбка была неуверенной.

– И.., мне собираться? Если да, то как скоро?

– Еще нет. Я тебе скажу. Она тронула меня за руку.

– Мы уедем далеко отсюда, и все будет хорошо, Джерри. Нам будет обоим хорошо. И мы никогда не обернемся назад, да?

– Да, Лиз. Когда уедем.

Дом показался мне нежилым. За восемь лет немудрено привыкнуть к присутствию другого человека. И теперь мне казалось, что она где-то в соседней комнате. Так и ждешь, что вот зашумит душ, она его всегда открывает на всю катушку, послышится ее вечная песенка о Фрэнке и Джонни. Ирена прибрала в спальне.

Я присел на край кровати. И снова почти наяву увидел ее перед собой. Вот она за рулем в своем медном «порше», а-а, она не одна – машина мчится на запад, черные волосы Лоррейн треплет ветерок, зубы белеют, когда она поворачивает голову, чтобы улыбнуться Винсу.

Чушь. Над ее могилой сейчас затвердевает цемент. А в окно «порше», может быть, заглядывает какая-нибудь любопытная рыбина. Я выскочил из спальни. Здесь слишком многое напоминало о ней.

Я спустился в гостиную, сел за письменный стол, достал лист бумаги и принялся бесцельно чертить на ней какие-то линии, мучительно раздумывая, куда же спрятать эти три миллиона шестьсот тысяч долларов. Тайник должен быть и надежным, и доступным, чтобы в любое время, когда мне понадобится ехать, я мог мгновенно забрать деньги. Тайник должен быть защищен и от сырости, и от огня. Притом я не мог затевать какие-то работы, ведь отныне я окажусь под прицелом множества глаз. Большой объем и тяжесть этой массы банкнот создавали трудности. Арендовать сейф в банке? Это опасно. И ни в коем случае я не хотел оставлять деньги в доме: даже в стенку их замуровать – не выход.

С этим грузом нужно обойтись так, как если бы это были не деньги, а что-то просто тяжелое: единица хранения. И постепенно во мне созревала идея. В моем положении, даже до принятия окончательного решения, что может быть естественней, чем понемногу собирать и даже вывозить пожитки? Ящик с книгами, к примеру. Багажный склад – вот подходящее место. Итак, нужно позаботиться о вместительном ящике, наподобие контейнера. Деньги спрятать на самом дне; все три доли упаковать вместе. Буду уезжать – заберу с собой багаж. А как же иначе? Или дам указание переслать его по такому-то адресу.

Кто-то звонил у дверей. Было без двадцати пять. Человек, стоявший на крыльце, был одет в поношенный коричневый костюм; на нем еще была белая сорочка с накрахмаленным воротничком и грязноватая панама, которую он сдвинул почти на затылок. Он был необычайно широк в плечах. Лицо выдавало терпеливость, некоторую усталость; это было дружелюбное, но не слишком веселое лицо.

– Ты меня узнаешь, Джерри?

– Я.., кажется, да. Только не могу сразу…

– Девятьсот сороковой год. Пол Хейссен.

– Господи ты Боже, да! Вот дурень, как я сразу не признал тебя? Входи, Пол!

Я не был с ним особенно накоротке. Я заканчивал учение, а он, тогда второкурсник, сделался лучшим нашим бегуном на средние дистанции. Ему было семнадцать, рост пять футов восемь дюймов, а весил он двести пять фунтов. Никто не мог пройти мимо этого парня, не обратив на него внимания.

Он вошел в гостиную, заполнил собою целиком, от ручки до ручки, широченное кресло. Шляпу он положил донышком книзу на пол.

– Выпьешь чего-нибудь?

– Пива, если найдется.

– Сейчас.

– Посуды не надо. Жестянка или бутылка меня устраивают.

Я принес два пива. Он отпил громадный глоток, вытер рот тыльной стороной ладони и слегка отрыгнул. Выглядел он так, словно ему нужна работа, причем он не стал бы привередничать.

– Чем могу тебе помочь, Пол?

– А, знаешь, это вроде официального визита, что ли. Э.Д. Мэлтон весь день донимал моего шефа этой историей с исчезновением его дочери. И шеф меня послал, чтобы я задал тебе несколько вполне идиотских вопросов.

– Так ты что, в полиции?

– Лейтенант Хейссен. Дел – сверх головы, денег – мизер. В войну я был в военной полиции. Проклятая служба. Я тебя часто видел, Джерри, но заговорить как-то не получалось.

– Что ты хочешь знать?

Он наклонился немного в сторону, достал из кармана дешевый блокнот, шариковую ручку и открыл страницу.

– Она, значит, уехала вчера вечером. В котором примерно часу?

– Между десятью и четырьмя утра. Пожалуй, я приполз домой около четырех. И нашел записку. Меня тут же понесло к ее родителям, я рассказал все Э.Д. Знаешь, я был, между нами, хорош.

Я достал из ящика стола листок и дал ему. Он переписал текст себе в блокнот, при этом он покусывал нижнюю губу. Я протянул ему и мою записку и сказал:

– Когда я уходил – где-то около десяти вечера – я ей тоже оставлял записку.

Он переписал и этот текст, так же тяжеловесно, серьезно, обстоятельно.

– А что это за угроза? – поинтересовался он.

– Она пригрозила, что уйдет от меня.

– Вы что, поцапались?

– Да. – Я не думал, что Э.Д, сообщил в полицию о Лоррейн и Винсе. – Спор вышел из-за нашего гостя. Она была с ним чересчур любезна. Они уехали вместе.

– Откуда тебе это известно?

– Наверняка вообще-то и неизвестно, Пол. Но когда я пришел домой, их обоих и след простыл, и машины не было, и их вещи пропали. Он, видишь ли, пользуется исключительным успехом у женщин. А Лоррейн была в последнее время, как бы это выразиться.., очень беспокойна.

– Беспокойна?

– Она пила больше, чем следует. Флиртовала налево и направо. Откровенно говоря, наш брак постепенно разваливался, и чем дальше, тем хуже.

– Дети?

– Нет.

– А у меня четверо. И еще один на подходе.

– Может, все сложилось бы иначе, будь у нас дети. А так у нее оставалось слишком много свободного времени.

– Хм. Теперь этот Бискай. Сколько ему лет?

– Тридцать семь-тридцать восемь.

– Женат?

– Нет.

– На что он живет?

– Точно тебе не скажу, но вроде бы в Латинской Америке он служил у какого-то промышленника – помощник, пилот и все такое.

– Где вы познакомились?

– На войне. Мы служили в одном батальоне, и он был моим командиром. В апреле он свалился вдруг как снег на голову. Был у нас два дня. Сказал, что вскоре ему предстоит небольшая операция, что-то там с плечом. В то время у меня были неприятности на работе, не сошелся во мнениях с Э.Д.Мэлтоном. Я подыскивал новое место, навещал старых друзей. По пути заехал к нему. У Винса после операции возникли какие-то осложнения, ну я и забрал его к себе.

– А где ты его нашел?

– Он снимал квартиру в Филадельфии.

– Адрес?

– Сейчас, пожалуй, и не вспомню. Улица с древесным каким-то названием. То ли Ореховая, то ли Каштановая… Улица Вязов? Адрес он мне оставлял, и я стараюсь не запоминать то, что записано где-то. Не перегружать память.

– А зачем он адрес оставлял? Знал, что ты захочешь навестить его?

– Нет. У него было ко мне деловое предложение. Оно меня не заинтересовало. Он сказал – если передумаю, могу написать по этому адресу.

– Что за предложение?

– Одна там работенка в Южной Америке. Он не распространялся о подробностях. Винс… Он довольно решительный парень, и у меня сложилось впечатление, что он мог действовать и не всегда легально. А это не по мне.

Он попросил описать Винса, и я это сделал.

– Ты думаешь, у него были судимости?

– Затрудняюсь ответить.

– Ладно, отпечатки пальцев так и так найдутся в Вашингтоне, у военных. Там проверят. Если на него объявлен розыск, то это был бы хороший повод задержать твою жену.

– Не думаю, чтобы она этого хотела.

– Да, но ее отец этого хочет. Теперь насчет машины… Я подробно описал «порше», назвал номер.

– Он записан на ее имя?

– Да. Бумаги у нее с собой, так что она его может продать в любое время.

– Ты хоть приблизительно можешь сказать, куда они могли бы податься?

– Не имею представления. Почему-то у меня такое чувство, что они могли удрать за границу. Ему, кажется, Южная Америка по нраву. Он наморщил лоб.

– Ты доволен, что она уехала?

– В каком-то смысле – да. С ней становилось все труднее. Выпивка и все такое. Я уже подумывал о разводе. Но и привык, конечно, не все так просто. В чем-то мне ее будет не хватать.

– Замужняя женщина заводит шуры-муры с лучшим другом своего законного супруга. Старая история. Из-за этого поубивали немало народу.

– Я не склонен к насилию. Он усмехнулся.

– Бывал и склонен. Когда-то.

– Как ты думаешь, Пол, что дальше будет?

– Да не знаю я. Любая женщина имеет право ехать куда хочет. Детей у нее нет – значит, и бросить она их не может. Машину она взяла свою, а не твою, так что и с этой стороны к ней не подступишься. Но вот проверить этого молодчика мы можем, а если найдутся основания задержать его, то и к ней подход найдется. И тогда она, надо думать, вернется домой. Папаша затребует ее к себе. А ты? Ты, как я понимаю, не затребуешь?

– Я – нет.

– Ну, у тебя еще будет время поразмыслить.

– Вряд ли передумаю.

– Где ты нашел ее записку?

– В спальне.

– Где и как она лежала? Можно взглянуть?

– Что ты спрашиваешь! Пошли.

Мы поднялись наверх. Я прислонил листок к зеркалу на туалетном столике. Он бросался в глаза, не заметить его, войдя в комнату, было нельзя.

Он осмотрелся; медленными, тяжелыми шагами обмерил комнату, присвистнул.

– Хорошо живешь!

– Для двоих тут слишком просторно.

– Какие твои планы? Останешься здесь?

– Думаю, что да. На какое-то время. Он открыл гардероб и сказал:

– Чего это она так много платьев оставила?

– У нее их предостаточно. Все она не смогла бы забрать при всем желании. Покупала дюжинами.

– А где был этот… Бискай? В какой комнате? Я показал ему комнату для гостей.

– Как он себя чувствовал? В каком был состоянии?

– Рука на перевязи, прихрамывал, – сказал я. – Но мог передвигаться.

– А откуда хромота?

– Кажется, и на бедре ему что-то вырезали.

– Кажется? А точно ты не знаешь?

– Пол, теперь ты смахиваешь на полицейского, какими нас в детстве пугали. Винс не был из тех, кто любил о себе рассказывать.

– Хм. Друг его принимает у себя, а он в благодарность уводит его жену. Говнюк он, по-моему.

– Н-ну, правду говоря, я не ожидал от него такого. И ты бы не ожидал. По нему не скажешь. Мы сошли вниз. Он взял шляпу, откашлялся и сказал:

– Мистер Мэлтон предоставил нам пару хороших фотографий. Если мы что-нибудь откопаем на этого твоего друга, нам не составит труда разыскать и такую приметную машину и такую приметную дамочку. Я ее видел пару раз. Только не знал, кто она такая, пока сегодня не увидел ее фото. Она прямо как кинозвезда. Эта, как ее… Элизабет Тейлор.

– Говорят, что так.

– Ну, приятно было снова тебя повидать, Джерри. Может, выпьем еще как-нибудь вместе пивка.

– Да, это бы не мешало.

– До следующего!

Он вышел, уселся в свою машину и помахал мне. Долгий вздох облегчения высвободил наконец из моих легких воздух, копившийся в течение часа. Хорошо все получилось. Лучше некуда. Осложнений теперь не должно быть. История с Филадельфией малость подкачала, но, кажется, у него она подозрений не вызвала. И записку он оставил. Текст переписан. Я вспомнил, что по составу чернил можно определить, когда сделана запись. Взяв обе записки, я порвал их, пошел, бросил в унитаз и спустил воду. И тут вдруг спохватился: нет никаких доказательств, что почерк на записке не подделан, что это ее почерк.

Глава 10

Вечером после визита Пола Хейссена я опять был в летнем доме Мэлтонов над озером. Черный кейс лежал на своем месте. Я забросил его в машину и поспешил домой. Доехал без приключений.

Вернувшись, я спрятал кейс в подвале, под дровами, предварительно затолкав туда и свою долю. Мне нравилось, как тесно, как монолитно выглядела опять эта громадная куча денег. Туго перевязанные пачки прижимались друг к другу почти любовно, им явно не хотелось разлучаться. У меня даже пульс становился чаще при взгляде на них, дыхание укорачивалось.

Утром в пятницу я поехал на стройку и сказал Реду Олину, что мне нужен ящик таких-то размеров, чтобы вложить в него вещи. Ящик должен быть очень прочным. Ред тут же поручил работу некоему Циммерману, и за то время, пока я совершал свой обычный обход объектов, ящик был уже готов. Мы закрепили его поверх машины. На обратном пути я останавливался, чтобы приобрести веревки и толстую, плотную оберточную бумагу.

Ирена ушла уже домой. Убедившись, что все двери заперты, я достал из кейса деньги. Семнадцать одинаково солидных коричневых пакетов. В каждом по двести тысяч долларов, не считая последнего, состоявшего из пятисотдолларовых банкнот. Я погрузил их в ящик. Деньги заняли почти половину его объема. Я вытащил ящик наверх, в гостиную, и там заполнил его до отказа книгами. Приладил крышку, аккуратно привинтил ее и надписал на деревянной поверхности красным карандашом свое имя.

В справочнике я нашел телефон складской фирмы и позвонил туда. На мой вопрос там ответили, что принимают на хранение и отдельные ящики. Я сказал, что мой будет очень тяжелым. Через час прибыл грузовик. Двое мужчин вынесли мой ящик и увезли. Квитанция представляла собой тонкий листок желтоватой бумаги. На оборотной стороне была мелко-мелко напечатана масса всяких условий и правил. Я прочел все до последней буковки. Итак, мои вещи были застрахованы, – по пять долларов за каждый кубический фут. Страховой сбор шестьдесят долларов. На случай утери груза.

Квитанцию следовало хорошенько спрятать. Несколько раз я обошел весь дом, прежде чем нашел настоящее место. Когда-то Лоррейн вбила себе в голову, что научится играть на блок-флейте. Тогда же она приобрела весьма дорогой инструмент и учебное пособие. Дней десять весь дом оглашали жалобные и нестройные звуки, потом флейта была заброшена. Я достал инструмент из шкафа, вынул из чехла, отделил мундштук, скатал квитанцию в трубочку и затолкал ее внутрь, после чего вернул мундштук на место, блок-флейту – в чехол, все вместе – в шкаф.

Вытянув ноги и сложив их крест-накрест, я устроился поудобнее в гостиной и мысленно прокрутил все сначала. Насколько я мог судить, операция проведена безупречно. Теперь мне не оставалось ничего другого, как ждать.

Внезапно я осознал, что на меня смотрит Лоррейн. Взгляд ее, чтобы достичь меня, пересекал по диагонали всю комнату. Я прошел туда, взял фотографию в серебряной рамке. Фото было сделано на Бермудских островах во время свадебного путешествия. Она стояла на берегу в белых шортах, в черном пуловере и смеялась в камеру, держась за руль велосипеда и, должно быть, готовясь сесть на него.

Я рассматривал фото, и мне вдруг сделалось плохо. Пустота образовалась вокруг меня, полная пустота – вакуум. Я поставил фотографию на место. И опять она смотрела на меня. Я отступил – она продолжала все так же смотреть и смеяться. Странная улыбочка. Будто бы она знает что-то такое, что мне неизвестно. Как будто внушает мне: ты что-то упустил.

А-а! Черный металлический кейс! Благодарю, Лоррейн. Деньги-то я вынул и переложил в ящик, а чемодан оставил. Я принес его из подвала. Я прыгал на нем, топтал его, покуда не расплющил. Потом поехал на городскую свалку, и, улучив минуту, когда никого вокруг не было видно, забросил искореженный кейс в гору мусора.

Суббота потянулась скучная, бесконечная. Вечером я наклюкался в полном одиночестве и завалился спать рано, так рано, что к восьми утра вполне выспался, и угроза тяжкого похмелья, кажется, миновала.

Я натянул брюки, майку, наскоро сварганил себе завтрак и уткнулся в воскресную газету. День, предстоявший мне, обещал быть таким же скучным, пустым и тягучим, как вчерашний. Раньше я терпеть не мог дурацкие воскресные развлечения, до которых так падка была Лоррейн, а теперь подумал: зато мы хоть чем-то были заняты.

Около одиннадцати часов я вышел в сад и повозился там с делами, которые вообще-то могли бы обождать. Я обрабатывал живую изгородь ножницами и уже слегка вспотел, когда с другой стороны этой самой изгороди вынырнула Тинкер Велибс. На ней была блузка с перемежавшимися белыми и зелеными полосками, зеленые шорты до колен. На солнце ее волосы пламенели. Кожа на носу немного шелушилась, тоже от солнца, и веснушек на носу и вокруг было гораздо больше обычного. Улыбаясь не без вызова, она посматривала на меня.

– Что, бицепсы наращиваешь?

– Доброе утро.

– Я надумала тебя навестить. У нас ведь сегодня юбилей, правда же? Я посмотрел на нее непонимающе.

– Юбилей?

– Прошлое воскресенье, дурачок. Или ты был настолько готов, что ничего не помнишь? Очень лестно для меня.

– Да помню я все.

– О, благодарю! Большое спасибо.

С прошлого воскресенья прошли столетия. Тогдашнее приключение пережил совсем другой Джерри Джеймсон; я его вспомнить-то скоро не сумею.

– Ты случайно не поторопилась поделиться этой новостью с Манди? Святая невинность смотрела в ответ на меня.

– Я? Да ты что?

– Видишь ли, Манди определенно в курсе дела. Она перебралась на мою сторону изгороди и сказала:

– И ты злишься, да? Ну, может быть, я ей как-то и намекнула. Я, наверное, показалась тебе несносной, даже нахальной в тот раз? Но я поднабралась тоже, ты знаешь, а потом, я настолько сыта моим милым Чарли! И ему от этого только польза. Да-да, это так или почти так. Всю неделю я с ним была кроткой, как ягненочек. А за неделю вообще-то может столько всякого случиться, правда же? Послушай, Лоррейн еще не прислала тебе открытку с видом какого-нибудь сногсшибательного вулкана?

– Еще нет.

– Э, да тебе жарко. Почему бы тебе не пригласить меня в тенек и не угостить чем-нибудь прохладным? А где ваша садовая мебель?

– Не успел сказать Ирене, чтобы вынесла. А насчет чего-нибудь холодного – это не проблема. Кстати, где Чарли?

– У него очередной мальчишник. В клубе турнир, и он обязательно должен быть там. Сейчас, наверное, размахивает клюшкой для гольфа и счастлив. Это будет продолжаться до вечера, потом они все надерутся. Мое маленькое чудовище отправлено к бабке, то есть к моей маме, ровно в семь я должна его забрать. Вот я и решила использовать передышку и поболтать с тобой о Лоррейн. Ты все еще дуешься на меня?

– Нет, разумеется.

Мы прошли на кухню. После яркого солнца здесь показалось темно. «Как в сумерки», – подумалось мне.

– Что-нибудь большо-ое и чтобы много джина, – сказала она. – Тоник у тебя есть? Ну и прекрасно. Я достану лед.

– И все-таки какого черта ты рассказала о нас этой Манди?

– Ох, опять ты за свое. Мы же близкие подруги и обо всем рассказываем друг другу. И кроме того, я же не все ей рассказала. Так только, намекнула.

– У тебя с Лоррейн было так же? Никаких тайн?

– Боже ж ты мой, нет! Лоррейн слишком задирает нос, Чарли однажды даже не сдержался и сказал ей…

Я наливал джин в бокал и хотел уже остановиться, но она взялась за горлышко бутылки и пригнула ее. Когда бокал наполнился до половины, она сказала:

– Это мне. Я, знаешь, не поклонница тоника. Или скажем так: тоник – не моя слабость.

Когда оба коктейля были готовы, мы чокнулись и выпили. Она склонила голову набок и сказала:

– А теперь кончай разговаривать так официально со мной, Джерри. Я нахожу, что это с твоей стороны не очень красиво.

Она поставила бокал, отняла и мой тоже, отставила в сторону, забралась мне под руку, прижалась ко мне всем телом и поцеловала с неприкрытым жаром.

– Вот так вот, – сказала она и снова подняла бокал. – За дружбу. Мы ведь друзья?

– Друзья.

– Хорошие друзья?

– Наверное.

– Ты кого-нибудь ждешь?

– Нет. Почему ты решила?

– Тогда мы устроим пикник, да, милый?

– Пикник?

– Ну да! По выходным люди устраивают пикники. Где эта пластмассовая штука, в которой лед не тает? – Она нашла и вытащила «штуку». – Наберем побольше льда. Бутылка джина едва почата. Бокалы? Вот они. Сигареты есть. Пять бутылок тоника. Ты ведь согласен провести со мной воскресный пикник, правда?

– Ну… В общем, да.

– Тогда будь добр, посмотри, все ли двери на запоре. Я уставился на нее.

– Где ты собираешься устраивать пикник, Тинкер?

– Наверху, золотко мое. Наверху, ес-тес-твен-но. Ты сегодня что-то недогадлив. Я пришла предложить тебе утешение и поддержку, и пикник, и все-все, а ты делаешь большие глаза и говоришь со мной как на собрании. Пошли-ка, дружочек. Увидишь, этот пикник выйдет получше всяких прочих. И муравьев не будет, я тебе гарантирую!

После продолжительных обоюдных действий, – если предположить, что страсть была в нас, то она так и не успела пробиться на поверхность, – я лежал в постели. Спиртное на столике рядом, сигарета в руке, пепельница холодит горячую грудь. Я лежал, чувствуя себя паршиво донельзя. Тинкер босиком шлепала по комнате, рылась в вещах Лоррейн. Мне хотелось, чтобы она это прекратила. Чтобы она натянула на себя свои зеленые шорты и бело-зеленую блузу и ушла. Но я был чересчур апатичен, чтобы сказать ей это. И потом, я не был уверен, что слова тут помогут.

Ужасное чувство. Мне-то казалось, что я хитроумно справился со всеми проблемами, так или иначе нашел решение для каждой; сработал чисто, сложил все по порядку и запер наглухо все в дальнем углу мозга. Но теперь, в подавленном состоянии, неизбежном после любовного соединения без любви, все вдруг вырвалось наружу, и я лежал нагишом, беспомощный перед последствиями своих деяний.

Я не хотел всего этого. Всегда причислял себя к людям порядочным. Джерри Джеймсон. Разве он из тех, кого однажды приканчивают в пьяной драке или кто исчезает до конца дней за громадными серыми воротами?

Два слова молоточками стучали в моем черепе, я не мог от них увернуться, они выскакивали и, паясничая, мельтешили перед глазами; только два слова: убийца, вор.

Но это же не я! Не мог это быть я! Еще и еще раз я прокручивал ход событий, стараясь понять, где же тот шаг, который сделал все окончательно непоправимым. Я хотел доказать сам себе, что виноваты обстоятельства, что не выбор пути, а дорожный ухаб, авария – нечто внешнее выбило меня навсегда из колеи, и уже ничего нельзя было поделать. Но при новом, беспощадном свете было отчетливо видно, что у меня было не так уж мало возможностей остановиться, прекратить всю эту аферу. Снова и снова оживала у меня перед глазами одна и та же сцена: откидывается крышка черного металлического кейса, и я вижу невероятную, немыслимую груду денег. С того самого мгновения в глубине души я знал, что мне будет принадлежать все это. Все, до последнего доллара.

Но теперь уже все равно что, почему, как, – дело-то сделано. Никогда больше ко мне не вернется то, что окружало, оказывается, меня все эти годы, невидимое, как воздух: жизнь без страха. Без страха, без жутких воспоминаний, без этого тошного ощущения глубоко в груди.

Тинкер сказала:

– Милый, а она, видать, и впрямь спешила.

– Почему?

– Вот это платье она купила на прошлой неделе, я была тогда с ней. Оно очаровательно. Заплатила она сорок девять пятьдесят. Лучшее кашемировое платье из всех, какие я видела. А я их перевидала…

Она подняла голову и взглянула на меня. На ней был теперь серый пуловер моей жены. Шерстяной пуловер на голой бабенке – крайне непривлекательное зрелище.