Завоеватель

С наступлением вечера Гуюк объехал большие лагеря. Став ханом, он не тратил времени на ликование. Вместо этого заглядывал то в один лагерь, то в другой, чтобы люди преклоняли колени и клялись ему в верности. Гуюка сопровождали стражники, готовые обрушиться на любого, кто откажется, но опасения оказались напрасны. Сгустились сумерки, зажглись фонари. Гуюк поел и вернулся во дворец переодеться и справить нужду. Еще до рассвета он снова пустился в путь – отправился к самым бедным и простым своим подданным, к иноземным работникам. Те рыдали от восторга, получив единственный неповторимый шанс увидеть лик хана, силились навсегда запомнить его черты, озаренные солнцем. Гуюк грелся и нежился в его лучах. Он теперь хан, подданные уже готовятся к многодневному пиршеству. Не слишком огорчали даже мысли о Бату, окопавшемся в покоренных русских землях. Сегодня день его, Гуюка, – он наконец властитель. Грядущее празднование радовало его все больше. Дворец станет центром красоты и молодости – центром нового поколения, которое развеет прах прошлого.

Глава 5

Дорегене опустилась на скамью в садовой беседке, чувствуя возле себя дух мужа. Лето задержалось, и город раскалился. Грозы то и дело бушевали среди редкой для этих мест, державшейся уже несколько месяцев жары, которая на пару дней сменялась дождевой прохладой, потом все начиналось снова. Воздух в эту пору был тяжелым, напоенным влагой предстоящих ливней. Собаки, тяжело дыша, валялись на углах улиц; каждое утро начиналось с уборки одного или двух трупов и с женского плача. У Дорегене уже не было власти. Пока Гуюк не стал ханом, она могла послать дневную стражу, чтобы выбить признания из десятка свидетелей или вышвырнуть из города воровскую шайку. За одну ночь она потеряла возможность командовать и теперь могла лишь обращаться к сыну, словно обычная просительница.

Сейчас Дорегене сидела среди вороха листьев, ища умиротворения, но не могла обрести его даже в обществе Сорхатани.

– Только не говори, что рада отъезду из города, – сказала вдова Толуя.

Дорегене похлопала по скамье рядом с собой, но невестка садиться не хотела.

– Мать не должна следить за каждым шагом, каждой ошибкой молодого хана. Старости следует уступить место молодости. – Дорегене говорила неохотно, фактически повторяя высокопарную речь, которую Гуюк произнес тем самым утром. – Угэдэй оставил мне прекрасный дворец, так что мне будет удобно. Да я и впрямь стара. Порой с ног валюсь от усталости.

– Он от тебя избавляется, – проговорила Сорхатани и подняла с дорожки тонкую ветку. Наверняка та упала утром, не то цзиньские садовники уже убрали бы ее. У Сорхатани в руках ветка гнулась не хуже хлыста. – Сыну следует уважать твои заслуги – именно ты спасла ханство, оказавшееся на грани раскола.

– Даже если и так, Гуюк – хан. Я годами этого добивалась – и добилась. Мне ли теперь жаловаться? Не глупо ли это с моей стороны?

– Не глупо, а по-матерински, – поправила Сорхатани. – С родными сыновьями мы все глупы. Моем их, кормим грудью, а в ответ ждем благодарности до скончания их дней. – Сорхатани хмыкнула: настроение вмиг изменилось. Дорегене тоже улыбнулась, хотя в действительности приказы сына ее обидели.

– Тебя, Сорхатани, он из города не высылал, – заметила она.

– Не высылал, потому что возвысил Мунке. Орлок ханского войска – о таком мой сын не помышлял. Никогда.

– Знаю. В кои веки Гуюк внял моему совету. Мунке – потомок Чингисхана. Тумены за ним пойдут. Мой сын полностью ему доверяет, Сорхатани. Это важно.

Вдова Толуя промолчала. Как она и предсказывала, начало правления Гуюка принесло Мунке много пользы. А вот Хубилай командовать войском Гуюка не стал бы никогда. Почему-то и он, и новый хан сразу почувствовали друг к другу неприязнь. Уже дважды Сорхатани усылала Хубилая из города якобы по поручению, чтобы сын в присутствии Гуюка не наделал чудовищных ошибок. Они злились друг на друга, как коты, чему ни Хубилай, ни сама Сорхатани не могли найти разумного объяснения. Порою ей хотелось, чтобы Гуюк отправил ее на родину, подальше от городской жары, вони и толчеи, подальше от политики, которая не дает спокойно прожить и дня. Но ее не отсылали, и даже это вызывало подозрения. Вряд ли Гуюк ценил ее как советчицу, а воспоминание об одном разговоре с его отцом до сих пор тревожило Сорхатани. Много лет назад Угэдэй предложил ей выйти замуж за его сына. При мысли об этом она до сих пор содрогалась. Угэдэй не стал ее неволить, а Гуюк вовсе не так щепетилен, как его отец. При нынешнем раскладе после ее смерти земли, где родился Чингисхан, унаследует Мунке или другой из ее сыновей, если она напишет завещание и если ее волю выполнят. Сорхатани оставалось лишь надеяться, что Гуюк согласится править двумя отдельными ханствами, только вряд ли у него были такие планы. Наоборот, Сорхатани он казался жадным глупцом, который думает лишь о том, как бы побольше урвать. Досадно, что у молодого красивого мужчины столько внутренних изъянов. Некоторых людей власть раскрывает с лучшей стороны, но у Гуюка подобных изменений не наблюдалось.

Существовала еще одна проблема, которую нельзя обсуждать с Дорегене. Сорхатани не вправе указывать ей на недостатки Гуюка. Неделю назад тот отказался встречаться с корейскими вельможами, вместо этого ускакав со свитой на охоту. Сорхатани невольно поморщилась, вспомнив напряженную встречу с гостями. Словами и дарами пыталась она сгладить оскорбительное отсутствие хана, но заметила и злость, и безмолвные взгляды, которыми обменивались корейцы. Гуюк вернулся через несколько дней и отправил Яо Шу, своего советника, выслушать их просьбы. Сорхатани могла сделать это и сама, надели ее Гуюк соответствующими полномочиями.

Воспоминания о том происшествии заставили женщину покраснеть от злости. Тогда она в кои веки пробилась к Гуюку, вопреки яростному протесту его слуг. Хотелось внушить ему, что жизнь – не бесконечные пирушки и охота с друзьями. Хан должен править каждый день, принимая решения, которые другим не под силу.

Но ее слова не нашли отклика. Какое там – Гуюк рассмеялся и отослал ее прочь, фактически прогнал. Об этом с Дорегене говорить тоже нельзя – только не в тот момент, когда она собралась уезжать, завершив труд своей жизни. Сорхатани чувствовала, что будет скучать по невестке, хотя полной откровенности между ними не было никогда.

Если бы не Хубилай, Сорхатани потеряла бы рассудок среди лжи, глупости и круговой поруки. Сын хотя бы слушал ее. И поражал своей проницательностью. Казалось, он знает все, что творится в городе, хотя, наверное, тут помогали соглядатаи, не менее ловкие, чем у Сорхатани. В последние дни тревожился даже Хубилай. Гуюк что-то затевал, постоянно посылая своим туменам новые приказы. Каждый день его воины упражнялись на равнинах с пушками, и город провонял порохом. Среди ямских гонцов у Сорхатани имелся шпион. Вот только ханские послания зачастую пересылались запечатанными, и вскрыть ханскую печать значило рискнуть жизнью гонца, а Сорхатани им дорожила. Примечательна была сама секретность. Сорхатани чувствовала, что бродит в тумане. Может, Хубилай что-то выяснил или до чего-то додумался? Вечером нужно будет с ним потолковать…

Женщины подняли головы, заслышав шаги дневных стражников Гуюка. Дорегене со вздохом встала и посмотрела вдаль, словно надеясь запечатлеть этот город в памяти. Под бесстрастными взглядами кешиктенов подруги обнялись. Груженые подводы и слуги уже ждали, чтобы отвезти Дорегене в далекий дворец на реке Орхон. Лето уходило, и Сорхатани не верила, что невестке позволят вернуться. Гуюк открыто упивался властью, хотя и облекал приказы в красивые слова и комплименты.

– Я навещу тебя, – проговорила Сорхатани, борясь с нахлынувшими чувствами.

Она не могла пообещать, что станет держать Дорегене в курсе дел, – только не при стражниках, которые передадут все услышанное Гуюку. Бывшая регентша кивнула, хотя в глазах у нее блестели слезы. Она посадила сына на ханский престол, а тот отплатил ей ссылкой, хотя, конечно, выразился иначе. Ложь и заговоры – казалось, ничего иного безжизненным камням города и не породить.

Стражники повели Дорегене прочь; на фоне их молодости и силы она казалась хрупкой и сгорбленной. На миг Сорхатани даже испугалась: ее лишили покровительницы. Несмотря на кутежи и охоту, Гуюк планомерно укреплял свою власть. Отныне Сорхатани не могла спокойно смотреть в будущее. Без разрешения Гуюка она даже домой вернуться не может. Она словно попала в клетку к голодному тигру и не знала, когда он вскочит и разорвет ее на части.

Вдали раздался пушечный залп, и Сорхатани вздрогнула. Мунке там, командует военными учениями. Женщина беззвучно взмолилась, чтобы ее сыновья не пострадали при новом хане.

Гуюк расхаживал по пустым коридорам. Недавно своим указом он запретил слугам попадаться ему на глаза, вот они теперь и прячутся. Несколько дней назад хан налетел на девушку, не успевшую отступить в сторону. Гуюк, не задумываясь, велел ее наказать. Во дворце слишком привыкли к размеренности. К неспешной поступи стариков, особенно его отца. Новые порядки Гуюк собирался вводить ненадолго – пусть при виде его научатся шевелиться, – но ему очень понравилось смотреть, как при встрече с ним мужчины и женщины бросаются врассыпную, боясь просто попасться ему на глаза.

Гуюк зашагал быстрее, с ухмылкой наблюдая, как слуги разбегаются по смежным комнатам. Молва летела впереди него: хан выискивает новую жертву. Не останавливаясь, он толкнул медные двери и вошел в зал для приемов.

Там он увидел Сорхатани и Яо Шу, бывшего советника отца. Своей очереди ждали еще десятки человек, старавшиеся не показывать, что томятся в зале уже полдня. Гуюк, не обращая на них внимания, прошагал по каменному полу к золоченому трону, инкрустированному лазуритом, поблескивающим в льющемся из окна свете. По крайней мере, сюда долетал свежий ветерок с улицы. Гуюк усвоил цзиньский обычай часто мыться, и от вони грязных тел в тесных комнатах его начинало тошнить.

Сорхатани внимательно следила за реакцией окружающих на появление хана, тщательно скрывая свои эмоции. Она могла бы заговорить первой, но за часы ожидания они с Яо Шу согласовали порядок действий. Очередное оскорбление – потеря многих часов, пока Гуюк играет в игры со слугами. Досаду и раздражение нельзя показывать. Нужно помнить, что слово хана – закон, а малейшие признаки недовольства будут стоить ей земли, а то и жизни. Так что начинать лучше Яо Шу. Старик – само самообладание, волю эмоциям никогда не дает.

– Господин мой, – начал цзинец, приближаясь к Гуюку с глубоким поклоном; в руках он держал пергаментные свитки, на которые правитель неодобрительно посматривал. – Возникло множество вопросов, и решить их под силу только хану. – Гуюк хотел что-то сказать, но Яо Шу его опередил: – Правитель Корё просит выслать тумен для защиты от разбойников, бесчинствующих на побережье. Посланников в Каракорум он шлет уже в третий раз…

Яо Шу перевел дыхание, но Гуюк лишь поудобнее устроился на троне.

– Что еще? Продолжай, – любезно проговорил он.

– Господин мой, на цзиньской территории у нас есть тумены. Передать через ямского гонца, чтобы помогли корейцам?

– Конечно. – Гуюк махнул рукой. – Отправь им два тумена. Что еще?

Яо Шу захлопал глазами, удивляясь настроению Гуюка, но быстро продолжил, решив извлечь из него все возможное:

– Правитель Си Ся жалуется, что для его государства дань чересчур высока. В сельской местности бушевала чума и выкосила половину крестьян, работавших на полях. Он просил на год отменить уплату дани.

– Нет, послаблений не будет.

– Господин, такой жест подарит вам союзника еще преданнее, чем ныне.

– И соблазнит каждого мелкого правителя рыдать у меня под дверью. Я сказал «нет», советник. Следующий вопрос.

Яо Шу кивнул, быстро перебирая пергаменты.

– Накопилось более восьмидесяти прошений на вступление в брак, господин мой.

– Отложи их. Прочту потом в своих покоях. Что-то примечательное среди них есть?

– Нет, господин мой, – отозвался Яо Шу.

– Так давай дальше.

Сорхатани чувствовала, что цзинец нервничает. Раньше Гуюк ленился, доклады советников слушал с откровенным нетерпением. Так быстро он прежде ничего не решал, и Сорхатани гадала, что он им сейчас доказывает. Неприязнь к новому хану все нарастала. Его отец, Угэдэй, не отмахнулся бы от вестей о чуме, словно тысячи мертвецов не имели значения, а моровое поветрие не могло распространиться. Яо Шу говорил, что государству необходимы корабли, а Гуюк с насмешкой отказывался выделить нужные средства. Но ведь в империи Цзинь есть выход к морю, а заморские жители бороздят его с не виданной монголами сноровкой.

Яо Шу поднял множество вопросов – и на каждый получил молниеносный ответ. Услышав иные из них, Сорхатани беззвучно стонала, но даже это было лучше бездействия последних дней. Мир не стоит на месте, пока Гуюк охотится с милыми его сердцу птичками.

За окном стало смеркаться, и хан велел принести еду и питье, но исключительно для себя. Нужды других его не интересовали. Через несколько часов Яо Шу закончил и передал слово Сорхатани.

Едва та приблизилась к трону, Гуюк подавил зевок.

– Пожалуй, на сегодня хватит. Тебя, Сорхатани, я выслушаю завтра первой.

– Господин мой, – в ужасе начала она, а в переполненном зале поднялся недовольный ропот. Гуюк отмахивался не от одной Сорхатани; его услышали и высокие гости, приехавшие издалека ради встречи с ним. Женщина собралась с духом, велев себе продолжать. – Солнце еще не село, господин мой. Скажи хотя бы, ответил ли Бату? Он приедет в Каракорум, чтобы принести клятву?

Гуюк уже собрался уходить. Он застыл, стоя спиной к Сорхатани, и, обернувшись, с упреком проговорил:

– Советников это не касается. Я сам разберусь. – Улыбка у хана получилась неприятной, и Сорхатани впервые заподозрила, что Бату вообще не вызывали. Уже у дверей Гуюк бросил через плечо: – Продолжайте все работать, государство никогда не спит.

Следующим утром, на заре, Сорхатани разбудили слуги. Во дворце у нее остались покои, пожалованные ей, когда она помогала Дорегене в годы кризиса после смерти Угэдэя. Гуюк пока не посмел отобрать их, хотя Сорхатани не сомневалась, что со временем, освоившись в роли хана, он дойдет и до этого. Она села в постели. Слуга постучал в дверь и опустил голову, чтобы не видеть госпожу. Монголы нагими не спят, но Сорхатани переняла цзиньскую манеру спать в тончайшей шелковой сорочке, и, пока слуги не привыкли, порой случались неловкие ситуации.

Что-то не так – это Сорхатани поняла, когда увидела стражника вместо девушки, которая по утрам помогала ей мыться и одеваться.

– В чем дело? – сонно спросила она.

– Твой сын Хубилай, госпожа, хочет с тобой поговорить. Я предложил ему вернуться, когда ты оденешься, но он не уходит.

Сорхатани едва сдержала улыбку при виде плохо скрытого раздражения слуги. Хубилай умел вывести из себя. Если бы не личная охрана матери, он бы и в спальню к ней ворвался.

Она накинула халат, перепоясалась, вышла в комнату, освещенную мягкими серыми лучами зари, и вздрогнула, увидев там Хубилая в темно-синем шелковом платье. Сын перехватил ее взгляд, устремленный на встающее за окном солнце.

– Мама, ну наконец-то! – воскликнул он и улыбнулся, глядя на сонную и растрепанную мать. – Хан уводит тумены из города.

Хубилай показал на простирающиеся за окном долины. Покои Сорхатани располагались достаточно высоко, и она увидела темную массу скачущих строем всадников. При виде их вспомнилось, как летом над городом плыли грозовые тучи. Но внезапно мысли ее прояснились, а губы сжались в тонкую полоску.

– Гуюк упоминал, что перебрасывает тумены? – спросил Хубилай.

Сорхатани покачала головой, как ни горько ей было признавать, что хан не поставил ее в известность.

– Это… странно, – тихо проговорил Хубилай.

Сорхатани перехватила его взгляд и отослала слуг заваривать чай. Оставшись наедине с матерью, Хубилай вздохнул с облегчением.

– Если Гуюк хочет показать свою власть или просто учения задумал, то тебе, наверное, сказал бы, – продолжал он. – Понимает ведь, что полгорода соскочит с постелей и будет смотреть. Войско тайком не переместишь, это Гуюк тоже понимает.

– Скажи, что он на самом деле затеял?

– По слухам, Гуюк ведет их на запад, в горы, чтобы испробовать новых людей и привязать к себе тяжелыми продолжительными учениями. Рыночные торговцы слышали ту же историю, и это меня беспокоит. Слишком похоже на слухи, которые кто-то намеренно распустил.

Сорхатани едва сдерживала нетерпение, пока ее сын обдумывал возможные варианты, выбирая один. Она слишком хорошо его знала и доверяла его здравомыслию.

– Бату, – наконец объявил он. – Дело наверняка в нем. Одним стремительным ударом Гуюк разделается с единственным человеком, который не присягнул ему.

Сорхатани прикрыла глаза. Они по-прежнему были одни, только разве мало любителей подслушивать? Она подошла к сыну близко-близко и чуть слышно проговорила:

– Я могла бы его предупредить.

Хубилай отстранился и заглянул ей в глаза.

– И рискнуть нашими жизнями, – добавил он, почти касаясь губами головы матери, словно утешал ее. Даже тайный наблюдатель не определил бы, разговаривают они или нет: Хубилай шептал, вдыхая аромат ее волос.

– Я должна бездействовать, глядя, как убивают твоего двоюродного брата?

– Есть ли у тебя выбор, коли такова воля хана?

– Не могу оставаться в стороне и не дать Бату шанса. Гонцам по силам обогнать войско.

– Это опасно, – покачал головой Хубилай. – Ямские гонцы запомнят, что везли послание. Если Бату спасется, Гуюк восстановит цепочку, пока не доберется до тебя. Нет, мама, этого я допустить не могу.

– Я велю кому-нибудь из слуг отнести письмо на станцию.

– Кто из них выдержит встречу с разъяренным ханом? Слугу можно купить, а можно сломать, чтобы заговорил. – Хубилай сделал паузу, глядя вдаль. – Вариант один – кто-нибудь не из ямских гонцов воспользуется ямскими лошадьми. Иначе Бату вовремя не предупредить, если ты и впрямь этого хочешь.

– Хубилай, ханом должен был стать он.

Сын схватил ее за руки, едва не причинив боль.

– Мама, не говори так. Даже мне. Во дворце теперь небезопасно.

– Вот именно, Хубилай. Шпионы повсюду. Еще год назад я могла не следить за каждым своим словом, не боялась, что какой-нибудь надушенный придворный донесет своему господину. Новый хан отослал прочь Дорегене. Я здесь тоже не задержусь. Сынок, позволь мне расстроить его планы. Помоги!

– Я отвезу послание, – вызвался Хубилай. – Чтобы не осталось ни записок, ни других следов.

Он думал, что мать возразит, но та поняла, что иначе не получится, и, отстранившись от него, кивнула. Глаза у нее блестели от гордости за сына, голос зазвучал с обычной силой:

– Отлично, Хубилай. Отправляйся на равнину и посмотри на всадников. Вечером расскажешь, что видел. Хочу знать все.

Соглядатай не услышал бы ничего подозрительного, хотя оба понимали, что Хубилай не вернется.

– Мунке будет рядом с ханом, – проговорил Хубилай. – Как же я ему завидую.

– Он же орлок хана, его самый верный сподвижник, – отозвалась Сорхатани.

Предупреждать его не имело смысла. Мунке никогда не узнает, что они решили спасти Бату. Старшему брату Хубилая такие секреты доверять не стоило.

Глава 6

Гуюк знал, как эффектно смотрится на белом скакуне из унаследованного им ханского табуна. Вопреки еженощным пирушкам с обильными возлияниями и яствами, молодость помогала ему сохранять стройную фигуру. Большого обоза, необходимого для долгой кампании, он с собой не вез, чтобы раньше времени не развеять миф об учениях в горах. Тем не менее коней хан взял в два раза больше, чем воинов, что позволило захватить достаточно снеди и утвари для приятной и необременительной вылазки.

Легко было представить, как эти земли объезжал дед: дозорные впереди, войско позади. Гуюк вспоминал Большой поход на запад, себя бок о бок с Субудаем… Воссоединение с войском вызывало смутную тоску о прошлом. Да, выступил он не на заре, как было принято, а ближе к полудню – стук в висках и тяжесть в животе Гуюк унял далеко не сразу. Лицо у него опухшее, веки набрякли, зато от верховой езды мысли быстро прояснились и захотелось есть. Гуюк опасливо потрогал живот – да, расплылся малость… Ничего, бросок на две тысячи миль приведет тело в норму.

Хан перевел взгляд на простирающиеся впереди равнины, и настроение у него тотчас же испортилось. Нужно соблюдать осторожность, хотя порой казалось, что его секреты известны всем военачальникам. Вопреки собственному желанию, полностью Гуюк не доверял никому. Мунке ехал чуть позади него с туменами, и по серьезному, хмурому лицу своего орлока Гуюк чувствовал, что многие осуждают его склонности. Вспомнилась мать Мунке, улыбающаяся плутовка, которая из Угэдэй-хана веревки вила. Избавиться бы от нее… Но мать важного человека вроде Мунке просто так не прогонишь. Верных людей у хана много: обмолвишься при ком-нибудь из них о своем желании, и Сорхатани исчезнет. Мало ли воинов, готовых исполнить ханскую волю даже с риском для собственной жизни? От такой власти кружилась голова, но Гуюк не забывал об осторожности и старался держать язык за зубами, хотя порой становилось невмоготу.

Справа от него заревел боевой рог, и Гуюк отогнал наваждение. Когда он поднял голову, два тумена неслись вперед с копьями, что за сегодняшнее утро случалось уже раз десять. После каждых двух-трех миль тумены давали отдых коням и дожидались остальных. Так выглядела внешняя сторона вылазки, и роптать Гуюк не мог, хотя грохот и крики раздражали. Во время каждой паузы воины ставили мишени и тренировались стрелять на полном скаку – выпускали, а потом снова собирали тысячи стрел. Зрелище впечатляло, и поначалу Гуюк радовался, что командует таким мощным войском, но после первой недели радость притупилась, хотя нередко он развлекался, представляя Бату привязанным к мишени.

От одной мысли о таком кровь приливала к щекам. Шпионская сеть Угэдэя меркла по сравнению с той, что соткал Гуюк. Ежевечерне тысячи подслушанных разговоров стекались к старшему, а тот передавал их Гуюку. Даже воинам туменов, осмелившимся критиковать хана, приходилось отвечать за свою опрометчивость. А вот Бату никто не критиковал. Его называли любимцем Субудая, внуком Чингисхана, не испачкавшим руки в политике и торговле. Такие разговоры приводили Гуюка в бешенство. Со временем простые воины научились не болтать лишнего, даже среди друзей, и после первых наказаний поток сомнительных разговоров почти иссяк, но Гуюк продолжал слушать. По его приказу двоих привязали к столбу и высекли. Двоих убили, обвинив в подстрекательстве к мятежу. Гуюк лично наблюдал, как одному из них перед казнью вырывают язык металлическими щипцами. Хан чуть заметно улыбнулся, вспомнив пытку. Кто теперь отважится призывать к мятежу?

Гуюк твердо верил, что такие меры не подорвут его авторитет, а наоборот, укрепят. Воинам полезно знать, что новый властитель насаждает порядок так же решительно, как в свое время Чингисхан. Воины должны его бояться. Они не побегут от врага на глазах у своего хана.

Еще сто с лишним миль войско двигалось на запад, потом на два дня остановилось отработать боевой порядок в атаке. А утром третьего дня Гуюк повернул войско на север, к русским землям, которые его отец так необдуманно даровал врагу. Тот род насквозь гнилой! Отец Бату был предателем, и дурная кровь передалась сыну. Доверия между ними не было бы, даже явись Бату в Каракорум и принеси клятву. Сын предателя только осквернит ее! Паршивое семейство нужно выкорчевать и сжечь дотла. Гуюк вспомнил, как давили на него мать и Сорхатани. Ни та ни другая не понимали: врага следует уничтожить. Если он оставит Бату в покое, то покажет себя слабым ханом, боящимся нанести решительный удар. Гуюк тайком улыбнулся: этот пример проложит дорогу вперед и станет уроком любому, кто хотел испытать на прочность нового хана. Пусть убеждаются! Все, от корейцев и арабов до западных жителей, пусть услышат весть о гибели Бату и подумают, стоит ли сопротивляться монголам. Об ужасной участи Бату узнают и в пустынях, и в горах, и на зеленых равнинах. Словно факел, эти вести расчистят Гуюку путь к вершине. Так что Бату еще послужит своему хану.

С расстояния в две мили Хубилай наблюдал за войском – длиннющей пропыленной колонной всадников. Приближаться к ним было опасно, но Хубилай отлично знал шпионскую тактику и двигался параллельно ханской армии. Очень кстати оказалось, что на равнине, кроме него, были и другие путники. Переброс такого числа всадников сорвал с насиженных мест козопасов и бедных крестьян, которые мелькали на краю равнины, спеша дать хану дорогу. Сам Хубилай вырядился в старый, грязный дээл, а руки и лицо перемазал сажей. Он надеялся сойти за крестьянина, если его задержат.

Хубилай затаился в высокой траве, поглаживая темную морду и губы своего коня. Тот лежал неподвижно, прижавшись щекой к земле, как его и учили. Но чтобы конь остался в неестественном для себя положении, требовалось прикосновение Хубилая. Темные влажные глаза следили за хозяином, хвост бил из стороны в сторону, отгоняя мух, и привлекал ненужное внимание. Находиться в поле зрения туменов и их дозорных было совсем не безопасно, но Хубилаю нужно было разобраться в ситуации. Послание, которое он запомнил наизусть, может стоить многих жизней, если его перехватит хан. Хубилаю следовало выяснить, есть ли нужда в этом послании. Если всадники Гуюка проскачут мимо земель Бату, Хубилай тихо вернется в Каракорум и забудет о своей вылазке.