Ненужные (сборник)

– Тетя Маша? – машинально переспросил Борис, чувствуя, что где-то глубоко внутри, набухая, начинает медленно разрастаться что-то обжигающе-ядовитое, словно громадный ком стекловаты, пропитанный ртутью.

– Ага, – согласно кивнул Дима. Он черкнул босой ножкой по замызганному линолеуму, и Борис обратил внимание на черную кайму под ногтями мальчика.

– А у тебя машина есть? – снова спросил малыш.

– Конечно, есть, – ответил мужчина. Он неосознанно потянулся к ребенку, но тот не спешил сокращать дистанцию между ними.

«Как маленький олененок из леса. Вроде испытывает любопытство, но не доверяет», – мелькнула у Бориса грустная мысль.

– Дашь покататься? Я умею кататься на машине, – с непоколебимой уверенностью заявил Дима.

– Обязательно, – пообещал Борис. Только сейчас он заметил, что ребенок практически полностью игнорирует его жену, сосредоточив свое внимание на нем.

– А ты нас не блосишь? – задал он вопрос, заглядывая в глаза мужчине, и Борису стоило неимеверных усилий, чтобы выдержать взгляд этих не по-детски серьезных глаз, которые с нетерпением ждали ответа. Правдивого, честного, искреннего ответа.

– Нет, – тихо ответил мужчина.

– Не блосай, – попросил Дима. – Сашка плачет все влемя. Вот я – муссина. Я не плачу. А она плачет. Знаешь, как она твоего ослика любит? Она все влемя с ним ходит. Она его Тим назвала.

Борис ощутил, как в глазах собирается влага.

– Я рад, что ей так понравился наш подарок, – только и промолвил он. Кашлянув, он спросил: – А где твой робот? Тот, что мы тебе подарили в прошлый раз?

Оглянувшись, будто его могли подслушать, Дима со вздохом ответил:

– Он сголел. Когда голел наш плошлый дом. Жалко, конечно. Но ты ведь еще мне подалишь лобота?

Борис кивнул:

– Непременно.

– А еще у меня нога голела, – произнес Дима, выставив вперед забинтованную ногу. У него было такое довольное лицо, словно он гордился тем, что побывал в пожаре и получил ожог. – Чуть весь не сголел.

На кухню вернулся Павел Егорович. Почесывая нос, он уселся на расшатанный стул, и Борису хватило лишь одного короткого взгляда, чтобы убедиться: инвалид специально уходил, чтобы спокойно, без лишних свидетелей «хлопнуть» рюмку. Следом вошла Екатерина, в неподвижности застыв у запятнанной жиром раковины.

Дима скользнул по хозяину дома любопытным взглядом и сказал, обращаясь к Борису:

– А знаешь, почему у дяди Паши одна лука? – зашептал он, и на его чумазой мордашке появилось заговорщическое выражение. – Не знаешь? Он ланьше был военным, и его бандиты поймали. Они ему луку отлезали.

Бориса начал разбирать смех.

– Военный, значит? – пряча улыбку, переспросил он, и Павел Егорович, покраснев, махнул рукой:

– Вы его не слушайте. Он сочинять любит.

– Хочешь семечек, поссы на веничек, – все с тем же серьезным выражением проговорил Дима. – Хлен в жопу вместо уклопу.

– Боже, Дима! – воскликнула Елена Сергеевна, покраснев.

– Это кто ж тебя так научил? – спросил Борис Сергеевич, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно.

Мальчуган махнул ручонкой в сторону хозяина квартиры:

– Это дядя Паша так говолит.

Теперь настала очередь краснеть Павлу Егоровичу.

– Нда… – протянула Елена, многозначительно глядя на супруга.

– Это плохие слова, Дима, – объяснил Борис ребенку. Лицо мальчика оставалось безучастным, словно он не видел каких-либо различий в понятиях «хорошо» и «плохо».

– А ну, малец, давай в комнату, – наконец обрел дар речи Павел Егорович. – Старшим поговорить надобно.

Дима с неохотой покинул кухню, и Екатерина покачала головой:

– Ага, хорош военный. На заводе по пьяни руку под пресс сунул, вот и весь военный. Хорошо, всего не перемололи, как в мясорубке! И гадостям ребенка учишь… нехорошо получается, Павел Егорович.

– Ты, Катька, помолчи, – недовольно пробурчал инвалид. – Я тебя еще ссыкухой помнил, и мы с твоим отцом…

Он махнул рукой.

– Есть какие-то новости? – сухо поинтересовалась Елена, и это не ускользнуло от Бориса.

Не простила ей толстуху, решил он.

– Я говорила с опекой, – заговорила Екатерина. – Сегодня подготовят все бумаги, завтра утром подпишете и можете забирать деток.

Елена посмотрела на мужа.

– А почему не сегодня? – осторожно спросил Борис, чувствуя, что супруга ждала от него реакции. Мужской реакции.

Екатерина развела толстые руки в стороны, словно намеревалась обнять слона:

– Я им не указ, уважаемые. Уже время послеобеденное, пока туда-сюда…

– Туда-сюда, – повторила Елена и желчно усмехнулась: – Мы сегодня встали в четыре утра и проехали почти триста километров. Предлагаете нам вернуться домой, а завтра снова ни свет ни заря нестись сюда?!

На мясистом лице сотрудницы сгоревшего детдома отразилось нечто отдаленно напоминающее удивление. Словно раздавленный, не подающий признаков жизни таракан вяло пошевелил лапкой.

– Уважаемая…

– Елена Алексеевна, – холодно произнесла Елена.

– Елена Алексеевна, мы и так сделали все, что от нас зависит.

Борис накрыл своей ладонью холеную руку жены.

– Лена, мы можем переночевать где-нибудь неподалеку, – мягко заметил он. – Наверняка поблизости есть какая-нибудь гостиница…

– Зачем гостиница? – вмешался в разговор Павел Егорович. Его нос, казалось, побагровел еще больше, напоминая перезрелую сливу. – Давайте у нас. Пацанва пусть на полу дрыхнет, у меня ватник старый есть…

Елена взглянула на однорукого, словно перед ней сидел умалишенный в смирительной рубашке. И прежде чем с ее уст успело сорваться что-то язвительное, Борис торопливо сказал:

– Мы бы хотели повидать девочек. Когда они придут из школы?

Екатерина округлила густо накрашенные глаза:

– Это я не в курсе, уважаемые. Насчет девочек вы у хозяев спрашивайте…

– Скока времени? – спросил Павел Егорович.

Посмотрев на часы, Борис ответил, и тот задумчиво поскреб щетину на подбородке:

– Должны скоро прийти, кажись…

– Кажись, – пробормотала Елена, и в это мгновенье настойчиво затренькал ее смартфон. – О! А вот и они, сами с усами… Але? Але, Марина?

Она несколько секунд слушала, наморщив лоб, затем удивленно взглянула на экран:

– Отключилось. Ничего не поняла. Вроде на какой-то остановке стоят…

– Ну, и правильно, что стоят, – закивал Павел Егорович, словно так и должно быть. Кряхтя, он вылез из-за стола. – Уроки, значит, закончились, вот они и домой спешат, к вам, значит…

Елена нажала на вызов Марину, но в автоответчик вежливо сообщил, что абонент временно недоступен.

– Ну, вы тут решайте, а я пойду, – заторопилась Екатерина и, не без труда протиснувшись между Борисом и раковиной, заспешила к выходу.

– Может, мы их встретим? – нерешительно предложил Борис, но Елена качнула головой:

– Нет уж. И так накатались за сегодня, у меня голова уже болит. Пойдем перекусим куда-нибудь. Одни, без мальчика.

Последнее предложение прозвучало как непреложный факт, чтобы у Бориса даже не возникло никаких мыслей возразить.

Уже в дверях Борис поймал взгляд Димы. В одной руке мальчик держал смятый лист бумаги, в другой – красный фломастер.

«Не блосайте нас», – щелкнуло в мозгу, и Борис поспешил отвести взор от мальчугана.

– Мы скоро придем, – глухо сказал он, к своему стыду, ощущая в произнесенных словах оправдывающиеся нотки. – Через… через час.

Дима не сводил глаз с семейной пары.

В коридор, пошатываясь, вышел Павел Егорович.

– А то смотрите, – икнув, проговорил он. – Зачем вам на эти гостиницы хреновы тратиться… Вечерком посидим…

Но Борис уже не слышал пьяного инвалида, спускаясь по ступенькам следом за женой.

* * *

Саша испуганно озиралась вокруг, словно рассчитывая, что вот-вот за нескончаемой лесополосой мелькнет их покосившийся барак, в котором они с сестрой и братом жили последний месяц после расселения.

– До дома еще очень далеко, Сашок, – сказала Марина, будто читая мысли младшей сестры. – Но ты не расстраивайся.

– Мы будем ждать нового автобуса? – спросила девочка. Подул промозглый ветер, и она накинула капюшон, отворачивая лицо от колючих снежинок, впивающихся в кожу.

Марина, щурясь, посмотрела на заснеженную трассу. Мимо, разбрызгивая слякотную кашу, пронесся огромный грузовик, донельзя заляпанный грязью, и если бы девочки не отскочили назад в самую последнюю секунду, их бы окатило с ног до головы.

– Следующий автобус будет тот же самый, Сашок, – со вздохом сказала Марина. – Часа через два. И там будет та же самая тетя. Она не разрешит нам ехать без денег, понимаешь?

На раскрасневшемся от холоде личике Саши отразилось искреннее недоумение:

– А почему нас раньше не выгоняли?

– Потому что ты была маленькая, – терпеливо ответила Марина, хотя ее стали утомлять расспросы любопытной сестренки – нужно было принимать какое-то решение. Не стоять же тут, на морозе, в ожидании чуда?!

– Если бы тебе было шесть лет, нам бы не надо было платить, – добавила она.

– А ты специально сказала, что я взрослая, да?

– Специально, – не стала скрывать Марина.

Несколько секунд Саша о чем-то сосредоточенно размышляла, затем решительно сказала:

– Ну и правильно. Врать нехорошо.

Марина вытащила из внутреннего кармана пуховика мобильник. На него тут же попали снежинки, и она, бережно обтерев экран, щурясь, взглянула на время.

17:10.

«Если мы пойдем пешком, то в Согру придем где-то через два часа», – прикинула она про себя. Затем чуть не хлопнула себя по лбу.

– Я полная дура, Сашок! – воскликнула она, и кроха вопросительно уставилась на сестру.

– Мы сейчас позвоним нашей маме Лене! И она с дядей Борей нас заберут! – возбужденно проговорила Марина. Глаза Саши заблестели.

– Тогда скорее звони!

Пальцы не слушались, список абонентов расплывался, буквы и цифры прыгали перед глазами, превращаясь в карикатурных человечков, которые кривлялись ей с экрана потрепанного «Самсунга». Совершенно некстати девочка обратила внимание, что зарядка телефона была практически на нуле.

«Как бы сотовый и вовсе не сел».

С замершим сердцем Марина слушала, как в ожидании ответа играет какая-то мягкая музыка. Это необычно красивая музыка была словно из другого мира, там, где нет грязных, разбитых дорог, пронзительного холода, который, казалось, забирался в каждую пору твоей кожи, чтобы выморозить тебя до льда, там нет злых и обиженных на все и вся кондукторов, высаживающих двух сирот на мороз только из-за того, что на проезд им не хватило каких-то шесть рублей…

Она встрепенулась, услышав в трубке знакомый голос:

– Але? Але, Марина?

– Тетя Лена! Тетя Лена, мы тут, на остановке! Мы ехали из школы и…

Она замерла, услышав характерный короткий писк, и отстранила телефон от уха, словно он был заразным.

– Ну, что там? Марин, чего она сказала!? – Саша с нетерпением дергала за рукав сестру.

Марина с трудом выдавила улыбку.

– Ничего. Я не услышала. Телефон старый, Сашок, и батарея тут же села. Прости, что хорошенько не зарядила вчера… Но я успела ей сказать, что мы на остановке.

«Правда, не сказала, на какой именно», – добавила она про себя с беспокойством.

– Может, они за нами приедут? – с надеждой спросила Саша.

– Может быть. Пошли, Сашок. Надо идти, а то уже темнеет.

Она заботливо поправила сестре шарф, капюшон, лямку рюкзака.

– Давай сюда руку.

Саша послушно взяла сестру за руку, и девочки зашагали вперед.

Несколько минут они молчали. Не потому, что говорить сестрам было не о чем, нет, они могли болтать часами непрерывно на самые различные темы. Просто этот противный ветер, как назло, бил прямо в лицо, швыряя игольчато-острую россыпь льдинок в глаза, нос, румяные щеки, и девочкам даже пришлось пригибать головы к груди. Ослик Тим болтался на рюкзаке Саши, словно хотел оторваться от «бегунка» молнии и улететь прочь от своей хозяйки.

Когда наконец метель немного улеглась, Саша спросила:

– Марина, а почему эта тетя в автобусе такая злая? Ее кто-то обидел?

«Наверное», – подумала Марина, решив, что в словах сестры есть толика правды.

– Это потому, что ей кто-то в глаз ударил и у нее синяк, – продолжала рассуждать девочка.

– А может, ей как раз синяк поставили, потому что она такая злая, – предположила Марина, и Саша, обдумав эту версию, кивнула головой.

– А почему ты все время щуришься? – снова задала она вопрос.

Марина замялась. Она не хотела сейчас обсуждать эту больную тему, но факт оставался фактом: зрение ее существенно ухудшилось, и причина тому – та страшная ночь, когда ей, полураздетой, напуганной до смерти от дымовой завесы и полыхающего пламени, пришлось вытаскивать из огня детей, как Сашу с Димой, так и других…

– Сильный ветер, вот и щурюсь, – выкрутилась она.

– А мы не заблудимся?

– Нет, – без тени сомнения ответила Марина. – Тут ведь одна дорога. Мы по ней пойдем и скоро придем домой. А там нас будут ждать тетя Лена и дядя Боря…

– Марина…

Девочка повернула голову, глядя на младшую сестру.

Из-под заснеженной шапки на нее глядели серьезные глаза.

– А почему ты тетю Лену не называешь мамой? Ведь они с дядей Борей наши мама и папа?

Марина вновь замешкалась. Она сама не могла ответить себе, почему так происходит. Несмотря на то, что вопрос с переездом в новую семью можно было назвать почти решенным, какая-то странная, невидимая преграда удерживала полностью раскрыться перед тетей Леной и ее мужем, дядей Борей. Хотя они были всегда очень добры и внимательны к ним… Вероятно, слишком сильны еще были воспоминания о прежней семье, которая вернула их в детский дом меньше чем через год с тех пор, как взяли к себе… Но Марина не хотела вспоминать об этом периоде жизни.

– Знаешь, Сашок, как только они нас заберут к себе и мы станем жить вместе, тогда, конечно, они станут для нас настоящими мамой и папой. Договорились?

Саша улыбнулась, и Марина, с облегчением вздохнув, поняла, что ответ сестру устроил.

Она ошибалась, полагая, что обратная дорога домой будет всегда прямая. До развилки оставалось меньше километра.

* * *

Сапог застопорил «Бумер» на паузе, щелкнув исцарапанным пультом, и в гаражном закутке воцарилось молчание.

Слышалось лишь сухое потрескивание дров в печке и унылое завывание ветра снаружи.

Керосин обвел замерших мужчин затравленно-безумным взором.

«Он похож на загнанного зверя. Которого окружили и вот-вот на вилы насадят, – внезапно подумал Данилыч. – Он словно шакал. Смертельно больной, облезлый шакал, к которому нельзя приближаться, не надев толстых варежек, чтобы не подцепить какую-нибудь заразу…»

– Ну, чего прикисли? – хрипло произнес Керосин. – Или как только зашел базар про помощь другу, у меня все кореша растерялись?!

– Это у тебя в штанах прикисло, – хмуро осадил его Сапог. – Кто тебя резать собрался? Кому задолжал?

Керосин шмыгнул носом.

– Чингизу.

Сапог и Леха обменялись понимающими взглядами.

– Тот самый, что ли? – уточнил Леха.

– Тот самый, – раздраженно ответил наркоман. – Будто здесь другой Чингиз появился!

– Он наркоторой барыжит, – объяснил Леха Сапогу, и тот кивнул:

– Слыхал я про этого кренделя. Мутный тип.

Он искоса взглянул на Керосина, который то и дело вытирал пот, струившийся по восковому лицу.

– И сколько ты ему торчишь?

Керосин глубоко вздохнул и выдавил, не глядя на приятеля:

– Сто сорок рублей.

Сапог поскреб подбородок.

– Сто сорок тыщ, что ли?

– Ну да.

Уголовник присвистнул.

– И чего ж ты от меня хочешь, болезный? Я похож на фраера, у которого в пиджаке сто сорок тыщ запасные припрятаны? – спросил он. В голосе Сапога звучало неподдельное изумление, как если бы ему приходилось объяснять несмышленому ребенку, почему день сменяет ночь.

Керосин ничего не ответил, и бывший зэк вновь потянулся к бутылке.

– Какой срок у тебя? – полюбопытствовал он, наполняя стаканы.

Керосин нервно сглотнул.

– Неделя. Это край, Сапог. Ты просто не знаешь Чингиза. Он…

– Да срал я на твоего Чингиза, – с нескрываемым презрением обронил Сапог. – У меня с ним общих дел нет.

– Сапог, но я…

Керосин вновь закашлялся.

– Кашляй в другую сторону, – потребовал Данилыч, со скрипом отодвинув табуретку в сторону. – Не хрена тут своими слюнями людей заражать!

Керосин даже не посмотрел в сторону пожилого человека.

– Сапог, он меня убьет, бля буду, – захныкал он. – Ведь я же выручил тебя, братуха… Когда… кха! Когда у меня был лавандос, я ведь помог тебе, и ты помнишь! Сам сказал! Теперь… теперь я тебя прошу! Как брата прошу, выручи!

На лице Сапога не дрогнул ни один мускул.

– Ну, будем здоровы, – спокойно произнес он тост и, не чокнувшись, выпил. Потянулся к ломтику сала, степенно отправил его в рот.

– Ты, Керосин, наверное, забыл, что я с тобой в полном расчете? И твое бабло я тебе вернул. А что касается выручить… Ты, по ходу, с башкой вообще не дружишь. Где я тебе столько деньжищ найду? Банк ограблю? Почку продам?

Керосин, не зная, куда деть зудящие руки, судорожно вцепился в костыль. Глядя на него, Данилыч неожиданно подумал об утопающем, который из последних сил вцепился в трухлявую деревяшку.

– Я не знаю. Может, просто побазаришь с Чингизом? Ты в авторитете, тебя многие знают, – взмолился Керосин.

– Ага. Щас, сорвался и побежал. Нет, Керосин, разруливай сам свои косяки. Долг – дело чести. А ты свою честь, как я погляжу, растворил в этом долбанном «крокодиле». Не торчал бы на всякой дряни, не было бы этого геморроя.

Лицо Керосина приняло такое горестно-плаксивое выражение, какое только может возникнуть у ребенка, которому неожиданно отказали в покупке долгожданного подарка. Плечи обвисли, водянистые, лихорадочно блестевшие глаза быстро потускнели. Казалось, кто-то невидимый просто нажал на кнопку, выключив Керосина, как ставший ненужным фонарик.

– Ме… меня у… убьют, Сапог, – прошептал он. От охватившей его паники наркоман начал заикаться. – Ссс… Сапог, знаешь, чт… что Чингиз сд… делает с должниками? Од… одному парню он отрезал все пальцы н… н… на руках. А другого пацана попросту сожгли. Он бе… бегал по дому, как живой факел, и кричал. По… понимаешь?

Сапог продолжал сидеть с каменным выражением лица. Он ткнул пультом в DVD-проигрыватель, и отечественный блокбастер о непростой жизни бандитов вновь ожил.

– «мы… едем в ту же сторону… можем проконтролировать, чтобы с вашим грузом ничего не случилось», – в придорожном кафе Килла убеждал дальнобойщиков принять условия своей крыши.

– Продай хату, – посоветовал Сапог как ни в чем не бывало, словно Керосину эта идея не могла раньше прийти в голову.

– Опоздал, – хмыкнул Леха, зубами сдирая с дольки вареной колбасы оболочковую ленточку. – Хату толкнули еще пару лет назад. Он сейчас в коммуналке с матерью. Так, Керосин?

Керосин проигнорировал вопрос, тупо пялясь на пышущую жаром печку, словно вообще утратил способность соображать и не понимал, о чем идет речь.

– Ну, тогда извиняй. Бананив нема, – усмехнулся Сапог, процитировав известный анекдот.

– Ты сказал, что поможешь мне, – разбито прошептал Керосин. – Ты…

– Если бы мог – помог. И вообще, дружище… Хочешь честно? Ни хрена тебя не спасли бы эти сто сорок кусков. Такие, как вы, всегда кому-то чего-то должны. Вечно. Сегодня ты со своим Чингизом рассчитался, а завтра тебе опять нужна будет доза. И ты будешь у него в ногах валяться, унижаясь и умоляя, чтобы он тебе колес отсыпал. Что, я неправ?

Керосин шмыгнул носом и, к всеобщему изумлению, сполз прямо на пол, встав на колени.

– Сапог, мн… мне больше не к… кому обратиться, – выплевывая слова, проскрипел он. Из воспаленных глаз потекли слезы. – Я бы и… и комнату продал бы… но о… она на мать записана. А она, с… сука, не даст продать…

– Ну и падаль же ты, – сплюнул Данилыч, с омерзением глядя на наркомана. Между тем Керосин, не вставая с колен, пополз к Сапогу.

– Я напи… напишу расписку, – хлюпая носом, прохныкал он.

– О да. И че мне с ней делать? – прищурился уголовник. – Кораблики-самолетики мастерить? Или скурить? Поднимись, не позорься. Глядеть противно.

Он хотел добавить что-то еще, но в это мгновенье зазвонил сотовый Лехи. Тот глянул на экран, и глаза его заблестели:

– Опа, вот и Толян!

Парень поднес трубку к уху, и лицо его изменилось.

Сапог сдвинул брови, молча глядя на друга.

– Ладно, – наконец проговорил Леха разочарованно. – Ты там это… аккуратнее. Звони, если че надо.

Он положил мобильник на стол и виновато взглянул на уголовника:

– Непруха, Сапог.

– Кто звонил?

– Женька, сестра Толяна. А его самого менты с утра замели. Сначала, мол, как свидетеля, а потом какая-то старая манда его опознала. Якобы Толян у нее как-то сумку увел. У него же условный был. Щас на полную катушку получит.

– Толян че, таким голимым гоп-стопом заниматься начал? – недоверчиво спросил Сапог. – Совсем с дуба рухнул.

Леха пожал плечами.

– За что купил, за то продал. Так что баб сегодня вечером не будет, – уныло вздохнул он.

– Пускай сестра Толяна сюда едет. Смотаешься за ней?

Леха помотал головой:

– Она страшная, как бегемот с похмелья. Рожа кривая, половины зубов нет, и глаза в разные стороны смотрят, как у рака, даже по пьяни не всунешь. Я лучше кобыле под хвост вдуну, чем ей. И потом, ей сейчас в ментовку идти, ее допрашивать будут.

Сапог поднял бутыль с самогоном, разглядывая через стекло Керосина, который продолжал стоять на коленях, размазывая по грязному лицу слезы и сопли.

– Ну и дела, – задумчиво проговорил уголовник. – Может, я не в тот день на волю вышел? Все через жопу.

– Сапог…

Бывший зэк поставил бутыль обратно, с любопытством глядя на Керосина. Шелушащиеся губы наркомана изогнулись в жалостливой гримасе.

– У меня… нет выбора.

Он подполз еще ближе, и Сапог ощутил тяжелый смрад, сочащийся густыми волнами от вконец опустившегося мужчины.

– Ты о чем, Керосин? – усмехнулся уголовник. – Какой, к едрене-фене, выбор? Ты себя в зеркало видел?

Наркоман медленно покачал головой и, ухмыльнувшись, неожиданно поманил чумазым пальцем, словно намереваясь поведать Сапогу некую тайну.

– Ты меня начинаешь утомлять, Керосин, – сухо произнес Сапог, тем не менее чуть подавшись вперед.

– А я ведь… кое-что знаю, Сапожок, – прошептал Керосин. На этот раз он смотрел бывшему зэку прямо в глаза. Глядя в них, Сапог почему-то подумал о заброшенном котловане, с торчащей внизу арматурой. Один шаг в темную бездну, и ты, истекая кровью, ломаный-переломаный, извиваешься на ржавых прутьях, словно червяк на крючке.

– Что ты знаешь, чучело огородное? – тихо спросил Сапог. – И не смей меня называть Сапожком. Еще раз скажешь, челюсть сверну.

– Подвал, Сапожок, – чуть слышно промолвил Керосин. – Ты не забыл про подвал и Шмеля?

Он глумливо захихикал, видя, как побледнел Сапог.

* * *

Спустя минут двадцать после того, как чета Уваровых ушла, домой после смены вернулась Мария, супруга Павла Егоровича.

– Что, уже хряпнул? – спросила она, подозрительно оглядев покачивающегося в коридоре мужа. – На полдня оставить нельзя, бездельник…

– Молчать, женщина, – проворчал инвалид. Неуклюже переставляя ноги в расхристанных тапках, он двинулся в комнату и, поскользнувшись на раскрытом альбоме для рисования, едва не грохнулся на пол.

– Едрить-колотить, Димка! – выругался он. – А ну, убрал здесь все быстро!

Мальчик, увлеченно разрисовывающий цветными фломастерами собственные трусы, поднял голову.

– Сейчас.

– Не щас, а щас же, – потребовал Павел Егорович.

Мальчуган нехотя поднялся с пола и шагнул к альбому.

– А у меня тлусы как ладуга, – похвастался он Марии, демонстрируя изрисованные трусики.

– Ну да. Осталось только мордаху разукрасить, – бросила женщина, даже не поздоровавшись с ребенком. Скинув стоптанные сапоги в белесо-солевых разводах, она отправилась в ванну.

– Ну и пусть, – выпятив нижнюю губу, сказал Дима. – Меня все лавно сколо забелут отсюда. И Сашку, и Малинку.

В дверь позвонили.

– Машка, открой! – заорал из комнаты Павел Егорович. – Эти уже, наверное, пожрали и вернулись…

Мария, на ходу вытирая руки выцветшим полотенцем, направилась к двери.

– Когда же этот дурдом закончится…

– А к нам очкалик плиехал с толстой тетей, – сообщил ей в спину Дима. – Они нас забелут…

Мария щелкнула замком и, распахнув дверь, скривилась:

– Во, еще одна… Че забыла, Оль?

– Маша, добрый вечер, – поздоровалась с ней женщина с двумя пакетами в натруженных руках. – Можно войти? Я ненадолго.

Мария отступила, позволяя нежданной гостье пройти.

– Их увозят сегодня, – известила Мария, и в ее голосе прозвучало неприкрытое злорадство. – Так что ты зря все это притащила.