Темное озеро

– Ну и дела! – воскликнул Даллас.

– Честно говоря, все это лето я провела, слушая включенную на полную громкость «Улицу Сезам» и скучая по Гленлейку.

– А что же ваша родная мать?

– Умерла, – сообщила я тоном, не допускающим дальнейших обсуждений, явно осознав, что надо пресечь дальнейший разговор на эту тему.

– Извините, очень жаль, – откликнулся Даллас, поняв намек.

Я старалась не думать о маме. Слишком болезненными оставались воспоминания. Но иногда я избегала мыслей о ней потому, что почти не сомневалась: теперь она стала всевидящей и вездесущей.

Глупо, я понимаю.

Дальше мы шли в молчании. Наконец деревья расступились, и закончилась сама эта изрытая колеями дорога. Мы оказались на травянистой поляне с видом на озеро.

Даллас взял меня за руку и подвел к скалистому выступу. Я пыталась убедить себя, что моя нервная дрожь вызвана тем, что я смотрела с отвесного обрыва на блестевшую далеко внизу воду. Но это не объясняло, почему мои пальцы вдруг стали на редкость чувствительными. Из головы улетучились все мысли, кроме той, что учитель коснулся меня и моя рука соприкоснулась с его рукой. Странное, почти интимное прикосновение. Я лишь надеялась, что моя ладонь не вспотела.

Быстро отступив назад, я сказала:

– Я боюсь высоты.

– Вы в безопасности, – прошептал Даллас, мягко подводя меня обратно к краю, – уверяю вас.

Я постаралась успокоиться, но ноги предательски дрожали.

– Под этим прекрасным спокойствием таятся смятенные и бурные течения, – продолжил он, отпустив мою руку и мягко, но крепко обняв меня за плечи. – А теперь закройте глаза.

Я закрыла.

– Когда вы откроете их, я хочу, чтобы вы описали мне все, что увидите перед мысленным взором. И почувствуете.

Я долго стояла, зажмурившись, но наконец, опять глянув вниз, сказала:

– Отвесная земная твердь скалы отступает перед…

– Перед?

– Хладным, волнуемым ветром серебром волн…

– Неплохо. Но вы можете лучше.

– Уверенных в том, что осень и зима принесут… ледяные объятия. Ведь под этой водной гладью сокрыто неведомое…

– Превосходно, – оценил Даллас, отводя меня от края, и, заглянув мне в глаза, добавил: – Искренне.

* * *

Стоя на краю скалы, Энди смотрела вниз с трепетом, резко отличавшимся от того волнующего чувства, что она испытала здесь так много лет назад.

Вместо нетронутой природы, как в том далеком прошлом, где «отвесная земная твердь скалы отступала перед холодным, волнуемым ветром серебром вод», внизу топорщился взрытый машинами участок берега, оцепленный потрепанной желтой лентой.

Да, берег выглядел именно так, как она представляла.

Женщина попыталась представить, как капот проржавевшего за долгие годы «Чарджера» поднимается из озерной глади, как изливаются из его разбитых окон потоки воды. Как автомобиль опускается на палубу баржи, и кто-то, первым открыв дверцу, видит покрытые илом, когда-то сине-белые, сделанные на заказ кожаные сиденья, рулевое колесо, когда-то блестевшее, как оникс, и… скелет.

После стольких лет неизвестности Даллас все-таки нашелся. Вырвался из-под этих испещренных солнечными бликами вод.

Она зажмурилась и вновь открыла глаза, точно так же, как сделала больше двух десятилетий назад на лесной прогулке.

Но сейчас в мыслях промелькнуло лишь два слова: мутные воды.

Энди впервые подумала об одной странности – сейчас ей уже исполнилось столько лет, сколько было Далласу в тот день, когда он, видимо, умер.

А Кэссиди исполнилось столько же лет, сколько было в то время ей самой.

Глава 5

Йен проснулся в смятении, услышав странный трезвон своего мобильника. В его голове еще крутились яркие картины сна, в котором они с Энди, как дежурные по общежитию Кэссиди, живя в том же здании, устраивали для находящихся на их попечении школьников праздничные выходные. В конце сна был момент паники в так называемой «сумеречной зоне»[16], когда его посетило леденящее душу откровение: «Как странно, похоже, мы с Кэссиди одного возраста!»

И в этот момент зазвенел будильник смартфона.

Возвращаясь к реальности, Йен медленно встал, сразу почувствовав боль в спине, поскольку спал на скомканных покрывалах. Вернувшись с позднего завтрака, они обнаружили, что горничная еще не успела убрать номер, поэтому простыни пахли сексом, по́том, и к тому же его продолжало мучить похмелье… Стащив с себя брюки, Йен побрел в ванную, намереваясь второй раз за день принять оживляющий душ.

«Не надо было пить третий, четвертый и пятый, – думал он, стоя под бодрящими струями горячей воды, – или даже шестой коктейль…»

Вечер свернул с проторенной дорожки после провокационного откровения Уэйна Келли. После трех лет посещений Гленлейка в качестве отца Кэссиди и двух десятков лет периодических визитов на акции по сбору денег, Йен наконец перестал нервничать, решив, что тема Далласа Уокера похоронена навсегда.

А теперь, подобно призраку из собственного стиха, чертов поэт вернулся в Гленлейк, чтобы своим жутким видом разрушить спокойствие этого мира, самодовольно указывая пальцем на здешних тупых горожан, преподавая им урок, дабы вечно они жили в страхе.

Однако Даллас Уокер не сочинял такого стихотворения.

О чем, черт побери, думал Келли, привлекая к этому расследованию смешанную группу школьников из разных классов? Подростки, вероятно, воспринимают это как игру, но сама ситуация чревата опасными последствиями. Его родная дочь сегодня за завтраком задавала чертовски серьезные вопросы. Вооружив своих семинаристов граблями и лопатами, долбаный журналист отправил их на минное поле.

Или, говоря конкретнее, скалу.

Ту самую скалу.

По крайней мере это выглядело как самоубийство. Даллас не мог свалиться оттуда случайно. Если повезет, полиция с этим согласится и дети не смогут найти ничего, что могло бы опровергнуть это предположение. Или узнать, кто из учеников видел Далласа вне класса в его последние дни…

Может, лучше не оставлять все на волю случая? Йен не мог снова потерять Энди. Ведь он привык думать, что Даллас уехал по собственному желанию, из-за того, что случилось. Могла ли быть связана с этим его смерть? Понимала ли Энди, что однажды его могут найти?

В голове немного прояснилось. Йен машинально оделся – брюки, рубашка поло, кроссовки, ветровка – и, забравшись в машину, собрался ехать обратно в кампус. Перед уходом он не забыл повесить на дверную ручку табличку с просьбой убрать номер.

Некоторые родители и учителя предпочли бы облачиться в свитера и спортивные костюмы, в свете предстоящего традиционного для родительских выходных турнира по стикболу, но Йена это не волновало. Долгие годы это объяснялось его презрением к симптомам дряхлости мужчин среднего возраста в спортивных костюмах, наряду с нежеланием выглядеть излишне озабоченным стилем своей одежды. Веселее выглядеть парнем, приодевшимся как для барбекю, а потом потрясти всех мастерским ударом.

Но в этом году ему было наплевать даже на игру.

Когда он приблизился к полям, его телефон завибрировал, приняв сообщение от Энди.

Ты еще не проснулся?

Остановившись в кампусе, он ответил, слегка раздраженный, но неспособный оправдать свою потребность в полуденном сне: Где ты?

Студенческий клуб. Кофе с миссис Генри.

Передавай ей привет, – написал он. – Увидимся на игре.

Скоро подойду, – ответила Энди.

Убрав смартфон в карман и мельком окинув взглядом первых прибывших на игровые поля участников, Йен вдруг увидел призрак.

Нет, не призрак, но лицо, заставившее его похолодеть. Он никак не ожидал увидеть этого человека после выпуска из Гленлейка, не говоря уж о том, чтобы увидеть его в служебной униформе.

Ссутулившийся и поседевший мужчина толкал тачку по линии третьей базы к «дому». Годы его не пощадили: когда-то он был высоким, мощным и пугающе крутым для семнадцатилетнего Йена.

Как же его звали? Как-то на Р… может, Рей? Нет, Рой.

Рой.

11 октября 1996 года, пятница

Сегодня бильярдный клуб отправился на выездную игру. Даллас сообщил, что поскольку ни одна из школ, где мы соревнуемся в «футболе[17], лакроссе и хоккее на траве» (как будто парни играют в хоккей на траве), не имеет «бильярдных команд», нам придется «устроить состязание в подходящей случаю обстановке». Она оказалась в баре.

– Надеюсь, все захватили с собой четвертаки? – спросил Даллас, когда мы остановились перед захудалым притоном под названием «Салун Кайла».

Наши парни чуть не обделались, увидев перед входом настоящие «Харли-Дэвидсоны», хотя там и стояло всего два таких мотоцикла. Дело было днем, поэтому стильные байки не пробуждали воспоминания о жутких сценах из «Дома у дороги»[18] или еще какого-то триллера.

Внутри было практически пусто, что, видимо, потрясло Далласа. Правда, там торчал жуткий на вид парень по имени Рой; очевидно, он поджидал нас. Он был КРУТЫМ АМБАЛОМ с самодельными татуировками на руках и шее. Даллас по-братски обнял его и сообщил нам, что частенько заглядывает сюда выпить пива и сыграть с Роем в бильярд. Возможно, это было правдой, но Рой не выглядел дружелюбным.

Мы разбились на три пары для короткого турнира. Рой, Даллас и я, как сильнейшие игроки, разошлись по разным командам. Майку выпало играть с Роем, Джейкобу – с Далласом, а Патрику – со мной. Пары Роя и Далласа играли первыми, и Рой практически ни разу не промахнулся, несмотря на то, что использовал какие-то дикие приемы. По-моему, Майки со страху наложил в штаны, но ему достался всего один удар, да и то не решающий. Рой бил по шару, держа кий одной, левой рукой, да еще и посмеивался. Естественно, они выиграли.

Следующими начали Даллас и Джейкоб. Патрик играл лучше Джейкоба, а я почти так же хорошо, как Даллас, поэтому игра шла на равных и… мы победили! Я заметил, что Даллас разозлился, особенно когда Рой буркнул, что проигравший ставит пиво.

Когда Даллас вернулся с парой кружек пива, Рой спросил:

– А как же твои ребята? – очевидно, имея в виду нас.

– Но они ж еще маленькие, – заявил Даллас, а Рой тут же передразнил его:

– Ах, они з есё майинькие.

А когда Даллас вроде как решил принести нам пива, он остановил его, спросив:

– Ты что, хочешь, чтобы нас с тобой посадили?

Мне стало почти жаль Далласа, но выглядело это смешно.

После окончания турнира, когда мы все набились обратно в «Чарджер», причем мне досталось место на переднем сиденье, Даллас мрачно изрек:

– Врожденная власть над жизнью пасует перед коварством трех шаров слоновой кости, – сообщив нам, что процитировал строчку из одного стихотворного цикла Эдвина Арлингтона Робинсона[19].

Джейкоб спросил его, о чем это стихотворение, и Даллас ответил:

– Сами поищите. Слышали когда-нибудь о таком заведении, как библиотека? – В общем, сказанул что-то в таком роде.

Подозреваю, он все еще злился из-за того, что продул.

Даллас, может, и круче большинства наших преподов, но он тоже бывает козлом.

* * *

Теперь Рой не производил ужасающего впечатления: его мощный костяк словно съежился, татуировка на шее над потрепанным воротником форменной куртки выцвела и сморщилась. Йен следил, как он снимает базы с тачки и раскладывает их по игровому полю, расставляет возле бортов корзины с мячами и выкладывает наборы палок на скамейки по краям поля.

Потом с сосредоточенностью, порожденной, казалось, глубокой усталостью, Рой обвел мелом контур первой базы, пока ученики, учителя и родители толпились вокруг, разделяясь на команды и вообще не замечая его.

Сейчас приятелю Далласа, должно быть, перевалило за шестьдесят, и выглядел он так, словно каждый прожитый год давался ему с неизменным тяжким трудом. Интересно, давно ли он начал работать в Гленлейке? В свои школьные годы Йен даже не задумывался о том, на какие деньги жил этот верзила – вероятно, можно было заподозрить, что Рой, разъезжая по округе на своем байке, приторговывал наркотой да гонял шары на бильярде. Может, даже немного подворовывал на стороне.

К счастью, даже у Далласа тогда хватило ума объявить, что они играют не на деньги.

Члены клуба «Меткий кий» еще несколько дней подпитывались адреналином той поездки. Два парня, отсутствующие на бильярдном турнире, сгорали от зависти, думая, что пропустили какой-то суперский обряд посвящения, а Йен, Майк, Джейкоб и Патрик всячески укрепляли в них эту мысль. Лишь позднее Йен понял, что показной акт бунтарства Далласа против правил власть имущих мог бы уже тогда стать для него своего рода предупреждающим знаком.

Послышался громкий свист, и руководитель школьного спортивного общества начал продираться через толпу с большим холщовым мешком и набором разноцветных фартуков. Ежегодный турнир по стикболу вошел в традицию родительских выходных еще в начале двадцатого века: эту обычную уличную игру выбрали, исходя из предположения, что с ней не знаком никто из привилегированного контингента Гленлейка, а значит, все будут в равном невыигрышном положении. Для укрепления братского духа команды набирались случайным образом из учеников, родителей и преподавателей; при этом намеренно старались разделить семейные или дружеские компании, выдавая им форменные атрибуты разных командных цветов.

После своего формирования команды обычно играли короткие матчи на соседних полях для софтбола, а судили игру и подсчитывали очки пожилые выпускники, которым уже было не под силу бегать по базам. Игроки-победители оставляли свои подписи и дату матча на одной из игровых палок, которую торжественно устанавливали пусть и не на самое почетное место, но в один из стендов школьных спортивных трофеев.

Когда руководитель соревнований вручил ему красный фартук, Йен перехватил взгляд Тома Харкинса, потрясавшего своим: синим. Они оба с усмешкой пожали плечами, когда усиленный рупором голос тренера велел командам синих и красных разойтись по разным площадкам.

Заметив неподалеку неохваченного еще Уэйна Келли, Йен достал из мешка красный фартук. Протолкавшись через толпу, он вручил этот фартук журналисту.

– Он сказал, что вы в моей команде, – Йен кивнул вслед руководителю.

Келли удивленно приподнял брови, но надел фартук.

– Вы когда-нибудь играли в стикбол?

Мужчины направились к назначенной им площадке, чтобы сыграть с командой зеленых.

– До двенадцати лет я жил в Северной Филадельфии, – с усмешкой ответил Келли.

– Так вы профи?

– Я подумал, что именно поэтому вы пригласили меня в свою команду.

– Ты проиграешь, старик! – выкрикнула Кэссиди с площадки, где синим предстояло играть против желтых.

Йен, улыбнувшись, помахал ей.

– Судя по вашему обмену любезностями, вы, должно быть, отец Кэссиди, – заметил учитель.

– Виновен, – откликнулся Йен, благодарный дочери за то, что она невольно предоставила ему повод для начала нужного разговора. – Надеюсь, Кэсс не слишком шалит на занятиях. Порой она бывает весьма назойливой и упрямой.

– Вы что, шутите? – поинтересовался Уэйн. – Это же как раз то, что нужно журналисту! Любознательность. И настойчивость в получении ответов, без страха показаться назойливой.

Подойдя к стоявшему на краю скамейки кулеру, Йен налил воды в пластиковый стаканчик. Вода оказалась теплой, но он все равно ополовинил стакан.

– Ну, я не уверен, что она собирается заниматься журналистикой, хотя определенно увлечена вашими занятиями. Дочь сегодня так дотошно допрашивала нас с женой, что я уж собрался спросить ее, не прячет ли она на себе шпионский жучок.

– Именно об этом я и говорил! – рассмеявшись, воскликнул Келли. – Они с Тэйтом чертовски увлеклись этим проектом.

– Кто такой Тэйт?

– Тэйт Холланд. Именно этот парнишка обнаружил автомобиль. Они постоянно тусуются вместе.

– Надо же, как интересно, – проворчал Йен, пытаясь представить, как может выглядеть парень по имени Тэйт Холланд.

Каковы шансы, что у него нет прилизанных гелем светлых волос, веснушчатого носа и шкафа, полного модных шмоток? Йена немного удивило, что его свободолюбивая и независимая дочь запала на какого-то здешнего парня… хотя разве не то же самое произошло когда-то с ее матерью?

– Она достигла возраста, когда личные отношения охраняются так же тщательно, как и государственные тайны.

– Ха! Однако она решилась поспрашивать вас? То есть, видимо, вы учились здесь, когда в школе преподавал Даллас Уокер…

– Да, мы с женой тогда учились в выпускных классах, – ответил Йен, не желая упоминать имени Энди, хотя и понимал, что Кэссиди все равно расскажет.

– Круто, – сказал Уэйн, и вновь Йен толком не понял, к чему относится его замечание. «Раз вы учились здесь во время его исчезновения, то помните, должно быть, какое грандиозное смятение оно породило… Какие слухи ходили по кампусу и городку… Наверное, и у вас имелась какая-то своя версия…»

«Он не просто учитель, а профессиональный журналист», – напомнил себе Йэн, обдумывая, как лучше ответить. Он как раз надеялся разжиться информацией, но чертов Уэйн с легкостью завладел его ролью.

– Даллас Уокер представлял себя бунтующим грешником, – наконец ответил Йен. – По-моему, он компенсировал свои пороки, скажем так, в поэтическом творчестве. Ему хотелось быть обычным парнем, душой общества, и он гордился тем, что нарушает всяческие правила, гордился собственной непредсказуемостью. Одни думали, что он сбежал в Мексику. Другие считали, что его мог пристукнуть случайный попутчик.

Вдали за полями он заметил сутулую фигуру Роя, толкавшего свою тележку, и добавил:

– Наверное, я всегда подозревал одного из городских пьянчужек, с которыми якшался Даллас Уокер. Ходили слухи, что он тусовался с крутыми парнями… байкерами и даже с фактически преступниками.

– Для этого имелись какие-то доказательства?

– Не знаю, но я был членом его бильярдного клуба, который он окрестил «Меткий кий». Возил нас играть в довольно сомнительные забегаловки, где имелись бильярдные залы. Один из них находился в байкерском баре.

Уэйн присвистнул.

– Должен признаться, меня немного удивило, что школьные власти поддержали ваш проект.

– О нет, вряд ли, – небрежно возразил Келли, – однако в этом году они пригласили не поэта, а журналиста, специализирующегося на расследованиях.

Йен задумался, много ли Уэйн Келли сумеет выжать из его замечаний. Репортеров наверняка учили стряпать блюда из крошечного набора ингредиентов. Но если он сумеет подбросить правильные крошки, все может получиться не так уж плохо…

– На вашем месте, – заметил Йен, – я начал бы с подонков, с которыми общался Даллас Уокер. Уверен, что большего и не потребуется.

Глава 6

– А твой предок определенно поладил с мистером Келли, – заметил Тэйт, найдя Кэссиди в толпе, когда турнир закончился и игроки вместе со зрителями потянулись к столу, где ожидалось награждение победителей.

Естественно, выиграла папина команда. Хотя церемония награждения была скорее шуточной – по традиции победителей награждали «ведром воды», куда на самом деле насыпались конфетти. Прикол, способный одурачить только первогодков и их родителей. Кэссиди вдруг осознала, что специально держится поодаль, не желая быть в первых рядах, когда капитан команды красных Йен Коупленд поднимет этот дешевый трофей.

– Вероятно, папа просто обрадовался, узнав, что мистер Келли такой же хороший спортсмен, как он сам.

Она не могла толком понять, почему ее обеспокоило их столь дружеское общение. Может, потому, что обычно родители предпочитали не вмешиваться в ее школьную жизнь…

– Мои предки уже наговорили Келли, какой я замечательный мальчик. Короче, все свое время в этот заезд они посвятили тому, чтобы попытаться переиграть наши традиции, – признался Тэйт.

Ее предки таких попыток не предпринимали. Стиль общения Коуплендов подразумевал небрежные комментарии, брошенные людям с заведомо предсказуемой реакцией, не затрагивая при этом реальных проблем. Это давало отличные преимущества по жизни, но также и сводило с ума, поскольку они редко говорили честно о том, о чем действительно думали.

И тем не менее почему же мама с папой ни разу не упоминали о странном исчезновении преподавателя? А ведь они рассказывали о своих школьных годах довольно много…

– А твои родители говорили что-нибудь про Далласа Уокера? – спросила она Тэйта.

– По мнению мамы, мне просто повезло, что меня не вышибли отсюда за «подлунный закидон». Она говорит, что в случае исключения закончилась бы привычная мне жизнь.

Кэссиди почувствовала неожиданное чувство потери при одной только мысли о том, что это расследование и весь учебный год могли бы проходить без Тэйта.

– А что сказал твой папа?

– Он учился здесь задолго до Уокера и вообще не особо заинтересовался этим проектом. Хотя он чертовски горд тем, что мне хватило смелости попытаться вернуть традицию подлунных заныриваний в озеро Лумис.

– Мой герой! – воскликнула девушка, просто чтобы посмотреть, как он покраснеет.

Тэйт коснулся ее руки тыльной стороной ладони, отчего по коже пробежали мурашки.

– Извини, – поспешно произнес он.

Порой этот парень вел себя как полный придурок.

Кэссиди глянула вокруг, убедившись, что никто за ними не подглядывал. Единственным недостатком своего избранника она считала то, что он наверняка понравился бы родителям: числился лучшим учеником и – не считая ныряния при луне – совершенно благонадежным.

Но с чего бы ей винить его в этом? Она же не любила его, хотя он ей очень нравился. И не собиралась рассказывать о нем в ближайшее время. Фактически раз родители не посвящали ее в свои тайны, то и она определенно могла не делиться своими.

Невольно усмехнувшись, Кэссиди вскинула голову и поцеловала Тэйта в губы.

Глава 7

Личный дневник Энди Блум, школа Гленлейк29 сентября 1996 года, воскресенье

– Я никогда не перестану желать тебя, – признался как-то вечером в прошлом году Йен. Его слова очень тронули меня, пока он не продолжил: – Мой отец говорит, что придется, но я не перестану. Никогда.

Я убеждала себя, что он преувеличивает, поскольку мы тогда немного выпили и были под кайфом, однако невольно вспоминала его признание всякий раз, когда Коупленды приезжали в школу, что бывало регулярно, поскольку мистер Коупленд возглавлял совет попечителей.

Я им не нравлюсь, но они неизменно предельно вежливы.

Мистер Коупленд, попросту Коуп, приветствуя меня сегодня за ланчем, как обычно, излишне крепко пожал мою руку. Миссис Коупленд, или Биз, послала мне воздушный поцелуй. Она всегда достаточно дружелюбна, но за три года приглашала меня в Сент-Луис только раз – в прошлом ноябре, когда узнала, что у меня уже назначена встреча с папой и его выводком в Нью-Йорке на День благодарения, который я могла бы с тем же успехом пропустить. Йен говорит, что меня пригласят этим летом в их мичиганскую хижину, но я не горю желанием.

– Они странно относятся к твоему пребыванию в хижине, опасаясь последствий нашей излишней близости, – говорил он когда-то после нашего первого интимного общения.

Не важно, что у половины здешних ребят есть домики на этом же самом озере, а дом Йена стал эпицентром тусовок не только для здешних знакомых.

– Они предельно традиционны, когда дело доходит до наших взаимоотношений.

Мы оба знаем, что тайна их традиционности объясняется моим еврейским происхождением.

Мы оба знаем, что они боятся, как бы он не женился на мне, одном из славных символов широты взглядов Гленлейка. Хорошо еще, что Йен не втюрился в Кристал Томас, ведь у нее (подумать только!) афроамериканские корни. То есть вряд ли меня признают в загородном клубе, куда я формально не имею права вступить, из-за темных кудряшек, заметной красноречивой кривизны носа и других очевидных признаков, неприемлемых в епископальной традиции!

Когда его родители упоминали этот клуб (а они умудряются поминать его постоянно: «Ах, этот салат с макаронами по вкусу точно такой же, какой недавно появился в меню нашего клуба»), меня так и подмывало подбавить буржуазности в застолье, заявив, что отец мог бы купить этот клуб со всеми прилегающими полями для гольфа. Но вместо этого я мило улыбалась, кивая с фальшивым интересом, и следила за правильным использованием ножа и вилки. В общем, вела себя так, словно меня пригласили на изысканный котильон на первом же балу в Беверли-Хиллз. Не важно, что я даже не слышала о котильоне, пока не приехала на Средний Запад.

– Как дела с поступлением в колледж? – поинтересовался мистер Коупленд.

– Спасибо, хорошо.

– Полагаю, вы подаете заявление в одно из заведений Калифорнии? – с излишней надеждой спросила миссис Коупленд.

– В том числе, – подтвердила я.

– Отлично, – хором откликнулась чета Коуплендов.

– Но я рассматриваю и другие варианты.

– Вы уже выбрали, что вас привлекает больше всего? – поинтересовался мистер Коупленд.