Темное озеро

– Уж порадуй нас, милая, – пробурчал папа. – Мы ведь будем питаться здесь еще четыре раза, начиная каждый следующий год с двойняшками.

Кэссиди, вздохнув, начала подыгрывать им, хотя очень проголодалась и отчаянно хотела слопать свой омлет с грибами и сыром.

– Полегче, папуля. Я же просто шучу. Но ты и сам говорил, что общие вопросы порождают, в общем-то, скучные ответы.

– Но наши вопросы, на мой взгляд, достаточно конкретны.

– Чдно. Бриана Сандерсон станет капитаном команды, но тренер сказал, что я вроде как буду в запасе.

– У тебя и так хватает забот с поступлением в колледж и прочими проблемами.

– А вы знакомы с мистером Келли?

– Лично не знакомы, но слышали его выступление, – уклончиво ответила мама, словно оно не особенно впечатлило ее.

Вооружившись вилкой, Кэссиди принялась закидывать в рот кусочки омлета. Папа практически смеялся над ней. По любому поводу. Из-за постоянных тренировочных пробежек пять дней в неделю она нуждалась в белковой пище. В белках, углеводах, сладостях и… иногда даже свежей зелени.

– Меня лично его выступление сильно взволновало.

– Мне не очень понятно, зачем ты вообще таскаешься на этот семинар, – признался папа, пока мама, игнорируя свой омлет со шпинатом, нареза́ла дыню на тонкие ломтики.

Кэссиди не обладала, как мама, склонностью к литературному сочинительству, а если имелся выбор, то обычно предпочитала художественной литературе творческие документальные или научные работы… и как раз журналистика, на ее взгляд, наилучшим образом представляла такого рода литературу. Она пока не знала, что именно ей хочется изучать в колледже и кем она хочет стать в будущем. Лишь хотела найти то, что действительно увлечет ее. Возможно, поиск наконец-то завершен?

– Мне же не предоставили право выбора факультативного писателя, – заметила Кэссиди, – и насколько я понимаю, вам хочется, чтобы я воспользовалась преимуществами этого знаменитого семинара для выпускного класса.

– Разумеется, хочется, – не слишком убедительно подтвердила мама.

– К тому же мне интересно, как можно использовать журналистские приемы для написания креативной документальной или научно-популярной литературы, – добавила девушка, считая, что нечто вроде этого они предпочли бы услышать.

Папа взял свою кружку с кофе и промокнул салфеткой оставленный ею мокрый кружок.

– Полагаю, он не станет преподавать вам «креативную» часть.

Он прав. Мистера Келли интересовали факты и ничего кроме фактов. «Но это не значит, что нельзя описывать фактические материалы, пользуясь приемами литературного творчества», – подумала Кэссиди.

Для начала им предстоит собрать как можно больше фактических сведений. Мистер Келли уже предложил начать копать: «Среди вас есть те, чьи родители тоже учились в Гленлейке. Учитывая известный нам временной период, возможно, что кто-то из них знал покойного». Вот она и копнула…

– Кстати, вы знали Далласа Уокера?

Сначала родители переглянулись. Быстро переглянулись, но все равно… странно. Потом оба кивнули, но мама ответила первой:

– Да. Я посещала его поэтический курс, когда он пропал.

– А мне удалось избежать его писательских занятий, зато я посещал бильярдный клуб. Мы играли в пул, – добавил папа.

– Пул? Как в…

– Такой лузный бильярд. Восемь шаров, девять шаров и ротация. Уокера не интересовали традиционные виды спорта, поэтому он основал так называемый бильярдный клуб «Меткий кий».

– Твой папа не особенно любил его, – заметила мама, отведя взгляд в сторону.

– Я считал его выпендрежником, – возразил папа, – хотя, по-моему, так воспринимает своих учителей большинство подростков.

Он выглядел почти рассерженным, что было не менее странно, чем мамино похмелье. Они никогда не ссорились… по крайней мере, при посторонних. Иногда показывали свои разногласия перед ней или двойняшками, говоря: «У нас с вашей мамой разные мнения» или «У нас с вашим отцом разошлись мнения», – однако это касалось каких-то пустяков, типа карманных денег или времени ложиться спать.

С социологической точки зрения эта тема была завораживающе увлекательной, однако Кэссиди вдруг осознала, что нужно разрядить обстановку.

– Ну, лично я не отношусь к этому большинству, – шутливо заметила она. – По-моему, все они заслуживают моего глубочайшего восхищения и уважения.

Оба посмеялись над ее замечанием.

– А вы знали, что он умер? – копнула она глубже.

На сей раз родители не стали переглядываться. Никто из них не покачал головой. Мама уставилась в стол, окончательно потеряв интерес к еде.

– Я ничего не слышала о нем до вчерашнего вечера.

Первогодка, болтавшая с кем-то по мобильнику – ей еще предстояло узнать, что это грубое нарушение школьных правил, – прошла мимо, рассказывая о своем путешествии, по обеденному залу и, поймав на мгновение их столик в объектив камеры, добавила:

– А вот счастливая семья за завтраком!

Мама и папа вежливо помахали руками мелкому личику на дисплее мобильника нарушительницы, а Кэссиди хмуро взирала на нее, пока та не удалилась.

– У вас есть какие-нибудь большие проекты по другим предметам? – спросил папа. Теперь он предпочел сменить тему.

– Конечно. Математик предложил попытаться доказать, что Эйнштейн ошибался. Папа! Это серьезно. Если вы впервые услышали об этом, то, наверное, сейчас испытываете страшное замешательство.

– Безусловно, мы потрясены, – согласилась мама, полностью подтвердив свои слова выражением лица и, вероятно, объясняя, почему они оба так странно ведут себя. – Я не вспоминала Далласа… он просил нас называть его по имени… долгие годы. Когда он пропал, у меня, помню, возникло ощущение предательства, поскольку я всегда ненавидела поэзию, но к тому времени как раз начала понимать ее, а он вдруг просто… исчез.

– Должно быть, это было ужасно.

– Ну, разве что отчасти, – добавил папа. – Я имею в виду, если ваш факультативный учитель вдруг исчезает в середине учебного года совершенно без…

– В самом конце, – возразила мама.

– …предупреждения, – продолжил он, – у него ведь сложилась репутация необузданного ловеласа. Скандал, конечно, но не настолько ужасный, какой случился бы, если б, допустим, скромный учитель по основам гражданского права вдруг сбежал, бросив многолетнюю службу. Его пригласили к нам только на год… И он разъезжал по округе в своей мощной тачке, даже зимой не закрывая окошек, а однажды исчез вместе со своей машиной. Я всегда думал, что ему просто взбрело в голову укатить в Мексику, чтобы сочинять там свои вирши или развлекаться по полной.

Да, папа явно не любил этого парня. Кэссиди догадалась об этом потому, что он редко бывал столь многословен, описывая кого бы то ни было.

– Верно, он отличался от остальных учителей, – признала мама.

Не особо полезное замечание.

– Ему нравилось изображать крутого мужика, – добавил папа. – Тренируя нас в бильярдной, он обычно ругался как извозчик. Помню, мне всегда хотелось сказать ему: «Да ладно пыжиться, ты же поэт, а не работяга».

Кэссиди попыталась вспомнить принципы журналистских расследований, упомянутые мистером Келли. Задавать трудные и неудобные вопросы. Повторять эти вопросы с легкими изменениями. Искать противоречия и расхождения. Представьте, что вы – коп, расследующий преступление и допрашивающий подозреваемого… даже невинные люди могут скрывать полезные детали.

Противоречия: маме нравился Даллас Уокер, а папе не нравился. Но говорит в основном папа.

– Мам, как ты думаешь, что могло с ним случиться? И что думали об этом ваши ребята с поэтического семинара?

Та пристально взглянула на дочь. Кэссиди знала, что мать слегка разочаровало то, что она не унаследовала особой склонности к литературе. Кэссиди нравился литературный факультатив, но она вполне могла жить и без него. В каком-то смысле она стала гармоничной смесью своих родителей: ей нравилось заниматься спортом – последнее время в основном бегом – не меньше, чем осваивать учебные курсы.

– Тебе ведь нужен честный ответ? На самом деле я не знаю, что думали другие, но самой мне казалось, что мы просто надоели ему, поэтому он сбежал. А сейчас, надеюсь, ты позволишь задать пару вопросов тебе. Познакомилась ли ты в этом году с какими-то симпатичными парнями?

– Мам… – невольно вырвалось у нее с тем самым возмущением, что родители называли «подростковым гонором».

– Пожалуй, я сочту это утвердительным ответом, – улыбнувшись, заметила мама, явно собираясь начать собственный допрос.

– Пойду возьму еще кофе, – встав, сообщила Кэссиди.

Правда заключалась в том, что после четырех лет, прожитых почти без романов, поскольку родители воспринимали каждого парня как ее потенциального партнера по жизни, она реально влюбилась в Тэйта Холланда.

Мистер Келли предложил ему присоединиться к семинару, несмотря на то что Тэйта в наказание за то, что именно он обнаружил эту машину, на неделю отстранили от занятий и назначили испытательный срок на целый триместр. Не похоже, конечно, что ему суждено заниматься по жизни какими-то крутыми журналистскими расследованиями, но он был прикольным, склонным к самоиронии и достаточно крутым – ведь его едва не вышибли из школы за то, что он попытался восстановить традицию подлунных заныриваний для первогодков.

К тому же Тэйт стал чертовски привлекательным и пылким. Убедившись, что отношения с девицей, делавшей фотки для ежегодника, всего лишь сплетни, Кэссиди начала подсаживаться к нему на занятиях, чтобы иметь возможность слегка пофлиртовать. Тэйт не сразу догадался о ее происках, но, заметив, как он однажды выпихнул Ноа со своей парты, когда она вошла в класс, Кэссиди поняла, что выбрала верную тактику.

Иными словами, теперь у них завязались романтические отношения. Но она не собиралась подставлять этот факт под фокус родительского внимания.

Вернувшись с новой чашкой кофе, Кэссиди поняла, что отвлекающая тактика сработала: родители тихонько беседовали друг с другом, и мама решила не выпытывать подробностей.

– Мы поняли, что ты увлеклась этим журналистским проектом, – резко оборвав фразу, заявил папа. – Только не забывай, что у тебя есть пять других курсов, и вдобавок ты также должна уделять должное внимание подготовке к поступлению в колледж.

– Разумеется, пап, – ответила Кэссиди, подумав, что Тэйт посещал только один из них. Но в конечном счете именно благодаря ему, а также их учителю и классному проекту журналистский курс мог стать самым интересным.

Сложив столовые приборы на тарелку с нетронутым омлетом, мама отставила его в сторону.

– Тем не менее нам будет интересно узнать, что выяснит класс мистера Келли. Нам это интересно не меньше, чем тебе.

– Ну отлично, я буду держать вас в курсе. А вы, если вспомните что-нибудь полезное для нашего расследования, дайте мне знать. Договорились?

Глава 4

После этого завтрака Энди чувствовала такое сильное замешательство, какого не испытывала последние двадцать два года.

Кэссиди отправилась на тренировочную пробежку, Йен решил вернуться в гостиницу, надеясь, немного вздремнув, избавиться от похмелья перед традиционным осенним матчем по стикболу[13] на приз Гленлейка, а сама она бесцельно побрела к лесистой границе кампуса.

С того момента, как преподаватель журналистики открыл первую фотографию на белом экране, повешенном на ту самую классную доску, где Даллас когда-то писал новые строфы своих стихов, в ее голове роились сумбурные воспоминания; и она никак не могла отвязаться от них.

Что сказал бы Даллас, узнав, что последний приют ему уготован на дне озера Лумис в его любимом «Додже Чарджере»? Скорее всего, это было бы что-то из серии «Не думаешь ли ты, что это грубоватое клише? Какая-то дикая смесь рокерского драйва Брюса Спрингстина[14] с модернистской эстетикой Вирджинии Вульф[15]…»

Ей вспомнилась любимая строка из его стихотворения:

Вы предпочли бы утонуть с другимииль плавать в одиночестве?

Из-за разоблачения его местонахождения Энди почувствовала себя так, словно ее не привлекающая внимания родинка вдруг разрослась и почернела.

Впереди поблескивали темные воды злосчастного озера.

Они с Йеном оба высказались по поводу того, как потрясающе, что Далласа случайно нашли после стольких лет. Коротко обсудили, что надо бы послать сообщение Джорджине, но Энди решила подождать, поскольку Джорджина все равно приедет в воскресенье забирать ее из аэропорта.

Во время вечерней встречи в баре с Томом Харкинсом и несколькими другими родителями Том вспоминал, какое подрывное действие оказало исчезновение Далласа, несмотря на то, что все, казалось, привыкли к заменам внештатных преподавателей и просто продолжали учиться, заканчивая учебный год.

«Казалось» – вот ключевое слово.

Для нее исчезновение Далласа стало таким же событием, как и само его появление в кампусе.

Событием, чреватым особыми перспективами.

Когда к разговору присоединились новые родители, высказав опасение, не могло ли это быть убийством, Йен успокоил их, изложив самую популярную версию – Даллас напился и совершил самоубийство.

А потом и сам Йен изрядно напился.

Выпив слишком много коктейлей, ее муж обычно начинал храпеть, едва коснувшись головой подушки, но прошлым вечером смешение алкогольных напитков, тревожное напоминание о смертности жизни и предвкушение секса в отеле оживили его, пробудив не только страсть и возбуждение, но и необычайное упорство, не проявляемое в постели уже много лет.

Энди нравилось, что его переполняла нежность, когда они возвращались в гостиницу из «Огней рампы» – единственного бара в городке. То, как он тыкался в ее шею, спускаясь к вырезу декольте, напомнило первый год в этой школе, когда они тайно бегали целоваться в лесок за общежитием или за трибуны стадиона «Халкотт-филд». Да и, в сущности, в любое местечко, где можно было побыть наедине хотя бы самую малость.

Неистовая страсть их вчерашних любовных игр напоминала те времена, когда они, будучи учениками десятого класса, только начали заниматься сексом. Если ей и не хватало возбуждения, то его страсть с лихвой восполняла эту нехватку.

Энди вдруг осознала, что ее больше волнует то, о каких своих мыслях Йен мог умолчать. Она всегда понимала язык его жестов, особенно когда они бывали в компаниях, где ему меньше всего хотелось выразить свои истинные мысли. Движение плеч во время разговора или слегка приподнятая бровь выдавали то, что он считает собеседника полным дерьмом, а когда ему бывало скучно, он начинал неосознанно звенеть мелочью в брючном кармане. Не считая того, что когда Йен слегка покручивал часы на запястье (а если крутил их долго, то его явно что-то беспокоило), то предпочитал вообще ни о чем не думать. Прошло больше двух десятилетий, но он действительно знал Далласа только в контексте бильярдного клуба псевдокрутых мачо, ставшего на редкость популярным среди парней двенадцатого класса.

Верно ведь?

Он не знал ее тайну. Не мог узнать. Даже самые крепкие браки скрывают крохотные трещинки, однако их расширение может привести к разрушению крепчайших основ.

Утром Энди проснулась, собираясь сказать, как ей понравилась прошлая ночь, то есть опять начать процесс заклеивания трещины. Но передумала, заметив, что с похмелья муж проснулся не в духе и застрял в ванной, где принимал душ и брился до самого выхода на завтрак. На поздний завтрак с их дочерью, вставшей на путь начинающего репортера, чтобы расследовать, как и почему встретил свой конец Даллас Уокер.

Энди становилось тошно, и у нее начинала болеть голова при одной только мысли о том, что Кэссиди сумеет раскопать даже малейшие обрывки сведений о пребывании Далласа в Гленлейке. Докопаться до причины его внезапного исчезновения.

Берег был безлюден. На легких озерных волнах лениво покачивался понтон. Эти волны добегали до спасательной вышки, основание которой покоилось на самом дне. Поблизости находилась одна из множества велопарковок, разбросанных по всему кампусу, с несколькими ярко-красными школьными велосипедами. Энди не сразу смогла поймать равновесие, но вскоре она уже катила по дороге вдоль берега.

По иронии судьбы, день выдался необычайно поэтичный. Бездонное лазурное небо украшали невероятно пухлые облака. В теплом воздухе сквозила прохлада, предупреждая о скором наступлении зимы. Под шинами велосипеда с хрустом ломались опавшие листья, а их собратья, еще цеплявшиеся за ветви деревьев, в своем цветовом бунте пронзительно возвещали о неминуемой кончине.

«Очеловеченная природа, – однажды заметил Даллас, – привносит в человеческое понимание то, что скрывается за пределами нашего понимания».

Вот и он скрывался все эти годы прямо здесь, под зримой гладью озерного пейзажа…

В первое время ходило много вполне правдоподобных слухов, хотя нынешняя версия насильственной смерти от рук преступника казалась откровенной натяжкой. Остальные версии сосредотачивались вокруг того, что Даллас сбежал и живет себе под псевдонимом, затаившись в какой-то глуши: Мексике, Центральной Америке, а может, даже в джунглях Австралии. Разумеется, считали, что во всем виновата женщина… и не просто женщина, заметьте, а соблазнительная сирена, чьи волшебные песни пленили его и сбили с пути истинного.

Все эти годы Энди время от времени пыталась найти его следы в «Гугле». Но ни разу не обнаружила ничего нового, кроме сборника коротких рассказов, благодаря которым он и стал известным в литературном мире, книжки стихов, отмеченной премией «Лос-Анджелес таймс» и укрепившей его славу, да нескольких стихотворений, опубликованных в литературных журналах до появления в Гленлейке.

Энди заметила группу белых дубов. Теперь они подросли, но стояли все в том же семейном порядке, что и раньше: как папа, мама и малыш. Она свернула с дороги, нашла большой плоский камень, служивший дорожным ориентиром, и, спрыгнув с велосипеда, спрятала его в кустах, чтобы случайный прохожий не надумал укатить на нем обратно в кампус. Сорвав с одной из нижних ветвей белого дуба сладкий зеленый желудь и покусывая его, Энди пробиралась дальше по заброшенной дороге, поросшей сокровенными воспоминаниями.

28 сентября 1996 года, суббота

Сегодня, решив не ездить на субботнюю экскурсию в Чикагский музей естественной истории, а также отказавшись от общения с Йеном и просмотра классного фильма, я отправилась в лес на прогулку. Офигенную Прогулку На Природе. В общем-то, особого выбора у меня не было: по заданию Далласа нам предстояло отправиться на природу и, вдохновившись ее красотами, сочинить отпадное стихотворение.

И сдать его в понедельник.

Джорджина приглашала меня погулять с ней завтра, но родители Йена приехали на собрание попечителей. Они уезжают завтра, но меня пригласили на прощальный семейный обед. Иными словами, для прогулки оставалась только суббота.

Я уже ходила на факультатив достаточно долго, чтобы понять, какой смысл Даллас вкладывает в определение «отпадности». Заданное стихотворение – в его понимании – должно каким-то образом охватывать творчество Роберта Фроста, изучаемое нами последнюю неделю: природные реалии, ясность, простота, метафизический подтекст и т. д. и т. п. Если это вообще возможно. То есть если мы специально изучали этого Роберта Фроста.

Я начала прогулку по кампусу, приглядываясь к деревьям, птицам и газонам, и всему прочему окружению. Но вместо вдохновения у меня мелькнуло желание отправиться в школьную библиотеку, найти по возможности самый старый, запыленный поэтический сборник и вытащить из забытья одно-другое готовое стихотворение. Жаль, конечно, но нет ни малейшего риска того, что благодаря энциклопедическим знаниям Даллас помнит все когда-либо написанные стихотворные опусы. Не думаю, к примеру, что кому-то взбредет в голову выдавать за свое творчество стихи некоего Джона Смита или ему подобного виршеплета, и, уж конечно, не тому, кто сам написал полсотни искренних и честных стихов. И вообще, любой плагиат грозит позором и исключением из школы. Согласно этическому кодексу Гленлейка.

Естественно, вместо библиотеки я направилась к озеру Лумис, прихлебывая воду со вкусом пластика из походной бутылки и умоляя природу подарить мне вдохновенную мелодию.

Однако услышала лишь странный приглушенный шум.

Оглядевшись, я увидела приземистый, вызывающе мощный автомобиль перламутрово-голубого цвета, с решетчатой облицовкой радиатора, похожей на разинутую пасть.

Когда машина замедлила ход и остановилась около меня, я заметила за рулем самого дьявольского красавчика.

– По общему мнению, мистер Фрост в данном случае говорил: «Середина дороги – там, где проходит белая полоса, – худшее место для езды», – процитировала я.

– Интересно, как далеко он продвинулся по этой полосе, – рассмеявшись, заметил Даллас. – Вполне вероятно, что он наблюдал за движением из-за придорожных деревьев.

– Может, потому, что он, так же как и я, не испытывал еще в полной мере лирического вдохновения от прогулки на природе.

– Вероятно, потому, что настала пора для творческого урока на свежем воздухе. – Даллас перегнулся через пассажирское кресло и открыл дверцу. – Залезайте.

Следующее, что я помню, как мы, пролетев полдороги вокруг озера, припарковались возле стайки белых дубов.

Когда вылезли из машины, Даллас сорвал желудь с одной из нижних веток.

– Попробуйте, – предложил он.

– Я же не белка.

– А вы представьте, что белка. И на самом деле такие дубы плодоносят лишь раз в четыре года.

– Разве желуди у них не ядовитые?

Даллас покачал головой, откусил кусочек желудя и оглянулся на светлые стволы деревьев.

Я тоже попробовала. Как ни странно, желудевая плоть оказалась сладкой.

– А теперь следуйте за мной.

– Далеко ли?

– В такое место, что я искал всю жизнь, а нашел совсем недавно.

Мы вышли на грунтовую дорогу, изрезанную глубокими колеями, где, как сказал Даллас, он не рискнул проехать на своем «почти новом «Чарджере 69».

Вероятно, мне следовало бы испытывать некоторую неловкость, гуляя по лесу с преподавателем, но я ее почему-то не испытывала. Ведь, пока мы гуляли, он в основном читал мне лекцию о местных иллинойских деревьях и растениях, и о символизме природы в поэзии.

– Видите? – спросил Даллас, показывая на большой серый гриб, похожий на слоновье ухо и, должно быть, ядовитый. – Он навеял мне основную идею «Двух бродяг в распутицу».

– Светлые и темные стороны природы, – добавила я, вспомнив вчерашнюю лекцию.

– Браво до гениальности, мисс Блум!

Показалось ли мне, что Даллас особенно подчеркнул слово «гениальность»? Неужели он действительно считал меня такой?

– Шагая по песчаному пляжу и глядя, как волны разбиваются о берег, я определенно чувствую и опасность, и красоту. Но здешняя природа для меня слишком… банальна.

– Вы не можете изжить в себе девушку из Калифорнии… – Он с легкой усмешкой покачал головой. – Как же вы оказались в этой лучшей частной школе, равно удаленной как от Западного, так и от Восточного побережий?

– Это, в общем, долгая история.

– Но мы же пока не торопимся. И вы, кстати, можете опустить историю приезда сюда, сославшись на ценную школьную программу, способствующую литературному творчеству. Мне известно, что вы появились здесь как своего рода литературный вундеркинд и до сих пор умудряетесь удивлять всех своими талантами и обаятельной индивидуальностью.

Я почувствовала себя польщенной до глубины души и в то же время на редкость уязвимой.

– В какой-то мере, – удалось выдавить мне.

– Вздор, – возразил он, – вы уже покорили здесь всех и каждого…

– Кроме вас, естественно?

– А вы не думаете, что мы с вами, – вдруг спросил Даллас, так резко остановившись и повернувшись ко мне, что я едва увернулась от столкновения, – отличаемся от всех?

– Наверное, отличаемся, – согласилась я, отметив, что вблизи исходящий от него запах сигарет дополняется каким-то благоуханием. Приятный мужской запах… или по крайней мере так могло пахнуть от человека, который не ленится почаще менять свои синие рубашки, избегая стирки.

Мы продолжили путь в молчании, насыщенном звуками природы. Ветер шелестел листьями, воздух оживляло стрекотание цикад, щебетали птицы, готовясь к предстоящему путешествию на юг, а высоко в небе даже пролетал самолет.

– Мой отец создал для меня миф, и три последних года я провела в попытках соответствовать ему, – наконец призналась я.

Впервые. До сих пор я не признавалась в этом никому. Даже Йену.

– Судя по всему, вы преуспели.

– Мне понравился и сам Гленлейк, и его писательская программа, – сказала я, надеясь, что он не увидит, как покраснели, должно быть, мои щеки, – но приезд сюда не был результатом моего выбора.

– Вас сбагрили в школу-интернат в расцвете вашей юной жизни в Беверли-Хиллз?

– Скорее уж в расцвете папиной карьеры и его новой роли по жизни – любящего мужа и любящего отца для моей мачехи и мелких сводных сестричек, с постоянными посягательствами на мою свободу.