Фазиль. Опыт художественной биографии

Слава богу, что обошлось всё с самим Фазилем, – а вопрос о возвращении отца так, конечно, решен не был. Нет точных сведений, как он жил, чем занимался в Иране. Доходили смутные слухи, что он, человек еще не старый, завел там новую семью, – может быть, поэтому и не вернулся в Абхазию? Только ближе к концу пятидесятых Фазиль узнал о его смерти.

Много позже в одной из бесед с Евгением Поповым Искандер вспоминал, как это было:

«В пятьдесят шестом, я в Сухуми тогда жил, на первом этаже, и мне почтальонша всегда так стучала в окно, давала газеты или письма прямо в мою комнату… Вдруг в один прекрасный день она в стекольце так стукнула рукой, и меня охватил – вот мистика – какой-то ледяной холод, хотя разумом я понимал – никто, кроме нее, не мог постучать в окно. Днем. Я с трудом встал, подошел, она подала мне письмо, и я по конверту понял, что это – иностранное письмо. Так как тогда я мог переписываться только с отцом, я понял, что письмо – оттуда. Раскрыл письмо, где его товарищ, языком и почерком человека, уже забывающего русский язык, написал: “Ваш отец умер в пятьдесят шестом году. Царство ему Небесное…”»

Этот устный рассказ вошел и в повесть «Стоянка человека». Подробности – те же, за исключением года: в «Стоянке» назван 1957-й…

Актер и режиссер Сергей Коковкин вспоминает, что в конце восьмидесятых Фазиль иногда отказывался подписывать международные воззвания, например, письмо в защиту Салмана Рушди.

Не исключено, что не случайно так горячо звучит одно из отступлений в том эпизоде «Сандро», где родственники забирают тела расстрелянных без суда и следствия:

«По абхазским обычаям мертвый должен быть предан земле на семейном кладбище. И если он убит или умер очень далеко от дома, его надо во что бы то ни стало перевезти домой. И если он убит властями и тело его охраняется ими, надо выкрасть или вырвать силой родной труп, даже рискуя жизнью. Таков закон гор, закон чести абхазца».

Незадолго до смерти, уже в двадцать первом веке, Искандер удостоился чествования со стороны иранских дипломатов как «русский писатель иранского происхождения». Однако местонахождение могилы Абдула Искандера неизвестно до сих пор.

Принявшие же советское гражданство двое дядьев Фазиля были арестованы как «враги народа» и погибли в лагерях. У Искандера много говорится о них в цикле рассказов (или повести, о жанре можно спорить) «Школьный вальс, или Энергия стыда». Вот об одном из них, «благополучном», гордости и надежде своей матери, бабушки Фазиля:

«Однажды дядя не пришел с работы, а потом тетя где-то узнала, что его “взяли”. Я еще не знал значения, которое придавали этому слову, но чувствовал какую-то жестокую безличную силу, заключенную в нем.

Печальная таинственность окружила нашу семью. Приходили соседи, сочувственно вздыхали, качали головой. Говорили с оглядкой, полушепотом. Чувствовалось, что люди живут напряженно, в ожидании грозного, как бы стихийного бедствия.

Арест дяди скрывали от бабушки. Но она чуяла что-то недоброе и, страшась правды, делала вид, что верит в его неожиданную командировку. Однажды я увидел, как она перебирает вещи в дядином чемодане и тихо причитает над ними, как над покойником. Мне стало не по себе, я понял, что она всё знает.

Приходили дядины друзья, всё такие же стройные, нарядные, но притихшие. Они без конца курили, грустно шутили, что лучших забирают, и как-то утешающе рассказывали, что “взяли” еще такого-то и такого-то. <…>

Дядя так и не вернулся. С годами боль улетучилась, оставив каплю яда в крови и воспоминание о нем, как о далеком солнечном дне. И только бабушка с неутихающей яростью молила своего глуховатого бога вернуть ей сына. Обычно она молилась, стоя лицом к окну, возле дядиного письменного стола. В такие минуты, чтобы не мешать, никто к ней близко не подходил.

Однажды я подошел к стене и посмотрел на нее сбоку – бабушка держала в руке рюмку водки, и это меня потрясло. Оказывается, она прятала бутылку за ставней. Бедная бабушка молилась в день по пять-шесть раз. Молитва, поддержанная рюмкой водки, наверное, утешала, но всё же она умерла, так и не дождавшись сына. <…>

После двадцатого съезда пришло письмо о реабилитации дяди. В эти дни я случайно встретился с Оником, теперь работником следственных органов. Я знал, что ему поручена проверка такого рода дел. Он, не дожидаясь моего вопроса, сказал, что видел папку с делом моего дяди.

– Что же в ней было? – спросил я.

– Ничего, – сказал он и развел руками».

Пропал в заключении и второй дядя, не «благополучный», а попросту спившийся, юрист, человек добродушный и незлобивый, зарабатывавший свою бутылку и кусок хлеба тем, что писал горцам прошения на базаре. Искандер вспоминает с горькой усмешкой, что после его ареста семья гадала: как же сможет он в тюрьме обойтись без своей ежедневной доли алкоголя?..

Третий дядя – «сумасшедший» – известен всем читателям Искандера.

Зато еще один, по имени Навей, после войны вдруг вынырнул в неизвестной Чегему Америке и оттуда по радио на родном языке стал вещать Евангелие своим ошеломленным землякам. Такая вот судьба, такой вот двадцатый век.

Не обошел стороной он и тетушку по отцовской линии, героиню и рассказов Искандера, и семейных легенд. Напомним, ее звали Султана Ибрагимовна (хотя в рассказах Искандера это имя ни разу не называется). У нее действительно был неудачный опыт замужества: якобы турецкий консул (а не персидский, как в рассказах), ее избранник, оказался многоженцем, что возмутило Султану, но не помешало получить в виде отступного увесистый мешочек с золотом. Всю жизнь она проживет вместе со всей (основательно поредевшей, увы) семьей, умрет в 1968 году. Похоронена на родине матери – бабушки Фазиля – в селении Нижняя Эшера.

Гостья с гор

Отец – беззаботный перс, мать – абхазка Лели Хасановна Мишелия, родом из абхазского села Джгерда. Она «была неграмотная, ну так, читать немного могла, но ни одной книжки не прочитала, работала простой продавщицей», – вспоминал Фазиль. У этой простой продавщицы было трое детей, из которых двое окончили вузы. Младший, Фазиль, вообще после школы получил золотую медаль – уж не говоря о том, что стал всенародно любимым и всемирно известным писателем.

Как можно судить, брак отца и матери Искандера был в известной степени мезальянсом. Абдул был все-таки «из богатых», пусть и в прошлом, но и в настоящем – «из городских», «из просвещенных». Мать и ее родня были «из деревенских». И Лели Хасановна до конца так и не полюбила городскую жизнь, не привыкла к ней, хотя, надо понимать, Сухум что тогда, что сейчас меньше всего напоминал мегаполис. Не будем также забывать, что после высылки отца маленький Фазиль часто жил именно среди материнской родни – в селе с названием Чегем, части большого села Джгерда, родины матери. В полном смысле деревенским мальчишкой «с гор» он не был – проводил в Чегеме преимущественно лето. Однако это многое дало ему. В интервью 2011 года журналу «Огонек» Фазиль Абдулович даже признавался, сравнивая «городскую» – отцовскую и «деревенскую» – материнскую родню: «Мой дом, если говорить мировоззренчески, построен не из кирпичиков деда по отцу, а из, если можно так сказать, кирпичиков деда по матери. Я приезжал к нему летом на каникулы. Настоящий крестьянин, со всеми особенностями крестьянского мышления, он повлиял на меня своей жизнью»9. Дед стал прототипом не только старого Хасана, но и других жителей Чегема.

Как и везде и всегда, среди родни Фазиля были люди разные. Например, тетушка, любившая литературу (особенно Стендаля) и привившая любовь к литературе и племяннику. Но мать была иной – суровой и сдержанной.

Искандер в беседе с одним из авторов этой книги вспоминал о матери так: «От природы, я думаю, она была умным человеком. Я вспоминаю многие ее жизненные умные наблюдения… И вот каждый раз, когда я делился с ней фантастическими интеллигентскими, подчеркиваю, слухами, она, совершенно неинтеллигентная деревенская женщина, своим абсолютно здравым умом каждый раз понимала, что это ерунда. Но в то же время она, хотя и не читала меня, но по разговорам моим делала выводы и часто просила: “Будь осторожнее. Ты неосторожен. Я не знаю, что ты там пишешь, но тебя возьмут, как твоих дядей…”».

А фантастические слухи касались, например, знаменитого на всю страну комического актера Аркадия Райкина: он якобы спрятал золото и бриллианты в гробу своей матери.

О матери Искандера вспоминают как о женщине строгой, твердой рукой ведшей свой дом. Можно представить, как нелегко ей было остаться без мужа в молодости, да еще в самое суровое время!

Фазиль уважал мать безмерно. Каждый год он ездил в Абхазию, чтобы повидаться с ней. Жена Искандера Антонина Михайловна (она сохранила множество уникальных, как говорят сейчас, «эксклюзивных» подробностей жизни Искандера – и, спасибо ей, щедро поделилась с авторами этой книги) вспоминает, что именно мать Искандера навела порядок, когда по кавказскому обычаю в их московской квартире во множестве стали останавливаться абхазские гости. В Россию они приезжали по коммерческим делам, а тут в Москве родня, ну как не воспользоваться перевалочной базой… Антонина пожаловалась свекрови, что эти визиты мешают Фазилю работать. Та кивнула – и гостей как отрезало, ее сын мог работать совершенно спокойно.

Антонина Искандер, увидевшая свою свекровь только на собственной свадьбе, до сих пор, почти шестьдесят лет спустя, помнит свое впечатление. «Мне она показалась словно вырубленной из скалы. Мощная, большая женщина. Фазиль похож на нее внешне такой же тяжелой челюстью (у него она еще смягчена иранской кровью)».

Антонина Михайловна, вспоминающая свою свекровь с большим уважением, не скрывает, что была в свое время немало поражена, узнавая именно от нее об абхазских обычаях. Например, что свекровь и невестка не должны разговаривать прямо, обязательно через посредника – мол, «передайте ей…». Или что пришедшего с попойки мужа, упавшего на пол, нельзя упрекнуть ни словечком, а надо взять подушку и лечь с ним рядом. Как вспоминает Антонина Михайловна в том же интервью «Огоньку», не менее ее самой была поражена новой кавказской родственницей и ее московская мама. Но, впрочем, женщины сумели найти общий язык. «Лели также говорила маме: “У нас, у абхазов, тот, кто украл, меньше виноват, чем тот, у кого украли”. – “Как?” – поражалась мама. “А вот так, – продолжала Лели. – На том, кто украл, – один грех (перед человеком, у которого он украл). А тот, у кого украли, начинает думать на разных людей, и у него много грехов”. Моя мама даже растерялась и выдохнула: “А правда”»10.

Лели Хасановна была хранителем древних и, скажем так, не слишком гуманистических по отношению к слабому полу традиций. Однако, по словам Искандера, его фактически неграмотная мать была интеллигентна «в высшем смысле этого слова, нравственном».

Приведем отрывок из стихотворения Искандера, посвященного своей матери, – но разве это не вообще о матерях всех времен и народов? Детали тут уникальны, ярки, как всегда у Искандера, – но и, как всегда, они не самоценны. В этих строках есть нечто большее, по-настоящему универсальное.

Бессонной ночи темная громада.То вздрогну, то прислушаюсь опять,Когда услышу, как за дверью рядом,Не просыпаясь, вдруг застонет мать.Тревожный стон доносится до слуха,Как грозный отзвук прожитого дня,Как будто сердце жалуется глухоНа одиночество, на холод, на меня.Не знаю я, какую боль скрывает.Обида ли? А может быть, верней,Перед закрытыми глазами проплываютЗабытые ошибки сыновей…Как будто жизнь налажена посильно,Но многих, многих ей недосчитать.Страдания немые кинофильмыВо сне упорно догоняют мать.Какая все-таки немыслимая силаЕе глаза уберегла от лжи,Какую тяжесть время провозилоЧерез гудящий мост ее души.Гражданские и мировые войны.Немало было и иных потерь.Они ушли, строители и воины,Портреты грустно улыбаются теперь.Охотники, табаководы, братья,Большой семьи веселая братва.От боли к боли – траурное платье.Над ним, над черным, побелела голова.Она об этой боли не кричала.С достоинством несла ее печать,Но если смерть – забвения начало,То дело смерти побеждала мать.

Матери посвящен и короткий рассказ Искандера «Скорбь» – о человеке, летящем на похороны матери. Рассказ хорошо известен, он входит в программу внеклассного чтения для школьников. Прекрасный и грустный афоризм оттуда также широко известен, забылся даже его автор, а фраза, как многое у Искандера, пошла в народ: «Мать – короткий праздник на Земле».

«Он думал, что никто в мире никогда не узна́ет о самоотверженности его матери, о ее великом терпении, любви, о ее невероятных усилиях, чтобы одной вырастить своих детей. <…>

И никто никогда не поймет, чем она была для своих близких, и этого никак не пересказать, потому что ее любовь и самоотверженность заключались в тысячах деталей, которые хранило его сердце, и в словах это не выразить, и не найдется человека, который всё это захотел бы выслушать и понять. Какая несправедливость, думал он, шагая и шагая между людьми, сидящими на скамьях и снующими по залу аэропорта».

Но сразу же герой-рассказчик, скорбящий по своей единственной матери, выходит на обобщение, помогающее ему пережить свою потерю, – и главное, помогающее нам, читателям, понять истинные масштабы, истинные перспективы, с которыми нужно сверять свои чувства и отношение к своим близким:

«В этом мире всё прекрасное скорбит, подумал он, и всё скорбящее прекрасно. И он вдруг с абсолютной уверенностью понял, что только скорбь прекрасна и только скорбь спасет мир. И разве случайно, что лицо Богоматери всегда скорбно?..»

Вечный праздник

Старший брат Фазиля был настолько знаменит в Сухуме, что, когда говорили Искандер, имели в виду прежде всего Фиридуна. Это достаточно распространенное в Иране имя, так звали одного из героев персидского эпоса «Шахнаме», могучего царя.

Брат Фазиля царем не был, зато был славен как искусный тамада, ведущий застолий. Надо полагать, что своему Сандро, также знатному тамаде, Искандер передал некоторые черты брата. О Фиридуне, которого все называли запросто Фири, вспоминают как о ярчайшем человеке, драгоценности города. Он был украшением лучших сухумских пиров, а пиры в Сухуми происходили ежедневно, месяц за месяцем, год за годом. Свадьбы, похороны, дни рождения, просто дружеские посиделки, рестораны… Везде был нужен Фиридун, который к тому же имел популярную тогда профессию «торговый работник» (правда, без высшего образования). О нем помнят как о настоящем восточном красавце. Собственно, он и прожил жизнь, как мечтали испокон веков на Востоке многие, – в пирах и развлечениях. И уж чего греха таить, именно Фиридун, первенец, навсегда оставшийся в Абхазии, был главной любовью Лели Хасановны. Более того, согласно семейной легенде, Фазиль мог вообще не появиться на свет – слишком тяжело было бы матери поднимать троих детей без повседневной помощи мужа. Идеальным супругом Абдул не был, и Фиридун по характеру пошел в него. Так что мы должны быть благодарны матери автора великого «Сандро» за то, что она всё же решилась на третьего ребенка.

Один из гостей Абхазии, москвич Александр Алексеевич Дятлов, вспоминает такой красноречивый эпизод:

«Много лет тому назад я… был на каком-то застольном мероприятии, на котором собралось человек триста или более абхазов. Помнится, был август месяц, и поэтому за столом подавали только белое вино. Красное у хозяев закончилось. <…>

Через какое-то время после начала торжества к огромному столу, развернутому в виде буквы П, подошел очень красивый человек лет сорока, которого пригласили сесть на почетное место.

Человек оглядел стол и громко сказал:

– Я сяду за стол, только если мне нальют черного вина!

Это был скандал. Хозяевам было нанесено страшное оскорбление. За этим виделось что угодно, только не то, что произошло в действительности.

Старик-абхаз, в черкеске с серебряными газырями, очень вежливо, с извинениями в голосе, произнес:

– Дорогой Фиридун, пожалуйста, садись. Уже послали за твоим вином, и через пять минут оно будет здесь.

Вино было вскоре доставлено, и обстановка разрядилась».11

Такие исключения делаются только для самых почетных и уважаемых гостей!

Сестра Фазиля Гюли, наоборот, была человеком скромным и всю свою сравнительно недолгую жизнь прожила вместе с матерью в Сухуми. После института стала учительницей английского языка.

Конец «старой» семьи Фазиля Искандера был трагичен. И мать, и брата, и сестру он потерял в один год. Сперва стало известно о неизлечимой болезни сестры – рассеянном склерозе. Затем скоропостижно скончался брат, на сороковой день после его смерти – мать, не перенесшая разлуки с первенцем; после умерла и сестра. Лели было семьдесят девять, Фиридуну и Гюли – меньше шестидесяти.

Младшему сыну и брату предстояло прожить больше их всех. Московское долголетие оказалось прочнее абхазского.

Словом, всё началось с абхазского деревенского детства, в котором Искандер всю жизнь, по собственному признанию, черпал оптимизм. «Мне очень повезло с ним», – говорил он. Повезло и нам, читателям, друзьям Чика и других героев искандеровского эпоса.

Диалог авторов

ЕВГЕНИЙ ПОПОВ: Действительно, Фазиль выезжал в Чегем, как городские дети летом на дачу. И все-таки не так просто было всё в их семье. Какая-то тайна. Простая, неграмотная продавщица из сельпо – и такая тонкость суждений. Душа общества Фиридун. Плюс тетка Фазиля, которая обожала Стендаля. В деревне Сухая Емельяновского района Красноярского края что-то маловато было любителей Стендаля. Но об этом, о книгах, которые читал юный Фазиль, мы, я думаю, будем толковать в следующей главе, да? Хотя… поневоле вспомнишь легенду о Бестужеве-Марлинском.

МИХАИЛ ГУНДАРИН: Мы пытаемся методично говорить о том, что́ Искандера сформировало как писателя и как человека. Про Абхазию поговорили, про родню. Про книги речь еще пойдет. Шекспир в горах – это удивительно. Где Чегем, а где Шекспир, да и многие другие классики. Проникновение культуры налицо. Тут и советской власти спасибо за массовые издания, но и традиции семьи многое значат. Разные люди жили и живут в горах. Как, впрочем, и в таежных поселках, да и в столицах.

Е.П.: Я только сейчас узнал, что Чегем действительно существовал и был частью большого села Джгерда, которое в свою очередь разделялось на семь поселков, и Чегем был частью поселка Джгярда-Ахуца. Вот что утверждают источники, цитирую из «Википедии»:

«Основным местом действия в романе Фазиля Искандера “Сандро из Чегема” является местность Чегем в поселке Джгярда-Ахуца. <…> В настоящее время Чегем, как и вся Джгярда-Ахуца, безлюден.

На территории села сохранились остатки трех христианских храмов – храм Кяч-ныха, храм Пскал и храм Гурчх. На вершине горы Пскал, на высоте 1000 метров над уровнем моря, находятся развалины небольшого христианского храма. Пскальский храм – памятник эпохи раннего Средневековья. Он окружен каменной оградой, облицован известковыми плитами, украшенными резьбой. К храму можно пройти только с северо-западной стороны по единственной узкой тропе. Вплотную к нему примыкает Великая Абхазская стена. В нескольких километрах от Пскальского храма находится полуразрушенный Кячский храм зального типа, воздвигнутый в эпоху Абхазского царства».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.