Император Единства

– Государь! ОКЖ отслеживает ситуацию в России в целом и в особенности ситуацию в крупных городах империи. В целом реакция довольно благожелательная. Разумеется, по различным сословиям и группам населения она имеет свои особенности. Так, среди так называемой интеллигенции наблюдается определенный душевный подъем, сходный с тем, какой был отмечен в дни после провозглашения вашим величеством Конституции в России или провозглашенным вашим царственным братом Манифеста 17 октября. Отдельно мы отслеживаем настроения среди лидеров общественного мнения, активистов движений и политических партий, деятельность которых приостановлена вашим величеством до конца войны. Более подробная информация об настроениях и темах обсуждения будет мной представлена на высочайшее имя сегодня после окончания данного совещания. Отдельно хотел бы обратить внимание на настроения в среде землевладельцев. Имеется ряд недовольных, отмечены отдельные попытки придать недовольству организованный характер. Все случаи находятся в разработке для выявления круга общения и возможных связей.

– Чем недовольны в основном?

– Данной земельной реформой в целом, тем, что ваше величество уступили, как они выражаются, давлению мужичья, тем, что вместо верных выкупных денег им навязали облигации тридцатилетнего «Земельного займа», тем, что земли, находящиеся в залоге, фактически конфискуются государством, поскольку возможностей погасить кредиты почти ни у кого из землевладельцев нет.

– Алексей Алексеевич, как ваша встреча с крупными землевладельцами?

Председатель Совета министров граф Маниковский поднялся с места.

– Государь! Лично мной проведено четыре круглых стола с крупными землевладельцами. Также встречи проводили министр земельных и природных ресурсов господин Кофод, министр торговли и промышленности господин Шаховской, при участии главы Высочайшего Следственного комитета генерала Батюшина и командующего ОКЖ генерала Курлова, руководителей Дворянского земельного банка, Крестьянского банка и Имперского банка развития. Всем присутствующим были доведены сведения о настроениях в армии и в деревне, о рисках выхода ситуации из-под контроля и ограниченной возможности государства удержать ситуацию под контролем. О том, что миллионы мужиков нынче держат в руках оружие, которое может быть обращено вовнутрь государства, и тогда все собравшиеся лишатся всего, а многие из них и жизни…

Морщусь.

– Алексей Алексеевич, это я все знаю. Давайте по существу. Что, по-вашему, дает почву для недовольства землевладельцев? Мы им и так дали слишком многое.

– Да, это так, государь. Но любой слом привычного образа жизни воспринимается болезненно. К тому же, действительно, немало тех, кто фактически ничего не получит, поскольку заложенная в банке земля, при невозможности вернуть средства, будет обращена в пользу государства безо всякой компенсации. А таковых землевладельцев весьма значительный процент. Кроме того, 5 % доходности по облигациям хотя и равняются их нынешним доходам с этих участков, но рассчитаны из рыночной стоимости земли на данный момент, а, во-первых, земля дорожает, во-вторых, инфляция съедает фактическую стоимость облигаций, обесценивая их, и через тридцать лет выплаты по облигациям могут превратиться с сугубо символические суммы. Немало недовольных привязкой стоимости облигаций к ассигнациям и отказом государства номинировать их стоимость в золоте. А возможность обмена облигаций на земельные участки под промышленную застройку, строительство железных дорог и разработку полезных ископаемых обставлена ограничениями в виде конкурсов и необходимости подачи проектов в Имперское агентство по развитию. Многих это пугает. В том числе и тем, что придется строить только то, что предписано утвержденным планом, да еще и в установленные сроки. А если сроки и график строительства сорвать, то государство вправе конфисковать землю безо всякой компенсации.

Этот факт действительно имел место. Все было крайне непросто. Причем для всех слоев и участников процесса земельного передела.

Да, земля не была нами просто конфискована и национализирована, но и компенсацию землевладельцы получили «справедливую», хотя и отнюдь не такую жирную, как многим хотелось. А надеялись они на нечто схожее с реформой по отмене крепостного права в 1861 году, когда помещики получили все сливки, а крестьяне остались должны в буквальном смысле по гробовую доску, выплачивая выкупные платежи на протяжении последующего полувека.

Разумеется, на такое я дать согласие не мог. И будь я на месте деда, Александра II, я на такое согласие и не дал бы. Это было самоубийственным для России решением. Крестьяне за реформу платить были не должны. Во всяком случае, напрямую. Это проблема государства, которое довело ситуацию до критического уровня, за которым уже наступала катастрофа.

Но и изымать землю было очень опасным решением. Большевики могли так поступить, а я не мог. Есть определенные правила игры, которые власть в стране должна соблюдать, если не хочет немедленной гражданской войны или смуты. Или как минимум соблюдать видимость таких правил игры.

Равно как я не мог согласиться на прямой выкуп «национализируемой» земли у землевладельцев. Во-первых, таких денег в казне просто не было. Во-вторых, соглашаться на отсрочку выкупа в виде привязки облигаций к золоту я также не собирался, поскольку это подвешивало дамоклов меч над всей экономикой страны, которая и так должна всем, как та земля колхозу. А так, действительно, часть стоимости съест инфляция, причем часть весьма значительную, в этом можно было не сомневаться.

Но вся фишка затеи была в том, чтобы стимулировать держателей облигаций «Земельного займа» обменивать их стоимость на земли промышленного, транспортного или сырьевого назначения, что позволяло нам в короткие сроки существенно уменьшить число держателей облигаций, вернув их деньги и энергию в экономику. Ведь облигации менялись на землю не просто так. Во-первых, по принятому коэффициенту обмена для каждого конкретного случая, вида земли и местности, и отнюдь не 1 к 1. Во-вторых, выделение земли осуществлялось под конкретный проект, который еще требовалось утвердить в Агентстве по развитию, и либо вложить в проект собственные средства, либо получить льготный целевой кредит в Банке развития. Таким образом я старался перенаправить в промышленное и транспортное развитие страны энергию массы людей, которые лишились своей земли в обмен на фантики «Земельного займа».

Понятно, что это смогут сделать далеко не все. Одно дело, заложить свою землю в банк и уехать шиковать в Ниццу, уповая на то, что царь-батюшка в очередной раз простит своим помещикам все долги, а совсем другое – включиться в рыночные механизмы и зарабатывать деньги, вкладывая их в те или иные проекты, интересные государству и обществу.

Но я ничем не могу помочь тем бывшим помещикам, кто вообще ни на что не способен. И не хочу. Бог подаст. Сорняки надо выпалывать.

Кроме того, через механизм проектов и льготных кредитов я имел возможность держать в узде всю эту братию, обеспечивая «зеленую улицу» одним и ставя палки в колеса недовольным смутьянам. Лояльность к власти всегда и везде дорого стоит. Как и близость к ней.

Впрочем, и многих крестьян ждало некоторое разочарование. Все же мой Манифест, при всей внешней схожести риторики, существенно отличался от ленинского варианта Декрета о земле. Хотя бы тем, что «взять все, да и поделить» я никому не дам.

Нет, формально требования крестьянской общественности были полностью соблюдены, ведь частная собственность на землю была отменена, крупные наделы были переданы под земельный передел, были установлены минимальные и максимальные наделы земли на крестьянина, а фронтовики и прочие герои, как я им и обещал, получили значительные льготы и преимущества при разделе участков.

Даже возможность найма работников была ограничена сезонными работами.

Все это так. Но, как всегда, ищите подробности в мелочах.

Например, под раздел категорически не попали крупные хозяйства, которые являются основными поставщиками продукции в «закрома Родины». Разорвать на куски эффективно работающую инфраструктуру и хозяйство – это не самая разумная идея, как по мне. Нет, конечно, оставить все как есть было решительно невозможно, но совместными усилиями мы нашли выход из этой коллизии, да так, что земля таковых хозяйств действительно подпадала под национализацию. А нюанс был в том, что бывший владелец этой земли получал свою пачку облигаций и, согласившись с нашим предложением, обретал не только приоритетное право пристроить эти облигации в дело, но и возможность начать новый успешный этап своей жизни. Таким успешным хозяйственникам мы предлагали должность директора «государственного народного агропредприятия», в которое преобразовывалось его же бывшее хозяйство. С выплатой хороших процентов от результата. Либо, как вариант, такие хозяйственники становились собственниками конно-машинных станций, благо национализация касалась лишь сельскохозяйственной земли, но не касалась ни его недвижимости, ни движимого имущества, включая технику и прочий инвентарь. Причем тем, кто соглашался перепрофилироваться под создание КТС, бумажки облигаций также конвертировались в материальные ценности в приоритетном порядке.

Некоторые, кстати, соглашались быть директором ГНАП и одновременно организовывали КТС, намереваясь еще и оказывать услуги соседям. Да и не могли многие просто взять и бросить дело всей своей жизни, ведь жизненный успех далеко не всегда был результатом лишь почивания на лаврах за счет удачного наследства от предков. Многие были настоящими подвижниками, болевшими душой за свои поля и сады, за то, что создавали их отцы и деды. Как я могу таких людей тупо изгнать в Париж? Тем более что бегут к нам сейчас из Франции, а не наоборот.

Отдельно замечу, что, провозгласив о том, что «формы пользования землею в сельских общинах избираются исходя из местных условий и особенностей: подворная, хуторская, общинная, товарищеская, артельная», мы ускоряли распад допотопного общинного метода хозяйствования. Во-первых, льготные кредиты на закупку техники и прочего банки будут давать только агропредприятиям – артелям, кооперативам, товариществам, но не отдельным крестьянам или абстрактным их общинам, стимулируя таким образом разделение функций общины на функции местного самоуправления в виде сельсовета и функции коммерческого агрохозяйства.

Мне нужно было укрупнение на селе и повышение эффективности работы, а добиться этого с помощью мелких нищих хозяйств или общин, которые не могут прокормить даже сами себя, было решительно невозможно. Как и невозможно обеспечить механизацию деревни.

Конечно, установив не только максимальный разрешенный размер надела, но минимальное его значение, мы не только заботились о крестьянине и о его возможности прокормиться с этого участка. Нам нужен был механизм массового переселения из деревни масс народа, в том числе и механизм принудительного переселения. Что-то такое пытались делать и при Столыпине, но у нас были совершенно иные масштабы и подходы.

И избежать принудительного переселения можно было лишь двумя путями: либо добровольно выбрать место переселения, либо завербоваться по программе Минслужения на стройки народного хозяйства или на заводы с фабриками.

А учитывая, что в любой общине постараются в первую очередь избавиться от самых нерадивых работников и прочих горлопанов, то я надеялся и на некоторое оздоровление атмосферы в деревне. Кроме того, устроив передел земли и заложив всякие плюшки фронтовикам, я собирался использовать их против «тыловых крыс» в деле наведения порядка и подавления всяческих проявлений недовольства в деревне.

– Такие панические настроения среди крупных землевладельцев?

– Нет, государь, с ними вроде как нам удалось прийти к взаимопониманию, тем более что многие из них проявляют интерес к вложению своих капиталов в промышленность, в том числе через получение земли под строительство новых предприятий, которые массово будут строиться в России в ближайшее время. И, разумеется, заинтересованы в покупке акций данных предприятий. Есть и такие, кто в высшей степени заинтересован в доступе на рынок Ромеи и в создании там своих торговых представительств и производств.

Делаю неопределенный жест.

– Ну, это мы можем обсудить. Так все же, кто мутит воду?

– В основном те, кто по факту лишится заложенной в банке земли и останется ни с чем. А таких немало.

– Среди этой публики есть толковые люди?

Маниковский пожал плечами.

– Не могу ответить, государь. Их слишком много. Возможно, и есть, но вряд ли их большой процент. Есть те, кто служит в армии или на госслужбе, но в основном бузят те, кто никогда не занимался никакой коммерцией и жил лишь тем, что имел со своей земли, либо сдавая ее в аренду, либо закладывая в банк, либо то и другое.

– Понятно. Вот тех, кто верно служит Отечеству, нужно как-то уважить. Жду ваших предложений.

– Слушаюсь, ваше величество!

– Павел Григорьевич, вы можете держать остальную эту публику под контролем, не допуская серьезных заговоров?

Командующий ОКЖ генерал Курлов поднялся и оправил мундир.

– Думаю, да, государь. Они разрознены, денег у них не так много. Я бы скорее опасался, что крупная рыба может через них попытаться нанести удар.

Помолчав несколько мгновений, заключаю:

– Что ж, тогда следите за ними. И за теми, кто попытается через них ударить. И при малейшем намеке на попытку потрепаться о заговоре берите всех. Устройте несколько показательных процессов с самыми жесткими публичными карами. Нам нужно жестко напугать эту публику, да так, чтобы они мочили штанишки только от одной мысли о крамоле. Никакой жалости. Всех под нож истории. Вы меня понимаете?

– Да, государь!

Османская империя. Иудея. Иерусалим. 28 августа (10 сентября) 1917 года

Майор Вюрт фон Вюртенау смотрел, как последние из его подчиненных выходят из ворот Святого города. Они выходили при полном вооружении и даже с обозом, который русские любезно разрешили им взять с собой.

– Как видите, герр майор, мы люди слова, и вы забрали все, что хотели, и все, что могли увезти с собой. Вы поступили очень мудро, отказавшись от сопротивления и избавив своих людей от верной гибели.

Немец покосился на самодовольного русского офицера. Знал бы этот Устинофф о том, что он, фон Вюртенау, ни на секунду не колебался и был готов умереть сегодня утром. Как и многие его солдаты. Но приказ из Берлина был однозначным – Иерусалим срочно сдать русским до подхода британских сил.

Он мог лишь гадать, чем было вызвано столь странное решение.

Очевидно, тут замешана какая-то политика из высших сфер, которая недоступна для понимания простому тыловому майору, пусть и с благородной приставкой «фон» перед его древней фамилией.

Москва. Кремль. Дом империи. 28 августа (10 сентября) 1917 года

Я отыскал Машу в библиотеке и с удивлением увидел, что она обложилась всякого рода путеводителями и справочниками по Италии и по югу Франции.

– По Италии соскучилась, солнышко?

Царица подняла голову и лукаво улыбнулась.

– Ну… как война эта закончится, я бы, конечно, съездила туда. С официальным визитом.

Чмокаю ее в губы и усаживаюсь в кресло напротив.

– Понимаю. Вероятно, будет презабавным это ощущение – вернуться в Рим, уже будучи императрицей двух других Римов.

Кивает.

– Ну, и это тоже. Но, как ты сам понимаешь, не это главное. Кем я оттуда уезжала? Вот если объективно смотреть на вещи? Пусть высокородной, но все же барышней, которая отправлялась в далекую столицу покорять ее и сердце будущего мужа, так ведь?

– Ну, вероятно. Не смотрел на это под таким углом.

Маша рассмеялась и погрозила мне пальчиком.

– Врунишка, все ты отлично понимаешь. Но я не об этом. Я прекрасно знаю, насколько я популярна сейчас в Италии, после всего, что произошло. И я хочу обратить эту популярность в те реформы, которые необходимы моей исторической родине. Солидарность, служение, освобождение – эти идеи уже набирают популярность в Италии, так почему бы не помочь?

– Это да, дуче вполне оценит.

Удивленный взгляд:

– Вождь?

Делаю небрежный жест.

– Неважно пока. Крутится в голове что-то не оформившееся. Какой-то обрывок похожего сна. – Киваю на путеводители: – Так вот для чего ты смотришь эти справочники!

– Нет.

Я запнулся.

– Объяснись, солнце мое.

Маша рассмеялась.

– Нет-нет, для этого мне не нужны справочники и путеводители. Те места я знаю великолепно, и мне для визита не нужны подсказки. Я просто готовлюсь к завтрашнему совещанию с Минспасом и с его новым Управлением по оздоровлению и профилактике.

Заметив мой удивленный взгляд, императрица поясняет:

– Да, я понимаю, что мы готовимся к пандемии этой твоей «американки». Но ведь это не единственная наша забота, верно?

Киваю. Жена продолжает:

– Так вот, если мы сейчас вербуем во Франции врачей, инженеров и техников, почему мы упускаем из виду другую категорию, которая может быть полезна нам здесь? Тем более что многие из этих людей сейчас, так или иначе, либо в Италии, либо под контролем итальянских войск. Вижу, что ты все еще не понял.

– Уверен, что ты сейчас все пояснишь.

– Конечно. До войны огромные деньги вывозились из России на всякого рода средиземноморские курорты. Италия, Ницца, Лазурный берег и прочие прекрасные места, где русская знать и прочие состоятельные люди оставляли свои богатства. Но ведь у нас сейчас есть собственный выход в Средиземное море, не так ли? Да еще и побережье Антиохии к тому же. Почему не вложить деньги в создание всей необходимой курортной инфраструктуры? Причем инфраструктуры на самый разный кошелек и достаток, ведь у нас появилась огромная береговая линия в Средиземном, Мраморном и Черном морях!

Хмыкаю. Вот уж действительно.

– И ты предлагаешь…

– Перекупить французских и итальянских специалистов, которые занимались организацией подобного отдыха на курортах. Думаю, что года два на организацию всего у нас есть. Нужно принять программу развития курортной сферы, наметить места для создания всякого рода санаториев с целебными водами и прочим. Наверняка в наших новых землях можно найти что-то подобное. Кроме того, насколько я могу судить по Италии, всяческие исторические места вызывают интерес у путешественников. Понятно, что там многотысячелетние руины Древнего Рима, но ведь и Малая Азия полна древних развалин! Одна Троя чего стоит! Рима тогда и в помине не было!

Тут за окном что-то бабахнуло.

Маша обеспокоенно бросила взгляд в окно.

– Что это?

Улыбаюсь.

– Десять вечера. Праздничный салют в честь взятия Иерусалима. Забыла?

Девушка грустно улыбнулась.

– Ох, совсем тут засиделась! – и добавила, надув губки: – А я хотела посмотреть, между прочим!

Протягиваю жене ладонь.

– Так ничего не потеряно, я все предусмотрел. Из окон второго этажа библиотеки видна Красная площадь и сам фейерверк. Всего лишь несколько ступенек по лестнице вверх. Пойдем, любовь моя, я покажу тебе праздник по случаю нашей славной победы.

Глава IV

Начало новой игры

Крым. Ялта. Ливадийский дворец. 29 августа (11 сентября) 1917 года

– Твой брат – опасный сумасшедший!

Николай промолчал, продолжая толкать пред собой инвалидную коляску. Аликс же привычно распалялась, причем с каждой минутой все больше и больше.

– Ты посмотри, во что он превратил нашу благословенную Россию! Просто никаких сил нет вот это видеть!

Великий князь окинул взглядом идеально подстриженные кусты и деревья парка, но счел за лучшее промолчать, прекрасно понимая, что сказано это было вовсе не о прекрасной природе Ливадии.

– Все то, что ты десятилетиями пестовал, все, что досталось тебе от предков, все пошло прахом! Он опошлил само понятие дворянства! «Служение!» «Освобождение!» А этот его, прости Господи, Манифест о земле? Это же ужас. Ужас! А флаги эти мерзкие! Это же надо – объявить в России красный флаг, словно то мятежное отрепье победило! Чернь при власти! Немыслимо!

Бывший самодержец вновь не стал что-то говорить. Такие сцены уже стали рутиной, и великий князь не считал необходимым еще один, совсем уж бессмысленный раз обсуждать с ней происходящее. Тем более что он прекрасно себе представлял все те аргументы, которые она выплеснет ему на голову при первой же попытке возразить. Собственно, а во имя чего нарываться на глупый спор? Тем более с женой. Что это изменит-то?

Аликс меж тем привычно заводилась все больше и больше, накручивая себя все новыми аргументами и доводами.

– Он оттолкнул от себя просто-таки всех достойных людей! Всех, на ком держалась Россия! А эта его выскочка итальянская! Что она возомнила о себе! Какая из нее императрица?! Ей куклами играть нужно, а не государством! Куклами!!! «Благословенная Мария»!!! Даже я такого не могла себе вообразить!!!

Она сорвалась на крик, и Николай устало заметил:

– Тише. В здешнем парке даже деревья имеют уши.

Но Ники лишь раззадорил жену своим замечанием.

– А кто мне может запретить говорить?! Она? Эта выскочка на российском троне?!!

Продолжая толкать коляску с женой, бывший монарх резонно возразил:

– Аликс, будь благоразумна. Она никакая не выскочка, а знатная особа наивысшей пробы из тысячелетнего царствующего дома. Принцесса Иоланда Савойская, старшая дочь короля Италии, – достойнейший вариант супруги для российского монарха.

Бывшая императрица резко обернулась в кресле.

– Ты это на что намекаешь?!

– Ни. На. Что.

– Правда?! Ладно, оставим это. Пока. Мы еще поговорим и об этом. Но чем она лучше? Чем лучше эта кукольная девочка итальянская?

Николай не спешил с ответом, ясно понимая, на какой зыбкий лед он вступает и каким грандиознейшим скандалом это все может обернуться.

– Она тут вообще ни при чем. Мы как бы то ни было, в общем-то, отнюдь не о ней сейчас говорим.

Но бывшая царица не собиралась отступать и зло прошипела:

– Кукла итальянская!

– Аликс, помилосердствуй! Говори тише!

– А то что? Она осерчает?! Или братец твой непутевый? Или прибегут сейчас жандармы и начнут нас вязать?!

Великий князь покосился на аккуратно подстриженную парковую зелень так, словно и вправду ожидал увидеть там отряд в синих мундирах ОКЖ. Понятно, что отряд где-то там, но он охраняет периметр дворцового парка, да и сам Ливадийский дворец. А в кустах если кто и есть, то он не станет себя обнаруживать. Но все же положение бывшей августейшей семьи было, мягко говоря, не совсем однозначным. Да и к чему дразнить гусей? Пусть Михаил сейчас занят куда более важными делами, чем судьба бывшей монаршей семьи, но все же…

– Аликс, дорогая, не забывай, что именно твои неосторожные речи в Москве и Петрограде и стали причиной нашего нахождения здесь.

Бывшая царица яростно вскинулась в кресле.

– Да что ты такое говоришь, Ники?! Это, значит, я во всем виновата? А не твое ли отречение стало всему этому причиной, а?

– Император – помазанник Божий. Значит, Господу так было угодно.

Прозвучало не очень убедительно, и Аликс тут же воспользовалась этим.

– Не бывает бывших помазанников Божьих, помни это! Ты был не в себе и уступил давлению брата и обстоятельств! Но это лишь испытание, которое послано тебе и всей России! Каждое скандальное повеление твоего брата лишь приближает тот день, когда ты вновь будешь призван на царство!

Николай потер переносицу. Сказать, что происходящее тяготило бывшего самодержца, это ничего не сказать. Он с болью смотрел на то, что творит с Россией его, теперь уже царственный, брат. Нет, успехи Михаила Второго были очевидны. Громкие победы, которые, безусловно, нельзя отрицать. Но то, что происходило внутри империи, пугало Николая все больше и больше с каждым днем. Тысячелетний уклад, проверенный временем привычный взгляд на мироустройство, сама суть России, все это рушилось, прямо на глазах распадаясь на не связанные друг с другом части. Дворянство – тот становой хребет, который всегда был опорой государства и самодержавия, позволявший сохранить основы основ при любых потрясениях, вдруг сам заколебался в вихре происходящего в стране. Да что там дворянство! Многое вокруг изменялось до полной неузнаваемости!

И каждый раз Ники казалось, что вот-вот, еще одно необдуманное решение брата, и все рухнет, все пойдет вразнос, о чем постоянно твердила ему Аликс. Но нет, каждый раз все самым чудесным образом разрешалось само собой, и Михаил вновь оказывался удачливее, чем можно было предположить.

Казни членов императорской фамилии и виднейших представителей элиты империи? По мнению многих, в том числе и самого Николая, они неизбежно должны были привести к скорейшему дворцовому перевороту, поскольку никто из элит не мог простить такого даже монарху! И ничего, проглотили. Сделали вид, что так и должно быть.