Полная версия
Сверху лежало письмо, оно пожелтело, чернила кое-где поблекли, но текст можно было разобрать. Когда мы начали читать, стало понятно, что адресовано оно моему деду Николаю.
«Здравствуйте друг мой, Николай Иванович, прошу вас неотлагательно, как только получите мое письмо, приехать ко мне в Кр-ск. Я знаю, вы любите всякие загадки, непонятные вещи, а именно такое сейчас у нас и происходит. Надеюсь, что ваш приезд поможет мне распутать таинственные события, происходящие в моем доме.
Пока путь ваш далек, я постараюсь немного описать события, предшествующие и, на мой взгляд, имеющие касательство к данным событиям.
Батюшка мой, Владимир Владимирович Л-цкой, был человеком правильным. Служил при Географическом обществе и главным долгом своим считал служение отечеству. Женился он на моей матушке по любви и счастливо прожил с нею 17 лет. Матушка моя, Анна Сергеевна, скончалась от быстротечной болезни, оставив на отца мою старшую сестру Катерину и меня, пятнадцатилетнего подростка. Болезнь и кончина матери выбили отца из колеи. Он мало стал бывать дома и все время посвящал работе.
Мы с сестрой были обеспокоены состоянием батюшки, и потому неожиданное известие о его новой женитьбе нас даже обрадовало.
Мачеху нашу звали Мария Александровна, она была молода и быстро добилась нашего с Катериной расположения. Скоро мы уже звали ее маменька Машенька и любили, как старшую сестрицу. Маменька Машенька была родом из пос. Солонцы. Там у нее был большой дом, и мы часто ездили туда на выходные. Отец в эти дни становился прежним: веселым, добрым и заботливым, и мы с Катериной радовались, как дети.
Известие о том, что у нас будет сестричка или братик, застало меня врасплох. Я был уже слишком взрослым, чтобы радоваться появлению малыша. Но видя, как эта новость радует отца и Машеньку, как мог, проявлял интерес к событию.
Сестричка моя, Варенька, появилась на свет 13 апреля 1899 г. Машенька с папенькой души в ней не чаяли.
Я недолго мог общаться с сестричкой: отец отправил меня на учебу в Москву к родственникам. Катерина оканчивала гимназию и непременно хотела работать.
Малышка Варенька росла.
В мои редкие приезды домой я мало времени проводил с сестричкой. Была она ребенком болезненным, необщительным и крикливым. Машенька очень уставала, няньки у нас не задерживались. Не имея опыта общения с детьми, я не видел в малышке ничего особенного.
Я все реже бывал дома, увлекся фотографией, и дядюшка подарил мне поездку во Францию, дабы я мог продолжить свое изучение фотографии. Я всецело был поглощен новым увлечением. Папенька купил мне Kodak Brownie, и я пропадал весь день в городе в поисках удачного кадра или в лаборатории, проявляя пленки и печатая фотографии.
Редкие письма из дома доносили до меня вести от моих родных: Катерина собиралась выходить замуж, папенька работал, Машенька родила мне сестренку Анастасию. Варенька была отправлена в Солонцы, к тетке Аполлинарии, сестре Машеньки. Сестра и папенька часто звали меня домой. Но возвращение казалось мне скучным, и я, как мог, оттягивал его, находя разные причины.
Тут, друг мой, я напишу вам пару строк об Аполлинарии. Старшая сестра Машеньки вышла замуж рано, муж ее был намного старше. Не могу судить о том, был ли брак счастливым, но единственную дочь Марию в семье любили безумно. Отец в ней души не чаял, а так как был он богат, то девочка не знала ни в чем отказа. Тетушка старалась держать дочь в строгости, но говорили, девочка была своевольная и упрямая. Марьюшка. Летом 1898 года семейство поехало отдыхать в Солонцы. Там произошли события, упоминать о которых в семье было не принято. Марьюшка пропала. Поговаривали, что девочка за что-то обиделась на родителей и убежала из дому. Что доподлинно случилось, так никто и не выяснил, но девочку не нашли ни живой, ни мертвой. Куда могла пропасть девятилетняя девочка, так и осталось загадкой. Искали и в реке Каче, но следов так и не нашли. Аполлинария отказалась покидать дом в надежде, что Марьюшка вернется, а муж ее не перенес удара и скончался в то же лето. Так что мне не показалось странным, что Вареньку отправили к тетке. Она, должно быть, живой ребенок, и Машеньке тяжело управиться с двумя девочками, а в доме тетки за ней будет достойный присмотр.
Осенью 1905 года Катерина выходила замуж, и я вынужден был вернуться в Кр-ск, чтобы присутствовать на свадьбе сестры. Я не был ранее знаком с ее женихом. Он служил вместе с папенькой и был приятным молодым человеком. Я искренне был рад за сестру.
Я много времени проводил с Катериной, подготовка к свадьбе шла полным ходом. Отец был оживлен и рад, что все мы вместе. Несмотря на предсвадебную суету, эти дни были наполнены радостью и какой-то беззаботностью. Я много фотографировал, делал карточки и проводил время с родными.
Папенька ездил в Солонцы, звал меня с собой, но я всячески отговаривался. Жизнь в городе увлекла меня, я много времени проводил, гуляя по городу и делая снимки. Время изменило город, приятно было пройти по улицам, где бродил мальчишкой. Теплые детские воспоминания я пытался сохранить в фотографии.
После свадьбы молодые жили в доме у Катерининого мужа, и я часто навещал их. Я решил остаться в Кр-ске. По протекции папеньки меня взяли на службу. Работа моя была мне не очень интересна, и я подумывал серьезно заняться фотографией. У меня получались неплохие снимки, и меня часто приглашали в гости. Так я встретил Лизоньку. Мою прекрасную Лизу. Она была такая нежная и воздушная, что у меня захватывало дух, пропадал голос. Рядом с ней я, и без того не очень разговорчивый, немел как рыба. Лиза чувствовала меня как никто другой. О, эти счастливые дни! Мы гуляли, жизнь была прекрасна. Я любил Лизоньку, она любила лошадей. Меня она терпела за мое молчаливое обожание. Наше будущее представлялось мне одной большой счастливой картиной: я – отец семейства, моя Лизонька и наши детки – чудесные ангелочки. Всю весну я летал как на крыльях, рисовал радужные картины и лелеял надежду, что Лизонька согласится стать моей женой. Бесконечные фотографии: Лизонька на Арабелле, Лизонька на набережной Енисея, Лизонька в зале…
Все закончилось так же внезапно, как и началось. Во время конной прогулки конь моей Лизоньки понес. Следы его обрывались на берегу реки Качи. Коня нашли ниже по течению, Лизоньку нет… Мир рухнул. Сначала была надежда, что я найду ее. Но чем больше проходило времени, тем скорее надежда таяла, тем более я впадал в отчаяние. Я покинул службу, не выходил из комнаты и забросил даже фотографию.
Отец и Машенька поддерживали меня как могли, но их визиты мне были болезненны, я закрывался и, ссылаясь на недомогание, весь день проводил в комнате, рассматривая Лизонькины фото. Застывшее счастливое время. Это было ужасно. Вот оно в руках, мое счастье! Вот оно… я то рыдал как безумный, то смотрел в одну точку, сидя на диване в оцепенении.
Не знаю, как бы я выкарабкался, если бы не наш семейный доктор Антон Дмитриевич. Он навещал меня регулярно, поил микстурами и вел длинные пространные беседы. Я долго не вступал с ним в диалог, но постепенно, незаметно для себя, стал с ним разговаривать.
Как-то в разговоре о здоровье папеньки мы коснулись темы моих младших сестер. Антон Дмитриевич удивился, что я – такой наблюдательный, с его точки зрения, молодой человек – не заметил ничего странного в поведении Вареньки. «Ты, конечно, тоже был нелюдим, Владимир, но Варенька… неужели ты не видел ничего?» Я должен был признать, что мало интересовался сестрой. Оказывается, она больна, и была отправлена к тетке не просто потому, что Машеньке тяжело с малышкой. Папенька очень переживает по этому поводу и часто навещает ее в Солонцах. Мне же и в голову не приходило, что за этим стоит. Доктор убедил меня поехать погостить в Солонцы. Навестить сестру и вновь заняться фотографией, сославшись на то, что девочка растет, а фотографий Вареньки у родителей нет.
И вот в разгар лета я, прихватив камеру, поехал в Солонцы. Папенька вызвался проводить меня. Мы выехали рано, чтобы не страдать от жары. В доме нас ждали. Тетка Аполлинария, высокая статная женщина, хлопотала на кухне, подгоняя кухарку.
После завтрака я отправился осмотреться. Взяв камеру, я обходил окрестности.
Вернувшись домой, я узнал что папенька срочно уехал в Кр-ск. Я даже обрадовался этому событию, присутствие отца немного нервировало меня.
Варенька оказалась симпатичной девчушкой восьми лет. При первом нашем свидании она насупилась, спряталась за тетушку и, не глядя на меня, что-то невнятно мычала. Тетушка же твердила за нее: «Здравствуйте, братец Владимир». Голос у девочки был низкий, пожалуй, грубоват для ее лет, она смотрела на свои туфли и на мое приветствие никак не отреагировала.
Чем больше времени мы проводили с Варенькой, тем отчетливее я видел, что с девочкой что-то не так. Говорила она немного. Фразы были отточены, всегда одинаковые от первого до последнего слова. Движения резкие, однообразные, походка странная. Я пугался первое время и чувствовал себя неловко, когда она с криком принималась колотить меня или, что еще хуже, себя, если ей что-то не нравилось. Тетушка говорила, что доктора называют это состояние «детское безумие», чем помочь девочке, не знают.
Со временем Варенька привыкла ко мне. Подолгу сидела рядом со мной, смотрела в одну точку и, казалось, думала о чем-то своем или выкладывала в ряд мелкие предметы на моем столе. В этом своем поведении она напоминала мне меня самого в момент потери Лизоньки.
Тогда я стал рассказывать ей о фотографии, показывал камеру, мы рассматривали сделанные снимки. Варенька узнавала знакомые места и вещи, тетушку, родных. Так мы стали общаться. Я стал делать снимки специально для Вареньки. Стал фотографировать ее возле разных предметов и в разных местах, чтобы девочка могла показать мне карточку, если что-то не могла назвать. Процесс увлек меня. Мы с Варенькой принялись делать альбом с ее снимками, ездили в город и фотографировали ее в разных местах. Варенька радостно воспринимала мои попытки общаться с ней при помощи фотокарточек. Иногда она поднимала на меня свои глаза и мычала: «Владииимир». В этот момент мне разрешалось погладить ее по золотым кудряшкам и не получить кулачками в ответ.
Очередной раз рассматривая с сестричкой фотографии, я услышал, как она протянула: «Мааа».
– Бедняжка, по мамочке скучает, – пробормотала зашедшая в комнату тетушка.
«Мааа», – протянула снова Варенька. Тетка наклонилась над фотографией и вдруг закричала протяжно и испуганно. Я обернулся к ним и увидел бледное, искаженное от ужаса лицо тетушки. Когда она пришла в себя, мне удалось узнать, что ее так испугало на фотографиях Вареньки.
– Девочка, видишь, тут, вот тут и там, рядом с Варенькой… и вот тут, где мост…
Я посмотрел на фото: ну да, девочка, дети часто попадали на наши с Варенькой фотографии. Но тут, действительно, девочка была одна. Хмурое личико под шляпкой, в руках зонт. На одной из фотографий Варенька совсем рядом с этой девочкой, на другой – как будто показывает на нее рукой.
– Марьюшка… Это Марьюшка, моя Марьюшка.
– Столько лет прошло, тетушка, это не может быть она, это просто похожая на нее девочка.
– Нет, Володенька, это она. Это ее пальтишко и платьице. Зонтик вот, муж мой, покойник, подарил ей на именины. Это она, Володенька.
– Как же так, тетушка, девочке тут лет 9—10, не больше…
– Это она, – твердила взволнованная тетушка.
– Марьюшка, – вдруг четко сказала Варенька и, улыбаясь, указала на девочку с фотографии.
Я находился в странном волнении, тетушка, конечно, могла перепутать, тут и возраст, и постоянное ожидание пропавшей дочери, но Варенька! Варенька удивила меня даже более нехарактерным для нее поведением. Ранее она не улыбалась.
С тех пор я стал замечать за Варенькой странные игры. Она выходила из свойственного ей оцепенения и начинала игру, как будто играла с кем-то.
На фотографиях для Вареньки часто появлялась Марьюшка, хотя я готов поклясться, что во время съемки никакой девочки рядом не было.
Варенька ожила, повеселела и тянет меня на берег Качи делать наши фотографии. Последний раз печатая фотографии, я заметил на берегу легкий знакомый силуэт. Лизонька? Я хочу проверить свои догадки. И собираюсь с Варенькой сходить к реке.
У меня, как видите, друг мой, много вопросов. И боюсь, без вашей помощи мне не справиться.
Жду вас с нетерпением. Ваш друг Владимир Л-цкой.»
Дата и подпись были неразборчивы.
Дети сидели, раскрыв рты. Мы стали перебирать фотографии и искать на них девочек.
Внизу лежал дневник деда.
11 августа 19… года
По просьбе моего молодого друга Владимира я приехал к нему в Кр-ск. Отец его Владимир Владимирович рассказал мне о состоянии сына и вызвался сопроводить меня в Солонцы. К обеду мы прибыли на место. В доме были только Аполлинария Александровна и кухарка Нила. Аполлинария Александровна поведала нам историю, частично знакомую мне из письма Владимира. Она была встревожена и взволнована происходящим. Оказалось, что после завтрака Владимир и Варенька пошли на берег Качи, где Владимир, как он думал, видел Лизоньку. Мы с Владимиром Владимировичем отправились на их поиски.
Обошли все село, прошлись по берегу, где любили бывать Владимир и Варенька, но никаких следов их не нашли. Жители села и полиция прочесали каждый закоулок, но все тщетно. Владимир Владимирович в отчаянии ходил по берегу Качи и звал детей. Поиски этого дня ничего не дали.
12 августа 19… года
Я перебирал фотографии Владимира. На них действительно много изображений девочки. Есть фотографии Вареньки и, по утверждению Аполлинарии, Марьюшки. На снимках девочки вместе, иногда нет. Последние снимки не такие четкие, как раньше, как будто он небрежно проявил пленку. На берегу реки Марьюшка и расплывчатый силуэт молодой девушки. Эта фотография отличалась от других. Марьюшка улыбалась.
13 августа 19… года
Наши поиски ни к чему не приводят. На берегу найдена камера Владимира. Я аккуратно проявляю пленку. Скоро я смогу увидеть, что фотографировал Владимир перед исчезновением.
14 августа 19… года
Пленка готова. Приступаю к печати. Варенька и Марьюшка играют на берегу. Девочки бегают и смеются. Следующая – фотография прекрасной молодой девушки, она сидит на траве, улыбаясь, смотрит в объектив. Неужели это Лизонька? И последний кадр: Владимир с Лизонькой и девочками на залитом солнцем берегу улыбаются, сидя вместе на траве. Прекрасный кадр. И фотография получилась отменная. Яркий живой снимок.
Будто молодая пара отдыхает у реки летним днем с дочками-погодками.
Но как? Кто мог сделать этот снимок?
17 августа 19… года
Поиски пока результата не дали. Владимир Владимирович уехал в Кр-ск к семье. Я остался с Аполлинарией. Ей необходима поддержка и участие. Я руковожу поисками Владимира и Вареньки в Солонцах.
Я выхожу с камерой Владимира и фотографирую все, что фотографировал он, в надежде напасть на след.
20 декабря 19… года
Поиски ничего не дали. Владимира и Вареньку не нашли. Фотографии я сложил в сундук. Мне жаль, но мои попытки при помощи фотографии найти след Владимира и Вареньки ничем не увенчались. Мои снимки были обычными. Ни Марьюшки, ни Лизоньки, ни Владимира с Варенькой на них не проявлялось. Я обошел все места, что были на фотографиях Владимира. Прошел много километров по берегу Качи. Никаких следов.
С сожалением должен признать, что не нашел ответ этой таинственной загадки. Я прекращаю поиски и все материалы отправляю на чердак.
Да, есть одна хорошая новость: я сделал Аполлинарии предложение руки и сердца, и она была столь любезна, что ответила мне согласием.
На этом дневник деда обрывался. Дети сидели с горящими глазами, я и сам, признаться, был взволнован.
– Вот это да… у нас теперь есть своя семейная тайна.
По восторженным лицам детей я понял: нам обеспечены интересные и беспокойные каникулы.
Котенок
Виктория Данген
Как зарождается зло? В роковую ли минуту решения или медленно созревая? И можно ли предотвратить его, почувствовать только что зарождающуюся беду? Я давно ищу эти ответы и не нахожу их… Иногда мне думается: вот вспомню всё, каждое мгновение, и я обязательно отыщу этот момент. Эту точку невозврата.
I
Однажды мы зашли в гости к маминой подруге – Софочке Крывановской, ломаке и выскочке. Софочка (она не позволяла мне называть ее «тетя») встретила нас в шелковом пеньюаре, с босыми ногами и неизменным мундштуком. Она курила, пуская дым через крупную щель передних зубов, звонко смеялась и нервно взбивала на голове копну рыжих кудрей. Мама шумно, не стесняясь в выражениях, пересказывала ей свежие сплетни. Мама никогда не стесняется и мне запрещает испытывать это раболепное, как она говорит, чувство. А я не могу. Не могу не стесняться голых ног Софочки, ее бесстыдно выпирающей под тонкой тканью груди и тех подробностей, которых девочкам моего возраста знать не нужно. Иногда мне кажется, что внутри меня есть какой-то тонко настроенный прибор, своеобразный камертон, который издает неприятный звук, стоит мне столкнуться с безнравственностью. Я всегда слышу этот звук, когда захожу в комнаты Софочки.
Чтобы не раздосадовать маму своим смущением, я прогуливалась по квартире. Благо у маминой подружки страсть к роскошным вещам, и мне есть на что полюбоваться. В тот раз меня привлекла новая картина. Она просто не могла не привлечь мое внимание, чудо, как была хороша! На ней была изображена очаровательная семейка: мама-кошка и четыре котенка играли развернутым веером под присмотром маленькой собачки. Я сразу окрестила собачку «Тетушкой», ее умная мордочка выражала обеспокоенность проделками пушистых сорванцов. Когда первый восторг от находки прошел, я заметила пятого котенка. Он не принимал участия в игре, а мирно спал, взгромоздясь на мягкий стул. Эта деталь картины так меня растрогала и взволновала, что я стала выискивать и других спрятавшихся котят. Я отходила и подходила к картине, наклоняя голову то к одному, то к другому плечу. Заметив мой интерес, Софочка подошла поближе.
– Что, нравится? – промурлыкала она.
– Очень! – честно призналась я.
– У тебя хороший вкус. Слышишь, Клара, – Софочка повернулась к моей маме и повысила голос, – у девочки есть вкус! Видишь ли, крошка, эта работа известной датской художницы. Она рисовала только с натуры и только животных.
– Только животных? – удивилась я. – И никаких людей? Никогда?
– Насколько мне известно, никогда, – немного подумав, заявила Крывановская.
В разговор вмешалась мама.
– Ирен, если Софочка говорит «никогда», значит, так оно и есть. Софочка из театральных, она прекрасно разбирается в искусстве.
Я потупилась, не зная, что ответить на мамино замечание, а между тем она продолжала:
– Картина и вправду изумительная. Сколько в ней правды жизни, сколько аллегории. Добро и зло, – и мама поочередно указала на кошку и Тетушку, – жизнь и смерть, – последовал жест на играющих котят и уснувшего на стуле.
– Мама! – воскликнула я. – Неужели ты считаешь, что котенок на стуле мертв?
– Непременно мертв, – утвердительно кивнула мама, – иначе какой смысл писать картины с котятами? Ведь никакого драматизма в этом жанре нет! А вот завуалированно изобразить смерть – это настоящее искусство.
И мама засмеялась.
II
Всегда и во всем мама стремилась к богемному образу жизни. Ее привлекала сцена, актеры всех мастей и способностей, писатели, поэты, художники и певцы. Сама она не имела какого-либо ярко выраженного таланта, но тянулась к тем, в ком теплилась эта Богом данная искра. Ее увлечение уходило корнями в далекую юность. Мама любила театры, стремилась не пропустить ни одной премьеры и даже мечтала поступить в театральное училище. Но ее родители были категорически против. Приличной барышне не подобало демонстрировать себя. Да и по мнению деда, все актриски были явными или тайными кокотками. Кажется, именно этот запрет дал толчок к их непрекращающейся ссоре. Или, быть может, мое незаконное рождение… Мама никогда ничего мне не объясняла. Она не любила разговоров о моем появлении на свет, о моем отце; вроде как его не было и вовсе. Ведь это и есть настоящая свобода – быть независимой от чужого мнения. Свободу можно положить только на алтарь искусства. Ничто более не достойно этого великого дара: ни семья, ни общество, ни любовь, – так объясняла мне мама обширные пробелы ее биографии. Наверное, именно эта жажда свободы привела ее к увлечению футуризмом.
– Искусству тоже нужна свобода! – говаривала мама. – Вот увидишь, Ирен, будущее за футуристическими идеями!
Вместе с этим новомодным увлечением в нашей жизни стали фигурировать разные маргинальные личности: они дурно говорили, дурно себя вели, дурно выглядели, и искусство их было точно таким же, как и они сами. Помню одного маминого друга, скульптора-самоучку, по его уверению – непризнанного гения. Он сидел у нас в гостях, пил чай с вареньем, нес ужасную чепуху про дадаизм, а я тем временем сидела в углу и наряжала свою единственную куклу. Неожиданно скульптор подлетел ко мне, вырвал у меня из рук игрушку и одним резким рывком оторвал ей голову! Я даже ахнуть не успела, а он уже облил куклу недоеденным вареньем и воткнул вместо головы надгрызенное яблоко. Я растерянно посмотрела на маму, но она восхищенно захлопала в ладоши.
– Ирен, ты это видела? Вот это экспрессия! Это настоящий полет мысли и чувств! Мы с тобой стали свидетелями рождения настоящего творчества! Удивительно, просто удивительно! – Потом мама обратилась к скульптору и в ее голосе слышались нотки подобострастия: – Вы, мой друг, настоящий талант.
Скульптор самодовольно водрузил перемазанное вареньем тельце растерзанной куклы на обеденный стол и как ни в чем не бывало продолжил прерванный разговор. Я еще некоторое время постояла, переводя вопросительные взгляды со сломанной игрушки на маму и обратно, но, не найдя поддержки или хотя бы сочувствия, удалилась плакать в спальню.
Новые мамины друзья говорили о вызове обществу, о переломе стереотипов, о смерти прежнего искусства. Но на самом деле это был звон пустых внутри людей, не наполненных чем-либо выдающимся, но беспрестанно мечтающих об этом, и их бурные разговоры больше походили на гром перекатывающихся пустых ведер. Жаждущие внимания, но не умеющие его привлечь достойным образом, они бросались из одной крайности в другую. Однажды мама привела меня на сборище этих субъектов. Дама, стриженная под мужчину, в мужском же костюме, плохо сидящем на ее рыхлой фигуре, декламировала стихи собственного сочинения, лишенные рифмы и малейшего смысла. Следом за ней вышел мужчина с уродливой зеленой розой в петлице и пять минут кряду бренчал на рояле. Эта адская какофония была представлена публике как соната «Пластодендрариома» и вызвала шквал рукоплесканий. Затем выступала пара – мужчина и женщина в несвежем нижнем белье. Кажется, это была имитация танца, но в этом подобии было столько непристойности, что я зажмурила глаза.
После случая с куклой и шабаша художников я поняла, почему маму так привлекал футуризм. В нем отсутствовала главная составляющая любого настоящего искусства – талант. Не нужно быть одаренным человеком, чтобы портить и ломать. Все, что от вас требуется, – это капелька безумия. Или даже не капелька…
III
А потом в жизни моей мамы появился фотограф. Она привезла его из Кисловодска, куда уезжала поправить пошатнувшееся здоровье. Я же была оставлена на попечение тети Маши, жившей по соседству с нами и согласной на любую работу. Тетя Маша была дебелая женщина, невысокого роста, с натруженными, но ласковыми руками. Мне нравилось, как она тихо говорила, зевая, крестила рот, повязывала на деревенский манер косынку, прикрывая жиденькие пегие волосы, а еще часто и беспричинно вытирала руки о засаленный передник. Все это было так не похоже на тех женщин, что я знала. От тети Маши веяло уютом и спокойствием. Впервые в моей жизни появилось подобие распорядка. Пробуждение, прием пищи и отход ко сну происходили в одно и то же время и всегда сопровождались непременной молитвой. И пусть еда была однообразной и бесхитростной, зато сытной. Одежда моя была залатана, тщательно простирана, а по воскресеньям меня купали в нескольких водах, предварительно натирая до красноты колючим шерстяным носком. Тетя Маша называла мою мать «непутевой», а меня «сироткой», но делала это мягким необидным голосом. Через две недели жизни без мамы я округлилась, посвежела, а на моих впалых щеках заиграл румянец. Тетя Маша иногда с улыбкой говорила: «Так-то будет получшее. А то не девка, а вырпь!». Что такое вырпь, я не знала, но понимала, что это нечто неприглядное.
