Нет ни рая, ни ада

Екатерина Шрейбер

Нет ни рая, ни ада

Нет ни рая, ни ада, о сердце моё!

Нет из мрака возврата, о сердце моё!

И не надо надеяться, о моё сердце!

И бояться не надо, о сердце моё!

Омар Хайям

© Шрейбер Е.М., 2021

© «Центрполиграф», 2021

Глава 1

По пустой трассе, разрезая прохладный воздух августовского утра, летела синяя двухколёсная «Хонда». Солнце только встало, и по полям, раскинувшимся вдоль дороги, ещё стелились облачка белого тумана. Рёв мотоцикла разрывал тишину, наполненную лишь пением птиц в ветвях деревьев и шорохом насекомых в траве. Водитель в чёрной кожаной куртке и синих потёртых джинсах давил на газ. Сзади, вжавшись в его широкую спину, сидела девушка. Её длинные тёмные волосы, выбивающиеся из-под шлема, трепал ветер.

В это же время навстречу им не спеша, словно боясь спугнуть начинающийся день, двигалась чёрная «тойота». Дорога поднималась в горку и давала некрутой изгиб. Мотоцикл блеснул на солнце глушителем, наклонился влево и уверенно вошёл в поворот, но вдруг начал тормозить и уходить в занос. До автомобиля оставалось не больше пятидесяти метров. В следующую секунду раздался удар, а потом тишина снова накрыла всё вокруг.

* * *

Я проснулась от запаха кофе и булькающих звуков кофеварки, но прежде чем открыть глаза, тихо застонала от тупой боли в голове. Повернулась на бок. Боль стала сильнее и противно запульсировала в висках. Надо же было вчера так напиться! Стоп, что происходит у меня на кухне?

Кто-то определённо варит кофе и жарит яичницу. И чтоб мне никогда не встать с постели, если это мама. Я медленно разлепила глаза, провела рукой по лбу, чтобы убрать спутанные волосы и хоть немного унять головную боль, потом так же медленно встала, натянула на голое тело футболку и на цыпочках проскользнула в ванную. Прежде чем столкнуться лицом к лицу с неожиданной реальностью, нужно хоть немного привести себя в порядок.

Из зеркала на меня смотрело ни больше ни меньше огородное пугало. Короткие чёрные волосы торчали вверх, как панковский ирокез, под глазами – круги от осыпавшейся туши, на щеке – глубокая вмятина от подушки. Я поливала лицо то горячей, то холодной водой, а потом просто засунула голову под кран и с мазохистским удовольствием почувствовала, как ледяной поток нещадно студит кожу.

Наскоро промокнув волосы полотенцем, я глубоко вздохнула и пошла на кухню. Уселась в своё любимое глубокое голубое кресло и уставилась на невысокого мужчину, босого, в джинсах и белой футболке, который отвлёкся от шипящей на плите сковороды, и взглянул на меня.

– Привет! Кофе и яичница готовы. Ничего, что я тут похозяйничал?

Свеженький, как горячий пирожок. Светлые вьющиеся волосы, круглые голубые глаза за прозрачными стёклами изящных, почти незаметных очков и раздражающая улыбка на лице. По-детски радостная, чуть смущённая, искренняя. Так бы и убила. Его лицо показалось мне знакомым, как будто мы встретились не вчера, а знали друг друга гораздо раньше, и это смутное царапающее ощущение только усилило мою желчность.

– Ничего, – пробормотала я, желая только одного: чтобы незнакомец поскорее убрался с моей кухни и оставил меня умирать с похмелья. Чёрт, я даже не помню, как его зовут!

Он уже положил в тарелку горячий завтрак, пододвинул её поближе ко мне и поставил рядом кружку с кофе, из которой я никогда не пью. Мне совершенно не хотелось быть вежливой или деликатной. Мы познакомились вчера в клубе и провели вместе ночь, но это не значит, что утром можно вот так бесцеремонно вторгнуться на мою кухню, готовить мне еду и вести себя как ни в чём не бывало. Он должен был просто чмокнуть спящую меня в щёку, оставить свой номер телефона на всякий случай (которого никогда не будет) и тихо покинуть квартиру, растворившись в утреннем тумане.

Яичница оказалась чертовски вкусной, незнакомец не только не забыл её посолить, но даже нашёл в моём вечном кухонном бардаке специи: сушёный чеснок и копчёную паприку. Мой желудок, чего я от него не ожидала, с благодарностью принял еду. И кофе был чёрный, без сахара, как я люблю.

Пока завтрак исчезал во рту, я успела получше разглядеть гостя, который, усевшись на табурет напротив, с таким же аппетитом поглощал свою порцию. Он был худощав, но рельефные плечи и красивые руки с длинными, сильными пальцами с лихвой компенсировали недостаток мышц. У него было приятное, располагающее к себе лицо, по-мальчишески юное и в то же время интеллигентное, умное. Как меня угораздило подцепить такого парня? И, хотя я не уверена, но кажется, мне понравилось заниматься с ним сексом.

Перед глазами встали тёмные кирпичные стены ночного клуба, замелькали полустёртые лица танцующих людей. В ушах зазвучала оглушающая музыка, под которую вчера с таким наслаждением двигалось моё тело. Затем, словно стоп-кадр из фильма, всплыл образ незнакомца с моей кухни: проходя мимо его столика, я случайно толкнула его бедром, повернулась и по-дурацки расхохоталась, глядя, как он яростно вытирает со скатерти разлитое пиво. В следующем кадре мы уже на танцполе, в тесных объятиях двигаемся в такт медленной мелодии. Потом такси, моя квартира. А дальше провал.

Когда с завтраком было покончено, я сделала очередной глоток кофе и потянулась за сигаретой. Парень не закурил и ничего не сказал.

– Слушай, у меня адски болит голова… – Я пыталась намекнуть, что ему пора прощаться.

– Меня зовут Сергей. Есть у тебя какие-нибудь таблетки? И советую выпить активированный уголь.

– Я знаю! – огрызнулась я, делая вид, что помню его имя и знаю, как себя вылечить.

– Хорошо. А потом ложись спать.

Он убрал со стола грязную посуду, подошёл, притянул мою голову к своему животу, легонько обнимая, и поцеловал в макушку. Господи, почему от него так хорошо пахнет после такой-то ночки?!

– Пока, – коротко попрощался Сергей, обулся и вышел из квартиры.

Ну вот, всё-таки не оставил свой номер телефона.

Я выпила таблетку аспирина и вернулась в постель. Судя по всему, на улице пасмурно, вот-вот пойдёт дождь. Отлично, хоть высплюсь как следует. Сквозь плотные сине-зелёные шторы проникал мутный свет, единственная комната моей съёмной квартиры утопала в полумраке. Шкаф в углу, компьютерный стол, маленький диванчик, старый коричневый палас и широкий двуспальный матрас прямо на полу составляли всё её убранство. Разбросанная одежда, стопки книг и журналов на полу, коробки, в которых даже я не помнила, что лежит, любимая кружка для кофе и грязные блюдца на столе не добавляли моему жилищу очарования. Что мог подумать о его хозяйке какой-нибудь случайно попавший сюда Сергей?

Нахлынула тоска. Кто из родителей додумался назвать меня Лилией? Ненавижу это имя. Во мне нет ни изящества, ни достоинства, ни красоты, и я меньше всего похожа на гордый белоснежный цветок. Чёрные волосы, смуглая, даже зимой, кожа, глаза непонятного болотного оттенка, ничем не примечательная фигура – высоко мою внешность оценили лишь однажды в детстве, когда цыгане, разбившие табор на окраине нашего посёлка, чуть не выкрали меня с детской площадки. Так рассказывала мама, но я не уверена, что это правда.

Возможно, было бы лучше, если бы я отправилась топтать жёлтую пыль дорог и серую осеннюю слякоть с новой разноцветной и шумной семьёй, научилась воровать кошельки и приставуче жалобно выпрашивать копеечку у прохожих, полюбила лошадей, вышла замуж в четырнадцать лет за жгучего красавца, нарожала кучу детей, сверкала золотыми зубами и никогда не думала о том, как жить дальше. Но судьба распорядилась иначе.

Подростковые комплексы отступили, когда я встретила Гришу. Он говорил, что я изящнее его драгоценной гитары, к которой я поначалу ревновала: с такой нежностью и трепетом он всегда брал её в руки. Часто по вечерам мы сидели в его тёмной, заваленной разносортным хламом, прокуренной спальне, где он играл печальные мелодии и пел тёплым, обволакивающим, как молоко с мёдом, голосом. В эти минуты я замирала и погружалась в состояние, похожее на плотный кокон, который не давал мне пошевелиться. При этом кожу слегка покалывало, как от слабых электрических разрядов. После песен мы ложились на низкий продавленный диван и медленно, сдерживая нетерпение, занимались любовью. Я всегда чувствовала, даже если Гриша ничего не говорил, как он восхищается моим телом, какую радость оно ему приносит.

Сегодня я превратилась в изрядно потрёпанную жизнью, сутулую женщину с усталыми мутными глазами, висящими плетьми руками и худой плоской задницей. Мне тридцать, а выгляжу я как сорокалетняя разведёнка с двумя детьми. Тело давно перестало доставлять мне удовольствие, как и я ему, но на это наплевать. Руки-ноги двигаются, ничего не болит – и ладно. Всё, что выглядит неидеально, можно замазать косметикой и скрыть под слоем эксцентричной одежды. А безразличие в глазах или прямой вызов, привычка говорить в лицо всё, что вздумается, и пренебрегать условностями начисто отбивали у встречных людей желание анализировать мою внешность. Чёртова харизма, восхищалась моя подруга Маша. Идеальная защита, думала я.

Возможно, сегодня ночью я действительно показалась привлекательной этому Серёже, но при свете дня я безжалостно резала себя на крупные некрасивые куски и не могла понять, как они держатся вместе и что представляют собой в целом.

Я отвернулась к стене, натянула одеяло до самой макушки и бессильно закрыла глаза. Нужно поспать, и тогда всё пройдёт.

* * *

Выйдя из больницы после аварии семь лет назад, я решила, что декорации не важны, и просто поменяла одно захолустье на другое. Поселилась в городке с бурыми хрущёвками и серыми панельными девятиэтажками, дырявыми дорогами и убогими кафешками. Спальный район, провинция, дыра – для меня это место добровольной ссылки, ничего более.

Больших городов я не знала: родилась и выросла в посёлке с тринадцатью тысячами жителей, затерянном в зелёном холмистом краю, когда-то отвоёванном сибирскими казаками у тайги. Тихое, спокойное местечко, где все друг друга знают и живут по неведомо когда сложившимся правилам. Там никогда ничего не происходило, кроме пьяных драк и семейных скандалов. Дома было бедно и строго. От некогда большой семьи почти никого не осталось: кто умер, кто уехал, так что шанса спрятаться от ремня отца и равнодушия матери в шумной толпе родственников, найти хоть у кого-то горячее, влажное от слёз и объятий утешение у меня не было. Родители трудились на кирпичном заводе, старшие братья, едва окончив школу, уехали на заработки. От меня же требовали и отличной учёбы, и ежедневной помощи по хозяйству: покормить кур и свиней, убрать за ними, навести порядок в избе, помочь матери в огороде.

С учёбой проблем не было, я исправно таскала пятёрки, участвовала во всех конкурсах и олимпиадах, без труда и часто побеждала. Родители дивились: оба не имели высшего образования, мои братья тоже не выказывали склонности к умственному труду. «Что ж ты вумная такая у нас?» – шутила мама, то ли гордясь, то ли осуждая. Неприятное чувство особенности со временем превратилось в отчуждение, я стала белой вороной – и в семье, и среди сверстников.

Друзей у меня не было. Одноклассников не разрешалось водить домой, и по гостям мне ходить было нельзя. Свободное время после уроков я проводила в библиотеке, а в хорошую погоду бежала в лес. Изучив все атласы и энциклопедии о местной флоре и фауне, я выискивала знакомые травы, деревья, цветы, ягоды и больше всего на свете радовалась, когда удавалось разглядеть мелькнувшую в траве рыжую спину лисы или заметить силуэт исполинского лося. Там, в лесу, от меня никто ничего не требовал, не осуждал, не запрещал, не оценивал. Там было хорошо, спокойно и радостно, как должно быть дома.

Мне нестерпимо хотелось сбежать подальше. Окончив школу с золотой медалью и поступив в университет, я оказалась на другой планете. Шумная толпа студентов – то ли астронавтов, то ли инопланетян – в странной, яркой, нелепой одежде, с чудны́ми причёсками, серьгами в ушах и носах показалась мне жуткой и привлекательной одновременно. Я стану такой же, одной из них: смелой, умной, экстравагантной! Но самое главное – свободной! Хотелось одновременно и спрятаться в какую-нибудь нору, и пуститься в пляс от счастья.

В семнадцать лет ко всему привыкаешь быстро. Я нырнула в учёбу, как в глубокую реку, и наслаждалась процессом, несмотря на экзаменационную нервотрёпку и бытовой общажный раздрай. Студенческий городок прятался в сосновом лесу и жил своей особой жизнью. Я не скучала по дому. Только по Мишке – огромной мохнатой дворняге, которая жила в деревянной будке у крыльца, сколько я себя помнила. Ботаника, зоология, генетика, физиология, химия – в моей голове не оставалось места ни для чего другого. Я хотела стать молекулярным биологом, настоящим учёным, пропадающим днём и ночью в своей лаборатории. Но потом я познакомилась с Гришей.

На одном из концертов, которые частенько гремели в студенческом городке вперемежку с дискотеками, ко мне подошёл высокий длинноволосый парень, на вид гораздо старше меня. Улыбнулся, взял за руку и увёл в сторону от толпы.

– Привет, тебя как зовут?

– Лиля.

– Какая прелесть. Ли, хочешь прокатиться на мотоцикле?

Я хмыкнула, но согласилась. С того вечера мы стали неразлучны, а я превратилась в Ли – девушку байкера.

Я обожала его литое тело, твёрдое и ладное, как монолит, за которым можно укрыться от любых бурь. Он был весёлым, азартным, безбашенным. Мог сорваться в ночь, чтобы гнать мотоцикл по пустынной трассе, чувствуя, как ветер гудит в ушах, отправиться на несколько дней на байкерский фестиваль, чтобы потонуть в грохоте музыки, литрах водки и случайном братстве, поехать на своём двухколёсном коне на Алтай или Байкал, сутками не вылезая из седла. Ему ничего в этой жизни не было нужно, кроме дороги, свободы и меня.

Однажды они с другом решили поупражняться в езде на заднем колесе и устроить гонку. Тот, кто первым придёт к финишу, получит бутылку виски двенадцатилетней выдержки. При этом на мотоцикле, кроме водителя, должен быть ещё и пассажир, то есть у Гриши – я, а у друга – его девушка. Мысль об этой затее привела меня в ужас, но я молча залезла на сиденье, вцепилась в обшивку и закрыла глаза. Мы победили, и с тех пор Гриша решил, что я приношу ему удачу. Боюсь, именно тогда он поверил в собственное бессмертие.

Я сделала его своим личным богом. Длинноволосый байкер, в чёрной косухе, на десяток лет старше, он показал мне, что значит жить по-настоящему. Адреналин в крови – и никаких мыслей о будущем. Мы мчались вперёд на скорости сто пятьдесят километров в час и чувствовали, что нарушаем законы природы: разрезали собой твёрдый воздух, взлетали над землёй, превращали кровь, бегущую по венам, в расплавленный металл. Три года пронеслись как комета, яркие, насыщенные, чувственные. Я получила диплом, и впереди было целое лето: щедрое, горячее, бурное, жадное до приключений и открытий. Казалось, впереди долгие годы сумасшедшего счастья, но всё закончилось за одну-единственную долбаную секунду.

После аварии я очнулась в больнице. Что случилось, не помнила, словно кто-то, пока я была в отключке, безжалостно или, напротив, милосердно, стёр из памяти последние два дня моей жизни. Мне сообщили, что Гриша погиб на месте до приезда «скорой», я получила сотрясение головного мозга и перелом позвоночника. Всё, на что я надеялась тогда, – это на скорую смерть. Увы. Мне предстояло пережить несколько операций, провести месяцы в гипсе и корсете, научиться заново ходить, а потом наглотаться снотворного, оказаться в реанимации, затем в психушке и вернуться в мир совершенно другим человеком. Я не умерла, но от меня ничего не осталось – кроме выжженной болью и слезами пустоты.

* * *

Я снимаю не видавшую ремонта квартиру в старом доме в самом центре города у пенсионерки, которая, дай ей Бог здоровья, уже пять лет не поднимает арендную плату. Да, есть и ещё один плюс: моя работа находится за углом соседнего дома.

Каждый день без пятнадцати восемь, проклиная утро, я выхожу из подъезда и ныряю в тенистый, заросший тополями и берёзами дворик. Ненавижу это время суток. Ночь скрывает бедность, острые углы серых домов, подсвечивает фонарями кроны деревьев, делая их таинственными и волшебными. С рассветом же холодный воздух становится резким и отчётливым, наполняется ничем не приглушёнными звуками. Родители, торопясь и ругаясь, ведут за руку своих отпрысков в детские сады и школы, машины отъезжают от подъездов, по-старушечьи шаркая шинами об истёртый асфальт, вот-вот начнётся суета и хаос дня.

Магазин товаров для животных, где я работаю продавцом, – крошечное помещение, заставленное клетками с хомячками и попугайчиками, банками и пакетами с кормами. Здесь всегда стоит неистребимый дух кошачьих консервов. Из окон видно, как поток машин с утра до позднего вечера движется по главной улице города, как снуют туда-сюда вечно чем-то недовольные люди, а прямо напротив входа, на узком тротуаре, с ранней весны и до поздней осени раскидывается стихийный базарчик. Шумные говорливые бабульки в нелепых нарядах – цветастых платках и тёплых пуховых кофтах – раскладывают на табуретках урожай: редиску, помидоры, огурцы, зелень, грибы, кабачки и цветы с дачной клумбы. И мимо невозможно пройти, чтобы они чего-нибудь тебе не присоветовали!

Сегодня утром, подойдя к крыльцу магазина, я подняла голову, взглянула на огромную берёзу и ухмыльнулась, вспомнив, как познакомилась с Машей – моей отважной, сумасшедшей, единственной и самой любимой подругой, которая заметно скрасила моё пребывание в убогом настоящем.

Однажды в марте рано утром я открывала магазин, фыркая от мороза и костеря выскользающий из замёрзших рук ключ. И вдруг заметила боковым зрением какое-то странное движение на верхушке берёзы, которая росла прямо перед входом. Подняв глаза, я замерла. По ломким голым веткам карабкалось вверх довольно крупное существо. Не кошка. Присмотревшись, я поняла, что это енот. Енот! На берёзе в марте месяце в центре города! Я забежала внутрь и начала лихорадочно соображать, кому бы позвонить. Животное нужно было срочно спасать.

Операция развернулась нешуточная. Верхолаз на автовышке, местная пресса, толпа зевак. На глазах у взволнованной публики енота с дерева сняли и вручили владельцам, которые умудрились потерять зверушку во время переезда. Главной движущей силой спасения оказалась некая девушка Маша, которая моментально откликнулась на мой отчаянный пост в соцсетях и нашла специалиста с техникой.

Когда зрители разошлись по домам, мы с Машей разговорились и с тех пор стали часто общаться. У неё в квартире жили кошка, собака и черепаха. Каждого из своих питомцев она спасла при разных обстоятельствах. Кошку Печенегу, или Печеньку, обмороженной подобрала в подъезде, собаку, Атоса, взяла из приюта, черепаху отвоевала у нерадивых хозяев.

Маша затмевала собой всех. Высокая, статная, с развевающейся копной рыжих вьющихся мелкими колечками волос, она обладала особым обаянием, потому что всегда и везде была искренней, как ребёнок. Широко улыбалась друзьям и незнакомцам, могла запросто подойти к человеку на улице и заговорить с ним, всегда была готова прийти на помощь, разделить и горе и радость. Она частенько спасала меня от приступов меланхолии, потому что могла не просто выслушать, но схватить в охапку и встряхнуть. «Лилька, включай неоправданный оптимизм и пошли спасать мир от уныния! Срочно!» – басила она в самое ухо. И как-то сразу становилось смешно, легко, здорово.

Она выросла в профессорской семье и откровенно гордилась своим отцом, который был доктором физико-математических наук, возглавлял лабораторию крупного института и преподавал в университете. Машина мама, бывшая учительница элитной гимназии, выйдя на пенсию, посвятила себя хозяйству, а когда душа начинала тосковать по школьной жизни, давала частные уроки, но только по знакомству или рекомендации. Младший брат стал врачом, жил отдельно и постоянно пропадал на работе.

Один раз я была дома у её родителей в большом и светлом коттедже, окружённом соснами. Там пахло кофе, табаком и книгами. За круглым столом меня кормили наваристой солянкой, поили фирменной самогонкой, угощали воздушными булочками с маком. Машина мама хлопотала надо мной, как над дорогим гостем, отец травил байки из институтской жизни и хохотал над нерадивыми студентами. Я же сидела на стуле, выпрямив спину и держа улыбку на лице. Моя жизнь могла бы быть такой же. Лет через двадцать–тридцать. Муж, взрослые дети, красивый дом, но главное – ощущение того, что ты живёшь своей жизнью и находишься на своём месте. Я чувствовала себя лишней в этом тёплом неглянцевом уюте, как поломойка, которую добродушные хозяева пригласили за стол. При первой же возможности я за всё поблагодарила Машиных родителей и откланялась, сочинив приличный предлог.

Подруга давно покинула родные пенаты, пережила развод, купила небольшую квартиру в нашем городке – здесь было дешевле, тише, спокойнее. Она работала журналистом-фрилансером, вела спецпроекты для нескольких интернет-изданий, фотографировала, снимала и монтировала видео. Помимо пронзительных человеческих историй, на которые у Маши был профессиональный нюх, она любила глухие места, горы, походы, ночёвки в палатке и животных. Каждую неделю она ездила на самую окраину города в местный приют для бездомных собак и кошек, ухаживала за ними, помогала пристраивать, привозила туда собранные пожертвования в виде кормов и старых одеял.

Не знаю, зачем я со своей никчёмной и неинтересной жизнью была нужна Маше, но мне не хотелось думать, что она дружит со мной только из-за своей неистребимой потребности о ком-то заботиться.

Глава 2

Я не заметила, как наступило лето, и не вспоминала больше случайного знакомого по имени Сергей. Сколько их таких было и ещё будет в моей жизни? Мелькающие кадры киноленты, картинки из старого журнала, фантики от конфет, валяющиеся по обочинам дороги – я наверняка не смогу достать из памяти ни одного лица, когда состарюсь. Если состарюсь.

Я открыла бутылку и, не заметив, как металлическая крышечка упала на линолеум на кухонном полу, сделала жадный глоток холодного, горьковатого и мелко пузырящегося во рту пива. После долгого рабочего дня и неожиданно накрывшей город жары мне нужно было освежиться и расслабиться.

C наслаждением развалилась в своём огромном кресле, сжимая в руке мокрую от выступившей влаги бутылку. Закурила, стряхивая пепел в керамическую пепельницу с изображением Нефертити, крошечную, на одного человека, даже не подаренную кем-то на какой-нибудь дурацкий праздник, а купленную самой себе в соседнем универмаге в отделе китайских безделушек – не для красоты, а просто, чтобы было где тушить окурки. Мой дом был полон таких вещей: случайных, дешёвых, странных.

После двенадцатичасовой смены ноги гудели, спина ныла. Но сегодня мне удалось убедить одну расфуфыренную дамочку потратиться на лечебный корм для её больной британки и объяснить другой, гораздо проще выглядящей покупательнице, что не стоит кормить кота картошкой и макаронами.

Я до сих пор не привыкла к тому, что люди заводят животных, часто дорогих и породистых, но совершенно не представляют, как за ними ухаживать. Многие уверены, что остатки позавчерашнего борща – прекрасная еда для усатых-полосатых: «У моей бабушки кот только так питался и дожил до двадцати лет!» А на кого-то наводит ужас слово «стерилизация», даже если животное – дворняга в десятом поколении: «Что вы, кошка должна рожать! Как можно лишать её радости материнства? А котят я утоплю, да и дело с концом». Иногда это приводило меня в такое бешенство, что хотелось уволиться, но потом я вспоминала, что, если не хочу остаться без крыши над головой, нужно платить за квартиру, и смирялась с неизбежным.

Сейчас немного отдохну, разогрею себе оставшуюся со вчерашнего ужина курицу, выпью ещё пива и посмотрю какой-нибудь сериальчик. А потом спать.

Что я делала по вечерам, когда поселилась в этой квартирке? Приходила с работы, ужинала, смотрела фильмы на ноутбуке или читала и ложилась спать. В пятницу и субботу шла куда-нибудь в бар, напивалась ровно до того состояния, чтобы суметь дойти до дома на своих двоих, или звала в гости Машу, и мы часами сидели на кухне, потягивая вино, которое она приносила с собой, потому что мне не хватало денег на хоть сколько-нибудь приличную выпивку, болтали, смеялись, строили планы на выходные или отпуск. Утром всё повторялось снова – работа, дом.

Я часто представляла, как сложилась бы моя жизнь, если бы Гриша остался жив. Он работал в автомастерской и разбирался во внутренностях машин, как бог. Я была уверена, что рано или поздно у него будет свой бизнес, однако Гриша всё чаще говорил, что хочет продать однокомнатную квартиру, доставшуюся в наследство от бабушки, купить дом на колёсах и ездить на нём повсюду в придачу к своей любимой «Хонде». Иногда мне казалось, что ему стоило родиться в другой стране и лет пятьдесят назад, в эпоху американских хиппи или лондонских панков, но, конечно, в своих мечтах я воображала, что мы проживём жизнь вместе. У нас будет дом – маленький, уютный, стоящий где-нибудь в глуши, с видом на реку или поле. Я рожу парочку, а то и больше громогласных неугомонных детишек, которые будут собирать жучков в траве, гонять по огороду нашу мохнатую дворняжку и тискать полосатых котов.