Нефрит. Огонь. Золото

Поворачиваясь к купцу, я замечаю вспышку красного.

На самом краю другого стола лежит цзянь [8], поистине прекрасное оружие с длинным узким лезвием и тонким острием. Мягкое серебристо-серое сияние металла говорит о том, что меч выкован из иноземного металла, какого не сыскать в нашем бедном засушливом регионе. Мое внимание привлек кроваво-красный рубин, украшающий изящную рукоятку. Вероятно, за него, обладающего таким насыщенным цветом, дадут хорошую цену. А ведь его несложно продать. Пожевывая внутреннюю сторону щеки, я сосредоточенно размышляю.

Продать перстень или украсть меч?

Купец лихорадочно копается в большом деревянном ящике и, звякая металлом, достает еще какой-то интересующий дородных покупателей предмет. Должно быть, что-то важное, судя по тому, с какой поспешностью дядьки поворачиваются ко мне спиной, чтобы изучить новое сокровище.

Я опускаю кожаный мешочек обратно в карман, беру меч и шагаю к выходу из шатра, готовясь спрятать добычу под одеждой. Пульс у меня учащается. Когда я уже решаю, что удалось безнаказанно улизнуть, сзади раздается крик:

– Где мой меч?

И это точно не купец.

«Проклятие! Неужели я обокрала этих дородных дядек»?

– Где он? – завывает зычный голос.

Я заставляю себя шагать, не сбавляя темпа. Бежать уже поздно, иначе станет слишком очевидно.

– Он лежал вот здесь! – подобострастно лопочет купец.

– Эй ты, девчонка с косами, а ну-ка, повернись!

Замерев на месте, я лихорадочно обвожу глазами толпу.

Увы, но единственная, кто подходит под это описание, – это я сама.

Кровь в жилах ускоряет бег, когда я ныряю за прилавки. Лавируя между шатрами и расталкивая людей, я несусь через площадь. Вслед мне летят крики и проклятия. Наконец я заворачиваю за угол…и о боги! Путь мне преграждает неспешно бредущий караван верблюдов. Погонщик тянет за веревку, которой животные связаны друг с другом, но упрямцы не желают поторопиться, поэтому я мчусь в другом направлении.

Улицы становятся все более безлюдными, а у меня от быстрого бега начинает колоть в боку. Я оборачиваюсь с надеждой, что оторвалась от преследователей, но на некотором расстоянии от себя замечаю две мужские фигуры. Не разбирая дороги, ныряю в какой-то переулок. Споткнувшись о деревянные бочки, падаю на землю. Выставляю перед собой руки, обдирая их о грубые камни. Поднимаю голову и не могу сдержать ругательство.

Я в тупике.

Путь к свободе преграждает десятифутовая стена. Подползаю к ней и пытаюсь ногой нащупать выемки, но она оказывается на редкость ровной. Даже если удастся вскарабкаться на нее, можно сломать ногу, спускаясь с противоположной стороны. Видят боги, мне нельзя этого допустить, но иного выбора нет.

Не успеваю я даже попытаться, как сзади раздаются шаги. Мой желудок камнем устремляется вниз. Преследователи догнали меня и теперь преграждают единственный выход из переулка.

Эх, все же следовало продать треклятый перстень. Поддалась сентиментальности, и теперь приходится расплачиваться.

Тот из дядек, кто повыше, вытаскивает из-за пояса широкий меч. Этот мужчина мускулист и похож на воина. Его спутник грузный, с поросячьими глазками, уродливым шрамом на лбу и пикой в руке. Волосы у обоих коротко побриты, как у выходцев с юга, да и одежды не белые, как того требует объявленный в Империи траур. Торговцы, что ли? Высокий искусно вращает мечом, едва касаясь рукоятки пальцами. Уж не воины ли они? Я перевожу взгляд на его товарища, и у меня падает сердце. На его пике нет кисточек. Он не состоит в регулярных войсках.

Наемники.

Которые любят деньги. И не любят, когда их обворовывают.

– Это всего лишь крестьянка, Бану, – со смехом замечает коренастый дядька. На Ши он говорит с сильным акцентом, а потом и вовсе добавляет несколько слов на своем родном языке, от которых Бану издевательски посмеивается.

Бежать мне некуда, одолеть таких противников тоже не получится. Они крупнее меня, сильнее, к тому же искусно обращаются с оружием. А я кто? Уличная крыска, выживающая исключительно благодаря своей смекалке.

– Прошу вас, добрый господин, пожалуйста, простите меня, – чуть не завываю я высоким писклявым голоском. – Вы правы, я крестьянка, глупая девчонка, удумавшая украсть у бравого воина вроде вас. – Громко хлюпаю носом, гадая, не переигрываю ли. – Смилуйтесь, заберите ваш меч и сохраните мне жизнь.

Коренастый фыркает и, хлопнув мясистой рукой спутника по спине, обменивается с ним заговорщическим взглядом. Бану беззастенчиво осматривает меня с головы до ног и усмехается в ответ.

– Видишь ли, одного меча нам теперь уже мало.

Меня захлестывает волна отвращения, но я сдерживаю негодующий возглас. Этот меч не стоит ни моей жизни, ни иных мерзостей, которые они замышляют со мной сотворить. Выход один: спасаться бегством. Я быстроногая, да и извилистые улочки, на которых выросла, будут мне союзниками.

На сей раз никаких тупиков.

– Прошу вас, доблестные воины, пощадите! Моя бабушка больна, мне нужно домой. Заберите меч и отпустите меня с миром, – всхлипываю, сама удивляясь тому, как правдоподобно получилось. Перед глазами встает недужное лицо амы, но я гоню этот образ прочь. Найду другой способ добыть ей лекарство.

– Ну уж нет, – с издевкой отзывается Бану.

Они медленно приближаются, и тут я чувствую в теле какое-то шевеление. В ушах появляется странный гул, перед глазами мелькают яркие огоньки. По венам пульсирует энергия, сердце с силой бьется о грудную клетку.

Боги, нет!

Ради нашего с амой благополучия я скрывала свою магию, и она долго дремала во мне, но теперь пробудилась к жизни. И в эту минуту поднимается внутри меня, жаждет вырваться на свободу.

Лезвие меча затягивает тонким слоем льда.

Коренастый ругается на своем языке.

– Магия! Она наделена магией!

– Священник пообещал по золотому таелю за каждую пойманную живой девчонку тяньсай, – рычит в ответ Бану, хватая меня за грудки и отбрасывая назад.

Я ударяюсь спиной о каменную стену с такой силой, что из легких выбивает весь воздух. Гул в ушах разрастается, будто тысячи цикад завели свою песнь после пролившегося на пустыню дождя.

Кажется, мир вокруг разжижается. От шока я не могу дышать.

Осознание происходящего затапливает разум подобно цунами, оставляя после себя разруху и опустошение. Чувства же обострены до предела.

Я вижу мир другими глазами. Окружающая обстановка выглядит острее и отчетливее. Небо чистейшего голубого оттенка, такого прекрасного, что больно смотреть. Солнце сияет с нереальной яркостью, заливая все вокруг потусторонним светом. Я даже слышу шорох гальки под ногами. В нос ударяет едкий запах пота, смешанный с каким-то другим, которого я не могу распознать. По венам пульсирует энергия, тело наполняет восторг. Я и не подозревала, что способна испытывать такое упоительное ощущение контроля над ситуацией.

Не знала, что хочу быть хозяйкой положения.

Гортанные хрипящие звуки пробиваются сквозь пелену восторга, и мозг не понимает, что показывают ему глаза.

Мои обидчики светятся.

От них исходит странное зеленоватое свечение, клубящееся подобно туману. Содрогаясь в конвульсиях, они держатся руками за шеи. Лица приобретают фиолетовый оттенок, а выпученные глаза наливаются кровью. Кожа слезает, обнажая плоть. Бану громко сдавленно вскрикивает и весь как-то сморщивается, ссыхается. Наконец, оба тела с глухим стуком падают к моим ногам.

Бездыханные.

Я ахаю и зажимаю рот рукой. Окружающий мир принимает привычные формы и очертания. От меня исходит тепло, преследуемое необъяснимым ледяным холодом, который тушит огонь в теле. Ощущаю себя опустошенной. Полой. Будто что-то проникло в меня и похитило самую суть того, кем я являюсь.

Руки дрожат. Мне холодно, очень холодно. Что сейчас произошло? Не похоже на мою магию. И на меня саму тоже. Это было нечто иное. Незнакомое. Напоминающее когтистую лапу, затягивающую меня в мрачные глубины океана, куда никогда не проникнет солнечный свет.

Воины.

Они превратились в трупы, которые выглядят так, будто… неужели это я с ними такое сотворила? Но как? Я никогда никого не убивала.

«Всегда бывает первый раз», – звучит у меня в голове незнакомый голос, бархатистый и мрачный, словно безлунная ночь.

Неожиданно моя грудь взрывается болью. Я сгибаюсь пополам, и меня выворачивает наизнанку. Ноги подгибаются, поэтому оседаю на землю, обдирая и без того саднящую кожу.

– Это не я, – шепчу я в пустой переулок. – Я на такое не способна.

Возможно, если повторять эти слова снова и снова, будто молитву, боги прислушаются и вернут все, как было.

Дрожь усиливается. Меч в моей трясущейся руке – это тяжкое бремя, отягощенное жестокостью, которой он стал свидетелем. Я отбрасываю его и, испугавшись звона металла о камень, со всех ног бегу прочь.

Глава 4

АЛТАН

– Что ты сказала?

– Попросила передать грушу. Тебя что-то беспокоит? – усмехается Тан Вэй, забирая у меня котомку с фруктами. – Или, точнее, кто-то? Она хорошенькая, правда?

– Кто? – Я стараюсь сохранить непроницаемое выражение лица, хотя перед мысленным взором все еще стоит образ той девушки. Высокая, но очень худенькая. Ее явно не мешало бы как следует подкормить. Тонкие черты лица и бледность кожи особенно выделяются, контрастируя с чернотой волос. Честно говоря, выглядела она как привидение. Нет, красивой она мне не показалась.

– Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю, но ладно, оставим это. – Тан Вэй откусывает грушу и переводит разговор на свою любимую тему – Линьси.

Я пропускаю ее болтовню мимо ушей, время от времени согласно кивая. Надеюсь, к месту. Видно, что подруга очень увлечена этой девушкой. Даже не верится, что раньше она заигрывала с первой встречной. И только познакомившись с Линьси, влюбилась и подарила ей свое безраздельное внимание.

Полчаса спустя мы приходим в таверну, а Тан Вэй все еще не умолкла. Я хватаюсь руками за голову. Неужели все влюбленные ведут себя подобным образом? Бесконечно говорят о своих возлюбленных, которых мечтают снова увидеть? Переосмысливают каждое сказанное ими слово? Идут на жертвы, которые другие люди сочли бы глупыми?

Однажды после побега из дворца мы с сестрой спросили матушку, скучает ли она по дому и семье.

– Я скучаю по ним каждый день, но дом там, где твое сердце, – с мягкой улыбкой ответила она.

Ради нашего отца мама отказалась от всего: родни, друзей, собственной жизни. Даже став императрицей, она оставалась чужачкой в новой для себя стране. В коридорах дворца перешептывались всякий раз, как она делала что-то, характерное или нехарактерное для Ши, бросали на нее лукавые взгляды.

Матушка пыталась оградить нас с сестрой от всего этого, но мы все равно знали. Королевские отпрыски или нет, мы не являлись чистокровными представителями народа Ши, а значит, становились отличной мишенью для пересудов.

Я пытаюсь сосредоточиться на словах Тан Вэй, но в таверне так шумно, что мои мысли продолжают бродить, снова и снова возвращаясь к девушке, укравшей мангустин. Ее взгляд пронзил меня, словно отразившийся в зеркале солнечный луч, а когда она повернулась в мою сторону, я почувствовал, будто привычный мир разом утратил ориентиры. Должно быть, все дело в жаре пустыни.

«Ты что-то ищешь», – сказала тогда старуха.

Но ведь предсказательницы часто произносят подобное, чтобы разжечь интерес. Вероятно. И все же было в ее взгляде, устремленном на меня, нечто тревожащее, словно ей известно обо мне что-то, чего я и сам не знаю.

Тут нам приносят чай, и я отвлекаюсь от размышлений. Это улун с насыщенным древесным ароматом, в котором мне тоже чудится нечто особенное. «У того, кто слишком долго спит, улун становится горьким», – заметил бы сейчас Шифу.

– Как поживал мастер Сунь, когда ты в последний раз его встречал? – интересуется Тан Вэй, решив наконец сменить тему.

– Его безрассудная тяга к приключениям никуда не делась. И болтает слишком много, – отвечаю я, отпивая чай. – Как, впрочем, и ты.

– Мне приходится поддерживать беседу за двоих, потому что ты не хочешь в ней участвовать, – парирует подруга. – Помнишь, когда мы были детьми, он водил нас в чайные дома и бесконечно рассказывал о философии и чайных листьях? Мы, наверное, выпили целое озеро чая, не меньше.

– Лучший чайный дом – это «Зеленая игла» в Бэйшоу, в том не может быть сомнений, – хором восклицаем мы.

– Представь себе, он до сих пор мне это повторяет!

Тан Вэй смеется и утыкается взглядом в свою пиалу.

– Давай-ка проверим, насколько хорошо это место.

– Ну, чайник не из пурпурной исинской глины, – замечаю я, рассматривая предмет утвари. Отпиваю из пиалы и морщусь. – И на вкус как разведенный водой травяной настой. Я бы эти помои даже корове не налил, чтобы не навредить бедному животному.

Тан Вэй хохочет, прихлопывая ладонью по столу.

– Тебе никогда не говорили, что временами твои напыщенные речи удивительно напоминают мастера Сунь?

– Я не…

Окончание фразы тонет в гуле голосов и криков.

В таверну вбегает какой-то человек и со всего маху врезается в подавальщика.

– В переулке! В переулке!

Я собираюсь уже вскочить на ноги, но Тан Вэй делает предупреждающий знак, похлопав себя по руке у сгиба локтя. Вслед за нарушителем спокойствия входят еще двое. Священники. У всех на этом месте татуировка: волнистая вертикальная линия вроде змеи с двумя точками, расположенными с разных сторон в изгибах. Их символ.

Вновь прибывшие, мужчина средних лет и молодая женщина, подходят к хозяину таверны и тому взбудораженному человеку, что кричал о переулке. Они одеты в балахоны ржаво-оранжевого цвета, а волосы собраны в высокий пучок, закрепленный шпилькой из слоновой кости с тем же самым символом Дийе, что и у них на руках.

Мужчина подвывает от ужаса, а остальные присутствующие хранят молчание. Священников боятся все, не только тяньсай. Все слышали или даже являлись свидетелями их жестоких методов выявления тех, кто обладает магией.

Тан Вэй едва заметно подрагивает, но не от страха. Ее младшую сестренку сожгли на костре, а ее вынудили смотреть. Она изо всех сил сжимает пальцами одной руки край стола, так что костяшки белеют, а другой рукой тянется к цепи у себя на талии. Я, однако, уверен, что подруга не наделает глупостей. У нас неплохие шансы одолеть священников, но вокруг слишком много свидетелей и велика вероятность кого-нибудь случайно зацепить. Хотя убийство противника и принесет мимолетную радость, нужно мыслить в долгосрочной перспективе.

Дождемся, когда они уйдут, забрав с собой этого обезображенного шрамами человека. Вот только не уверен, куда его поведут: изучать место происшествия, так его поразившее, или сразу в темницу. В любом случае мне уже жаль этого беднягу.

Мы с Тан Вэй обмениваемся мрачными взглядами.

– Пора выбираться отсюда, – бормочет она.

Оставив недопитый чай, мы поднимаемся в комнату, чтобы собрать вещи, и вскоре уже шагаем по дороге, направляясь к горам Удин. Лучше держаться подальше от города, заполоненного священниками.

Глава 5

АН

Наконец мне удается заставить ноги кое-как двигаться, буквально по шажку зараз. Я стараюсь держаться узких боковых улочек, но те тоже наводнены гостями ярмарки. Не припомню, когда в последний раз Шамо был настолько запружен людьми. Я проталкиваюсь в плотной массе, не поднимая глаз. На моем лице застывшая маска спокойствия, хотя внутри бушует ураган.

Нужно срочно возвращаться в свою деревню. К аме.

«Что, если они последуют за тобой?»

Я сдерживаю рвущийся наружу всхлип. Нет, домой нельзя. За мной и правда могут прийти констебли из Шамо, и ама окажется замешанной в эту заварушку. Или, еще хуже, явятся священники.

Лучше уйти из этих мест.

«Навсегда?»

Да, если так надо, чтобы обезопасить аму. Нефритовый перстень все еще при мне, и, продав его, я смогу выбраться из порабощенных пустыней городов. Можно податься на север или восток, переплыв Изумрудное море, оказаться в Синьчжу, в общем, убраться как можно дальше отсюда. Найти работу, переезжать из города в город, меняя имена и всякий раз придумывая новую байку о том, откуда я родом. «Ты вполне можешь это сделать, – говорю я себе. – Более того, ты должна, чтобы обеспечить безопасность амы».

Неожиданно меня пронзает ужасная мысль. Вдруг священники узнают, что она меня покрывала? Что вырастила меня, как собственную внучку? Значит, мне нужно сделать больше. Например, оставить след, который уведет преследователей от нее. Между нами не должно остаться никакой связи. В голове начинает складываться некий план.

Прежде всего нужно связаться с тем, кому я доверяю.

Когда я прихожу, в темном закутке между кухней таверны и кладовой никого нет. Заслышав чьи-то шаги, я едва не подпрыгиваю на месте и испытываю огромное облегчение при виде Мали. Она на несколько лет старше меня и всегда дружелюбна со мной, хотя нас нельзя назвать близкими подружками.

– Позови, пожалуйста, Ли Го, – прошу я, выдавливая улыбку. Ладони у меня потные, по телу бьет дрожь, но Мали этого, похоже, не замечает.

Пожав плечами, она исчезает в кухне.

Минуту спустя появляется Ли Го. Одного взгляда на меня ему достаточно, чтобы понять: что-то стряслось. Я маню его рукой, и он следует за мной в укромный переулок.

– Я в порядке, – опережая вопрос, произношу я самую грандиозную ложь в жизни. – Но мне нужно, чтобы ты оказал мне услугу. Пожалуйста.

– Чем я могу помочь? – без задней мысли отзывается он. – Что-то с бабушкой Цзя? Мне сегодня заплатят, и отец в последнее время обзавелся новыми клиентами, так что я могу…

– Просто присмотри за ней, – быстро говорю я, настороженно оглядываясь. Вокруг никого нет, и мы отошли далеко от кухни, так что можно не опасаться быть подслушанными. Склоняюсь к самому его уху и, понизив голос, сообщаю: – Мне нужно на некоторое время уехать. Не знаю, когда вернусь, но кто-то должен позаботился об аме. Ты сможешь?

Ли Го засыпает меня вопросами, но я вскидываю руку, прерывая их поток.

– Прости, но объяснить ничего не могу. Я просто должна исчезнуть. Сейчас же. Умоляю, сделай, о чем я прошу. Ради меня.

В конце концов друг согласно кивает.

– Я присмотрю за бабушкой Цзя, не беспокойся. У тебя самой-то деньги есть?

Я показываю ему свой перстень, и он округляет глаза.

– Хотела продать сегодня на ярмарке, но там кое-что произошло, и теперь мне нельзя возвращаться. Я… – голос у меня срывается, – я пойду в другой город и продам перстень там.

– Есть лишний часик?

– Возможно…

Он сжимает мне руку.

– Я знаю человека, который может дать за эту штуку хорошую цену. Давай я схожу, поговорю с ним.

– Но…

– А пока спрячь перстень в надежное место. Встретимся у храма. Если через час я не явлюсь, уходи.

Один час. По прошествии этого времени у меня может появиться достаточно денег, чтобы уехать, и одной проблемой станет меньше. Я даже могу передать половину суммы бабушке через Ли Го. Не знаю, сколь долго получится сохранять видимость спокойствия. Однако друг собирается помочь, а ему я точно могу доверять.

Я соглашаюсь, и мы расходимся.

В большом молитвенном зале стоит неумолкаемый гул: люди поверяют небесам свои надежды и чаяния. Прихожане по очереди преклоняют колени у алтаря, вперив умоляющий взгляд в стоящую на нем статую.

– О, Богиня, молю: мой сын не вернулся с войны. Защити его и приведи домой в целости…

– Прошу, Богиня, ниспошли нам дождь…

– Позаботься о моей жене, даруй ей здоровья, сохрани моего нерожденного ребенка…

Низко склонив голову, я забиваюсь в дальний уголок, будто явилась скорбеть или просить о чем-то. Воздух напоен густым приторным запахом сандалового дерева. На алтаре возвышается сидящая в позе лотоса облаченная в белое внушительная статуя богини Гуаньинь [9] с плошкой воды в одной руке и листком ивы в другой. Я буквально ощущаю на себе ее благосклонный взгляд.

Он давит на меня железным весом.

Сжимаю руки в кулаки, чтобы унять дрожь, но она распространяется на все тело. Дыхание становится прерывистым, сердце бешено колотится в груди.

Я убийца.

Я убийца.

Я убийца.

Следует ли мне молить о прощении? Проклята ли я магией, которую не в состоянии контролировать? Я долгое время знала о своей способности, но даже представления не имела, что она такова… какой бы она ни была. Я игнорировала свою магию, делала вид, что ее не существует. Потому что она пугает меня.

Она пугает меня.

Прикрываю веки и пытаюсь отогнать образы иссохших тел, от которых исходит слабое зеленоватое свечение, и ужасные сдавленные звуки, которые мои жертвы издавали, замертво падая на землю. Открыв глаза, я замечаю женщину с изможденным лицом, пристально наблюдающую за мной с противоположной стороны молитвенного зала. Я отвожу взгляд.

Когда же, наконец, набираюсь мужества снова посмотреть в ту сторону, оказывается, что она по-прежнему пялится. Потом толкает локтем сидящую рядом с ней старушку. Теперь на меня устремлены уже две пары глаз. Мне становится не по себе. Час еще не прошел, но я не могу здесь больше оставаться. Особенно под пристальными взглядами подозрительных женщин.

Стараясь не суетиться, я выхожу на улицу. Тут же начинает казаться, что все смотрят на меня. «Веди себя спокойно, – велю себе, – не привлекай внимания». Решаю побродить по округе и вернуться в храм. Возможно, к тому времени женщины уже уйдут, а Ли Го, наоборот, появится.

Оказавшись на главной улице, я дивлюсь тому, как ведут себя люди. Женщина с корзиной постиранного белья при виде меня шарахается в сторону. Мужчина бросает на меня опасливый взгляд и поспешно прячется в магазинчике, с грохотом закрывая дверь. Ему вторит перестук захлопывающихся ставней.

В воздухе плотной пеленой висит страх, от которого меркнет свет дня, будто на солнце накинули покрывало. Волоски у меня на руках встают дыбом. Мимо пробегает мать с орущим ребенком на руках. Бросив на меня затравленный взгляд, она бросает одно-единственное предупреждение:

– Священники.

– Не знаю я, о ком вы говорите! – доносится до меня крик.

Это Мали. Что она здесь делает? Почему не в таверне? Невзирая на звучащее в ее голосе отчаяние, мне следует спасаться бегством. Вообще забыть о том, что мы знакомы.

Мали начинает орать.

Поспешив на звук, я замечаю поднимающийся в воздух дым и ощущаю запах гари. У меня пересыхает во рту. Что же натворили священники? Ярмарочные шатры горят, одни уже обуглились, другие охвачены пламенем, товары разбросаны по земле. Мужчина и женщина в ржаво-оранжевых балахонах окружили скрючившуюся от боли фигурку.

– Неужели никто не может сообщить нам о тяньсай, что ходит среди вас? – вопрошает приземистый священник Дийе средних лет с длинной бородой. – Сегодня этот демон в человечьем обличье убил двух человек.

Сильно поредевшая толпа безмолвствует. Никто не рискует выйти вперед. Женщина-священник бьет Мали наотмашь, и на каменную мостовую капает ее кровь. Сама Мали, подвывая, падает как подкошенная. Священник что есть силы пинает ее.

Во мне закипает гнев, но я остаюсь на месте.

Женщина-священник ходит вокруг Мали.

– Добрые горожане! Неужели, защищая того, кто проклят, вы вынесете приговор этой невинной девушке? Еще раз спрашиваю: кто-нибудь видел тяньсай?

– У нее обличье девчонки лет шестнадцати, – подхватывает бородатый священник. – Нам сказали, что она заплетает волосы в косы, а на щеке у нее шрам.

Толпа продолжает хранить молчание.

На кончиках пальцев священника ярко вспыхивает смертоносное пламя.

– Еще не поздно признаться, – произносит он, поднося огонь прямо к лицу Мали. Та в ужасе отшатывается. – Ну же, девушка, скажи нам!

«Воспользуйся магией, – шепчет у меня в голове голос, похожий на легкое дуновение ветерка в ночной тиши. – Давай же. Ты знаешь, что хочешь этого».

Я сглатываю, стараясь не обращать на него внимания.

– Я же уже сказала, что ничего не знаю. Не знаю, куда она пошла, – выдавливает из себя задыхающаяся Мали.

Священник смотрит на нее сверху вниз.

– Ты не оставляешь мне выбора. Какая жалость.

В его голосе нет милосердия, только злорадство. Когда пламя касается ее руки, Мали вскрикивает.

«Выдай себя, Ан. Не будь трусихой».

Я не двигаюсь с места.

«Уж лучше проявить осторожность, даже если при этом приходится быть бесчувственной».