Полная версия
Тайны Французской империи
Ну а дальше все развивалось так, как и должно развиваться королевскому мероприятию. План бегства был нарушен почти с самого начала. Драгуны маркиза Буайе, которым надлежало встречать карету в городах и сопровождать до границы, их не встретили. То опаздывала огромная карета, то встречавшие… Непонятно, как они вообще доехали без опасных приключений до городка Сент-Менеу, расположенного недалеко от границы.
Друэ и король. Гравюра. XIX в.
Здесь любознательный король захотел познакомиться с городком, отмеченным на его карте, он сделал то, что было строжайше запрещено Ферзеном, – приподнял занавеску. Знаменитый нос Бурбонов выглянул на улицу. Это был большой нос. Во времена любвеобильных предков короля характерный нос Бурбонов украшал детей многих фрейлин. В Версале даже ходила милая поговорка: «Бог простит, свет забудет, но нос останется».
Королевский нос тотчас узнал молодой человек, помощник почтмейстера по имени Друэ. Он радостно воскликнул: «Ба! Та же физиономия смотрит с ассигнации в пятьдесят ливров».
Карета двинулась в Варенн – город на границе, а удалой Друэ вскочил на коня и поскакал следом…
История в очередной раз улыбнулась. В Варенне семья планировала добраться до гостиницы «Великий монарх». Там их должны были ждать гусары Буайе… Гостиница находилась на том берегу.
Но до «Великого монарха» Людовик Шестнадцатый никогда не доедет. Обогнавший их Друэ сделал свое дело. Мост через реку, по которому должна была проследовать карета, перегородили перевернутыми телегами и бревнами.
Вскоре в городе загудит набат, и Национальная гвардия выйдет на улицу.
И наступил последний акт знаменитого побега. Король, покончив с постыдным маскарадом, обратился к окружившей их толпе: «Да, я ваш король. Я устал от оскорблений, которым подвергался в моей столице, я решил удалиться в провинцию. Надеюсь здесь снова обрести любовь народа к своему Государю… Надеюсь, мой народ вспомнит свой веселый, счастливый характер».
После чего грозным голосом приказал освободить мост и отвезти их к «Великому монарху».
Ему в лицо расхохотались…
А потом они услышали взрыв – мост был взорван.
Маркиз Буайе, наконец-то прискакавший со своими драгунами, бесполезно стоял на том берегу реки, не смея перейти ее вброд. Весь Варенн уже был заполнен национальными гвардейцами.
В это время прибыли депутаты из Парижа. Они привезли декрет, в котором королю Франции приказали вернуться в Париж.
И король, отбросив бумагу, справедливо сказал: «Во Франции больше нет короля..».
Они очень устали, после безумного дня захотели провести ночь в Варенне. Но им не дали. Приехавшие депутаты потребовали немедленного возвращения в Париж. Их окружала толпа – орали: «В карету их, в карету! Мы засунем в карету этих!.».
Король, королева и их дети вынуждены были слушать ругательства и проклятия.
Они ехали в Париж. В карету вместе с ними сели посланцы Национального собрания – два депутата, конституционный монархист Барнав и якобинец Петион.
Барнав поместился между Людовиком и Марией-Антуанеттой, Петион – между сестрой короля Елизаветой и мадам де Турзель. Никогда королевская семья не была так близка к депутатам Национального собрания, как в той поездке.
Дети весело бегали по карете, играли. Уже вскоре и Барнав, и даже Петион подпали под «скромное обаяние монархии». Оба депутата не увидели никакой надменности, о которой были столько наслышаны. Родители общались с детьми, как и должна общаться обычная семья…
Барнав потом напишет: «Это очень простая семья!»
Но были и неожиданные впечатления. Например, якобинец Петион решил, будто принцесса Елизавета в него влюбилась. Он даже написал: «Если б мы остались одни, я уверен, природа взяла бы свое..».
Карикатура на королевскую семью. Бегство в Варенн. XVIII в.
Вот так они ехали…
Но идиллия была только в карете. Народ встречал их проклятиями.
Около Парижа толпы проклинавших сменились толпами молчавших. Ибо в это время был расклеен декрет Национального собрания: «Те, кто будет приветствовать короля и королеву, достойны презрения. Те, кто будет их поносить, достойны розог». В грозном безмолвии они въехали в Париж.
В Национальном собрании сидели законники. Большинство из них – профессиональные адвокаты. Они понимали, что Конституцию, которая покончит с самодержавием королей, должна утвердить легитимная власть. Пока этой властью являлся король, и ему надлежало быть безупречным. Вот когда он утвердит новую Конституцию, «когда мавр сделает свое дело», тогда…
И Национальное собрание объявило, что никакого побега не было. Королевскую семью попросту похитили, король невиновен. А чтобы пресечь возможные дебаты, собрание признало короля невиновным уже в силу неприкосновенности его особы…
Итак, они снова вернулись в Тюильри.
Именно в это время в Тюильри, плотно окруженном Национальной гвардией, появился необычный посетитель.
Король принял его, но стоя к нему спиной…
Вскоре после революции в Национальном собрании выступил депутат – доктор Гильотен. Он заявил, что происходит недопустимое. В стране, где провозглашено равенство, равенства нет в очень значимом месте – на эшафоте. По существующему закону рубят голову только дворянам. Простых людей вешают. Но этого быть не должно. Долгожданное равенство должно прийти и на эшафот. Депутаты согласились, что это действительно важное упущение…
Их дискуссию с ужасом слушал Шарль Сансон, палач города Парижа. Он понял: депутаты настроены серьезно, и весьма вероятно, что они распространят аристократический способ казни на всех. Уже тогда палач почувствовал, что Революция дама очень решительная. Клиентов на эшафоте явно прибавится. У него рука отвалится рубить головы всем!
Сансон обратился к самому поборнику равенства – депутату Гильотену. Он честно поведал ему о своих страхах. Доктор Гильотен понял, что палач прав. Но проблему можно было решить только с помощью техники. Меч – устаревший способ казни.
Возвращение из Варенна в Париж. Гравюра. 1791 г.
«Мы теперь передовая нация, и казнить нам следует передовым способом. Вместо средневекового меча должен быть изобретен механизм».
Сансон с энтузиазмом поддержал передовые мечты доктора Гильотена и попросил помощи у одного из немногих своих друзей (до революции в Париже мало кто не брезговал дружить с палачом). Другом Сансона был изобретатель музыкальных инструментов немец Шмидт.
Немец славно поработал. Ему выпала кровавая честь – он первым нарисовал лезвие топора для будущих казней и разработал всю механику. Подобный механизм он видел прежде на одной из старинных гравюр.
Правда, дать свое имя изобретению Шмидт отказался наотрез.
Зато доктор Гильотен с радостью дал свое имя этому передовому механизму.
Безвластный король официально продолжал быть главой Нации, и ему следовало утвердить новое изобретение.
Шарль Сансон, палач города Парижа, явился к Людовику в Тюильри.
Согласно Этикету, король принял палача, стоя к нему спиной.
Сансон изобразил на доске лезвие и объяснил устройство механизма. Надо заметить, что Людовик обожал столярничать! В Версале у него даже была мастерская. В столярном деле он был куда искусней, чем в деле управления страной…
Людовик сразу оценил изобретение, ему понравился этот прогрессивный способ.
Однако после некоторого раздумья король сделал существенное замечание. Он спросил:
– Для чего на лезвии выемка?
Действительно, на треугольном лезвии нижняя грань лезвия имела выемку. Сансон объяснил, что эта выемка – для шеи приговоренного. Король заметил, что шеи бывают разные, поэтому выемка может быть хороша для одной шеи, но для другой будет мала.
Сансон посмотрел на шею стоящего спиной короля – она как раз была слишком толстой для выемки – и понял: король прав…
В это время король Франции взял мелок и, убрав выемку, провел сплошную линию – лезвие стало треугольником. Вот так король Франции стал соавтором гильотины.
Доктор Гильотен сделал доклад в Национальном собрании. Он объявил, что изобретен самый передовой, самый гуманный способ казни, достойный Великой Революции. Теперь казнь – «как дуновение приятного ветерка. Он над вами прошелестит, вы потеряете голову и даже не почувствуете».
Жозеф Игнас Гильотен. Жан-Мишель Моро. XVIII в. Музей Карнавале
Национальное собрание задохнулось в хохоте. Долго смеялись и долго аплодировали.
(Три четверти этих весельчаков очень скоро ощутят на себе дуновение приятного ветерка.)
Было решено провести опыты – сначала на мертвецах, потом на овцах.
Опыты прошли успешно. Теперь на эшафот можно было запускать людей.
Так начался последний этап революции, который мы назовем «Гильотина».
Четырнадцатого сентября 1791 года король подписал новую Конституцию. Мавр сделал свое дело, и мавр должен был уйти.
Часть III
«Век просвещения! Я не узнаю тебя – в крови и пламени не узнаю тебя – среди убийств и разрушений не узнаю тебя!.».
Н.М. КарамзинКонституция принята, король подписал ее, и мечта конституционных монархистов стала явью. Конституция покончила с самодержавием, во Франции теперь, как и в Англии, – монархия, ограниченная законом. Рупор конституционных монархистов Барнав (тот самый, который вез короля и семью из Варенна), заявил в Национальном собрании:
«Общий интерес заключается в том, чтобы революция остановилась… Нам причиняют огромное зло, когда продолжают до бесконечности революционное движение – оно уже разрушило все, что можно разрушить. Те, которые совершили революцию, должны понять, что она достигла предела, и слава Родины требует, чтобы она не продолжалась дальше».
Бедняга тоже верил, что Революцию можно остановить. Он был одним из влиятельнейших членов Якобинского клуба, считался великим оратором (о нем говорили: «Когда он выступил, дебаты прекращались»).
Праздник 14 июля 1790 года. Шарль Тевенин. 1795 г. Музей Карнавале
Но Революция не послушалась великого оратора. Она стремительно катилась дальше. И в Якобинском клубе уже не было места для монархистов. Барнав и его сподвижники вынуждены были покинуть клуб.
После принятия Конституции состоялись выборы в Законодательное собрание. В Собрании в большинстве оказались депутаты от департамента Жиронда – самого большого департамента материковой Франции. К жирондистам примкнули великие интеллектуалы Собрания, начиная с маркиза Кондорсе.
Марикз Кондорсе.
Гравюра XVIII в.
Маргерит-Эли Гаде.
Гравюра XVIII в.
Жан Мари Ролан де Ла Платьер.
Неизвестный художник XVIII в.
Пьер Верньо.
Рисунок XVIII в.
Арман Жансонне.
Гравюра XVIII в.
Клод Фоше.
Гравюра XVIII в.
Медаль члена
Законодательного собрания.
Гравюра XVIII в.
Оплот жирондистов – салон самой умной женщины Европы – мадам Ролан. Эти просвещенные богатые буржуа считают, в отличие от монархистов, что революцию останавливать рано. Ее следует продвинуть, но немного. Надо убрать декорацию – этого безвластного короля, который по новой Конституции все еще является номинальным главой Франции.
Короля следует низложить, но мирно, без крови. Во Франции должна быть Республика, которой будут править они – просвещенные буржуа.
И они придумывают.
В это время прусский король и австрийский император встретились в старинном саксонском замке. Они объявили, что будут поддерживать Людовика Шестнадцатого всеми имеющимися у них средствами.
Жирондисты тотчас предложили нанести превентивный удар по этим врагам Франции. Они предлагают (как впоследствии большевики) принести на штыках революцию в Европу. Они верят, что великое знамя Французской революции – знамя свободы – разбудит всеевропейскую Революцию.
Коварство плана заключалось в том, что официальным врагом Нации становился теперь австрийский император – то есть родной брат королевы! Он будет сражаться с французскими войсками. К нему, конечно же, примкнут сбежавшие из страны принцы – братья короля. И тогда «австриячка» и король поневоле окажутся под подозрением в измене.
(Как у нас во время мировой войны «немка» Александра Федоровна). Про «королевский заговор» заговорит вся Нация, и королю придется добровольно уйти. «Мавр удалится».
Вот тогда можно будет закончить революцию.
Но повторим снова и снова:
люди не управляют Революцией,
Революция управляет людьми.
И пока третье сословие готовилось стать официальной Ввластью, на арену Истории вышла новая сила. Историки часто называют ее четвертым сословием. Это парижская беднота – голь, люмпены, низы общества.
Вольнолюбивые аристократы, просвещенные философы, богатые буржуа, устроившие революцию, не поняли ее обязательного закона: угнетенные, которых они вчера освободили, сегодня сами хотят стать хозяевами и ненавидят вчерашних освободителей.
Приближался апофеоз – Революция гнева и мести темных низов.
И жирондисты, вчерашние любимцы Революции, теперь – ее незаконные дети.
Центр революции переместился в Якобинский клуб.
Нынче здесь заправляли радикалы. И во главе – их новые боги, вожди Революции гнева и мести.
Кто они? Робеспьер. Он очень изменился. Исчезла патетика. Теперь это оратор с негромкой (знает – будут слушать!) логической речью и пронзительным гипнотическим взглядом. Рядом с ним человек-громада – Дантон. У него волосы, похожие на шерсть вепря, лицо страшное, как сама Революция, и громоподобный голос.
Третий – блестящий журналист, вчерашний адвокат Камиль Демулен. В его облике было нечто романтическое, нежное, женственное.
И, наконец, самый влиятельный – Марат, друг народа. Этот маленький человек с безумными глазами был талантливым врачом. И парадокс: главным чувством этого представителя самой гуманной профессии была ненависть. Ненависть к тем, кто находился на вершине.
Kогда Марат начинал свою революционную карьеру, он ненавидел Вольтера и смело обличал этого властителя дум Европы. Потом ненавидел и обличал Лафайета – в дни великой славы героя. Затем ненавидел и обличал Мирабо, когда голос графа стал голосом революции. Но в те годы Марат был неизвестен и его ненависть мало кого интересовала.
Газета «Друг народа»
Теперь же его знала вся Франция. Он начал издавать яростную газету «Друг народа», давшую прозвище самому Марату. Газету, исполненную ненависти к богатым буржуа.
«Друга народа», с его кровавыми призывами, жадно читала беднота. Робеспьер заметил: «Марат макает перо в кровь». «Друг народа» насмешливо ответил: «Бедняга, ты еще не дорос до меня».
И правда, в это время Марат возвышался над всеми радикалами. Каждый день его газета, обращаясь к Нации, твердила: «Народ слеп, но обязан раскрыть глаза». «Ныне вместо аристократии родилась новая аристократия – аристократия богачей. Истинному революционеру должно ненавидеть тех, кто носит кюлоты. Смертельно ненавидеть!» (Кюлоты – брюки длиной чуть ниже колен, которые носили аристократы и богатые буржуа.)
«Нападайте на тех, у кого есть кареты, лакеи, шелковые камзолы. Вы можете быть уверены: это враги! Убивайте их!»
«Грабьте лавки новых аристократов – богатых лавочников. Ты вправе это делать, великий народ!»
«Грабь награбленное» – вечный лозунг революций!
Марат не успевал предупреждать Нацию: «заговоры – повсюду, заговоры против свободы». «Надо убить как минимум сорок тысяч роялистов во имя безопасности Революции». Потом число возрастет до шестидесяти тысяч. Затем призовет к убийству двухсот тысяч…
Марат писал: «Свобода – это революционный тиран, и ныне должна быть великая тирания свободы». «Друг народа» призывал патриотов вспомнить великие времена Революции – штурм Бастилии… Вспомнить о гневе и ненависти – главных чувствах истинного революционера.
Пока жирондисты упивались блестящими речами в Законодательном собрании, Марат и Якобинский клуб готовили время гнева и ненависти. Время истинной Революции!
Как изменилась в это время парижская улица! Исчезли камзолы дворян – они боятся ходить в них по улице. Улица стала черной. Напуганные люди предпочитали носить куртки бедноты… После беспощадных статей Марата пропали и дворянские кюлоты. Теперь по улицам ходили санкюлоты (фр. sans-culotte – букв. «без кюлотов») – люди в черных куртках, длинных брюках и фригийских колпаках (фригийский колпак носили в Древнем Риме вчерашние рабы получившие свободу). Таков нынче был костюм истинного революционера.
В это время революционные войска постоянно терпели поражения.
И все, что предполагали жирондисты, свершилось. Народ поверил, что поражения – это результат измены во дворце, что королевская семья – в сношениях с наступавшими на Париж войсками интервентов. Недаром в них служили бежавшие принцы.
В Законодательном собрании жирондисты предложили жестокие законы против бежавших эмигрантов.
Людовик же, воодушевленный успехами австро-прусской армии, впервые был решительным. Он отказался подписать декрет против эмигрантов и посмел отправить в отставку министерство жирондистов. Как когда-то удаление Неккера, отставка правительства подожгла фитиль.
20 июня 1792 года тысячи жителей предместий вместе с толпами парижан пошли на Тюильри. Черная толпа затопила парк и ворвалась во дворец.
Состоялась постыдная сцена. Король Франции в течение двух часов покорно сносил издевательства и брань черни. Его открыто оскорбляли – обвиняли в измене. Потребовали, чтобы он напялил фригийский колпак.
И король Франции послушно надел шапку римских рабов.
Ему велели выпить за здоровье Нации. Король послушно выпил.
Сцену штурма дворца с пандуса парка Тюильри наблюдал безвестный артиллерийский офицер. Но революция – кудесница. Пройдет всего несколько лет, и он будет жить в этом дворце – дворце королей.
Тогда, глядя на бесчинства толпы, офицер сказал: «Какой олух! У него были пушки. Достаточно было одного залпа, чтобы рассеять пятьсот этих каналий, остальные разбежались бы сами».
Но для этого залпа нужно было быть Наполеоном…
Так прошел первый поход на королевский дворец.
Однако восстановить в должности жирондистских министров король «с недеятельным мужеством» отказался.
Теперь по всей стране разворачивалось движение против королевской власти. И жирондисты верили – осталось последнее усилие, чтобы покончить с королем. И тогда можно будет покончить с Революцией и Анархией.
Лидер жирондистов Верньо выступил в Собрании:
«…От имени короля французские принцы пытались поднять все дворы Европы против Нации… Спешат прийти на помощь королю эмигранты, добиваются назначений и получают их в австрийской армии и готовятся нанести удар своей Родине прямо в сердце… это во имя короля свобода подвергается нападению… Но я читаю в Конституции…: Если король встанет во главе армии и направит ее силы против народа, или если он не воспротивится против такого акта, совершаемого во имя его, он будет признан отрекшимся от королевской власти».
В это время революционные войска продолжали позорно отступать. Объединенная армия австрийцев и пруссаков под водительством принца Брауншвейгского стремительно шла к Парижу.
Антуанетта пишет истерические письма – призывы к брату императору Леопольду, Ферзену, принцу Брауншвейгскому. Умоляет и требует действовать, спешить. Сообщает, что после похода черни на Тюильри вопрос идет об их жизни и смерти…
И тогда принц Брауншвейгский обратился с манифестом к населению Парижа. В составлении этого знаменитого документа, полного ярости и угроз, участвовал и тот, кто «любил ее больше жизни», – граф Ферзен…
Несколько слов о Ферзене. После неудачного бегства семьи он был обвинен в похищении короля и объявлен вне закона. За его голову назначили огромную сумму. Появиться в Париже для него – самоубийство. Но он написал ей, что приедет. Она умоляла не приезжать, но знала – приедет!
Граф Ферзен появился в Париже. И самое чудесное – проник в Тюильри, охраняемый день и ночь Национальной гвардией…
Как следует из дневника графа, в Тюильри он провел с ней ночь. Последнюю их ночь.
На следующий день он увиделся с королем и предложил организовать новое бегство. Но король отказался, «как честный человек». Он дал слово Национальному собранию – не пытаться более бежать. Слово короля – нерушимое слово…
Вернувшись благополучно за границу, Ферзен участвовал в составлении беспощадного манифеста. Манифест объявлял, что депутатов Национального собрания будут судить по законам военного времени. И если хоть один волос падет с головы короля, ответит весь Париж. Месть будет беспощадной. Парижа не станет, и все население погибнет вместе с городом.
Граф Ферзен. Карл Фредерик фон Бреда.
XVIII в. Замок Лофштадт
Авторы манифеста не понимали Революцию. Трудно было придумать более мобилизационный текст. Унизительные угрозы объединили Францию. Хуже этого манифеста ничего не могло быть для несчастной семьи…
Приближался последний акт драмы Революции.
10 августа наступила развязка.
Уже в первые дни августа во дворце стало известно, что готовится новый поход революционной толпы.
Король подсчитал защитников Тюильри. Их было немного. Это прежде всего тысяча умелых и храбрых швейцарских гвардейцев. Пришли на подмогу аристократы – около тысячи человек, в основном старики, сохранившие понятие о долге и чести.
Наконец, революционная Национальная гвардия, обязанная не только караулить семью, но и охранять дворец и семью формального главы Нации. Командовал гвардией маркиз Манда… И хотя он приказал гвардейцам выполнять свой долг и охранять порядок, было неясно, исполнят ли они приказ.
Но в Тюильри не знали самого главного. Ночью произошло событие, изменившее ход истории и судьбы множества людей, бывших тогда революционной властью.
В Париже победил переворот, который подготовили якобинцы…
Как у нас накануне Октябрьской революции Петроградский Совет был захвачен большевиками, так и во Франции Парижскую коммуну (мэрию) захватили с оружием в руках.
Ночью в Коммуну явились вооруженные представители секций (районов, на которые был разделен город). Они объявили себя новой парижской властью и изгнали прежнее руководство. Глава Коммуны Петион (тот самый, который сопровождал семью в Париж после неудачного бегства) был арестован.
Победители тотчас вызвали в Коммуну командующего Национальной гвардией, охранявшей Тюильри.
Маркиз Манда пришел в мэрию и был поражен. Он не увидел никого из тех, с кем привык общаться. С ним говорили совершенно новые, неизвестные ему люди. Правда, они были широко известны в своих секциях.
Офицер Национальной гвардии в саду Тюильри. 1814 г. Орас Верне. Лувр
Дворец Коммуны (Отель-де-Виль) теперь заполнили каменотесы, лавочники, пивовары, граверы, мелкие ювелиры, неудачливые журналисты и прочие.
Это было то самое четвертое сословие, захватившее власть в Париже. Они нынче – законные дети Революции.
Вожди этих вчерашних люмпенов – якобинцы Марат, Робеспьер, Дантон. С ними сотрудничали самые крайние радикалы, прозванные «бешеными».
