Свод

Мартыньш опустил взгляд.

– Что молчишь? – продолжал отец. – Шатаясь по берегу вместе с Томасом Апсе, сыт не будешь. Нужно знать какое-то ремесло, чтобы кормить себя и свою семью. Вот будет у тебя сын, ты ведь тоже захочешь, чтобы он тебе помогал?

– Но ведь у тебя целых четыре сына! – треснувшим голосом запротестовал своенравный отпрыск.

– Четыре, – не без гордости согласился Озолиньш, – и у троих из них уже свои семьи, свои дома и каждый имеет свое дело. Как ты думаешь, приятно мне, когда, приезжая на рынок, я иду в лавку Андриса, а люди здороваются со мной, зная, что я его отец? Да ты и сам, едва только въезжаем на торг, бежишь к нему. Как же, он всегда рад брату и не упустит случая тебя чем-нибудь угостить. Да и жена его, зная, что у нас в доме уже давно нет хозяйки, еще ни разу не выпустила ни тебя, ни меня из дому голодными.

Все твои братья – уважаемые люди, и со всеми я в свое время так же, как и с тобой сейчас, говорил о деле. Поверь мне, и они с первого раза не желали меня слушать, пожалуй, не считая только Яниса. Тот всегда знал, чем станет заниматься, едва только увидел, как старый Апсе делает свои горшки.

– Ха, – не удержался Мартыньш, – тоже мне дело…

– Дело, сынок, дело! Из чего бы мы стали есть и пить, если бы не их дело? А ведь посуда нашего Яниса в городе славится больше, чем горшки и миски его учителя Апсе. Это тебе не кораблики строгать.

– Мы не строгаем кораблики…

– Строгаете! – рассердился Озолиньш и отчаянно махнул рукой. – Я сам видел. Вот какая неблагодарная штука у нас получается с младшими сыновьями. Что у старого горшечника, что у меня. Они, как видно, так и будут до старости в кораблики играть.

– Нет! – выкрикнул Мартыньш, но отец сделал ему резкий знак не шуметь.

Они одновременно повернули головы к нарам, на которых неподвижно лежал человек, найденный позавчера на берегу.

– Нет, – гораздо тише сказал младший Озолиньш, – мы не играем в кораблики, мы их строим!

– То-то стоящая забава для парней, которым по тринадцать лет от роду.

– Ты не понимаешь, отец, – Мартыньш беззвучно пожевал губами, не решаясь раскрыть их с Томасом тайну. – Мы поедем в Ригу учиться строить корабли.

Лицо старика Озолиньша потемнело. Ответил он не сразу:

– Думаю, старый Апсе станет лепить горшки еще и ночью для того, чтобы заработать на отправку Томаса в Ригу. А вот что ты прикажешь делать мне? Тоже выходить в море по ночам? Да и какой из тебя строитель кораблей, если ты даже свое имя написать не можешь? Из таких вот мастеров и появляются те, кого потом всюду гонят в шею.

Из-за глупостей неучей в любом деле случается беда. Один плохо лепит те же горшки, и они разваливаются, едва только дно упрется в камешек. Другой, недоучившись, расшибает в щепки целый корабль, и гибнут люди. Вот, – отец ткнул коротким толстым пальцем в сторону нар, – один вот-вот испустит дух у нас, другой лежит у Апсе, а где остальные? Слизало море. А из-за чего? А из-за того, что море шутить не любит и не прощает недоучкам их ошибок. Из-за их нерадивости в учении мало того, что страдают они сами, так еще попадают в беду невинные люди!

– А я все равно буду строить корабли, – уставившись в пол, упрямо пробормотал непокорный сын.

Оскарс тяжело выдохнул:

– Я ведь не против того, сынок, да только если к науке строить корабли ты будешь относиться так же, как к нехитрой науке плести сети, то я боюсь даже представить, что из этого всего получится.

Мартыньш бросил на отца такой пронзительный взгляд, что у старого Озолиньша по спине пробежали мурашки.

– Ты сказал, что не против, отец?

– Я не против. Думаю, и братья помогут, главное, чтобы ты отнесся к этому с должной ответственностью. Наняться на верфи непросто, а работать там еще сложнее. Однако если это дело тебе по душе, то что ж, и это достойный труд, хоть и нелегкий. Держать топор намного труднее, чем иглицу16.

У младшего Озолиньша потемнело в глазах от счастья и облегчения. Он поднялся:

– Отец, а можно я сейчас сбегаю к Томасу, расскажу ему о том, что ты меня отпускаешь?

– Беги, – добродушно улыбнувшись, ответил родитель, – все равно ведь не усидишь сейчас на месте. Только вот тебе попутное задание: узнай там у старика Мариса, не очнулся ли их человек? Этот-то плох, долго еще будет лежать.

– Хорошо, – коротко выкрикнул Мартыньш, накидывая отцовский дождевой плащ и выбегая во двор.

Но, видно, не судьба была Оскарсу Озолиньшу в этот непогожий день закончить починку своей старой сети. Не успел он снова как следует втянуться в работу, как услышал во дворе шум. Это подходили к его дому старик Апсе с сыновьями Томасом и Петерисом. Рядом с ними вертелся Мартыньш, а впереди шел человек, которого, как и их «гостя», три дня назад выбросило море.

Дворовой пес Озолиньша так и норовил схватить кого-либо из гостей за ногу, поэтому Мартыньш, отгоняя его на безопасное расстояние, широко расставив руки, беспокойно кружился вокруг их компании.

Пришедший в себя «утопленник» оказался совсем молодым человеком. Лежа без сознания на сенниках семейства Апсе, он выглядел гораздо старше. А сейчас ему едва ли можно было дать лет двадцать пять от роду. Высокий, узкоплечий, сероглазый человек с темно-русыми волосами и тонкими руками, которые похоже, никогда не видели тяжелого труда… Кивком поприветствовав хозяина жилья, он сразу направился к нарам.

– Он литовец, – прошептал на ухо Оскарсу подошедший Марис Апсе. – Нашего языка не знает совсем. Что-то спрашивал, показывал на море. Не трудно было догадаться, что он хочет узнать. Вот я и подумал, что лучше было бы их свести вместе, этих двоих. Это чудо, что они оба выжили. Криштопас говорил, что и твой вскоре очухается.

Озолиньш перевел взгляд на застывшего у нар чужака. Было понятно, что тот, кто лежал на них, был незнаком молодому человеку.

– Поправится, – сказал между делом хозяин жилища, – куда ему деваться, Криштопас и не таких выхаживал.

На пороге появился Янис Лапсенс.

– А ему-то чего надо? – не понял причины появления своего второго соседа старый Озолиньш.

– Это я его позвал, – пояснил Апсе. – У него жена литовка из-под Вильно, да и он там чуть ли не полжизни батрачил.

– Янис, – по-хозяйски распорядился Апсе, – спроси, что они за люди?

Лапсенс, выжидающе застывший у двери, деловито откашлялся и, подойдя к незнакомцу, тихо что-то спросил. Литовец тут же вынырнул из тяжких дум и оживился. Они говорили долго, при этом доморощенный переводчик Янис старательно жестикулировал, как видно, дополняя этим свой не самый чистый литовский язык.

Закончилось их общение довольно длинной тирадой литовского гостя, из которой, само собой разумеется, никто не понял ни единого слова. Однако этого и не требовалось, поскольку закончил он ее полным почтения поклоном.

Янис подошел к притихшим односельчанам:

– Он благодарит Бога и вас за то, что…

– Это мы поняли, – не дал договорить Лапсенсу старик Апсе, – ты лучше расскажи нам, кто он и что с ними случилось.

Янис бросил кислый взгляд в сторону молодого человека, а затем с натяжкой произнес в ответ:

– Он не совсем литовец и жемайтского17 почти не знает. Мы можем говорить, понимая друг друга лишь наполовину. Его зовут… Якаб? – громко осведомился Янис.

– Якуб, – поправил гость, – Якуб Война, – и дальше добавил что-то на своем неторопливом и благозвучном языке.

– Что он сказал? – поинтересовался Апсе.

– А бог его знает, – честно признался Янис, – что-то про отца… сына…

– Ну да, и про святого духа.

– Да нет же, что-то о том, что он чей-то сын.

– Мы и без тебя видим, что не дочь. Эх, Лапсенс, Лапсенс. Спроси его, что они думают делать дальше?

Янис снова замахал руками и что-то неясно затараторил, на что молодой человек ответил всего несколько слов, из которых понятным показалось только «Рыга».

Утро встречало их холодным порывистым ветром. Земля и море вовсю дышали приближающейся осенью. Шел только сентябрь, а капризный климат «Нямецкага мора»18 уже грозил серьезным холодом.

Якуб Война, младший сын пана Войны, королевского писаря Великого Княжества Литовского и королевского подскарбия, оправившийся после страшного кораблекрушения, ехал в Ригу.

Безжалостное море отобрало его единственного спутника – слугу Юзефа, и теперь пан Война-младший был вынужден провести свое недолгое путешествие к дядюшке в компании некоего Свода – англичанина, душу которого, как и душу Якуба, не приняли воды холодного неспокойного моря. Похоже, это не было настоящее имя спутника пана Войны, но молодой человек не счел себя вправе высказать сомнения: в конце концов, каждый имеет право на свои тайны.

Их выходили рыбаки. Вообще нужно сказать, что ангел-хранитель пана Войны весьма кстати оказался рядом с ним в тот самый день. Во-первых, молодой пан не получил никаких увечий, и единственную угрозу его здоровью представляла лишь страшная простуда, с которой местный лекарь пан Криштопас – дай Бог процветания его роду! – уже не раз имел дело, ведь у рыбаков подобные недуги в порядке вещей.

Во-вторых, несмотря на то, что весь дорожный скарб пана Войны утонул, он не был в отчаянии: жители рыбацкого поселка, имея весьма скромный достаток, и пальцем не тронули увесистый кошелек молодого литовца. Стоит ли говорить о том, что пан Война-младший щедро отблагодарил их и за себя, и за мистера Свода – у бедняги море отобрало все, кроме жизни.

Пан Криштопас чудом смог ее спасти, старательно приводя в порядок загнивающее плечо англичанина. Якуб поправился быстрее, однако не спешил оставить того, кого постигла такая же тяжелая участь и кто ни слова не понимал ни на латышском, ни на литовском, ни даже на русском.

Еще недавно пан Война-младший тоже не знал латышского, однако, обучаясь инженерному и оружейному делу в Шотландии в компании таких же молодых людей, как и он сам, и просто общаясь со Збышеком Францкевичем, Афанасием Чоховым, Славеком Снарски, вскоре он мог уже довольно сносно говорить на языке Короны19, литовском, рассенском… Английский же он знал и до этого неплохо.

С дядей Якуба – Бенедиктом Войной – едва не случился удар, когда он получил письменное послание от живого племянника.

Как только стало известно о том, что обломки разбитого штормом судна прибило к берегу возле четырех рыбацких поселков к северо-западу от Риги, пан Бенедикт исколесил чуть ли не все побережье в тщетных попытках найти тело погибшего родственника.

Утопленников выбрасывало много. Оказалось, что недавняя страшная буря потопила не одно судно. В конце концов пана Бенедикта охватило отчаяние, и он с тяжелым сердцем вынужден был вернуться домой.

На второй день после его возвращения он собрался с духом и сел писать отцу Якуба, своему брату, о постигшей их тяжелой утрате. Каковы же были его удивление и радость, когда, еще не закончив это горестное письмо, он неожиданно получил другое, в котором его любимый Якуб собственноручно сообщал о том, что он жив, и, несмотря на трагические события, отнявшие у него слугу и весь гардероб, в самом скором времени намеревается посетить своего почтенного дядюшку в его рижском доме.

Переполненный счастьем, пан Бенедикт тут же отослал за Якубом свой выездной четырехместный экипаж и большой чемодан одежды, достойной сына королевского писаря Великого Княжества Литовского.

Возничий, знавший о том, что пан Война и сам нечасто пользуется этой каретой, был преисполнен почтения к молодому родственнику хозяина, чем немало повеселил его английского спутника. С самого начала их путешествия в уголках глаз Свода искрилась едва заметная улыбка. Он долго и не без удовольствия всматривался в проплывающие мимо окон непогожие пейзажи и о чем-то думал, пока Якуб, неотрывно наблюдавший за ним, наконец не спросил:

– Чему вы все время улыбаетесь?

Свод ответил не сразу.

– Разумеется, мистер Война, на то есть свои причины, – мечтательно сказал он. – Мне, – добавил он уже как-то двусмысленно, – давно не было так хорошо. Как бы вам это объяснить? Я избавился от тяжелой болезни, к тому же я, как мне кажется, избавился и еще от одной тяжкой ноши. И, наконец, я – большой любитель путешествий, еду в прекрасном экипаже в обществе умнейшего молодого человека, да к тому же, – Свод улыбнулся, – я одет как английский лорд.

Мне, знаете ли, сегодня даже эта мерзопакостная погода совершенно не портит настроения. Впрочем, я подозреваю, что вы задали мне не тот вопрос, который вас больше всего донимает. Не стесняйтесь, спрашивайте. Я даю слово, что, отвечая на него, я постараюсь быть предельно откровенным.

Якуб удивленно вскинул брови.

– Не удивляйтесь, – продолжил Свод. – Когда вам будет столько же лет, сколько мне, вы тоже без труда сможете многое читать по лицам людей и даже по их жестам. Итак?

Война улыбнулся.

– Мой вопрос, – начал он, – собственно, и связан с тем, что я уже смог угадать по вашему лицу, Свод, и по вашему поведению. Мы общаемся уже достаточно долго, ведь так?

Англичанин кивнул.

– Тогда, – продолжил его молодой спутник, – буду надеяться на упомянутую вами откровенность. Согласитесь ли вы с тем, что, если человек скрывает свое настоящее имя, это по меньшей мере подозрительно?

Ласт Пранк снисходительно улыбнулся и ответил:

– Это не более подозрительно или странно, чем ваше неосторожное решение выбрать спутником человека, скрывающего свое имя.

– Все верно, – согласился литовец. – Но это вполне можно списать на мое любопытство, любопытство самого обыкновенного молодого человека. Скажете, нет?

– Скажу, – Свод хитро прищурился. – Соглашусь с этим только в части «молодого человека». Остальное, уж простите, мистер Война, – я имею в виду упоминание о вас, как о некоем, – он подчеркнул, – «обыкновенном» молодом человеке – просто вранье…

– Как и то, что вы Свод.

– И это верно, – не стал спорить англичанин. – я на самом деле не Свод.

Война, никак не ожидавший того, что его спутник так легко сдастся, насторожился:

– Как бы вы не пожалели о том, о чем сейчас сказали и еще хотите сказать.

Англичанин был спокоен.

– Я просто уверен в том, что не пожалею, – заверил он, – у меня была возможность присмотреться к вам. Должен сказать, я только рад тому, что у нас есть достаточно времени для начинающегося сейчас большого разговора. Мы многое сможем обсудить, а в конце этого путешествия еще и сделать свой выбор.

– Выбор?

– Да, именно так, мистер Война. Исходя из всех обстоятельств нашего знакомства, я намерен в некоторой степени посвятить вас в мои личные тайны. Поверьте, это может серьезно отразиться на вашей дальнейшей жизни… или нет.

– Постойте, Свод. А не проще ли мне тогда ничего не выслушивать и спокойно жить себе, как и раньше? Уж больно пугающе звучат ваши заверенья.

– Я бы не называл это «пугающе», – с кривой улыбкой ответил называющий себя Сводом, – мне кажется, для вас это, скорее, звучит интригующе.

– Наверное, – после некоторой паузы ответил Война, – вы угадали. Приходится признать, что вы действительно неплохой стратег и знаете, как нуждается в «пище» любопытство молодого человека.

Свод вздохнул:

– Война, мне кажется, вы не совсем понимаете, о чем идет речь. Я не собираюсь отягощать вас ненужными подробностями своей биографии. К тому же, вспомните, я говорил вам о выборе в конце пути. Вы можете выслушать меня и потом отказаться от моего предложения. Тогда в Риге мы просто расстанемся.

Война нервно прикусил внутреннюю часть губы.

– Что-то мне подсказывает, – наконец произнес он. – что вы уже все давно продумали, в том числе и то, что касается всех этих выборов в конце пути.

Свод улыбнулся.

– И тут вы правы, – весело сказал он. – И я еще раз убеждаюсь, что Провидение не зря дало мне возможность быть выброшенным с вами на один берег. Якуб, вы умны просто не по годам!

– Да будет вам, – разом отбил выпад лести молодой пан Война. – Давайте вернемся к вашей истории, мне все же любопытно узнать ее. Путь нас ждет неблизкий, и я думаю, она достойно скрасит наше путешествие.

Англичанин нахмурился. Похоже, в его планы не входило столь поверхностное отношение к его биографии. Молодой литовский пан моментально заметил перемену в лице Свода и, понимая, что слегка перегнул с игрой в безразличие, полным раскаяния жестом положил ладонь на здоровое плечо англичанина и немедленно поправил себя:

– Простите, мой друг. Я молод и только учусь трудной науке быть достойным собеседником. Поверьте, – добавил он как-то двусмысленно, – в последнее время мне часто приходилось страдать от моих не вполне удачных фраз на английском языке. Не все меня правильно понимают.

Свод принял извинения литовца и продолжил:

– Вы аккуратно намекаете на свой плохой английский? Напрасно. Я бы сказал, что он у вас даже слишком правильный. Не многие англичане и тем более шотландцы могут обучить кого-либо так недурно изъясняться.

– Здесь нет ничего удивительного, – вяло отмахнулся Война, – просто со мной учились люди, которые весьма ревностно относились к родному языку. А мои слова о том, что меня часто неправильно понимали, касаются совершенно других дел, личных. Но оставим это…

– Хорошо, пусть будет так, – охотно согласился Свод. – Если же вы заинтересовались моим рассказом серьезно, это совершенно меняет дело. А что касается слов, которые остаются непонятыми… Не переживайте. Подавляющее большинство молодых людей, в том числе и я, когда-то в молодости страдали из-за того, что порой их слова опережали мысли. Именно по этой причине я получил огромное количество лишних дыр в своем несчастном теле. Бывали времена, когда одни из них едва успевали затягиваться, а я своим длинным языком уже наживал другие… Впрочем, тут я лукавлю. Конечно же, далеко не все шрамы на моей шкуре от приступов глупой прямолинейности.

В большинстве своем мои раны получены во всякого рода стычках и, – Свод вскинул брови, – к сожалению, ни об одной из них я не могу заявить с гордостью: «я пролил кровь за Родину» или «я воевал за трон». Вся моя жизнь, мистер Война, это «скользкая дорожка». Я, знаете ли, игрок, в том числе и чужими жизнями. В юности и молодости созерцание чьей-либо крови пьянило меня не хуже «Португальского молока»20. Я – пират, сэр Якуб, и это, пожалуй, единственное ремесло, которому я обучен как следует.

Война округлил глаза.

– Я вижу, – продолжил англичанин. – вам не нужно объяснять, кто такие пираты?

Якуб шумно сглотнул сухой глоткой.

– Я, – начиная с хрипа, вымолвил он, бледнея, – признаться, не раз слышал в кабаках и тавернах про их «подвиги». Позвольте осведомиться, чем же я могу быть вам полезен? Ведь я, напротив, весьма положительный человек из известной семьи…

Свод испытующе посмотрел в чистые серые глаза собеседника, огладил свой щетинистый подбородок и задумчиво произнес:

– Все дело в том, что я с самого начала не хотел бы вас обманывать. Скажем так, по какой-то причине мне нет пути обратно на запад, в мою прошлую жизнь. Итак, запад для меня закрыт, юг тоже. Север – это уж совсем крайняя мера. Остается только восток.

Вы, Война, как я понял, обладаете немалым состоянием и – что намного опаснее – умом, амбициями и твердым характером. Вы порядочны, что в наше время почти смертельный «недостаток». И я смею вас уверить: вы с поразительной быстротой наживете себе врагов.

Мне, признаться, все равно, чем дальше заниматься в моей новой жизни. Другое дело, что с моим-то умением обращаться с оружием мне открыт прямой путь только в разбойники или бунтари. Бунтовать не по мне, я не вижу в этом смысла, а чистить чьи-то сумки по дорогам – удел молодых и безголовых. Мне нужна серьезная работа. Не пожимайте плечами, Якуб, будто не верите в мои слова о врагах. Даже если вы большой везунчик и какое-то время сможете обойтись без них, то потом они все равно найдутся. Если же я буду вами нанят, но позже вы перестанете нуждаться в моих услугах, я просто оставлю вас и наймусь к кому-нибудь другому. Возможно, из моих уст это прозвучит странно, но сейчас меня даже деньги мало интересуют. Гораздо важнее недурно устроиться.

Свод расслабился и, откинувшись на спинку сидения, продолжил:

– Возможность того, что вы захотите заработать на мне свои «тридцать сребреников», я отметаю. За пиратов здесь платят немного, или, скажем, не настолько много, чтобы обеспеченный молодой человек стал об этом задумываться всерьез.

Да, – вдруг спохватился пират, – мое предложение не является сугубо деловым. Желание служить вам вызвано также чувством долга. Во время нашего пребывания у рыбаков вы отблагодарили лекаря за нас обоих, заплатив ему из своего кармана. Эх, жаль, – улыбнулся англичанин, заметив, в какие пугающие глубины задумчивости повергли Войну его слова, – жа-а-аль, – повторил он и, пытаясь разрядить обстановку, добавил: – Друзей у меня здесь нет, завидовать некому. А ведь впервые я одет так, что опасаюсь, как бы меня самого не ограбили.

Посмотрите на меня, мистер Война. Как бы я выглядел сейчас без вашей помощи? Как и до того – гол и беден! Вот и получается, что отплатить вам я могу только своей преданной службой. Понимаю, это звучит странно из уст «рыцаря моря», однако и у нас, джентльменов удачи, есть такое понятие, как долг.

В поселке краем уха я слышал, что вы отправляетесь в Литву. Позвольте мне просто сопровождать вас.

Якуб молчал. В его голове творилось что-то невообразимое. В ней никак не укладывалось, что этот простоватый и открытый человек с хорошим чувством юмора, мог оказаться пиратом – одним из тех ребят, судьбой которых английские и шотландские матери еще в детстве пугали его сверстников в минуты непослушания. Для молодого литовского вельможи все это было одновременно и страшно, и притягательно.

В тот момент, когда наступившая после монолога англичанина пауза затянулась до неприличия, Война наконец заговорил:

– Вы опасный попутчик, Свод. Мне, как порядочному католику, не пристало общаться с людьми вашего круга. Но, с другой стороны, вы предлагаете себя лишь в роли охранника. Я ведь могу ничего и не знать о вашем прошлом, правда? Да и Христос учил прощать заблудших. Тогда, – подвел итог своим глубоким рассуждениям Война, – бог с вами, извольте. Однако я могу согласиться лишь на то, чтобы обеспечивать вас едой, питьем и одеждой. Платить же вам денежное содержание я не могу. Если дядя или, не дай бог, отец узнают, что я плачу за работу другу, мне придется несладко. Да, Свод, – продолжил Якуб, – для них вы будете моим английским другом – специалистом по оружию. Вы же сами говорили, что недурно умеете с ним обращаться?

– Обращаться, но не…

– Для отца и дяди того, что вы знаете об оружии, будет вполне достаточно. В любом случае, если возникнут какие-то вопросы в этой области, у вас под рукой будет подкованный в этом деле человек – я.

Да и общаться вам ни с кем из них толком не придется, поскольку вы не знаете ни жемойтского, ни литовского, ни польского, ни русского, ни белорусского – эти те языки, которые в ходу на моей родине. Английский же, к сожалению, знаком далеко не многим.

Если же вы после всего услышанного все еще желаете остаться в Литве, внимательно выслушайте мое самое главное условие: я оставляю за собой право отказаться от ваших услуг тогда, когда мне только это заблагорассудится, не объясняя вам причин своего отказа. Ну, что? Каково? Вы по-прежнему согласны?

Теперь пришло время молчать Своду. Погрузившись в размышления, он попытался было закрыть глаза, но в этот момент экипаж так подбросило, что англичанин вынужден был снова податься вперед и обдумывать слова Войны, глядя в забрызганное грязью окно экипажа.

«А ведь этот молодой литовец и на самом деле совсем не глупый парень, – думал он. – На таком просто так верхом не проедешься. Однако же интересно другое: откуда у этого человека, выросшего в полном достатке, столь легко пробуждаемый дух авантюризма?».

Свод, замечая, что Война все еще терпеливо ждет от него ответа, снял шляпу и, уложив ее рядом с собой, неопределенно произнес:

– Не торопитесь, сэр Якуб. Я говорил вам о том, что каждый из нас сделает свой выбор в конце нашего пути. Смею заметить, мы еще не в Риге…

Глава 6

Не был бы это Ричи Ласт Пранк, если бы все решилось так легко. Ни в Риге, ни в гостях у пана Бенедикта Войны, ни даже в тот момент, когда Якуб и Свод с божьей помощью уже следовали трехконным поездом через границу Великого Княжества Литовского, упомянутый выбор не состоялся. То, что англичанин все же ехал в Литву, говорило о многом, однако игра, начатая ранее Войной-младшим и Ричмондом продолжалась. Свод все же сообщил ему свое настоящее имя во время собственного представления пану Бенедикту.

При этом стоит сказать, что дядюшке Якуба изрядно потрепали нервы бесконечные разговоры и споры друзей на английском языке. Многое вызывало у него недоумение. Взять хотя бы тот момент, когда, раскланявшись перед хозяином Войнаўска-Клішэнскага маёнтка21, англичанин представился Ричмондом Сводом. Пан Бенедикт не мог не заметить, как при этом изумленно округлились глаза его племянника.