Потерянные слова

– Прислуживание, – прочитал он.

– Лиззи прислуживает, – сказала я.

– Да, это так.

– Но папа говорит, что для меня будет неудачей стать служанкой.

Мистер Митчелл посмотрел на папу. Тот пожал плечами и улыбнулся.

– Когда ты вырастешь, Эсме, я думаю, ты сможешь делать все, что захочешь, – ответил мистер Митчелл.

– Хочу стать лексикографом.

– Ну что же, это хорошее начало, – сказал мистер Митчелл, указывая на листочки.

В Скрипторий вошли мистер Мейлинг и мистер Балк, обсуждая слово, о котором они спорили накануне. Потом пришел доктор Мюррей в черной широкой мантии. Я переводила взгляд с одного мужчины на другого и старалась определить их возраст по цвету и длине бород. У папы и мистера Митчелла они были короткими и темными, а у доктора Мюррея седеющая борода доходила до верхней пуговицы жилета. Длина бород мистера Мейлинга и мистера Балка была средней. Раз они все уже пришли, мне пора исчезнуть. Я залезла под стол и стала ждать падающие листочки. Очень хотелось, чтобы меня нашло еще одно слово. Но этого не случилось. Впрочем, когда папа отправил меня к Лиззи, мои карманы не были пустыми.

– Еще один секрет, – сказала я, показав Лиззи маленький листочек.

– Можно ли мне разрешать тебе выносить секреты из Скриппи?

– Папа сказал, что это дубликат. Там есть еще один такой же листок.

– Что тут написано?

– Что ты должна прислуживать, а я – вышивать, пока какой-нибудь джентльмен не захочет на мне жениться.

– Правда? Тут так написано?

– Наверное.

– Тогда мне нужно научить тебя вышивать.

– Спасибо, Лиззи, не надо, – ответила я. – Мистер Митчелл сказал, что я смогу стать лексикографом.

В последующие дни я, как обычно, помогала папе разбирать почту, а затем залезала под стол и ждала падающих слов. Но когда они падали, их сразу же подбирал кто-то из помощников. Через несколько дней я забыла, что нужно поджидать слова, а через пару месяцев забыла и о сундуке под кроватью Лиззи.

Апрель 1888

– Туфли? – спросил папа.

– Блестят, – ответила я.

– Чулки?

– Подтянуты.

– Платье?

– Чуть-чуть короткое.

– И узкое?

– Нет, в самый раз.

– Уф! – сказал папа, вытирая лоб.

Он посмотрел на мои волосы.

– Откуда их столько взялось? – пробормотал он, приглаживая мою шевелюру своими большими неуклюжими руками. Рыжие кудри скользили у него между пальцев, и он пытался их поймать, но у него все равно ничего не получалось: только зацепит одну прядь, другая выскочит. Я стала хихикать, и папа развел руками.

Из-за моих волос мы опаздывали, но папа сказал, что сейчас так модно. Когда я спросила, что значит «модно», он объяснил, что это важно для одних и совершенно не волнует других и что это относится ко всему – от шляп и обоев до опозданий на праздники.

– Нам нравится быть модными? – спросила я.

– Нет, не очень.

– Тогда нам лучше поспешить, – я взяла его за руку, и мы помчались по улице. Немного запыхавшись, мы прибежали в Саннисайд уже через десять минут.

Парадные ворота были украшены буквами А и B разных форм и цветов. На прошлой неделе я часами раскрашивала свои буквы и теперь была рада видеть их среди тех, которые разукрасили дети доктора Мюррея.

– Мистер Митчелл пришел. А он модный? – спросила я.

– Ничуть, – папа протянул ему руку, когда тот приблизился.

– Сегодня большой праздник, – сказал он папе.

– Да, долгожданный.

Мистер Митчелл опустился на колени, и мы оказались с ним лицом к лицу. Сегодня он нанес достаточно масла для волос, чтобы они правильно лежали.

– С днем рождения, Эсме!

– Спасибо, мистер Митчелл.

– Сколько тебе исполнилось?

– Шесть лет. Я знаю, что этот праздник не для меня – он в честь букв А и В, – но папа сказал, что мне можно съесть два куска торта.

– Все верно, – он достал маленький сверток из кармана и протянул его мне. – Что за праздник без подарков? Это тебе, юная леди! Возможно, ты будешь раскрашивать ими букву С перед своим следующим днем рождения.

В свертке была маленькая коробочка цветных карандашей, и я улыбнулась мистеру Митчеллу. Когда он вставал, я посмотрела на его ноги. Один носок у него был черный, а другой – зеленый.

Под ясенем накрыли длинный стол, и выглядел он так, как я себе и представляла: белая скатерть, тарелки с едой и стеклянная чаша с пуншем. С ветвей ясеня свисали цветные ленты, и людей было больше, чем я смогла сосчитать. «Никто не захотел быть модным», – подумала я.

Недалеко от стола младшие сыновья доктора Мюррея играли в салки, а девочки прыгали через веревку. Если бы я подошла, меня бы тоже пригласили играть – они всегда так делали, – но веревку я держала неуклюже, а во время прыжков все время сбивалась с ритма. Они бы меня подбодрили, и я бы попробовала еще раз. Но разве приятно прыгать через веревку, если ее постоянно кто-то задевает? Я смотрела, как Хильда и Этельвин крутили ее в такт считалочке. Росфрит и Элси держались за руки и прыгали все быстрее и быстрее, подстраиваясь под нарастающую скорость сестер. Росфрит было четыре года, а Элси была всего лишь на несколько месяцев старше меня. Их белокурые косы летали вверх-вниз, словно крылья. За все время, что я наблюдала за девочками, они ни разу не сбились с ритма. Я дотронулась до своих волос и поняла, что заплетенная папой коса распустилась.

– Подожди здесь, – велел папа.

Обходя толпу, он пошел в сторону кухни и через минуту вернулся вместе с Лиззи.

– С днем рождения, Эссимей! – сказала она, беря меня за руку.

– Куда мы идем?

– За твоим подарком.

Вслед за Лиззи я поднялась по узкой лестнице, ведущей из кухни наверх. Когда мы вошли в ее комнату, она усадила меня на кровать и полезла в карман.

– Закрой глаза, моя капустка, и вытяни перед собой руки, – попросила она.

Я закрыла глаза и почувствовала улыбку на своем лице. Что-то легкое скользнуло на мои ладони. Ленты. Я заставила себя продолжать улыбаться: у меня дома рядом с кроватью стояла коробка, доверху набитая лентами.

– Можешь открыть глаза.

Две ленты. Не такие блестящие и гладкие, как та, которой папа перевязал мне волосы сегодня утром, но на их концах были вышиты колокольчики – такие же, как на моем платье.

– Они не такие скользкие, как другие, поэтому ты их не потеряешь, – сказала Лиззи и провела пальцем по моим волосам. – И я думаю, они будут отлично смотреться на французских косичках.

Через несколько минут мы с Лиззи уже были в саду.

– А вот и королева бала, – сказал папа. – Как раз вовремя.

Доктор Мюррей стоял в тени ясеня. Перед ним на маленьком столике лежала огромная книга. Он постучал вилкой по краю своего бокала, и все притихли.

– Когда доктор Джонсон начал работать над своим Словарем, он решил не оставлять ни одного слова без внимания. – Доктор Мюррей сделал паузу, чтобы убедиться, что его слушают. – Его решимость вскоре ослабла, когда он понял, что одно исследование ведет к другому, что одна книга ссылается на другую и что искать – не значит найти, а найти – не значит узнать истину.

Я потянула папу за рукав.

– Кто такой доктор Джонсон?

– Редактор прошлого Словаря, – ответил он шепотом.

– Если Словарь уже существует, зачем вы делаете новый?

– В старом Словаре были неточности.

– А у вас хороший Словарь получится?

Папа приложил палец к губам и снова стал слушать доктора Мюррея.

– Мне повезло больше, чем доктору Джонсону, благодаря доброй воле и совместной работе ученых и специалистов. Большинство из них – очень занятые люди, но они настолько увлечены нашим делом, что готовы жертвовать драгоценным временем на редакторскую деятельность и делиться своими знаниями для совершенствования нашей работы.

Доктор Мюррей принялся благодарить всех, кто помог собрать слова на буквы А и В. Список оказался таким длинным, что мои ноги устали стоять. Я села на траву и стала срывать стебельки. Я сдирала с них кожицу до нежно-зеленого слоя и высасывала сок. Только когда я услышала имя тети Дитте, я подняла глаза. Потом прозвучали имена всех, кто работал в Скриптории, в том числе и имя папы.

Когда доктор Мюррей закончил свою речь и стал принимать поздравления, папа подошел к столику и взял Словарь. Он подозвал меня и усадил спиной к шершавому стволу ясеня, а тяжелую книгу положил мне на колени.

– В нем слова моего дня рождения?

– Они самые, – папа открыл книгу и стал переворачивать страницы, пока не дошел до первого слова.

А.

Он перелистнул еще несколько страниц.

Aard-vark[2].

Потом еще несколько страниц.

«Мои слова, – думала я, – все в кожаном переплете и на позолоченных страницах». Казалось, что под их тяжестью я уже никогда не сдвинусь с места.

Папа вернул книгу на столик, и на нее сразу же налетела толпа. Я даже испугалась за слова.

– Осторожнее! – крикнула я.

Но меня никто не услышал.

– А вот и Дитте, – сказал папа.

Я бросилась к ней навстречу, как только она прошла через ворота.

– Ты на торт опоздала, – сказала я.

– Значит, я пришла как раз вовремя, – она наклонилась и поцеловала меня в макушку. – Единственная выпечка, которую я ем, – это кекс «Мадера»[3]. Железное правило, которое помогает мне держать себя подтянутой.

Тетя Дитте была такой же полной, как миссис Баллард, только еще ниже ростом.

– Что значит подтянутой?

– Недостижимо идеальной. Но тебе вряд ли придется об этом беспокоиться, – сказала она и добавила: – Подтянуть – это немного уменьшить.

В действительности Дитте не была мне тетей. Моя настоящая тетя жила в Шотландии. Детей у нее было так много, что совсем не оставалось времени меня баловать. Так говорил папа. У Дитте детей не было, и она жила в Бате с сестрой Бет. День и ночь она собирала цитаты для доктора Мюррея и писала свою «Историю Англии», но все-таки находила время, чтобы посылать мне письма и привозить подарки.

– Доктор Мюррей сказал, что вы с Бет плодливо поработали, – с важностью заявила я.

– Плодотворно, – поправила меня Дитте.

– Это значит хорошо?

– Это значит, что мы собрали много слов и определений для его Словаря. Уверена, он хвалил нас.

– Но вы собрали не так много, как мистер Томас Остин. Он намного плодливее вас.

– Плодотворнее. Да, так и есть. Не представляю, откуда у него столько времени. А теперь давай попробуем пунш. – Дитте взяла меня за необожженную руку и повела к праздничному столу.

Следуя за ней сквозь толпу, я потерялась в лесу коричневых и клетчатых брюк и пестрых юбок. Все хотели поговорить с ней, и каждый раз, когда мы останавливались, я развлекала себя тем, что старалась угадать, кому принадлежат брюки.

– Точно ли его нужно вносить? – спросил какой-то мужчина. – Слово такое неприятное, что, мне кажется, его лучше не предлагать к использованию.

Дитте крепче сжала мою ладонь. Я не распознала мужчину по брюкам и подняла голову в надежде узнать его лицо, но смогла увидеть только бороду.

– Сэр, мы не судьи английского языка. Наша работа заключается в хронике, а не в судействе.

Когда мы наконец добрались до стола под ясенем, Дитте налила два стакана пунша и положила на маленькую тарелку бутерброды.

– Хочешь верь, хочешь нет, Эсме, но я проделала такой путь не для того, чтобы говорить о словах. Давай найдем спокойное место, где можно посидеть, и ты расскажешь, как вы с папой поживаете.

Я повела Дитте в Скрипторий. Когда она закрыла за собой дверь, шум праздника стал тише. Так я впервые оказалась в Скриптории без папы, или доктора Мюррея, или кого-то из помощников. Мы стояли на пороге, и мне хотелось показать Дитте все ячейки, наполненные словами и определениями, все старые словари и брошюры, все гранки, куда слова впервые записывались, пока их не набиралось на целый том. Я долго не могла научиться правильно произносить все эти названия, и сейчас мне хотелось, чтобы Дитте их услышала.

Я указала на один из двух лотков на маленьком столике у двери.

– Сюда складывают все письма, которые пишут доктор Мюррей, папа и все остальные. Иногда в конце дня мне разрешают опускать их в уличный почтовый ящик, – сказала я. – Письма, которые присылаешь ты, попадают в этот лоток. Если в них есть листочки, мы вынимаем их первыми, и папа разрешает мне разложить их по ячейкам.

Дитте порылась в сумочке и достала маленький конверт, так хорошо мне знакомый. И хотя она стояла рядом, от ее аккуратного с наклоном почерка в моей груди появился легкий трепет.

– Решила сэкономить на марке, – пояснила она, протягивая мне конверт.

Я не знала, что с ним делать без папиных указаний.

– Листочки внутри есть? – спросила я.

– Листочков нет. Там просто мое мнение относительно включения в Словарь одного старинного слова, которое так смутило джентльменов из Филологического общества.

– Что это за слово? – спросила я.

Дитте задумалась, закусив губу.

– Боюсь, оно неприличное. Твой папа не обрадуется, если я тебя с ним познакомлю.

– Ты просишь доктора Мюррея не включать его?

– Напротив, милая. Я настоятельно прошу доктора его внести.

Я положила конверт сверху на стопку писем на столе у доктора Мюррея и продолжила свою экскурсию.

– Это ячейки, в которых хранятся листочки, – я обвела рукой ближайшую к себе стену, потом точно так же показала другие стены Скриптория. – Папа сказал, что будут тысячи и тысячи листочков, поэтому для них нужны сотни ячеек. Их сделали на заказ, и доктор Мюррей определил размер листочков, чтобы они помещались в ячейки.

Дитте вытащила пачку листочков, и мое сердце кольнуло.

– Мне нельзя их трогать без папы, – сказала я.

– Ну, если мы будем аккуратны, никто об этом не узнает, – Дитте подмигнула мне, и мое сердце забилось еще быстрее. Она перебирала листочки, пока ей не попался один необычный, по размеру больше, чем другие. – Смотри, слово написано на обратной стороне письма. Видишь? Бумага такого же цвета, как твои колокольчики.

– Что написано в письме?

Дитте прочитала что смогла.

– Здесь только отрывок, но, по-моему, это любовное письмо.

– Зачем кому-то разрезать любовное письмо?

– Смею предположить, что чувства были невзаимными.

Дитте положила листочки обратно в ячейку, и все выглядело так, как будто их никто оттуда и не вытаскивал.

– A здесь слова моего дня рождения, – сказала я, шагнув к самым старым ячейкам, в которых хранились слова на букву А.

Дитте изогнула бровь.

– Над этими словами папа работал до того, как я родилась. Обычно я выбираю какое-нибудь слово в свой день рождения, и он помогает мне его понять, – пояснила я, и Дитте кивнула. – А это сортировочный стол. Папа сидит здесь, мистер Балк – там, а мистер Мейлинг – рядом с ним. Bonan matenon, – произнесла я и посмотрела на Дитте.

– Прости, что?

– Bonan matenon – так здоровается мистер Мейлинг на языке сперанто.

– Эсперанто[4].

– Да, точно! Мистер Уоррелл сидит здесь, а мистер Митчелл – здесь, но ему нравится перемещаться вокруг стола. Представляешь, у него всегда разные носки.

– Откуда ты знаешь?

Я захихикала.

– Знаю, потому что мое место здесь, – я встала на четвереньки и заползла под стол.

– Неужели?

Я хотела пригласить ее к себе, но передумала.

– Чтобы уместиться здесь, нужно быть подтянутой, – сказала я.

Дитте засмеялась и протянула руку, чтобы помочь мне вылезти из-под стола.

– Давай сядем на стул твоего отца.

Каждый год Дитте дарила мне два подарка: книгу и историю. Книги всегда были взрослые, с интересными словами, которые дети обычно не используют. Когда я научилась читать, Дитте заставляла меня делать это вслух. И я читала до тех пор, пока мне не попадалось незнакомое слово. И только тогда она начинала рассказывать историю.

Я открыла книгу.

– «Происхождение пород», – медленно прочитала Дитте, проводя пальцем по словам.

– О чем она? – я полистала страницы в поисках картинок.

– О животных.

– Я люблю животных, – сказала я, затем открыла вступление и начала читать: «Путешествуя на борту корабля Его Величества «Бигль»…» – я посмотрела на Дитте. – Это про собаку?

– Нет! – засмеялась она. – «Бигль» – это название корабля.

Я продолжила:

– «…в качестве…» – я запнулась и показала на следующее слово.

– Натуралиста, – подсказала Дитте, произнеся это слово медленно и четко. – Это человек, который изучает природу: растения и животных.

– Натуралиста, – повторила я и закрыла книгу. – Ты расскажешь мне сейчас историю?

– О чем бы рассказать тебе? – Дитте сделала задумчивый вид, но на ее лице была улыбка.

– Ты знаешь о чем.

Дитте откинулась на спинку стула, и я уютно расположилась у нее на коленях, положив голову ей на плечо.

– Ты подросла за год, – сказала тетя.

– Но я все еще умещаюсь здесь.

Я прижалась к Дитте, и она обняла меня.

– Когда я впервые увидела Лили, она готовила суп из водяного кресса и огурцов.

Я закрыла глаза и представила, как мама помешивает суп в кастрюле. В своем воображении я пыталась одеть ее в обычную одежду, но она отказывалась снимать фату, в которой была на фотографии в спальне папы. Я любила этот снимок, потому что на нем папа смотрел на маму, а мама смотрела прямо на меня. «Фата попадет в суп», – подумала я и улыбнулась.

– Готовила Лили под руководством своей тети – мисс Фёрнли, – продолжила Дитте, – очень высокой и деловой женщины, которая была не только секретарем нашего теннисного клуба, где произошла эта история, но и директрисой маленького частного колледжа для девушек. Лили там училась, а огуречный суп, судя по всему, входил в учебную программу.

– Что такое программа? – спросила я.

– Это список предметов, которые изучают в школе.

– А у меня есть программа в школе Святого Варнавы?

– Ты совсем недавно начала учиться, поэтому в твоей программе есть только чтение и письмо. Тебе добавят другие предметы, когда ты станешь старше.

– Какие предметы добавят?

– Надеюсь, что-то менее обыденное, чем суп из водяного кресса и огурцов. Можно дальше рассказывать?

– Да, пожалуйста.

– Мисс Фёрнли настояла, чтобы Лили приготовила обед для всего нашего клуба. Суп получился ужасным. Все так считали, а кто-то даже сказал об этом вслух. Наверное, Лили услышала эти слова, потому что ушла на кухню и стала вытирать совершенно чистые столы.

– Бедная Лили! – воскликнула я.

– Возможно, ты будешь думать по-другому, когда дослушаешь эту историю до конца. Если бы не тот ужасный суп, ты бы никогда не родилась.

Конец истории я знала и затаила дыхание, слушая дальше.

– К моему удивлению, твой отец каким-то образом доел свою порцию. Он отнес тарелку на кухню и попросил у Лили добавку.

– Папа и добавку съел?

– Да, съел. Во время еды он задавал Лили вопросы один за другим, и за пятнадцать минут она превратилась из стеснительной и неуклюжей девушки в уверенную в себе молодую женщину.

– О чем папа ее спрашивал?

– Чего не знаю, того не знаю, но, когда он доел суп, казалось, что они знают друг друга всю жизнь.

– Ты догадалась, что они поженятся?

– Ну, я помню, что подумала: как хорошо, что Гарри умеет варить яйца, потому что Лили терпеть не могла проводить время на кухне. В общем, да, я подумала, что они поженятся.

– Потом родилась я, и Лили умерла.

– Да.

– Но, когда мы о ней говорим, она оживает.

– Никогда не забывай об этом, Эсме. Словами можно воскрешать.

Новое слово. Я вопросительно взглянула.

– Это значит возвращать из мертвых, – пояснила Дитте.

– Но Лили к нам никогда не вернется по-настоящему.

– Нет, не вернется.

Я затихла, пытаясь вспомнить продолжение истории.

– Потом ты пообещала папе, что станешь моей любимой тетушкой.

– Да, правильно.

– И что ты будешь всегда на моей стороне, даже когда со мной будет трудно?

– Я такое говорила?

Я повернулась, чтобы увидеть ее лицо. Дитте улыбалась.

– Это то, что Лили хотела бы услышать от меня. И я говорила совершенно искренне.

– Конец истории, – сказала я.

Апрель 1891

Однажды утром во время завтрака папа сказал:

– Слова на букву С, возможно, вызовут волнение ввиду фиктивной величины всевозможных вариантов.

Мне понадобилось меньше минуты, чтобы разгадать загадку.

– Фиктивной начинается на Ф, а не на В, – сказала я.

Папа не успел еще кашу проглотить – так быстро я ответила.

– Я думал, тебя слово всевозможных смутит.

– Оно тоже на В начинается и означает различных.

– Ответ принимается. Теперь скажи, какое определение тебе нравится больше всего, – папа протянул страницу черновика через кухонный стол.

Прошло три года после праздничного пикника в честь букв А и B, но они все еще работали над гранками для буквы C. Текст на странице уже напечатали, но некоторые строчки были зачеркнуты, а поля исписаны примечаниями папы. Если ему не хватало места, он приклеивал клочок бумаги к краю страницы и писал на нем.

– Мне нравится новый вариант, – сказала я, указывая на клочок бумаги.

– Что там написано?

– «Абы знать правду, пошли за юницей и услышишь ответ из ее уст».

– Почему он тебе нравится?

– Слова какие-то необычные, звучат забавно.

– Это просто старинные слова, – папа взял черновик и перечитал то, что он написал. – Видишь ли, слова со временем меняются: их вид, звучание, иногда даже их значение. У слов своя история, – он провел пальцем по предложению. – Если заменить их другими, то предложение будет звучать по-современному.

– Кто такая «юница»?

– Девушка.

– И я юница?

Папа взглянул на меня и слегка вскинул брови.

– Мне скоро десять исполнится, – напомнила я ему.

– Десять, говоришь? Ну, тогда нет вопросов. Оглянуться не успеешь – и ты уже юница.

– Cлова и дальше будут меняться?

Ложка остановилась на полпути к его рту.

– Возможно, но я думаю, если значение слова будет записано в Словарь, оно станет постоянным.

– Получается, вы с доктором Мюрреем можете дать словам любое значение, какое захотите, и нам всем нужно будет использовать их такими вечно?

– Конечно нет. Наша задача – прийти к согласованию. Мы обращаемся к литературным источникам, чтобы понять, как слово используется, потом придумываем ему определение, которое будет общим для всех значений. Это называется научным подходом.

– Что означает то слово?

– Согласование? Оно означает, что все согласны.

– Вы всех спрашиваете?

– Нет, умница моя, но вряд ли найдется книга, с которой бы мы не сверились.

– А книги кто пишет?

– Разные люди. Ну, хватит вопросов! Ешь кашу, не то в школу опоздаешь.

* * *

Прозвенел звонок на обед, и я увидела Лиззи. Она смущенно стояла на своем обычном месте за школьными воротами. Мне хотелось броситься к ней, но я сдержалась.

– Не показывай им свои слезы, – сказала она, взяв меня за руку.

– Я не плакала.

– Ты плакала, и я знаю почему. Я видела, как они тебя дразнили.

Я пожала плечами и почувствовала, как слезы снова наворачиваются на глаза, поэтому я стала смотреть себе под ноги.

– Почему они тебя дразнили?

Я подняла обожженные пальцы. Лиззи стиснула их и поцеловала, а потом так звучно чмокнула меня в ладошку, что я не смогла удержаться от смеха.

– У половины из них отцы с такими же пальцами, – сказала она.

Я удивленно посмотрела на нее.

– Святая правда! У тех, кто работает на литейном заводе, ожоги, словно клеймо, трубят на весь Иерихон[5] об их ремесле. А их малявки – негодяи, если дразнят тебя.

– Но я от них отличаюсь.

– Мы все друг от друга отличаемся, – ответила Лиззи, но она не поняла, о чем я хотела сказать.

– Я как слово alphabetary[6], – пояснила я.

– Никогда такого не слышала.

– Это одно из слов моих дней рождений. Папа говорит, что оно устарело и никто его больше не использует.

– Ты и в классе так разговариваешь? – засмеялась Лиззи.

Я снова пожала плечами.

– У них другие семьи, Эссимей. Они не привыкли говорить о словах, книгах и истории, как ты и твой отец. Некоторые люди чувствуют себя лучше, когда унижают других. Вот вырастешь, и все изменится. Обещаю!

Мы шли молча, и чем ближе подходили к Скрипторию, тем легче мне становилось.

Перекусив бутербродами на кухне вместе с Лиззи и миссис Баллард, я прошла через сад в Скрипторий. Работники доктора Мюррея, занятые либо обедом, либо словами, один за другим подняли головы, чтобы посмотреть, кто пришел. Я тихонько села рядом с папой. Он освободил немного места, и я достала из ранца тетрадь, чтобы выполнить домашнее задание по письму. Когда я закончила, я соскользнула со стула под сортировочный стол.