Даниэль Деронда

Но вот, наконец, ей показалось, что Грандкорт составил некий план. Совершив круг по парку, компания остановилась возле пруда, чтобы посмотреть, как Фетч умело достает из воды и приносит на берег лилии.

В этот момент стоявший рядом с мисс Харлет Гранд-корт указал на небольшой, плотно засаженный американским кустарником холм, и медленно проговорил:

– Здесь скучно. Может быть, поднимемся туда?

– О, конечно! Мы же отправились на прогулку, – согласилась Гвендолин, радуясь и в то же время чего-то смутно опасаясь.

Тропинка, ведущая на холм, оказалась слишком узкой, чтобы джентльмен смог предложить даме руку, а потому подъем прошел в молчании. На вершине холма, стоя на небольшой площадке, Грандкорт заключил:

– Здесь не на что смотреть. Не стоило и лезть.

Как случилось, что Гвендолин не рассмеялась? Она стояла молча, подобно статуе, слегка придерживая складки амазонки и крепко сжимая рукоять кнута, который механически взяла вместе со шляпой, выходя из дома.

– Какое место вы бы предпочли? – осведомился Грандкорт.

– Разные места хороши по-своему. В целом, наверное, мне нравятся открытые, жизнерадостные пространства. Не люблю ничего мрачного.

– Ваш дом в Оффендине слишком мрачен.

– Да, чрезвычайно.

– Полагаю, надолго вы там не задержитесь.

– Думаю, так оно и есть. Но маме нравится жить рядом с сестрой.

– Вряд ли можно предположить, что вы останетесь там навсегда, вместе с миссис Дэвилоу.

– Не знаю. Нам, женщинам, не дано скитаться в поисках приключений, чтобы найти Северо-Западный проход[17] или истоки Нила, не говоря об охоте на тигров в восточных странах. Мы должны оставаться там, где растем или куда садовникам угодно нас пересадить. Нас воспитывают подобно цветам, приучая выглядеть как можно лучше и скучать, не жалуясь. Именно так я представляю растения: они часто скучают. В этом и кроется причина, почему некоторые становятся ядовитыми. А что думаете вы?

Гвендолин говорила нервозно, постукивая кнутом по кусту рододендрона.

– Вполне согласен. Почти все в мире рождает скуку, – поддержал ее Грандкорт, отступая от цели своего разговора. Однако после короткой паузы продолжил в своей утонченной медлительной манере: – Но ведь женщина может выйти замуж.

– Некоторые из женщин могут.

– Вы, несомненно, можете, если не проявите жестокое упрямство.

– Не уверена, но, кажется, в моем характере сочетаются и жестокость и упрямство. – Здесь Гвендолин внезапно повернулась и посмотрела прямо на собеседника, чей взгляд ощущала на себе в течение всего разговора. Ей захотелось проверить не столько то, что чувствует он, сколько то, что почувствует она сама, глядя на него.

Грандкорт стоял абсолютно неподвижно, и Гвендолин спросила себя, что за ступор овладел им и начал распространяться на нее.

– Вы испытываете такую же неуверенность в себе, какую внушаете другим? – наконец заговорил он.

– Я совершенно не уверена в себе; не знаю, насколько неуверенными могут быть другие.

– То есть другие вам безразличны? – уточнил Грандкорт с неожиданной резкостью в голосе.

– Этого я не сказала, – с сомнением ответила Гвендолин, отвернулась и снова принялась терзать куст рододендрона. В этот миг ей хотелось оказаться в седле и пустить лошадь галопом. Увы, сбежать с холма было невозможно.

– Значит, все-таки не совсем безразличны, – заметил Грандкорт уже мягче.

– Ой! Мой кнут! – испуганно воскликнула Гвендолин, выпустив его из рук.

Что могло быть естественнее в состоянии легкого возбуждения? Однако казалось невероятным, что предоставленный собственной воле кнут с золотой рукоятью стремительно пролетел над ближайшими кустами и нашел приют в ветвях растущей в середине склона азалии. Теперь появился повод с милым смехом побежать вниз, и Грандкорт был вынужден отправиться следом. Но Гвендолин обогнала спутника, первой схватила кнут и продолжила путь, а внизу остановилась и бросила на Грандкорта торжествующий взгляд, словно одержала славную победу. Когда Гвендолин и Грандкорт присоединились к компании, миссис Дэвилоу сразу заметила блеск в глазах дочери и яркий румянец на щеках.

«Все это сплошное кокетство», – подумал Грандкорт. – В следующий раз, как только поманю, непременно прибежит».

Он полагал, что финальный манящий жест состоится уже на следующий день, во время пикника членов клуба лучников в Карделл-Чейс, идея о котором появилась на балу у лорда Брэкеншо.

Даже в сознании Гвендолин этот результат казался возможным, так как являлся одним из двух решений, к которым ее подталкивали, словно к двум сторонам пограничной линии, не объяснив, за какую из них следует шагнуть. Подобное подчинение некой личности – личности, не поддающейся точному предсказанию, вызывало некоторое изумление, если не страх. Излюбленный способ существования – всегда поступать так, как хочется, – утратил действенность, и Гвендолин не могла предвидеть, как именно захочет поступить в тот или иной момент. На самом деле перспектива выйти замуж за Грандкорта казалась мисс Харлет более привлекательной, чем та идея брака, о которой она думала раньше. Высокое положение в обществе, роскошь, возможность удовлетворять свои прихоти – все эти заманчивые привилегии были так близко, что оставалось лишь выбрать: схватить их или потерять. А сам Грандкорт? Он казался маленьким облачком в представлявшемся ей блестящим будущем. Гвендолин желала взойти на брачную колесницу и собственноручно управлять мчащимися лошадьми, при том что супруг будет сидеть рядом сложа руки и сохранять спокойствие, не вызывая смеха у окружающих. Но несмотря на проницательность и рассудительность, Гвендолин слегка пасовала перед Грандкортом. Он представал восхитительно спокойным и свободным от нелепых поступков. Но что еще можно было о нем сказать? Везде бывал, все видел. Обстоятельство чрезвычайно ценное в виде преамбулы к оказанному Гвендолин особому вниманию. Заметных предпочтений он не имел, и необходимости в этом не было: чем меньше у мужа собственных вкусов и желаний, тем бо́льшую свободу получит жена в исполнении своих фантазий. В конце концов Гвендолин пришла к выводу, что после свадьбы скорее всего сможет основательно управлять супругом.

Но как же случилось, что сейчас в его присутствии она испытывала необычную стеснительность? Что в разговорах с ним проявляла меньше свободы, дерзости и остроумия, чем с любым другим поклонником? Его апатия, которая радовала, в то же время действовала подобно магической формуле и вызывала оцепенение. В конечном итоге Грандкорт внушал почтительное опасение, словно красивая ящерица неведомого прежде вида. Однако Гвендолин ничего не знала о ящерицах, а невежество порождало множество предположений. Этот великолепный экземпляр мог оказаться нежным и вполне сгодиться в будуаре в качестве домашнего любимца. Гвендолин так мало знала Грандкорта, что ни одно из внезапно проявившихся достоинств не удивило бы ее. Его внешность и поведение так мало намекали на драму, что она даже не дала себе труда задуматься, как он провел тридцать шесть лет жизни. В общих чертах она представляла Грандкорта неизменно холодным и исполненным достоинства, не склонным связывать себя обязательствами, а тем более компрометировать. Охотился на тигра – но любил ли кого-нибудь? И то и другое в воображении Гвендолин было одинаково чуждо тому мистеру Грандкорту, который явился в Диплоу, чтобы открыть новую страницу в ее судьбе – предоставить возможность выйти замуж и обеспечить бо́льшую свободу, чем та, которой она располагала в девичестве. В целом Гвендолин хотела выйти замуж за мистера Грандкорта: он соответствовал ее цели – и, хорошо все обдумав, намеревалась принять его предложение, но собиралась ли осуществить свое намерение?

Гвендолин начала бояться себя и ощутила некоторое затруднение в исполнении желаний. В частности, в стремлении к собственной независимости и уклонении от прямых ухаживаний она зашла дальше необходимого кокетства, и теперь с некоторой тревогой задумалась о том, как вести себя в следующий раз.

По дороге домой она безраздельно находилась под пристальным наблюдением матушки, для которой волнение дочери, переменчивое выражение ее глаз, непривычная рассеянность и полное молчание стали верными признаками глубоких переживаний. Тревога заставила миссис Дэвилоу собраться с духом и заговорить на опасную тему: вечером Гаскойны должны были обедать в Оффендине, а случившееся утром неизвестное, но важное событие могло потребовать совета священника. Не то чтобы миссис Дэвилоу ожидала, что дядя способен повлиять на Гвендолин больше, чем она сама, – просто тревога требовала выхода, а сознание – освобождения.

– Что-то случилось, дорогая? – спросила матушка нежным, почти робким тоном.

Гвендолин взглянула так, словно очнулась от забытья, сняла сначала перчатки, а потом и шляпу, чтобы легкий ветерок коснулся волос и освежил голову. Они ехали по безлюдным местам, длинные предвечерние тени деревьев закрывали дорогу, а вокруг не было ни души. Гвендолин смотрела матери в глаза, но молчала.

– О чем с тобой говорил мистер Грандкорт? Скажи, дорогая. – Последние слова прозвучали умоляюще.

– Что я должна тебе сказать, мама? – последовал грубый ответ.

– Что-то определенно тебя взволновало. Доверься мне, Гвен. Не оставляй меня в неизвестности и тревоге. – Глаза миссис Дэвилоу наполнились слезами.

– Мама, дорогая, пожалуйста, не расстраивайся! – с досадой воскликнула дочь. – От этого мне станет еще хуже. Я сама теряюсь в сомнениях.

– Относительно намерений мистера Грандкорта? – уточнила миссис Дэвилоу.

– Нет, совсем не то, – коротко ответила Гвендолин и мило тряхнула головой, прежде чем снова надеть шляпу.

– В таком случае относительно того, стоит ли принимать его предложение?

– Совершенно верно.

– Ты дала неопределенный ответ?

– Вообще не дала ответа.

– Он говорил ясно?

– Настолько, насколько я позволила ему говорить.

– Полагаешь, он предпримет новую попытку? – уточнила миссис Дэвилоу с нескрываемой тревогой, но ответа не получила и задала следующий вопрос: – Ты не могла его обезнадежить?

– Полагаю, что нет.

– Мне показалось, дорогая, что ты испытываешь к нему симпатию, – робко заметила миссис Дэвилоу.

– Так и есть, мама, если говорить о симпатии. Грандкорт не так противен, как другие мужчины, он спокоен и прекрасно воспитан. – До этого Гвендолин говорила угрюмо, с недовольной гримасой на лице, однако внезапно вернулась к своему обычному лукавству и улыбкой добавила: – Что и говорить, он обладает всеми качествами, способными сделать мужа терпимым: замком с башнями, верандой, конюшней и прочим, – и при этом никаких улыбок и моноклей.

– Пожалуйста, хотя бы минуту поговори со мной серьезно, дорогая. Должна ли я понять, что ты собираешься принять предложение?

– Умоляю, мама, не приставай! – раздраженно отмахнулась Гвендолин.

Миссис Дэвилоу покорно умолкла.

Дома Гвендолин заявила, что обедать не будет – очень устала, а потому спустится позже, когда немного отдохнет. Вероятность того, что дядя узнает о недавнем разговоре с мамой, нисколько ее не волновала. Не приходилось сомневаться, что он в любом случае посоветует принять предложение, а Гвендолин и сама намеревалась это сделать – если представится возможность. В этот момент она не на шутку жалела о собственных капризах. Ах если бы на каждый необдуманный ответ повесить по тяжелой гире!

Мистер Гаскойн действительно узнал о разговоре, однако миссис Дэвилоу не дословно повторила слова Гвендолин, а в предельно завуалированной форме сообщила, что дочка пребывает в некоторой растерянности относительно окончательного решения, но в целом склоняется к положительному результату. В итоге дядя счел своим долгом вмешаться. Миссис Дэвилоу осмелилась высказать робкое мнение, что, может быть, безопаснее ничего не говорить, ведь Гвендолин так чувствительна (называть дочь своенравной не хотелось). Однако священник обладал непреклонным умом: упорно цеплялся за первое суждение и торопился привести его в исполнение, а все возражения и сомнения отбрасывал за ненадобностью.

Брак с Грандкортом представлялся ему чем-то вроде общественного дела: не исключено, что в некотором смысле этот союз мог даже укрепить положение в свете. Для пастора, чей отец поднялся до провинциального торговца зерном (хотя этого никто не подозревал), аристократическое наследство напоминало наследство королевское в том смысле, что освобождало его обладателя от обычных нравственных законов. Грандкорт, почти бесспорный баронет и возможный пэр, занимал достойное место в ряду государственных личностей, а предложение его заслуживало немедленного согласия с точки зрения широких общественных интересов – как национальных, так и церковных. Истинная правда, что подобные государственные личности часто уподобляются титанам, которыми античное общество гордилось и которых наделяло всемогуществом, однако при ближайшем рассмотрении выясняется, что изначально обладающие высоким положением люди нередко оказываются неудобными и даже отвратительными. Впрочем, о будущем муже мистер Гаскойн составил наилучшее мнение. Сплетни подобны едкому дыму, который поднимается из грязных трубок и доказывает лишь дурной вкуса курильщика. Однако даже если Грандкорт и совершал безрассудные поступки, которые свойственны молодым аристократам, то в его возрасте уже давно настало время от них отказаться. Если человек умудрился до сих пор не разориться окончательно и не погубить себя, то все счета должны быть благополучно закрыты, а затраты занесены в графу страховки от будущих ошибок. Таков был взгляд практической мудрости, а если взглянуть на дело с высоты моральных и религиозных принципов, главную ценность представляло раскаяние. Таким образом, у мистера Гаскойна были все основания полагать, что разумная женщина сможет обрести с Грандкортом счастье.

Спустившись к чаю, Гвендолин ничуть не удивилась, услышав, что дядя желает побеседовать с ней в столовой. Как только она вошла, мистер Гаскойн тут же отложил газету и с обычным радушием поздоровался с племянницей. Как однажды заметила жена, он всегда «высоко ценил» Гвендолин, а в последнее время ее значимость заметно возросла.

– Моя дорогая, – по-отцовски начал пастор, – хочу обсудить тему более важную для твоего благополучия, чем любая другая. Наверняка ты уже догадалась, что я имею в виду. Однако я намерен говорить со всей прямотой, потому что в данной ситуации считаю себя обязанным выступить в роли отца. Надеюсь, не возражаешь?

– О господи! Конечно, не возражаю, дядя. Вы всегда были добры ко мне, – искренне ответила Гвендолин.

В этот вечер ей хотелось, насколько возможно, усмирить собственное упрямство и обуздать несговорчивый нрав. Манера речи пастора всегда несла в себе властную интонацию подобно команде или приказу. Подразумевалось, что у слушателей не должно возникать ни малейших сомнений и каждый готов осознанно подчиниться высшей воле.

– Естественно, я глубоко удовлетворен тем обстоятельством, что возможность устроить брак – в высшей степени благоприятный – предоставилась тебе так рано. Не знаю точно, что происходит между тобой и мистером Грандкортом, однако, судя по тому вниманию, которое он тебе оказывает, предполагаю, что не следует сомневаться в его намерении сделать тебя своей женой.

Молчание племянницы заставило мистера Гаскойна уточнить:

– У тебя есть сомнения на этот счет, дорогая?

– На мой взгляд, сейчас он думает именно об этом, однако может изменить намерение, – ответила Гвендолин.

– Почему? Он предпринял шаги, которые ты встретила неблагосклонно?

– Нет, я не отказала, а просто сменила тему разговора, когда он собирался объясниться.

– Готова ли ты довериться мне настолько, чтобы изложить свои доводы?

– Не уверена, дядя, что имею какие-то конкретные доводы. – Гвендолин неестественно засмеялась.

– Ты вполне способна размышлять, дорогая, и понимаешь, что это не тривиальный случай. Речь идет о твоем устройстве в жизни на таких условиях, равные которым вряд ли представятся вновь. Надо думать не только о себе, но и о семье. Я хочу понять, есть ли у тебя серьезные основания сомневаться относительно мистера Грандкорта.

– Думаю, что сомневаюсь безо всяких на то оснований, – ответила Гвендолин с недовольным видом, и у дяди возникли определенные опасения.

– Может быть, он тебе неприятен?

– Нет.

– Ты услышала о нем нечто дурно повлиявшее на твое мнение? – Священник считал невозможным, чтобы до племянницы дошли те сплетни, которые расстроили его, однако в любом случае он старался представить все обстоятельства этого дела в правильном свете.

– Не слышала ничего иного, кроме того, что мистер Грандкорт – прекрасная партия, – с некоторой дерзостью заявила Гвендолин, – и это известие чрезвычайно благотворно на меня влияет.

– В таком случае, дорогая, могу сказать только одно: ты держишь в руках собственное счастье – счастье, какое редко выпадает девушке твоего положения; счастье, которое выводит этот вопрос из ряда личных чувств и превращает согласие в долг. Если Провидение предлагает власть и высокое положение – тем более не обремененное условиями, отвратительными лично тебе, – на тебя возлагается ответственность, не допускающая капризов. Мужчины не любят, когда их чувства не принимают всерьез. Возможно, они не откажутся от своих намерений сразу: здесь решают личные наклонности, – однако игра способна зайти слишком далеко. Должен подчеркнуть, что, если мистер Грандкорт перестанет за тобой ухаживать, не получив прямого отказа, ты попадешь в крайне унизительное и тягостное положение. Лично мне придется отнестись к тебе с суровым осуждением, как к жертве собственного кокетства и недомыслия.

Слушая эту предостерегающую тираду, Гвендолин все больше бледнела. Дядя не побуждал ее действовать вопреки собственному решению, а лишь указывал на ту опасность, которую она уже и сама осознавала. Молчание подсказало пастору, что эффект от его слов оказался чрезвычайно сильным.

– Говорю все это с добрыми намерениями, – добавил он мягче.

– Знаю, дядя, – произнесла Гвендолин, встав и тряхнув головой, словно желая вырваться из болезненной пассивности. – Я не глупа: понимаю, что выйти замуж когда-нибудь придется, пока не станет слишком поздно, – и не вижу варианта лучше, чем принять предложение мистера Грандкорта. А потому, если представится возможность, я собираюсь принять его предложение.

Решительно и убежденно отвечая дяде, она почувствовала, как возвращаются силы, но столь прямая, резкая речь, прозвучавшая из юных уст, немало напугала мистера Гаскойна. Он желал племяннице парков, экипажей, титула – всего, что способно сделать этот мир приятной обителью, – однако хотел видеть ее не циничной, а, напротив, исполненной сознания религиозного долга и семейных ценностей.

– Моя дорогая, – начал он с благосклонной важностью, – я верю, что в браке ты найдешь новый источник веры и привязанности. Семья – единственная сфера, дарующая женщине истинное, глубокое удовлетворение. Если твой брак с мистером Грандкортом будет счастливым образом заключен, ты получишь власть и богатство, которые сможешь использовать на благо других людей. Подобные рассуждения выше романтических побуждений! Сама природа наделила тебя способностями, достойными блестящего будущего, которое в силу рождения и обстоятельств вряд ли можно было считать достижимым. Я верю, что ты сможешь украсить свое новое положение не только личными достоинствами, но и добродетельной жизнью.

– Надеюсь, мама будет счастлива, – заключила Гвендолин и, махнув рукой – хотелось как можно скорее отбросить все возвышенные мотивы, – направилась к двери.

Мистер Гаскойн, в свою очередь, полагал что достиг взаимопонимания с племянницей и в меру сил помог ее благополучному устройству в жизни, приблизив помолвку с Грандкортом.

Тем временем о грядущей помолвке размышлял еще один человек, но в совершенно ином направлении, противоположном пониманию добропорядочного священника.

Отсутствие мистера Лаша в Диплоу во время визита Гвендолин объяснялось вовсе не страхом перед этой высокомерной молодой леди, а встречей, обещающей далеко идущие последствия. Случилось так, что именно в этот день он отправился в Вончестер, на железнодорожную станцию, чтобы встретить даму с двумя детьми в сопровождении горничной. Мистер Лаш посадил их в кеб и отвез в отель «Золотые ключи». Дама выглядела настолько впечатляюще, что заставляла оборачиваться прохожих: стройная фигура, достаточно высокий рост, худое красивое лицо, абсолютно черные вьющиеся волосы и большие беспокойные глаза, какие мы называем горячими. Одетая в прилично-сдержанное платье, возможно, она выглядела старше своих лет, но в любом случае ей вряд ли было меньше тридцати семи. В целом дама производила впечатление смущенной и скованной: тревожный взгляд как будто предполагал, что и люди, и обстоятельства против нее, а она готова решительно противостоять невзгодам. Дети выглядели прелестно: черноволосая девочка лет шести-семи и светленький мальчик лет пяти. Увидев их, Лаш удивился, на что получил резкий ответ:

– Полагаете, я должна была приехать одна? Если бы захотела, привезла бы всех четверых.

– О, разумеется, – с обычной легкостью согласился Лаш.

Проговорив с приезжей дамой около часа, он отправился обратно в Диплоу исполненным надежд, что его план сработает. По мнению мистера Лаша, женитьба Грандкорта на Гвендолин Харлет не принесла бы добра ни одному их них, а главное, наверняка доставила бы массу неприятностей самому Лашу. Однако теперь он испытывал достаточную уверенность, чтобы мысленно повторять: «Готов держать пари, что этот брак никогда не состоится».

Глава IV

Следующим утром Гвендолин предстала прелестной, свежей и полной сил, как высокая, только что распустившаяся лилия. Вчерашние сомнения казались лишь кратковременной рябью на зеркально-гладкой поверхности реки. Пикник в Карделл-Чейсе обещал великолепные возможности: она заранее представляла, как будет бродить под буками, подобно лесной нимфе, в восхищенной компании. Воображаемая сцена представала прекрасным фоном для новых ухаживаний Грандкорта – впрочем, совсем не похожего на охваченного страстью к лесной нимфе Дафниса, но тем лучше. Гвендолин ожидала, что сегодня он наконец сделает ей предложение, а она благосклонно его встретит в полном соответствии с решением, принятым после дядюшкиных увещеваний.

Спустившись к завтраку (после того как все, за исключением миссис Дэвилоу, уже вышли из-за стола), она обнаружила на своей тарелке письмо и, прочитав его с вдохновенной улыбкой, сразу передала матери. Та тоже заулыбалась, обрадовавшись тем, что дочь в добром расположении духа.

– Надеюсь, ты не испытываешь склонности отправиться за тысячу миль? – спросила миссис Дэвилоу.

– Это слишком далеко.

– Печальное упущение, что ты не ответила Лангенам раньше. Не могла бы ты написать сейчас – прежде чем мы отправимся на пикник?

– Срочности нет. Сегодня они выезжают из Лондона и пробудут в Дувре до понедельника. Так что я напишу завтра.

– Может быть, я отвечу, если тебе неудобно?

Гвендолин не спешила с ответом. Пригубила кофе и только после этого небрежно бросила:

– Нет-нет, не надо; завтра напишу сама. – Но тут же ощутила укол совести, заглянула матери в глаза и с игривой нежностью добавила: – Милая, прекрасная, старенькая мама!

– И в самом деле старенькая, дитя мое.

– О, пожалуйста, не обижайся! Под «старенькой» я имела в виду «любимая». Ты старше меня всего на каких-то двадцать пять лет.

– Двадцать пять лет, дорогая, могут принести очень много счастья.

– Значит, нельзя терять время, – весело ответила Гвендолин. – Чем скорее я получу свои дворцы и кареты, тем лучше.

– А еще хорошего мужа, который будет тебя обожать, – ободряюще добавила миссис Дэвилоу.

Гвендолин кокетливо надула губки и ничего не сказала.

Удовольствие от прекрасного начала дня было слегка омрачено известием, что в этот день пастор должен исполнять обязанности мирового судьи, а потому, возможно, не сможет приехать в Карделл-Чейс. То обстоятельство, что миссис Гаскойн и Анна решили остаться дома, Гвендолин не разочаровало, однако присутствие дяди придало бы ей решимости. И хотя она не считала брак с Грандкортом счастьем, мысль, что он откроет ей путь к желанной свободе, успокаивала и дарила надежду.

Сбор был назначен в местечке под названием Грин-Арбор, где деревья поднимались вверх по холму, образуя тенистый амфитеатр. Прибывшие на повозках слуги должны были накрыть столы. Управляющему Карделл-Чейса предстояло взять на себя руководство лучниками, чтобы удерживать их на должном расстоянии от центра, но в то же время не позволять выходить за установленную границу. Граница эта представляла собой извилистую линию, которую можно было мысленно провести через несколько известных точек – таких как двойной дуб, Шепчущие камни и высокий крест. Перед ленчем предполагалось ограничиться прогулкой, а основное мероприятие провести после полудня, при более ярком свете. Собравшиеся небольшими группами рассыпались по склону, и заинтересованному взгляду открылась картина, достойная кисти художника. Стрельба из лука в лесу доставляла больше радости, чем состязание на специально обустроенном поле, однако и достичь успеха в поражении движущихся целей было сложнее, поэтому, в отличие от соревнований с фиксированными мишенями, выстрелы заранее распределялись между желающими принять участие в стрельбе. Отчасти по этой причине, отчасти от смущения и желания не выдать себя поначалу Гвендолин успеха не добилась, однако приняла относительный провал с очаровательной легкостью. Сегодня она надела то же самое – белое с зеленой отделкой – платье, в котором предстала в день первого состязания, отмеченного знаменательным знакомством с Грандкортом. Сегодня он ни на шаг не отходил от нее, однако по взглядам и манере общения обоих трудно было заключить, что с момента первой встречи их отношения хоть немного изменились. И все же существовали другие основания, позволявшие большинству наблюдателей предположить, что если помолвка еще не состоялась, то вот-вот состоится. Гвендолин тоже в это верила. Когда вся компания, весело болтая, возвращалась в Грин-Арбор, Грандкорт внезапно спросил: