Гордость и предубеждение

– Вы дозволите передать ваши восторги в следующем письме? Ныне у меня не осталось места, чтобы отдать им должное.

– Ах, сие совершенно не важно. Мы с нею увидимся в январе. Неужто вы всякий раз пишете ей столь очаровательные длинные письма, господин Дарси?

– Обыкновенно они длинны, однако не мне судить, очаровательны ли.

– По моему убежденью, человек, способный написать длинное письмо, не может писать дурно.

– Сие не сойдет за комплимент Дарси, Кэролайн, – заметил ее брат, – поскольку он не пишет с легкостью. Он чересчур подолгу подбирает длинные слова. Не так ли, Дарси?

– Мой стиль письма немало отличен от вашего.

– О! – вскричала юная г-жа Бингли. – Чарлз пишет с небрежностью несказанной. Половину слов пропускает, а остальную марает кляксами.

– У меня мысли текут так быстро, что я не успеваю их выразить – и посему письма мои временами вовсе не сообщают адресатам никаких мыслей.

– Ваше самоуничиженье, господин Бингли, – сказала Элизабет, – обезоруживает упрек.

– Нет ничего обманчивее, – молвил Дарси, – личины самоуничиженья. Чаще всего сие лишь небрежность мненья, а порою – окольное чванство.

– И которым из двух вы назовете мой припадок скромности?

– Окольным чванством – в действительности вы поистине гордитесь недостатками своего письма, ибо полагаете их следствием умственной резвости и пренебреженья к форме, каковые почитаете если не выдающимися, то, во всяком случае, крайне интересными. Уменье делать что бы то ни было с быстротою зачастую восхваляемо обладателем сего качества, кой нередко закрывает глаза на недостатки исполненья. Когда нынче утром вы сказали г-же Беннет, что, если вознамеритесь уехать, свершите сие через пять минут, вы желали высказать себе панегирик, комплимент – хотя что такого похвального в опрометчивости, коя оставляет незавершенными необходимейшие дела и не может явиться достоинством – ни вашим, ни кого угодно?

– Нет уж! – вскричал Бингли. – Под вечер помнить все глупости, изреченные с утра, – это чересчур. И все же, честное слово, я полагал, что сказал правду, и верю в нее теперь. Посему я хотя бы не прикидывался излишне опрометчивым, исключительно дабы выгодно покрасоваться перед дамами.

– Да, вы в это верили; но я никоим образом не убежден, что вы отбыли бы с подобной стремительностью. Поведенье ваше зависело бы от случайности не меньше, нежели поведенье любого; и если, когда вы садились бы в седло, друг сказал бы вам: «Бингли, оставайтесь-ка до будущей недели», – вы бы, вероятно, остались, вы бы не уехали – а впоследствии, будь произнесена соответствующая просьба, задержались бы и на месяц.

– Сим вы лишь доказали, – вмешалась Элизабет, – что господин Бингли к себе несправедлив. Вы представили его выгоднее, нежели он сам.

– Я крайне признателен, – сказал Бингли, – за то, что вы, по доброте вашей, обратили слова моего друга в комплимент. Но, боюсь, вы трактуете их манером, коего сей джентльмен отнюдь не подразумевал; ибо он, разумеется, думал бы обо мне лучше, если бы в подобных обстоятельствах я сухо отказался и ускакал во весь опор.

– Значит, господин Дарси полагает, что безрассудность вашего намеренья искупилась бы вашим упрямством?

– Честное слово, не могу толком объяснить – пусть Дарси говорит сам за себя.

– Вы ожидаете, что я буду защищать мненья, кои вам предпочтительно считать моими, но кои я вовсе не присваивал. Однако же, если допустить, что толкованье ваше верно, не забывайте, госпожа Беннет, что друг, вроде бы желающий его возвращенья в дом и отсрочки планов, лишь пожелал сего, попросил, не выдвинув ни единого резона в пользу разумности сего желанья.

– С готовностью – с легкостью – поддаться дружеским уговорам? В чем же тут, по-вашему, заслуга?

– Поддаться без убежденности? Сие не есть заслуга ума обоих.

– Сдается мне, господин Дарси, вы совершенно упускаете влиянье дружбы и привязанности. Расположенье к просящему нередко заставляет человека с готовностью выполнять просьбу, не ожидая, пока его склонят к сему резоны. Я говорю не именно о положеньи, кое вы сочинили для господина Бингли. Пожалуй, мы вполне можем подождать, пока представится случай, а затем уж обсудим, благоразумно ли господин Бингли себя повел. Но в целом, в повседневном общеньи друга с другом, когда один желает, чтобы другой переменил не слишком важное решенье, станете ли вы дурно думать о человеке, если он потакает сему желанью, не ожидая бремени резонов?

– Быть может, прежде чем мы продолжим обсужденье, разумнее было бы точнее договориться о степени важности, каковая на эту просьбу возложена, а равно о степени близости меж сторонами?

– О, прошу вас, – встрял Бингли, – не упускайте ни единой подробности, включая их рост и комплекцию, ибо сие, госпожа Беннет, может оказаться резоном весомее, нежели вы в силах догадаться. Уверяю вас, не будь Дарси столь высок в сравненьи со мною, я бы и вполовину его так не почитал. Я заявляю, что в определенных условьях и определенных местах не знаю существа страшнее Дарси – особенно в его собственном доме и воскресными вечерами, когда ему нечем заняться. Г-н Дарси улыбнулся, однако Элизабет почудилось, будто он немало обижен, а потому она сдержала смех. Юная г-жа Бингли горячо вознегодовала на сие оскорбленье, увещевая брата перестать болтать чепуху.

– Я понял, что вы задумали, Бингли, – молвил его друг. – Вы не любите споры и желаете завершить этот.

– Возможно. Споры чересчур напоминают ссоры. Если вы с госпожою Беннет воздержитесь от продолженья, пока я не уйду, я буду вам крайне признателен; а затем можете говорить обо мне, что вам заблагорассудится.

– То, о чем вы просите, – сказала Элизабет, – для меня вовсе не жертва, а господину Дарси лучше бы дописать письмо.

Г-н Дарси внял ее совету и письмо дописал.

Свершив сие деянье, он обратился к юной г-же Бингли и Элизабет с просьбою усладить слух присутствующих музыкой. Юная г-жа Бингли проворно устремилась к фортепьяно и, вежливо предложив Элизабет выступить первой, каковое предложенье та с равной вежливостью и весьма решительно отвергла, уселась за инструмент.

Г-жа Хёрст пела с сестрою, и пока они были подобным манером заняты, Элизабет, листая ноты, что лежали на фортепьяно, поневоле замечала, сколь часто устремляется к ней взор г-на Дарси. Она и вообразить не могла, что оказалась предметом восхищенья столь важного человека, и однако же глядеть на нее из неприязни было бы еще страннее. В конце концов, впрочем, она пришла к выводу, что привлекает его вниманье, ибо в ней есть нечто гораздо неправильнее и предосудительнее, согласно его представленьям о надлежащем, нежели в любом из присутствующих. Допущенье сие Элизабет не расстроило. Ей слишком мало нравился г-н Дарси, чтоб заботиться о его одобреньи.

Сыграв несколько итальянских песен, юная г-жа Бингли разнообразила репертуар бодрым шотландским напевом, и вскоре г-н Дарси, приблизившись к Элизабет, спросил:

– Что же, госпожа Беннет, не ощущаете ли вы неодолимой склонности воспользоваться сим шансом станцовать рил?

Она улыбнулась, однако не ответила. Несколько удивленный ее молчаньем, он повторил вопрос.

– Нет-нет, – сказала она, – я расслышала вас, просто не смогла тотчас придумать, что сказать в ответ. Вы, я знаю, хотели бы, чтоб я сказала «да», – вы бы тогда с радостью презирали мои вкусы; но я всегда с наслажденьем подрываю такие замыслы и обманом лишаю человека предумышленного пренебреженья. Так что я решила сообщить вам, что вовсе не желаю танцовать рил, – и теперь презирайте меня, если посмеете.

– Я, разумеется, не посмею.

Элизабет, коя рассчитывала его оскорбить, была поражена сей галантностью; однако смесь обаянья и лукавства толком не давали Элизабет оскорбить кого бы то ни было, а Дарси никогда прежде не бывал так заворожен ни одной женщиною. Он всерьез полагал, что, не будь ее родня столь вульгарна, ему отчасти грозила бы опасность.

Юная г-жа Бингли видела или же подозревала достаточно, чтобы ревновать, и ее нетерпеливое ожиданье выздоровления дорогой подруги Джейн отчасти подогревалось желаньем избавиться от Элизабет.

Нередко она пыталась разжечь в Дарси неприязнь к гостье, беседуя с ним об их предполагаемом браке и планируя его счастье в подобном союзе.

– Надеюсь, – говорила она, когда назавтра они гуляли в леске, – когда желанное событье свершится, вы как-нибудь намекнете своей теще, что в ее интересах держать язык за зубами; и, если сие в ваших силах, молю вас, исцелите младших от беготни за офицерами. К тому же, если позволено мне упомянуть столь деликатную материю, старайтесь держать в узде сие нечто на грани зазнайства и дерзости, коим обладает ваша будущая супруга.

– Имеются ли у вас иные предложенья, кои усугубят мое семейное счастие?

– О, ну конечно! Пускай портреты ваших дяди и тети Филипс висят в галерее Пемберли. Повесьте их подле вашего двоюродного дедушки, судьи. Они, знаете ли, коллеги, хоть и различных судеб. Что же до портрета вашей Элизабет, не стоит и пытаться его написать, ибо какой художник в силах отдать должное сим прекрасным очам?

– Запечатлеть их выраженье и впрямь будет непросто, однако цвет, форму и замечательно длинные ресницы вполне возможно скопировать.

В этот миг с другой тропинки к ним приблизились г-жа Хёрст и сама Элизабет.

– Я и не знала, что вы собрались прогуляться, – сказала юная г-жа Бингли в некотором замешательстве, опасаясь, что их подслушали.

– Ты кошмарно с нами обошлась, – отвечала г-жа Хёрст. – Сбежала и не сказала, что намерена гулять.

Затем, уцепившись за свободный локоть г-на Дарси, она оставила Элизабет в одиночестве. На тропинке умещались только трое. Г-н Дарси уловил сию грубость и тотчас произнес:

– Эта дорожка для нас слишком узка. Перейдемте на аллею.

Но Элизабет, вовсе не желая гулять с ними, со смехом отвечала:

– Нет-нет, оставайтесь. Вы – очаровательное собранье, смотритесь необычайно выгодно. Четвертый нарушит вашу живописность. До свиданья.

И она весело убежала, ликуя в надежде через день или два оказаться дома. Джейн уже настолько поправилась, что вечером намеревалась на пару часов выйти из комнаты.

Глава XI

Едва дамы удалились после обеда, Элизабет побежала к сестре и, удостоверившись, что та надежно защищена от холода, проводила ее в гостиную, где две подруги приветствовали Джейн, многоречиво повествуя о своем удовольствии; Элизабет никогда не видела их столь приятственными, как в тот час, что миновал до появления джентльменов. Дамы располагали немалыми способностями к беседе. Они умели с точностью описать развлеченье, с юмором пересказать анекдот и с воодушевленьем посмеяться над знакомцем.

Но как только вошли джентльмены, Джейн лишилась безраздельного вниманья. Глаза юной г-жи Бингли тотчас устремились к Дарси, и, не успел он толком войти, ей уже понадобилось что-то ему сообщить. Дарси обратился к юной г-же Беннет с вежливым поздравленьем; г-н Хёрст тоже слегка поклонился и сказал, что «весьма рад», но велеречивость и теплота явили себя лишь в приветствии Бингли. Тот полнился радостью и вниманьем. Первые полчаса он ворошил дрова в камине, дабы на Джейн не повлияла смена обстановки, и по его просьбе Джейн села по другую сторону от огня, подальше от двери. Затем он уселся подле нее и почти ни с кем более не говорил. Элизабет, рукодельничая в углу напротив, созерцала все это с немалым наслажденьем.

Когда завершилось чаепитие, г-н Хёрст напомнил свояченице о карточном столе – вотще. Юная г-жа Бингли прознала, что г-н Дарси не питает склонности играть, и вскоре даже открытое предложенье г-на Хёрста было отклонено. Юная г-жа Бингли заверила его, что играть никто не намеревается, и всеобщее молчанье сию гипотезу подтвердило. Г-н Хёрст растянулся на диване и уснул, ибо ему не оставалось ничего более. Дарси взял книгу, юная г-жа Бингли поступила так же, а г-жа Хёрст, занятая главным образом возней со своими браслетами и кольцами, то и дело вмешивалась в беседу брата с юной г-жою Беннет.

Вниманье юной г-жи Бингли было не менее захвачено наблюденьем за тем, как продвигается чтение г-на Дарси, нежели ее собственным чтеньем; она неустанно задавала г-ну Дарси вопросы или заглядывала на его страницу. Ей, впрочем, не удалось понудить его к какой бы то ни было беседе: он лишь отвечал на ее вопросы и читал дальше. В конце концов, немало измученная попытками развлечься книгою, каковую выбрала лишь потому, что сие был второй том книги г-на Дарси, юная г-жа Бингли слегка зевнула и изрекла:

– Как приятно проводить вечера подобным манером! Все-таки нет забавы, подобной чтению, вот что я вам скажу! Сколь быстро устаешь от всего прочего! Когда у меня будет собственный дом, я буду несчастна, если не устрою там великолепную библиотеку.

Никто ей не отвечал. Тогда она зевнула снова, отшвырнула книгу и взглядом заметалась по комнате, ища развлечений; услышав, как брат ее поминает своей визави о бале, юная г-жа Бингли внезапно обернулась к нему и сказала:

– Кстати, Чарлз, ты всерьез помышляешь устроить в Незерфилде танцы? Я бы тебе советовала, прежде чем ты решишь, спросить присутствующих; я сильно заблуждаюсь, если средь нас нет таких, для кого бал – скорее кара небесная, нежели удовольствие.

– Если ты о Дарси, – откликнулся ее брат, – он может, если ему угодно, отправляться в постель до начала; что же до бала, сие дело решенное – я разошлю приглашенья, как только Николс приготовит белого супу[7].

– Я бы гораздо больше любила балы, – отвечала она, – если б они проходили иным манером, но обычное устройство подобного собранья отдает невыносимой скукою. Было бы существенно разумнее, будь на балах важнее беседа, а не танцы.

– Существенно разумнее, дорогая моя Кэролайн, не стану спорить, однако бала сие и отдаленно не напоминало бы.

Юная г-жа Бингли не отвечала; вскоре она поднялась и прошлась по комнате. Фигурой сия дама была изящна, двигаться умела, однако Дарси, в коего юная г-жа Бингли целила, пребывал несгибаемо прилежен. В отчаяньи чувств она вознамерилась совершить еще одну попытку и, повернувшись к Элизабет, молвила:

– Госпожа Элайза Беннет, позвольте уговорить вас последовать моему примеру и пройтись по комнате. Уверяю вас, сие весьма освежает, если долго сидеть, не меняя позы.

Элизабет удивилась, однако согласилась тотчас же. Не меньших успехов юная г-жа Бингли достигла и на подлинном фронте своей любезности: г-н Дарси поднял голову. Новизна подобного вниманья удивила его не меньше, нежели Элизабет, и он машинально закрыл книгу. Его тут же пригласили последовать примеру дам, однако он отказался, прибавив, что способен вообразить лишь два резона, кои заставили дам вместе гулять по комнате, и обоим его общество станет препоною.

– О чем это он? – Юной г-же Бингли до смерти хотелось знать, что он разумеет, и она спросила Элизабет, поняла ли та.

– Ничего не поняла, – был ответ, – но не сомневайтесь, он нарочно мучает нас, и наилучший способ его разочаровать – не задавать вопросов.

Юная г-жа Бингли, впрочем, не в силах была разочаровать г-на Дарси и посему настойчиво потребовала объясненья этих его двух резонов.

– Я совершенно не возражаю их пояснить, – отвечал он, едва она позволила ему раскрыть рот. – Вы избрали сию методу времяпрепровожденья, поскольку либо тесно дружны и намерены обсудить свои секреты, либо же сознаете, сколь выигрышно смотрятся ваши фигуры при ходьбе; в первом случае мое присутствие вам помешает, во втором же мне гораздо сподручнее любоваться вами, сидя у камина.

– Ах! Как возмутительно! – вскричала юная г-жа Бингли. – В жизни не слыхала подобной гадости. Как мы накажем его за такие речи?

– Нет ничего проще, если вы к сему расположены, – отвечала Элизабет. – Мы все умеем терзать и карать друг друга. Дразните его – смейтесь над ним. Вы близко дружите, вы должны знать, как сие осуществить.

– Но честное же слово, я не знаю. Уверяю вас, сему близость моя меня пока не научила. Дразнить уравновешенность и разум! Нет-нет, полагаю, здесь он одержит верх. Что же до смеха, мы, с вашего дозволенья, не выставим себя дурочками, смеясь без повода. Господин Дарси может себя поздравить.

– Над господином Дарси нельзя смеяться! – вскричала Элизабет. – Какое редкое достоинство – надеюсь, редким оно и пребудет, ибо мне было бы весьма прискорбно иметь много таких знакомых. Я обожаю смеяться.

– Госпожа Бингли, – молвил он, – чрезмерно меня превозносит. Мудрейшие, лучшие люди – нет, мудрейшие, лучшие их деянья могут быть представлены нелепыми персоной, для коей шутка – первейшая в жизни цель.

– Безусловно, – отвечала Элизабет, – такие люди есть, однако, надеюсь, я не из них. Мне хочется верить, что я никогда не смеялась над мудрым или добрым. Глупости и чепуха, капризы и бестолковость меня забавляют, не стану отрицать, и я смеюсь над ними, когда только могу. Их-то вы, однако, и лишены.

– Вероятно, сие никому не под силу. Но цель жизни моей – избегать тех слабостей, кои зачастую подвергают насмешкам сильный ум.

– К примеру, тщеславье и гордость.

– Тщеславье – и в самом деле слабость. Но гордость – где развит характер, гордость всегда обуздана.

Элизабет отвернулась, дабы скрыть улыбку.

– Надо полагать, ваше исследованье господина Дарси окончено, – сказала юная г-жа Бингли. – Каков же результат?

– Я совершенно убедилась, что господин Дарси лишен недостатков. Он сам неприкрыто о сем заявляет.

– Нет, – отвечал Дарси. – Я не имею подобных притязаний. У меня достаточно изъянов, но, надеюсь, они не есть изъяны ума. За нрав свой я поручиться не смею. Мне представляется, он чересчур неуступчив – для удобства окружающих явно чересчур. Я не умею с надлежащей быстротою забывать чужие глупости и пороки, а равно нанесенные мне обиды. Чувства мои не гаснут при всякой попытке их погасить. Меня, пожалуй, следует назвать обидчивым. Если мое доброе мненье потеряно, оно потеряно навсегда.

– Вот это и впрямь недочет! – заметила Элизабет. – Незыблемое негодованье в самом деле омрачает нрав. Но вы удачно выбрали недостаток. Я не могу над ним смеяться. Я ничем не угрожаю вам.

– Я считаю, в любом характере имеется склонность к особому злу, естественный изъян, коего не преодолеть и наилучшему воспитанью.

– И ваш изъян – пристрастье всех на свете ненавидеть.

– А ваш, – с улыбкою парировал он, – с умыслом всех понимать неверно.

– Помузицируемте! – вскричала юная г-жа Бингли, утомленная беседою, в коей не могла принять участия. – Луиза, надеюсь, ты не против, если мы разбудим господина Хёрста.

Ее сестра ни словом не возразила, крышку фортепьяно подняли, и Дарси, поразмыслив, не стал об этом жалеть. Он уже сознавал, сколь рискует, уделяя Элизабет чрезмерное вниманье.

Глава XII

По уговору меж сестрами, наутро Элизабет написала матери, умоляя нынче же прислать за ними экипаж. Впрочем, г-жа Беннет, полагавшая, что дочери ее останутся в Незерфилде до будущего вторника, что составит ровно неделю, не обнаружила в себе сил с радостию принять их ранее. Ответ ее, таким образом, был неблагоприятен – во всяком случае, желаньям Элизабет, коей не терпелось попасть домой. Г-жа Беннет сообщила, что им никак не получить экипаж до вторника, а в постскриптуме прибавила, что, если г-н Бингли и его сестры станут просить их задержаться, она с легкостью может их отпустить. Задержке же Элизабет решительно воспротивилась – и к тому же особо не ожидала, что их попросят; страшась к тому же, что их сочтут чересчур навязчивыми, она умолила Джейн немедля одолжить экипаж г-на Бингли, и в конце концов было уговорено, что следует упомянуть об их намереньи покинуть Незерфилд нынче утром и попросить экипаж.

Беседа возбудила немало уверений в беспокойстве, немало было сказано о том, как желают хозяева, чтобы гости остались хотя бы до завтра, и Джейн поддалась; отъезд, таким образом, отложился на день. Юная г-жа Бингли пожалела, что предложила им задержаться, ибо ревность ее и неприязнь к одной сестре ощутимо превосходили нежность к другой.

Хозяин дома искренне опечалился, узнав, что они отбудут так скоро, и не раз попытался уверить юную г-жу Беннет, что сие для нее небезопасно – она еще не вполне поправилась; Джейн, однако, чувствуя за собою правоту, явила твердость.

Г-на Дарси новость сия обрадовала – Элизабет и без того достаточно пробыла в Незерфилде. Она привлекала его больше, нежели ему нравилось; юная г-жа Бингли была нелюбезна с нею, а его дразнила сильнее обычного. Он принял мудрое решенье за собою следить, дабы ничем не выдать своего восхищенья теперь и ничем не внушить Элизабет надежду, будто она в силах повлиять на его счастие; он сознавал, что, если подобная идея и была ей внушена, его поведение в последний день станет весомым инструментом подтвержденья таковой либо же сокрушенья. Верный своей цели, за всю субботу он еле молвил ей десяток слов, и хотя один раз они на полчаса остались наедине, весьма добросовестно применился к книге и на Элизабет даже не взглянул.

Расставанье, почти всем столь желанное, состоялось в воскресенье после утренней службы. Любезность юной г-жи Бингли к Элизабет под конец стремительно усугубилась, как и привязанность к Джейн, и, разлучаясь с гостьями, заверив подругу в том, что видеть ее в Лонгборне или же Незерфилде – неизменная услада, и обняв ее с немалой нежностию, юная г-жа Бингли даже пожала руку Элизабет. Последняя оставила все общество в наибодрейшем расположеньи духа.

Мать их приветствовала дома не слишком сердечно. Г-жа Беннет удивилась их прибытью, сочла, что они весьма дурно поступили, причинив такие неудобства, и не сомневалась, что Джейн вновь подхватит простуду. Отец же, выразив удовольствие весьма лаконично, был поистине рад их видеть – он сознавал, как важны они обе для семейного круга. В отсутствие Джейн и Элизабет вечерние беседы, за коими собиралось все семейство, во многом лишились живости и почти начисто – смысла.

Мэри, по обыкновенью, пребывала погружена в изученье гармоний и человеческой натуры, обрела новые выписки, достойные восхищенья, и новые изреченья заезженной морали, подлежащие выслушиванью. У Кэтрин и Лидии нашлись новости иного рода. Многое случилось и многое было сказано в полку с прошедшей среды; несколько офицеров в эти дни обедали с их дядюшкой, одного рядового высекли, и взаправду намекалось, будто полковник Форстер намерен жениться.

Глава XIII

– Надеюсь, любезная моя, – молвил г-н Беннет супруге, когда наутро все собрались за завтраком, – вы сегодня заказали вкусный обед, ибо у меня имеются причины ожидать прибавленья к нашему семейному застолью.

– Это вы о ком, дорогуша? Я и не слыхала, что к нам кто-то прибудет, разве только Шарлотта Лукас заглянет, а я надеюсь, для нее мои обеды хороши. Вряд ли она часто видит такие дома.

– Человек, о коем я веду речь, – джентльмен и к тому же приезжий.

Глаза г-жи Беннет вспыхнули.

– Джентльмен, приезжий! Ну точно господин Бингли. Что же ты, Джейн, – и словечка не сказала, ах ты хитрюга! Ну, я, разумеется, буду весьма рада увидеть господина Бингли. Но господи боже, какая незадача – ни кусочка рыбы сегодня не достать. Лидия, милая, звони в колокольчик. Я тотчас же побеседую с Хилл.

– Сие не господин Бингли, – отметил ее супруг. – Сие человек, коего я за всю жизнь в глаза не видел.

Реплика возбудила общее изумленье, и г-н Беннет насладился потоком вопросов жены и пяти дочерей разом.

Некоторое время он развлекал себя их пытливостью, а затем пояснил:

– Около месяца назад я получил письмо – а недели две назад ответил, ибо счел, что дело довольно деликатное и требует безотлагательного вниманья. Письмо от моего кузена господина Коллинза, каковой, когда я умру, вполне может выселить вас из этого дома, едва ему подобное взбредет на ум.

– О боже мой! – вскричала его жена. – Я и слышать такое не могу. Умоляю, ничего не говорите об этом противном человеке. Что может быть тяжелее, чем отнять свое поместье у детей, и, будь я на вашем месте, я бы давно постаралась что-нибудь в этой связи предпринять.

Джейн и Элизабет попытались объяснить ей сущность майората. Они и прежде не раз сие предпринимали, однако в связи с этим предметом г-жа Беннет пребывала за пределами досягаемости разума и продолжала горько сетовать на подобную жестокость – отнять поместье у семейства с пятью дочерьми и отдать человеку, который всем решительно безразличен.

– Дело и впрямь весьма тератологическое, – изрек г-н Беннет, – и ничто не снимет с господина Коллинза вины за наследование Лонгборна. Однако, если вы выслушаете письмо, возможно, его манера выражаться отчасти вас смягчит.

– Нет уж, богом клянусь, не смягчит; и я считаю, с его стороны весьма дерзко вообще вам писать, и к тому же весьма лицемерно. Ненавижу фальшивых друзей. Отчего не мог он и далее ссориться с вами, как прежде поступал его отец?