Вечность в тебе

– Нет, – глухо говорю я. – Со мной все в порядке.

Он опускается передо мной на корточки. Его лицо прямо перед моим.

– По виду не скажешь.

Его дыхание пахнет жвачкой.

– Просто проблемы с кровообращением, – бормочу, пытаясь встать. Он протягивает мне руку, но я отмахиваюсь. – Уже прошло, – говорю я, но это не так.

– Подожди здесь, – произносит он и минует меня, поднимаясь по лестнице. Он уходит. Остается лишь его аромат. Аромат, который я могу описать только как мужской. Интересно, узнал ли он меня? Знает ли, что мы учились в одной школе? А еще мне интересно, известно ли ему, что Кристофер мертв. Мне плохо.

Проходит несколько минут, а потом я слышу скрип деревянных ступеней. Рядом со мной появляется небольшая белая тарелка с двумя кусками хлеба. И на каждом сыр и джем. Кристоферу нравилось это сочетание. «Лучшее из двух миров», – всегда говорил он. Я беру один из ломтей и откусываю. Раз, другой, третий. Съедаю бутерброд целиком, потом хватаюсь за второй. Он наблюдает за мной.

Я чувствую бисеринки пота на лбу, на голове, на животе. Лифчик прилипает к телу. Он обязательно это почувствует. Он пахнет мужчиной, а я – потом.

Когда заканчиваю с едой, он протягивает мне стакан воды.

– Пей, – говорит он.

Я начинаю пить, и с каждым новым глотком маленький шарик моего пирсинга мягко ударяется о холодную поверхность. Дзынь. Дзынь. Дзынь. Очень тихо. Снова и снова. Пока стакан не пустеет. Капля воды стекает по подбородку, и я вытираю ее.

Он забирает у меня стакан. У него темные глаза и длинные ресницы.

– Лучше?

Я киваю.

– Хорошо.

Обронив это свое «хорошо», он хватает тарелку, стоящую рядом со мной на ступеньке, разворачивается и исчезает. Вот так просто. А я даже не знаю, как его зовут.

Джейкоб

Я прислоняюсь к кухонному окну и смотрю сквозь голые ветки на трамвайную остановку. Идет снег. Все исчезает под белым покровом. С неба падают крупные хлопья. Она сидит на скамейке, капюшон ее куртки низко надвинут на лицо. Время от времени она смотрит вверх. Тогда можно увидеть ее небесно-голубую вязаную шапочку. Она потирает руки друг о друга, стараясь согреть их, а потом зарывается ими в свой шарф. Я мог бы смотреть на нее часами. Не знаю почему. В ней есть что-то особенное. Она выглядит так, будто сидит одна внутри снежного шара. Отрезанная от всего остального мира. В такого рода одиночестве, которое кажется мне знакомым. Мой взгляд падает на стакан в раковине. На отпечаток, оставленный ее губами. Когда я снова перевожу взгляд на остановку, ее уже нет.

А мне нужно на работу.

Луиза

Я сижу в безлюдном трамвае, который скользит по заснеженным улицам, как закоченевший червяк, и вспоминаю странную ситуацию на лестнице. Интересно, как его зовут? И почему он мне помог? Ведь он просто мог оставить меня там сидеть. Он был добр ко мне. Ну, может быть, не так уж и добр, но он позаботился обо мне.

Я смотрю в окно. Белый мир тянется мимо меня. Почему он сначала принес два бутерброда, а потом исчез, не попрощавшись? «Наверное, потому что ты даже не поблагодарила его», – думаю я.

Я вижу перед собой его лицо. Темные глаза. Задумчивые и вроде как сердитые. Складки между его бровями образуют знак числа Пи: две вертикальные линии и одна очень тонкая прямо над ними. При этой мысли я чувствую на губах улыбку, которая, однако, исчезает в тот же миг.

Интересно, были ли они знакомы с моим братом? Говорили ли? Наверное, нет. Я никогда не видела их вместе.

Узнать его фамилию не составит труда. Нужно просто подойти к почтовому ящику, у которого он стоял на прошлой неделе. Четвертому справа в верхнем ряду. В следующую среду я могла бы полюбопытствовать. А еще поискать его фото в старых выпускных альбомах.

Только есть две проблемы. Во-первых, выпускные альбомы лежат в комнате Кристофера, в которую я не входила с тех пор, как он умер. А во-вторых, у парня может быть совершенно стандартное имя, которых нередко бывает сразу несколько на класс.

Минг сейчас сказала бы: «В следующий раз просто спроси у него, как его зовут». Но я не собираюсь этого делать. На загадочных, неразговорчивых парней со своеобразными модными вкусами и складками на лбу, вызванными напряженной работой мысли, женщины бросаются пачками. Он как раз из таких. И то, что он приготовил мне бутерброды, вовсе не значит, что я ему нравлюсь. Это ничего не значит.

И все равно я думаю, что он мог бы попрощаться. Мне все равно. Просто он – немногословный человек. Иного и быть не может: генетическое превосходство из него так и прет.

Я прислоняю голову к запотевшему стеклу и дышу на него. Снежинки устремляются ко мне. Меня знобит. Это такой холод, от которого можно избавиться только в горячей ванне. Но у нас нет ванны.

Когда четверть часа спустя я открываю дверь квартиры, везде темно. Холод пробирает меня до самых костей, и мне все еще хочется есть. Я бы с большим удовольствием легла спать прямо сейчас, но еще нет и шести вечера. Поэтому иду на кухню, наполняю чайник и включаю его.

Завтра у меня день рождения. Первый день рождения без моего брата. Первый день рождения, когда я буду единственным ребенком. Не представляю, как он должен пройти. Мой мир не работает без Кристофера. Это как с уравнением. Если он отсутствует, то у меня ничего не выходит. Нельзя просто отнять что-то с одной стороны, не прибавив этого с другой. Я неполноценна. И мне никогда не найти «икс».

Конечно, у меня остались не только теплые воспоминания о брате. Плохих тоже было много. Очень плохих. Его капризы, вспышки гнева, депрессии. Вся наша жизнь всегда вращалась только вокруг него. Вокруг его творческих эпизодов и черных дыр, которые следовали за ними. Вокруг его лекарств, методов лечения и того, как еще ему можно помочь. В нашей Вселенной он был солнцем, а я – одной из самых малюсеньких, самых ничтожных планет на внешних орбитах, не имеющих даже названия.

Мой брат хотел умереть. Я знаю это. Первые два раза он пробовал использовать таблетки, но в третий раз действовал наверняка. Больше никаких лекарств. Это не было криком о помощи. Это было последнее средство.

Я вслепую лезу в шкаф и вынимаю первую попавшуюся пачку. Чай Pitta. Папина подруга подарила мне его на Рождество. Я не хотела, чтобы он мне нравился, но этот чай, к сожалению, весьма хорош на вкус. В конце концов, если она мне не нравится, то чай тут точно ни при чем.

Смотрю в окно. В кухне пахнет солодкой и корицей, и я вспоминаю о том, как мы с Кристофером ходили вместе в Дом искусств еще несколько недель назад. В тот день с ним все было в порядке. Его темно-голубые глаза светились, будто весь мир прекрасен и он был единственным, кто понимал это по-настоящему. Мне его не хватает. Мне не хватает его миллионами разных способов.

Я выбрасываю пакетик с чаем в мусорное ведро, выключаю свет и выхожу в коридор. И, как всегда, мой взгляд падает на дверь комнаты Кристофера. И мне кажется, что за ней – пустота.

Всю мою жизнь там был мой брат. Каждый божий день. А теперь его нет. И через несколько часов я стану на год старше. Без него.

Джейкоб

Уже поздно, когда я возвращаюсь домой. И чертовски холодно. Обхожу квартиру, но Артура еще нет. Наверное, он у Джулии. Я ищу причину холода и нахожу ее в его комнате. У моего брата есть привычка распахивать окна, а потом забывать их закрыть. За несколько часов ледяной воздух успел проникнуть в каждый уголок нашей квартиры. Он прилипает к стенам, как простуда, которая заразит любого, кто останется здесь слишком долго. Я закрываю окно, включаю отопление на полную мощность и иду в свою комнату. Даже здесь холодно. И это несмотря на то, что дверь была закрыта. Выпускной альбом, все еще открытый, лежит на моей кровати. Сажусь и хватаюсь за него.

Девушка на фотографии чем-то похожа на нее, и в то же время – нет. Я смотрю в те же темные глаза, но их выражение совершенно иное. Детское, неприметное. Девушка на фотографии не воительница. Интересно, что сделало ее таковой? Мой взгляд снова находит ее имя. Луиза Кениг. На снимке ей четырнадцать лет, но сейчас, наверное, уже шестнадцать. Она похожа на темную копию своего брата. Где он сейчас? Кристофер был славным парнем. Быть может, немного странноватым, но мне он нравился, хотя и недостаточно для того, чтобы подружиться, что, однако, не имеет к нему никакого отношения.

Я открываю Facebook и ввожу его имя. Ничего. Потом ее. Четыре совпадения, но ни один из профилей не принадлежит ей. У нее нет профиля. И у ее брата, видимо, тоже. Или они завели профиль под чужим именем, чтобы шпионить за другими. Как я.

Звонит мой мобильник. На дисплее высвечивается «Не отвечать». Эвелин. Интересно, сколько раз она будет звонить, пока до нее дойдет, что мне от нее ничего не нужно. Почему она так поступает? «Наверное, потому, что ты каждый раз ложишься с ней в постель», – говорит голос в моей голове. Я терпеть не могу этот голос. Чаще всего он бывает прав.

Звонок прекращается, но через несколько секунд от Эвелин поступает сообщение.

Не отвечать: Привет, Джейкоб, я только хотела узнать, как у тебя дела.

Я не отвечаю. Она печатает:

Не отвечать: Ты там?

Я качаю головой и закатываю глаза. «Просто перестань мне писать».

Не отвечать: Ты, наверное, сейчас на тренировке. Или в душе.

«Ни то ни другое».

Не отвечать: Я подумала, может, зайти к тебе с пиццей? Я недалеко.

Почему голоса в моей тупой башке никогда не могут сойтись во мнениях? Я не хочу, чтобы Эвелин приходила. Не хочу разговаривать с ней. Не хочу вести себя с ней по-свински. Но вместе с тем сейчас мне не хочется оставаться одному. И, кроме того, я голоден. И переспать с ней в любом случае будет лучше, чем продолжать думать о девушке с побритой налысо головой и слабым кровообращением. Хоть на какое-то время перестану это делать.

Не отвечать: Я сейчас просто загляну к тебе и позвоню в дверь. Может, мне повезет.

Делаю глубокий вдох и закрываю глаза. Я знаю, что должен ответить ей. И даже знаю что. Но не делаю этого.

Скоро она позвонит, и тогда я предложу ей войти. Сначала между нами ненадолго повиснет молчание, а потом мы начнем целоваться. Это похоже на какую-то извращенную игру, в которую мы продолжаем играть. Я пересплю с ней и не смогу заснуть после. Она будет лежать рядом со мной и займет все место на кровати, а я буду бодрствовать и проклинать тот факт, что мне не хватает духа отправить ее после секса домой. И, хотя я все это знаю, все равно ее впущу. Понятия не имею почему.

Четверг, 16 марта, 00:00:43

Луиза

Ровно в полночь звонит Минг. Она, конечно, хочет меня поздравить, но мне не до разговоров. И поздравлений тоже не хочется. Так что я не отвечаю. Знаю, она поймет. Она знает, какая я.

Если бы Минг не переехала, то, наверное, была бы сейчас здесь. Лежала рядом со мной. Интересно, мы бы говорили? Не могу этого сказать. Я знаю лишь то, что в данный момент рада быть одна. Не нужно говорить. Ни с кем. Я просто лежу на кровати и думаю о том, как год назад мы с Кристофером сидели вместе на кухне и чокались. Горячим шоколадом, потому что из-за таблеток ему нельзя было пить алкоголь. Это был лучший горячий шоколад, который я когда-либо пила. Хотя… на самом деле это неправда. Не так уж он был хорош. А вот тот момент – да. «Окружение». Я, мой брат и один из наших многочисленных разговоров.

Мы поставили «Free Stuff» группы Edward Sharpe & The Magnetic Zeros на повтор и разговаривали до поздней ночи. О жизни, о любви, о наших планах. Кристофер хотел влюбиться, съехать и поступить в Академию искусств. Но на самом деле он почти не покидал эту квартиру, не учился и не влюблялся. Вместо этого он покончил со своей жизнью прежде, чем начал жить по-настоящему.

Тогда я еще думала, что все будет хорошо. Что он нашел выход из своей тьмы. Сейчас – спустя год – он мертв. Может, это и был его путь. Может, другого выхода не было. Для меня это значит, что больше не будет никакого горячего шоколада. И никаких планов на будущее. И никаких подарков. Никогда больше ни одного его подарка.

Кристофер не просто что-то покупал, он всегда что-то придумывал. Что-то личное. Что-то, что показывало, насколько вы важны для него.

Я поворачиваюсь на бок и рассматриваю выполненный шариковой ручкой рисунок, который он подарил мне на день рождения в прошлом году. Рамка была завернута в золотую бумагу. С большим красным бантом сверху. Кристофер всегда рисовал шариковой ручкой. И всегда только синей. Он говорил, что каждый художник должен иметь отличительную особенность, по которой его узнают другие. Эта была его. У него в столе был целый ящик с PaperMate – его любимыми шариковыми ручками. Не знаю, сколько их было, но ему все не хватало. Когда у моего брата случался один из его маниакальных эпизодов, он бодрствовал в течение нескольких дней. Он становился беспокойным. И рисовал. Даже ночами. Свет постоянно пробивался из-под его двери в темный коридор, и я знала, что он там.

Я глажу стекло. Оно в пыли. Она лежит на нем ровным тонким слоем. Я стираю ее краешком покрывала и рассматриваю картину. Синие линии, которые когда-то нарисовал Кристофер. Тонкие как бумага. Две руки с переплетенными пальцами. Они схематичны и двумерны. Словно огромный степлер, который соединяет ладони и удерживает их вместе. Как отдельные страницы. Когда Кристофер дал мне этот рисунок, он сказал: «Ты и я, мы навсегда связаны. Ты ведь знаешь это, правда?» Я тогда кивнула. Сегодня я спрашиваю себя, знал ли он к тому времени, что собирается сделать?

Я усаживаюсь и отпиваю глоток чая. Он уже остыл, но это ничего. Мой телефон вибрирует, и дисплей загорается. Три новых сообщения. Первое – от Минг. Второе – от моего отца. И третье – от мамы, которая пишет, что вернется домой не раньше часа ночи, потому что внезапно произошла чрезвычайная ситуация, но она купила торт и надеется, что я еще не засну, когда она придет.

В тот момент, когда я убираю телефон, на электронную почту приходит письмо. Открываю приложение. Отправитель: Futureme.org[1]. Чертов спам. Я как раз собираюсь удалить письмо, когда замечаю тему: «Не удаляй, Лиз. Это я».

Джейкоб

Уже половина первого, и Эвелин спит глубоко и крепко. Как будто моя проклятая кровать – это то место в мире, где она чувствует себя наиболее комфортно. Я наблюдаю, как ее грудная клетка равномерно поднимается и опускается. Она лежит рядом со мной и все же будто бы где-то в другом месте. Мне бы очень хотелось, чтобы она была совсем в другом месте.

В животе урчит. Я вскакиваю, подбираю свои трусы-боксеры и футболку, надеваю их и тихонько выхожу из комнаты. В коридоре замечаю, что Артур не вернулся домой. Его обуви нет. Как и его ключей. Иду на кухню, сажусь за стол и съедаю кусок холодной пиццы. Мой телефон все еще лежит рядом с открытой картонной коробкой. На экране блокировки отображаются два новых сообщения.

Артур Райхенбах: Привет, младший брат. Я остаюсь у Джулии на ночь. Просто хотел сообщить тебе. Увидимся завтра? Как насчет кино? Артур.

Пишу ему ответ.

Джейкоб Беккер: Смотря какой фильм. До завтра.

Затем открываю новое сообщение в WhatsApp. Верена Борман. Я не знаю никакой Верены Борман.

Верена Борман: Привет, Джейкоб, я не знаю, помнишь ли ты меня, но мы познакомились на концерте Cat Power в прошлом месяце. У тебя было мало времени из-за работы, но мы успели немного поговорить. С тех пор я побывала в «Ампере» еще четыре раза, потому что надеялась увидеть тебя там снова, но тебя ни разу не было. Я спросила у другого бармена (кажется, его зовут Лука?) твой номер, и он дал мне этот. Надеюсь, ты не против. Было бы неплохо встретиться с тобой. До скорой, надеюсь, встречи. Верена.

Зачем он только это делает? Я, наверное, тысячу раз говорил этому тупому идиоту, чтобы он не давал мой номер. Но он продолжает это делать. Иногда мне кажется, что ему это нравится. Удаляю сообщение Верены, даже не задумываясь. Она не знает, но я делаю ей одолжение.

С Эвелин все начиналось точно так же. Сообщение – и мой ответ на него. Хотел бы я никогда не отвечать ей.

– Джейкоб?

«Поверить не могу». Я раздраженно прикрываю глаза, а потом поднимаю взгляд. На Эвелин одна из моих футболок, волосы распущены и растрепаны. Если бы она что-то значила для меня, это было бы прекрасным зрелищем. Но я вижу лишь то, что она рылась в моем шкафу, не спросив у меня разрешения.

– Не можешь уснуть? – спрашивает она, приближаясь ко мне на своих длинных ногах.

– Когда ты рядом, я никогда не могу уснуть.

Тишина.

– Я не знала, – тихо говорит она.

– Откуда тебе знать? – глухо отвечаю я. – Ведь ты, в конце концов, спишь.

– Я сделала что-то не так?

«Почему девушки такие? Почему?»

– Нет, – говорю я и встаю, – просто устал.

– Ты хочешь, чтобы я ушла?

Мой взгляд говорит «да», а я:

– Нет. Все в порядке.

– Ты лжешь.

Я делаю глубокий вдох и провожу рукой по волосам:

– Что ты хочешь от меня услышать?

– Даже не знаю, – бормочет она. – Правду?

– Правду, – пренебрежительно повторяю я. Все они всегда хотят правды, но только до тех пор, пока им ее не скажут. Я смотрю ей прямо в глаза: – Ты права. Это была ложь.

Она сглатывает так, как глотают слезы. Тяжело и громко. Как будто в ее горле застрял ком. Я знал, что она не хочет этого слышать. Она надеялась, что моя ложь окажется правдой: что я хочу, чтобы она осталась. Эвелин стоит передо мной босая и уязвленная. С голыми ногами и взглядом, который наверняка встревожил бы меня, будь я в нее влюблен. Но я не влюблен. Иногда не знаю: это я сволочь, потому что хочу, чтобы она ушла, или она тупица, потому что всегда возвращается? Почему девушки всегда думают, что должны тебя спасти? Что могут починить то, что в тебе сломалось, достаточным количеством любви?

– Ты знаешь, когда начинает работать метро? – наконец спрашивает она.

– Не знаю, – отвечаю я. – Как я уже сказал, ты можешь остаться.

– Ты думаешь, я хочу быть с кем-то, кто не хочет быть со мной?

– Уже поздно.

– Я все равно пойду.

И я радуюсь.

Так радуюсь, что даже не прошу ее снять футболку. Пусть оставит ее себе.

Луиза

Futureme.org

Кому: [e-mail]

Не удаляй, Лиз. Это я

Моя дорогая Лиз.

Если ты читаешь это, то я мертв, а у тебя день рождения. Всего наилучшего в день твоего шестнадцатилетия, сестренка! Будь я все еще там, то приготовил бы нам горячий шоколад и обнял тебя крепко-крепко. Надеюсь, мама с горячим шоколадом с тобой и обнимает тебя.

Я понимаю, ты злишься на меня и имеешь на это полное право. То, что я сделал, было чертовски эгоистично. И хорошо, что часть тебя ненавидит меня за это. Правда, Лиз, я все понимаю. Если бы я видел другой путь, то выбрал бы его, и ты это знаешь. Для тебя он существует. Для меня же его не было никогда. Чтобы пойти по иному пути, я сам должен был быть кем-то другим. Больше – тобой, меньше – собой. Кем-то, кто не только пытается хоть как-то выдержать эту жизнь, но и любит ее. Но я не такой, как ты, Лиз. Я весь был какой-то слишком. Слишком грустный, слишком шумный, слишком вспыльчивый, слишком усталый. И слишком одинокий. Ты не можешь этого понять, потому что твоя голова не так затуманена, как часто бывала моя. Я не могу объяснить тебе, каково это – не узнавать себя, что значит снова и снова теряться в собственных мыслях, иногда даже частично не осознавая этого. В иные дни мир был настолько ярким и красочным, что я с трудом мог переносить его, а затем, кажется, спустя всего лишь мгновение, все цвета внезапно исчезали. И света не было. Не было ничего, кроме темноты. Будто всю жизнь и радость высосали из мира. Я цепенел, словно был заперт внутри самого себя. Везде чернота и серость, а где-то между ними – я. Такое чувство, что тебя больше нет. Это была пустота, которая просто не могла никуда исчезнуть. А потом я снова становился непобедимым. Великолепным и намного умнее всех остальных.

Я был недугом. Бременем. И так до самого конца. Ты даже не представляешь, сколько раз спасала мне жизнь. Только тем, что была рядом. Тем, что любила меня. Каждую мою ипостась. И все же я хотел бы избавить тебя от всего этого. Хотел бы избавить тебя от себя. От моих чередующихся эпизодов и необходимости каждый раз прятаться, потому что у твоего дерьмового брата снова случался очередной срыв. Когда ты боялась за меня, потому что я пропал. Или когда ни на что не реагировал. Или бывал агрессивен.

Я ненавижу себя при мысли о том, что оставлю тебя одну, но сам остаться не могу. Я не тот человек, которым делают меня лекарства. Моего настоящего «я» слишком много для этого мира, а моего спокойного – слишком мало для меня. Здесь я не чувствую себя в безопасности. Такое ощущение, что я ненастоящий. Что это не я. И меня недостаточно. Поэтому я выбираю конец. Мой конец. Но, прежде чем сделать решающий, последний шаг, я должен убедиться, что без меня тебе будет хорошо. И, поверь мне, так и будет. Все будет хорошо.

Я написал тебе письма, в которых постепенно буду прощаться с тобой. Спокойно. И в полном сознании. Без таблеток, от которых у меня туман в голове. Без медикаментозного фильтра, с которым мир лучше переносит меня. Это нулевое письмо. Следующее ты получишь через неделю.

Что касается моего подарка на твой день рождения: я кое-что спрятал в своей комнате. Ты знаешь где. Полагаю, ты не входила в нее с самого дня Х, но это всего лишь комната, Лиз. Там нет никаких злых духов. Так что бояться нечего.

Когда найдешь подарок, сначала прочти открытку. Это важно.

Итак, моя дорогая сестренка, желаю тебе в твой день рождения всего самого наилучшего! В тебе столько любви, столько сердца и столько чувств. Всегда помни о том человеке, которым ты была до того, как мир научил тебя, кем тебе следует быть. Потому что ты прекрасна такая, какая есть, Лиз.

Я люблю тебя.Твой Кристофер.

Мои мысли разбегаются. Они разлетаются в моей голове, как щепки. Обрывки разговоров, голос Кристофера, мои ответы.

– Если я когда-нибудь умру…

– Не говори, что ты когда-нибудь умрешь, – не даю я ему договорить.

– Но ведь когда-то это случится, и когда я…

– Кристофер, прекрати.

– Тогда я свяжусь с тобой из потустороннего мира.

– Из потустороннего мира? И как?

– Ты меня знаешь. Я найду способ.

Я пересекаю коридор. Словно на дистанционном управлении. Перед его дверью останавливаюсь, затем поворачиваю ручку и вхожу в комнату. Теперь я могу это сделать. Несколько минут назад это было невозможно.

Его запаха здесь больше нет. Я не была в этой комнате уже несколько недель. Последний раз – именно в тот день, когда он покончил с собой. Я стояла в дверном проеме и прощалась с ним. И еще не знала, что он задумал. Интересно, должна ли я была понять?

Я делаю глубокий вдох. Полтора месяца назад эта комната еще пахла моим братом. Это был чистый, теплый аромат, основанный на каких-то составляющих, производимых его организмом. Теперь он ничего не производит. Никогда не понимала, почему все люди пахнут по-разному. Как отпечатки пальцев, только ощутимые обонянием. Все здесь принадлежало Кристоферу, но ничто из этого не смогло удержать его запах. Ни постельное белье, ни занавески, ни одежда. Мой брат приятно пах. Гелем для душа или дезодорантом, а иногда и парфюмом. Теперь тут пахнет чем-то затхлым и старым. Даже не стиральным порошком. Как будто от него совсем ничего не осталось.

Думаю, этого я и боялась больше всего. Что все, связанное с ним, исчезнет. Сначала он сам, потом его запах, потом – смех. Меня пробирает дрожь. Ладони, руки, колени – все дрожит. Если бы я сейчас заговорила, мой голос тоже бы дрожал. Я, как вкопанная, стою посреди комнаты. Комнаты, которая не принадлежит больше никому и больше никем не пахнет. Комнаты, в которой прошла бо́льшая часть моего детства. Я стою и плачу. Молча.

Кристофер написал мне из могилы. Я слышу его голос у себя в голове. Снова слышу, как он говорит: «Ты меня знаешь. Я найду способ». Он сделал это. Так было всегда. Возможно, однажды я не вспомню его лица. Возможно, время постепенно сотрет его из моей головы. И, возможно, на его место придет невнятное, постоянно давящее своей тяжестью чувство. Но сейчас этого нет. Пока нет. Сейчас мой брат снова рядом со мной.

Я вижу его темно-голубые глаза, светло-русые волосы и такую широкую ухмылку, что на его щеках появляются две продолговатые ямочки. И это вызывает у меня улыбку. Сквозь слезы чувствую, что мои руки холодны как лед. Я не могу иначе. Так было всегда. Когда он вот так ухмылялся, я не могла не улыбнуться в ответ. Даже когда злилась на него. Такова была естественная реакция моего тела.