Девушка в белом с огромной собакой

– К своим, на дачу, – ответил Иван Павлович и неожиданно сорвался на крик: – Я всю войну пешком прошагал! Меня не запугаешь говорящим телевизором! Я сорок два раза в разведку ходил! У меня три ранения!

Непонятно было, кому предназначались эти слова, и уж совсем неясно, зачем вдруг Иван Павлович скинул с себя пиджак, задрал рубашку и показал Лупцову, а затем и в коридорную пустоту два своих фронтовых шрама.

Лупцов притих. Короткая истерика с Иваном Павловичем привела его в чувство. Ему вдруг подумалось, что и он, выкрикивая свои новости и домыслы, выглядел не лучшим образом. Лупцову стало немного неловко, а главное, он испугался того, что, сам не заметив, может запросто свихнуться, поддаться панике и, не разобравшись до конца, что же все-таки произошло, сгинуть в какой-нибудь дурацкой ловушке, типа той, в которую попал молодой лейтенант милиции.

– Успокойтесь, Иван Павлович, успокойтесь, – нормальным голосом сказал Лупцов и подал соседу пиджак. – В конце концов какое-то объяснение этому найдется. Разберемся. А сейчас пойдемте ко мне. У меня квартира поменьше, лучше просматривается. Пока нас никто не трогает, а там посмотрим. Пойдемте. – Говорил Лупцов тоном врача-психиатра. Он помог соседу надеть пиджак, сам застегнул его на все пуговицы, а потом взял Ивана Павловича под руку и повел к выходу.

Квартира Лупцова была раскрыта настежь, и еще издали они услышали, что в комнате вовсю трезвонит телефон. Звонок был необычным, без перерывов, как у будильника, и Лупцов подумал, что, наверное, не стоит снимать трубку. Но любопытство все же победило.

– Алло! – почти крикнул он. В ответ Лупцов услышал нечто странное, сказанное издевательским и каким-то противным щебечущим голосом:

– Лупцов слушает.

– Да, да, Лупцов слушает. Я слушаю вас, – растерянно ответил он.

– Да, да, Лупцов слушает. Я слушаю вас, – повторил голос в трубке.

Эта дурацкая и совершенно неуместная сейчас шутка вывела Лупцова из себя.

– Что тебе надо?! – заорал он. – Кто ты такой?! Что ты измываешься над людьми?! Если уж прилетел сюда, так веди себя по-человечески! – Еще не успев договорить, Лупцов понял, что телефон снова умер, так, словно и не работал вовсе. – Дьявольщина! – выругался он. Взяв телефонный аппарат в руки, Лупцов поднял его над головой и изо всей силы ударил об пол. Хрупкий пластмассовый корпус разлетелся, как глиняная копилка, разбросав внутренности по всей комнате.

– Игорь, я пойду, – услышал Лупцов за спиной. Вид у Ивана Павловича был угрюмый и очень спокойный, как у человека, привыкшего к мысли, что он обречен.

– Куда вы собрались, Иван Павлович? – увещевательным голосом спросил Лупцов.

– К своим пойду. Может, такси на дороге поймаю. – Иван Павлович легонько пнул ногой сумку. – Вот продуктов собрал.

– К своим! – воскликнул Лупцов. – Вы с ума сошли! Восемьдесят километров. Электрички-то наверняка не ходят, и машин не видно. Заманит вас какая-нибудь тварь голосом жены в яму. Не ходите, Иван Павлович. И их не спасете, и себя загубите.

– Какая тварь? – не понял Иван Павлович.

– Да я же рассказывал, а вы не слушали, – ответил Лупцов. – Не ходите, Иван Павлович. Может, у них в деревне все спокойно. Может, они и не знают ничего.

– Тогда тем более надо отсюда выбираться, – резонно заметил Иван Павлович. – Нет, уж лучше пойду. Если что случится, я потом себе не прощу.

Лупцов на некоторое время задумался, а сосед терпеливо стоял и ждал, что же он скажет напоследок. Прощание с соседом, быть может навсегда, вдруг приобрело для Ивана Павловича особый смысл. Это было прощание не просто с Игорем Лупцовым, но и с домом, в котором он прожил столько лет, и со всем, что, собственно, и составляло его существование.

Наконец Лупцов ответил ему:

– Ладно, Иван Павлович, я с тобой. Здесь сидеть нет никакого смысла. Авось доберемся. Ты подожди, я соберу кое-что.

4

Лупцов удивился, увидев на улице довольно много людей. Все они держались особняком, подозрительно поглядывали издалека друг на друга и передвигались не шагом, а какими-то замысловатыми перебежками.

В ста метрах от дома соседи с первого этажа загружали узлы и чемоданы в багажник «жигулей». Лупцов поздоровался с ними, хотел было спросить, в какую сторону они поедут, а те, словно подозревая Лупцова в какой-нибудь пакости, лишь сильнее засуетились, кулаками забили последний узел в машину и быстро уехали.

– Ну, небо! – задрав голову, в который раз удивился Иван Павлович. – Сроду такого не видал.

В сторону Кольцевой по проспекту проследовала группа велосипедистов с рюкзаками. От них шарахнулся рыжий бородач в черном задрипанном пальто и с офицерским планшетом через плечо. Он бежал, пригнувшись и все время оборачиваясь, словно на передовой. Увидев Лупцова с Иваном Павловичем, бородач взял сильно вправо, огибая незнакомых людей, и Лупцов не отказал себе в удовольствии, пошутил:

– Вон, вон, смотри, сзади…

Бородатый испуганно обернулся, выругался, показал шутнику кулак и последовал дальше.

– Дожили, – покачав головой, проговорил Лупцов. – Все с ума посходили. Потом выяснится, что ничего особенного не произошло, что запустили какую-нибудь ракету или физики чего-то перепутали, но будет поздно. Страна превратится в большой сумасшедший дом.

– Уже превратилась, – откликнулся Иван Павлович.

Они дошли до поворота и еще издалека услышали выстрелы, крики и звон разбиваемого стекла. Лупцов с Иваном Павловичем прибавили шагу и вскоре увидели, как толпа человек в тридцать вдребезги разнесла закрытые двери универсама и ворвалась внутрь. Два обескураженных милиционера, один без фуражки, с расцарапанной щекой, стояли перед развороченным входом и что-то друг другу доказывали.

– Ну вот, народ в своем репертуаре, запасается продуктами, – мрачно пошутил Лупцов.

– Да, не мешало бы, – ответил Иван Павлович. – Сейчас не запастись, завтра поздно будет, все растащат. Может, пойдем, Игорек, купим, пока есть?

– Иван Павлович, – укоризненно протянул Лупцов, – у кого купим, у милиционеров? Или у этих мародеров?

– Ну, так возьмем, – мучаясь от желания присоединиться к погромщикам, ответил Иван Павлович. Он с тоской проводил взглядом милиционеров, нырнувших в пробитую брешь, и добавил: – Вон и милиционеры полезли.

– Пойдемте, пойдемте, Иван Павлович. – Лупцов взял его за руку и перевел на другую сторону улицы. – Воровство, оно в любое время воровство, даже в военное. Ну что вам две пачки геркулеса или пшена? А больше и положить некуда. Мараться за шестьдесят копеек.

– Нет! – громко возмутился Иван Павлович. Момент был упущен, возвращаться казалось неудобным, а вернее, фраза Лупцова о воровстве несколько охладила пыл Ивана Павловича, и он обиделся на своего соседа. – Нет, – повторил он, – не за шестьдесят копеек. В военное время, между прочим, жратва имеет другую цену. И вообще, здесь дело не в деньгах. Две пачки геркулеса могут моей семье жизнь спасти. Ты этого не знаешь, а я уже одну войну прошел.

– Ну извините, Иван Павлович, если обидел, – примирительно сказал Лупцов. – Но так вот, с боем брать магазин, все равно… Да и пристрелить могут. Видели, у милиционеров пушки. Возьмут шлепнут одного, чтоб другим неповадно было. Им-то все равно, кого…

Они прошли уже несколько коротких автобусных остановок, пересекли площадь и яблоневой университетской аллеей направились к центру. Иван Павлович, надувшись, все время перекидывал сумку из одной руки в другую и молчал. А Лупцов вдруг занервничал и замедлил шаг. Он издалека приметил двух каких-то подозрительных типов, которые, прячась между деревьями, шли в том же направлении. На всякий случай Лупцов увлек своего спутника на противоположную сторону и только сейчас, переходя дорогу, обратил внимание на то, как изменился асфальт – он словно бы покрылся голубовато-серебристой слизью, которая местами поблескивала окалиной, а где-то переливалась жирными нефтяными разводами.

Двух типов Лупцов с Иваном Павловичем догнали недалеко от желтой стены правительственных особняков. Вид у этих состарившихся гаврошей был пренеприятный, словно парочка не один год прожила на свалке. Неожиданно бродяги ни с того ни с сего кинулись друг на друга и в полной тишине начали драться. Правда, получалось это у них как-то подозрительно бестолково: ханыги размахивались с полным разворотом туловища и, как на цирковом ковре, не попав по противнику, падали по инерции на асфальт. Потом поднимались и снова падали.

– Это, кажется, они, – тихо сказал Лупцов, а Иван Павлович и сам уже почувствовал, что здесь не все чисто, но, чтобы удостовериться, так же тихо спросил:

– Кто они?

– Если бы я знал, кто, – сквозь зубы процедил Лупцов. – Они – это значит: не мы. Интересно, для чего они нам все это показывают? Хорошо бы узнать, что у них на уме. Может, подойдем, спросим? – полушутя спросил Лупцов. – К нам они вроде бы пока не пристают.

– Эх, попались бы они мне на передовой, я бы им навалял, – проворчал Иван Павлович, но знакомиться с бродягами не пожелал.

Как только Лупцов с Иваном Павловичем перешли дорогу, бродяги прекратили драться. Они постояли некоторое время под деревьями, а затем также, перебежками от дерева к дереву, двинулись в обратную сторону.

До набережной они добрались без приключений. Всю дорогу Лупцов тщетно пытался мысленно нарисовать картину катастрофы и определить ее масштабы, но чувствовал, что имеющихся у него знаний недостаточно. Все это выходило за рамки его жизненного опыта, который, как оказалось, ограничивался очень скромным набором привычных ситуаций, банальных правил и определений да десятком условных рефлексов. Тем же самым занимался и Иван Павлович, но в отличие от своего спутника он не ломал голову над неразрешимой задачей, поскольку вообще не был склонен к абстрактным размышлениям. Все, что каким-то образом не вписывалось в его представления о мирной жизни, признавалось им враждебным, а следовательно, требовало перехода на военное положение и немедленного отпора.

Как бы в подтверждение его мыслей, за полкилометра до каменного моста Окружной железной дороги они наткнулись на плакат-уведомление, на котором в спешке черной краской было криво намалевано: «Проезд и проход в центр закрыт! Стреляем без предупреждения!»

– Ну вот, – с отчаянием в голосе сказал Иван Павлович. – А как же пройти-то? Без предупреждения они стреляют, сволочи!

Стоя у плаката, Лупцов всматривался вперед. Метрах в трехстах впереди улица была перегорожена наспех построенной баррикадой, за которой виднелись фигурки людей в военной форме. Особенно много их было у моста, солдаты там стояли вплотную друг к другу.

– М-да, – промычал Лупцов. – Мост, сами знаете, оборонный объект.

– А мне-то что делать?! – сорвался на крик Иван Павлович. – Объяснить-то они могут? Вот это написали, а что случилось, никто не говорит. Если война, так и скажите – война. Чего они людям голову морочат?

– Успокойтесь, Иван Павлович. Скорее всего, никакой войны нет. Может, они и сами не знают, что произошло, а мост на всякий случай охраняют от этих. – Лупцов кивнул назад, где остались дерущиеся бродяги. – Теперь только в обход, через Окружную.

Иван Павлович в сердцах плюнул на дорогу и открыл рот, чтобы разразиться словами справедливого негодования, как из заросшего пыльной сиренью палисадника послышались надрывные детские крики. И Лупцов, и Иван Павлович сразу узнали голос – кричала внучка Ивана Павловича. Но это был какой-то несвойственный для семилетнего ребенка, неживой заунывный стон:

– Дедушка, помоги! Дедушка, милый, помоги!

Иван Павлович мертвенно побледнел, уронил сумку и рванулся было вперед, но Лупцов загородил ему дорогу:

– Стойте, Иван Павлович. Это не Мариночка, честное слово. Это они. На моих глазах вот так же попался лейтенант. Вы же знаете, что ваши на даче.

За несколько секунд лицо Ивана Павловича претерпело столько изменений, что казалось, за это короткое время он по новой пережил всю свою богатую трагическими событиями жизнь. Сжав губы, он громко сопел, но сопротивлялся слабо и очень не настаивал. Иван Павлович чувствовал, что кричит не внучка, но голос был так похож, а страх за своих настолько велик, что ему стоило огромного труда удерживать себя.

Наконец он с ненавистью проговорил:

– Пойдем посмотрим, кто это.

– Нельзя, – ответил Лупцов. – Один уже посмотрел.

– Тогда пойдем убьем эту гадину!

– Чем? – усмехнулся Лупцов. – Ты видел ее… или его? Булыжником эту тварь не возьмешь. Там пулемет нужен, а лучше – граната.

А в кустах уже изменили тактику. Послышались сразу два голоса: жены Ивана Павловича и внучки.

– Ваня! – душераздирающе, словно на дыбе, простонала жена. – Ваня, не могу больше, помоги! – Внучка же не звала больше, а рыдала во весь голос и громко, взахлеб, причитала:

– Дедушка, дедушка, дедушка…

– Пойдем отсюда, – задыхаясь от негодования, проговорил Иван Павлович. – Или я сейчас в рукопашную пойду.

Из-за поворота показалась легковая машина. На большой скорости она проскочила мимо плаката, и со стороны моста тут же раздалась автоматная очередь. Стреляли предупредительными вверх, и легковушка, взвизгнув тормозами, пошла юзом и развернулась поперек дороги. Кто-то из военных дал очередь понизу, и автоматные пули взрыли асфальт в метре от передних колес автомобиля. Водитель открыл дверцу, хотел было выйти, но следующая короткая очередь прошила дверь автомашины, и владелец ее счел более правильным отступить. Он резко дал задний ход, виртуозно развернулся и был таков.

Когда началась стрельба, Лупцов и Иван Павлович поспешили убраться с дороги, поближе к желтой стене. Не дожидаясь развязки, они вернулись на перекресток и, все время оборачиваясь, поспешили в сторону проспекта Вернадского.

– Может, пойдем домой? – предложил Лупцов. – К центру, наверное, все дороги перекрыли. Что зря по улицам колесить? Того и гляди под пули залетим.

Иван Павлович промолчал. Астматически, с присвистом дыша, он очень целенаправленно шел вперед и беззвучно шевелил губами.

5

И все же им пришлось вернуться. Иван Павлович хотя и храбрился, но довольно быстро выдохся. Он все время кряхтел и охал, перекладывал тяжелую сумку из руки в руку, пока, наконец, Лупцов не отобрал ее силой.

Обратно они шли по улице Удальцова, сделав довольно приличный крюк. Иван Павлович от усталости едва волочил ноги, но из самолюбия старался не отставать от своего спутника. Он часто виновато поглядывал на Лупцова и по-коровьи шумно вздыхал.

– Я бы бросил ее, но сам знаешь, там продукты и документы, – в очередной раз завел он разговор о сумке.

– Да ладно вам, – отмахнулся Лупцов. – Я все-таки помоложе, донесу. Давайте остановимся, перекурим. Мне тоже надоело перебирать ногами.

Во дворе дома, в детской песочнице, они увидели семью из четырех человек. Родители и двое детей сидели на бортике и перекусывали, разложив свертки с едой на коленях и рюкзаках. Отец семейства одновременно был похож и на спортсмена, и на торговца, и на официанта. Его жена, одного с ним возраста, видимо, первая, она же и последняя любовь, выглядела намного старше своего супруга. Измученная, с ярко и грубо накрашенным лицом и безвкусными кудряшками, она больше походила на домработницу или воспитательницу его детей. Ее унылое лицо, сутуловатость и некоторая схожесть с меланхолично жующей овечкой чем-то показались знакомыми Лупцову.

Отец семейства, у которого на коленях лежала двустволка, насторожился, локтем придвинул ружье к животу, а когда Лупцов с Иваном Павловичем подошли поближе, громко и внушительно предупредил:

– Не подходи, буду стрелять! – После этих слов он отложил хлеб в сторону, взял ружье и навел стволы на двух незнакомцев.

Иван Павлович мгновенно остановился, будто наткнулся на невидимую стену. Он хотел было возмутиться, но Лупцов опередил его и доброжелательно сказал:

– Не подойдем, не бойтесь. Мы только хотели выяснить, что случилось. Может, вы знаете?

– Если бы знал, я бы давно академиком был, – спокойно ответил отец семейства.

– А куда вы идете? – стараясь говорить как можно мягче, спросил Лупцов. – Я не так просто спрашиваю. Мы уже несколько часов кружим по улицам. В центр не пускают. Что делать, непонятно.

– Мы тоже ничего не знаем, – ответил отец семейства. – Дома жить невозможно, черт-те что творится. Сплошной полтергейст. Нашествие барабашек. «Войну миров» читал? – Его жена, видимо, долго крепившаяся, как была с полным ртом, так и разрыдалась, и тут же вслед за ней заплакали дети.

– На «Войну миров» это непохоже, – сказал Лупцов и бросил сумки на землю. – У тебя спички есть? Свои дома забыл.

– Есть, – ответил отец семейства. Он полез в карман, достал коробку, но, как только Лупцов двинулся к нему, снова взялся за ружье. – Не подходи. Стой лучше там. – После этого он бросил спички Лупцову.

Курил Лупцов совсем недолго. Его раздражал этот тип с двустволкой и жующая плачущая женщина. Сделав несколько затяжек, он отшвырнул сигарету и кивнул Ивану Павловичу. Тот сидел на своей сумке и рассматривал под ногами голубовато-серебристую плесень. Он даже потрогал пятно пальцем, понюхал его и вытер о брюки.

По дороге домой им часто попадались люди с рюкзаками, сумками и даже мешками. На лицах у всех было одно и то же выражение: недоуменный страх и ожидание, и лишь один раз откуда-то из-за дома выскочил здоровый, разбойничьего вида молодой человек с кривым толстым дрыном в руках. Еще издали парень заорал:

– Мужики, слышь, мужики. Что случилось-то?

– Сами не знаем, – на ходу ответил Лупцов.

– Вы не эти?.. – крикнул громила и покрутил дрыном в воздухе.

– Не эти, не эти, – ответил Иван Павлович. Поверив на слово, здоровяк пошел рядом и принялся рассказывать, как у магазина он увидел длинную очередь, подошел узнать, зачем стоят, но на него никто не обратил внимания.

– Все молчат и только рожи корчат. Страшно, – признался парень, – честное слово, страшно стало. Я на лица смотрю, а у них глаза у всех, как стеклянные. А сами толкаются, дергают друг друга за волосы… А руки у всех какие-то опухшие… ты бы видел. У тебя курить есть? – обратился он к Лупцову. Получив сигарету, парень со смехом продолжил: – Я их вот этой дубиной разогнал. Знаешь, бью, а они как резиновые, палка отскакивает.

Лупцов представил, как этот громила в одиночку отметелил толпу, и спросил:

– И что, разбежались?

– А как же, – самодовольно ответил парень, а затем поправился: – Ты знаешь, честно говоря, я не понял. Они вроде бы и разбежались. Я же тебе говорю, жутко смотреть. Я их дрыном охаживаю, а им хоть бы что. Разошлись и снова давай друг друга дубасить. Цирк! – Здоровяк махнул кому-то рукой на прощанье и сказал: – И чего народ боится? Их же мало. Час назад тварь какую-то в яме сожгли. Визжала, как свинья.

Лупцов вспомнил лейтенанта милиции, и его слегка передернуло.

Домой они вернулись ближе к вечеру. Солнце закатилось за крыши домов, и небо сделалось таким плотным и сочным, таким насыщенным, словно в воздушную толщу влили изумрудную зелень и хорошенько размешали.

Свою квартиру Иван Павлович нашел открытой, с изуродованной дверью. Внутри царила разруха, будто по ней прогнали стадо слонов. В поисках припрятанных сокровищ грабители повыкидывали из ящиков все вещи. Коробки и чемоданы были варварски раскурочены, а стекла в шкафах и посуда зачем-то перебиты.

От неожиданности и возмущения Иван Павлович долгое время изъяснялся одними междометиями. Он ловил ртом воздух, кидался из одной комнаты в другую и наконец обрел речь:

– Мародеры! Суки! Паразиты! Такого даже в войну не было!

– Да, действительно, не стоило уходить, – сочувственно проговорил Лупцов. – Пойду я, Иван Павлович, посмотрю, как у меня. Брать там нечего. Перевернут только все, гады, убирай потом за ними.

– Ты посмотри – и назад, ладно, Игорек? – попросил Иван Павлович. – Я не боюсь. Нет. Просто противно теперь здесь сидеть. Это же помойка, а не квартира.

– Так, может, пойдем ко мне? – предложил Лупцов. – Ну что теперь, сторожить, что ли, это? – Он кивнул на разбросанное белье, бумаги и фотографии.

– Нет, Игорек, надо убрать, – ответил сосед. – Мои вернутся – испугаются. Ты давай возвращайся. У тебя небось и есть нечего. А у меня консервы. И хлеб найдется.

Пообещав появиться через полчаса, Лупцов поднялся к себе. Его квартира оказалась нетронутой, и о катастрофе напоминал только им же самим разбитый телефон, чьи-то допотопные чемоданы и рюкзаки. Лупцов попытался было перетащить вещи из комнаты в прихожую, но они оказались неподъемными, и он отказался от этой затеи.

Лупцов прошелся по комнате, поддел ногой кусок телефонной трубки и сел на диван. Отвратительное ощущение, будто за ним кто-то все время наблюдает, что в квартире находится кто-то чужой, не отпускало. Это раздражало его, и, когда в прихожей раздались шаги, Лупцов вздрогнул, напрягся, как перед ударом, и с большим трудом удержался от желания встать с дивана и вооружиться чем-нибудь потяжелее.

Лупцов сразу понял, что это не грабители – дверь была закрыта на замок, и он не слышал, чтобы кто-то открывал ее или пытался это сделать.

Развернувшись к двери, он с сильно бьющимся сердцем замер в ожидании непрошеного гостя и, когда в комнату вошел Иван Павлович, вздохнул с облегчением.

– Ф-фу, как вы меня напугали, – сказал он и осекся. Еще не договорив, Лупцов вспомнил, что дверь закрыта, а значит, сосед никак не мог войти в квартиру без его помощи.

Иван Павлович-второй ничем не отличался от оригинала. Лжесосед вошел молча и, не глядя на хозяина квартиры, сел на другом конце дивана.

Некоторое время Лупцов приходил в себя, успокаивался, пытался восстановить нормальное дыхание. При этом он не отрываясь смотрел на пришельца и лихорадочно соображал, что предпринять. А Иван Павлович-второй, совершенно не обращая внимания на Лупцова, чесал ноги, самозабвенно ковырял в носу и иногда, прикрыв глаза, словно китайский болванчик, покачивал головой.

Апофеозом бессмысленности прозвучали слова пришельца, которые напугали Лупцова больше, чем само появление. Он вдруг резко выпрямился, как-то судорожно, в несколько приемов, раскрыл рот, и из глубины его тщедушного тела послышался скрипучий утробный голос:

– Дура, черт, сколько раз я тебе говорил, не трогай газету. Слышь, что ли, шалава старая?

Лупцов долго не решался покинуть квартиру, и лишь когда стало заметно, что на улице совсем стемнело, когда он осознал, что рискует остаться с незнакомцем в абсолютной темноте, Лупцов медленно поднялся. Встал и лжесосед.

– Что вам, в конце концов, надо? – дрожащим голосом проговорил он. – Какого черта вы лезете в нашу жизнь? А если все же пришли, то объясните хотя бы, зачем.

Гость молча повернулся к Лупцову всем корпусом, оскалился в безумной улыбке, сунул пальцы правой руки в рот и с остервенением принялся их жевать.

Осторожно, чтобы не разъярить Ивана Павловича-второго еще больше, Лупцов обошел его и выскочил из квартиры.

И все же он успел заметить, что на укушенной руке совсем не было крови. Лжесосед грыз ее, как тряпку, и весь этот спектакль, видимо, имел одну цель – напугать или вызвать отвращение.

6

Лупцов пулей выскочил из квартиры, захлопнул за собой дверь и приложился ухом к дверной щели. В квартире было совершенно тихо. Зато внизу кто-то изо всей силы хлопнул входной дверью. Затем с улицы послышались одиночные выстрелы и крики.

Лупцов подошел к окну. Небо из зеленого сделалось совсем темным и плотным, как бронированный бок бронетранспортера. Не горели ни уличные фонари, ни окна домов, и разобрать что-либо не было никакой возможности.

Почти в полной темноте Лупцов спустился на этаж ниже, на ощупь нашел дверь квартиры Ивана Павловича и толкнул ее. Она легко поддалась, и Лупцов увидел на стене слева слабые, дрожащие отсветы огня. Это означало, что Иван Павлович, запасливый человек, сидит на кухне при свете свечи.

– Иван Павлович, – позвал Лупцов и, не дожидаясь ответа, прошел на кухню. Хозяин квартиры сидел за столом с большим колбасным тесаком в руке и затравленно смотрел на соседа.

– Ага, значит, вас тоже навестили? – догадался Лупцов. Он сразу сообразил, в чем дело, и интуитивно почувствовал, что сейчас лучше вести себя с соседом поосторожнее. Иван Павлович, похоже, был близок к невменяемости.

– Кто к вам приходил, Иван Павлович? – спросил Лупцов. – Да вы не бойтесь, это я, Игорь.

– Здорово, Игорь, – как-то очень напряженно проговорил Иван Павлович.

– Мы уже здоровались сегодня, Иван Павлович. Забыли? Мы с вами сегодня весь день болтались по улицам. – Лупцов специально упомянул о дневном походе, чтобы развеять подозрения соседа. Затем он сел напротив хозяина, положил обе руки на стол и спросил: – Так кто к вам приходил?

Иван Павлович судорожно сглотнул, затем протяжно и мучительно застонал, прижал локти к животу и согнулся пополам.