Купидон с жареным луком

– С каким банком?

– Ты хотела у мамани что-то спросить…

– Да не про банк! Про банки! Стеклянные такие, лучше всего литровые, штуки три. Мне для варенья надо.

– А ты умеешь делать варенье? – обидно удивился братец и заорал: – Мать, Ляське банки для варенья нужны, у тебя есть? – И после паузы сказал мне уже нормальным голосом: – Она говорит – есть, прибегай, заодно поужинаешь с нами.

– А что…

– Котлеты с пюре.

– Уже бегу!

Я отключилась, сунула мобильник в карман и заметалась по кухне, соображая, какой взять гостинец, чтобы не идти на котлеты и за банками с пустыми руками. В холодильнике был французский сыр с плесенью и гусиный паштет с трюфелями, но эти изыски тетка Вера и Митяй не оценят.

А, вспомнила, в баре есть коробка шоколадных конфет! С ней я и отправилась на званый ужин к родне.

– А Митяй?

Я заметила, что за столом нет главного едока, и заподозрила, что в его отсутствие тетка Вера попытается возложить миссию по истреблению наготовленного на меня. А на столе, как водится в этом семействе, пустого места не было.

– Убег, – развела руками хлебосольная хозяйка. – Ему Семка Буряков позвонил. Что-то срочное, Митяй мне не сказал. Надеюсь, бабка Семкина не преставилась.

– Баба Дуся-то? Живее всех живых, – успокоила я ее.

– А псина ейная? Старуха же носится с ней, как с писаной торбой. Небось, если псина околеет, трагедия будет.

– С Бусиком тоже все в порядке, я совсем недавно видела обеих… Все, хватит, куда мне, теть Вера, я столько не съем! – Я не позволила тетке похоронить свою тарелку под могучим курганом картофельного пюре.

– Ешь! – Тетка ловко облицевала курган тремя котлетами – здоровыми, с ладонь. – Худая, как жираф, смотреть тошно.

– А некоторым жирафы очень нравятся, – пробурчала я, имея в виду главным образом чью-то там легендарную корову.

Сама-то я от этих африканских длинношеих не в восторге. Мне симпатичны приятные на вид и на ощупь упитанные меховые животные вроде моего кота – достаточно компактные, чтобы их удобно было тискать.

– Ешь, ешь! – Тетка Вера подперла голову кулаком и уставилась на меня, часто моргая. – Котлеты по мамкиному рецепту, Юрка, папаня твой, их так люби-и-ил…

– Вот только реветь не надо, ладно? – попросила я, добросовестно расправляясь с котлетой. – Я тоже по папе скучаю, но не реву же.

– Так тебе-то уже муж нужен, а не папа, а я баба старая, вдовая, мне без родного братика, без плеча его крепкого, надежного, горе горькое, – запричитала тетка, смахнув невидимую слезинку.

– Вы опять сериал какой-то душераздирающий по телику смотрели? – догадалась я.

– Ну! А че? – тут же ощетинилась тетка. Она знает, что я телесериалы, особенно отечественные, не уважаю. – «Родную кровинку» смотрела, там как раз Вася бросил Тасю, а она вторым беременная, и что ей делать теперь – непонятно, одна надежда на Федю, но он же на севере!

– А все остальные где? В Индии? – поинтересовалась я.

Пусть лучше тетка Вера сериал мне пересказывает, чем растравляет нашу с ней общую грусть-тоску по моему папе, ее младшему брату.

– Почему в Индии? В Среднем Новгороде, – опешила благодарная телезрительница.

– Нет у нас в стране такого города. – Я принялась за вторую котлету. – Есть просто Новгород и Нижний, никакого Среднего.

– В кино все может быть.

– Вот! Вы сами сказали – в кино! – Я назидательно подняла вилку, и тетка тут же проворно нанизала на нее соленый огурчик. – Спасибо… Не надо путать сериальное с реальным и переживать по поводу того, что происходит в телевизоре.

– Ну, как скажешь, – подозрительно легко согласилась тетка. – Тогда давай про то, что в реальности. Митяй сказал, тебе банки нужны, а из чего же ты варенье варила?

Оп-па… Я едва не подавилась. Право, лучше бы мы сериальных Тасю с Васей и Федей обсуждали!

Но от тетки Веры разве что утаишь? Лучше честно признаться:

– Мне соседи яблок дали.

– Кто, бабка? Или Семка? – Тетка Вера била в цель без промаху.

– Семен, – неохотно призналась я.

– О-о-о! – возликовала тетка. – Че-то слаживается у вас, да? Семка так просто баранкой гнутой не поделится, он с малолетства жадный, как Кощей. Или яблоки те червивые, гнилые, паданки?

– Нет, отличные яблоки.

– О-о-о! Тогда точно, Семка обхаживать тебя начал. – Тетка Вера прямо вся расцвела, разрумянилась, засветилась. – Ну, бог даст и сойдетесь, то-то радость всем будет…

Кому – всем? Я как-то не испытывала радости при мысли о том, чтобы сойтись с Семеном.

– Все, мне пора. – Я отодвинулась от стола. – Работы непочатый край, коромот не валялся…

– Хтось?!

– Нихтось! Ни коромот, ни бегераф – ни одна скотина, в общем. Мне надо было статью сегодня закончить, а я ни строчки не написала.

– Для газеты? – Тон тетки Веры стал почтительным.

Газеты она по старой памяти уважает. Они здесь, в деревне, по-прежнему нужны и важны – если не используются для чтения, то идут на растопку и подтирку. Вот, кстати, именно в деревне даже самая бестолковая газетная публикация имеет наивысшие шансы быть прочитанной! Правда, не обязательно целиком. На месте верстальщиков я бы учитывала этот нюанс и размещала материалы так, чтобы при разрезании страниц на удобные для использования в сортире бумажки текст сохранялся максимально полно…

– Для нее, – подтвердила я, не вдаваясь в объяснения. – Спасибо большое за вкусный ужин, пошла я…

– А котлетку, котлетку-то возьми! – опомнилась и засуетилась тетка. – Шурупику-то! Небось кормишь несчастного котика одной ерундой из пакетиков…

– Эта его «ерунда» по цене как шашлык! – обиделась я.

– Что ж ты сама не ешь ее вместо шашлыка, а? На, отнеси котику. – Тетка Вера вручила мне какую-то винтажную посудину – не то судочек, не то котелок с крышкой.

Судя по весу, там не то что котику – тигрику хватило бы. В другую руку тетка сунула мне сетку с банками.

Я сердечно, но коротко поблагодарила заботливую родственницу и пошла к себе, предвкушая, как мы с Шуруппаком сейчас устроимся на веранде – я в качалке, он у меня на коленях, в животе у него котлета, у меня в руке бокал…

Бокал же, ё-моё! Надо срочно добыть его из цветочных джунглей, а то весь мой налаженный церемониал ломается напрочь.

Решено: как только соседи лягут спать, возьму фонарик и обшарю их клумбу. Ждать недолго, деревенские ложатся с курами, чуть стемнеет – и на бочок. А сумерки уже основательно сгустились, я даже не сразу разглядела темную массу у своих ворот. Ой, кто это тут у нас такой большой?

Внутренний голос с готовностью заблажил про коромотов с бегерафами, не к ночи будь помянуты, и я ощутила всплеск тоски по отсутствующей швабре. С ней как-то спокойнее гулять по сельской местности.

Наверняка тот, кто придумал, что лучшие друзья девушек – бриллианты, имел в виду горожанок. Лучшая подруга селянки – крепкая дубинка!

– Ляська, ты? Ну, наконец-то, – донеслось от чего-то большого и темного, при ближайшем рассмотрении оказавшегося знакомой мне «девяткой». – Чуть не уснул, тебя дожидаясь!

Из машины, зевая, вылез Митяй-участковый.

– А зачем дожидался? Шел бы домой, за стол, там котлеты…

– Нет, нам лучше здесь… Открывай уже. – Митяй вкатился на крыльцо и подергал дверь.

Я послушно открыла:

– Ну, заходи, гостем будешь.

– О, вкусно пахнет! – оживился Митяй.

– Это варенье. – Я прошла в кухню, зажгла свет, поставила на стул банки, на стол – котелок и заглянула под крышку. – Котлеты будешь?

– Мамкины? – Митяй потер ладони и сел за стол. – А давай!

– Ма! – возмутился Шуруппак.

– Тут на всех хватит, – успокоила я его и быстро сервировала ужин на две персоны.

Митяй и Шура ели молча, одинаково урча от удовольствия. Вот это я понимаю, правильное поведение за столом! Хотя кот, конечно, трапезничал на полу, но это не принципиально. Важно, что никто не заводил разговоров, отвлекающих от еды и мешающих пищеварению. Про ЗАГС, например, и тому подобное.

Только после чая со свежим, горячим еще вареньем Митяй откинулся на стуле, вытер руки полотенчиком, сложил их на животе и перешел к цели своего визита:

– Теперь о деле. У тебя ничего не пропало?

– Кроме веры в наше светлое будущее и победу коммунистического труда?

– Ты не хохми мне, я сейчас при исполнении, – построжал участковый. – Серьезно спрашиваю, ничего не пропало? А то ходят тут всякие…

Я вспомнила, что убегал Митяй по звонку Семена, у которого было к участковому что-то срочное, и сделала вывод:

– У Буряковых что-то пропало?

– Не что-то, – участковый вздохнул, – а очень редкая и ценная вещь. Шишак!

– Что?! Я даже слова такого не знаю. Ты уверен, что ценность называется именно так?

– А то, конечно, уверен! Семен в заявлении так и написал: шишак торопецкий.

– Я не могу себе это представить, – призналась я.

Вот хоть режьте меня, а «шишак торопецкий» звучало почти непристойно.

– Стыдно, Ляся, стыдно, – с явным удовольствием укорил меня Митяй. – Культурная вроде женщина, в городе жила, в музеи ходила… А про торопецкий шишак не знаешь! Позор тебе, что я еще могу сказать.

– Ты можешь сказать, что такое этот торопецкий шишак, – посоветовала я, начиная сердито сопеть и постукивать крышечкой по котелку.

Хорошая крышечка, звучная, увесистая, и в руке так удобно лежит! Может, не возвращать ее тетке Вере, а отнести в свою личную оружейную? Швабра мне как меч, крышка щитом будет…

– Ты этой штукой не лязгай, я не пугливый, – насупился участковый. – Гляди-ка, взяла моду утварью воевать, амазонка кухонная! Признай уже пробел в своем образовании, и я его заполню, так и быть.

– Заполняй, – разрешила я и сделала жест добой воли – отодвинула котелок.

Митяй поерзал, устраиваясь поудобнее, размял пальцы – приготовился жестикулировать – и начал напевно:

– Шишак, Люся, это такой старинный головной убор. – Руки лектора взлетели крыльями, а пальцы зашевелились, рисуя в воздухе у лба множественные выступы.

– Мужской? – уточнила я, резонно предположив, что Митяй показывает рога.

– С ума сошла? Женский, конечно! Вот такой! – Он нарисовал пальцем крутую дугу. – Из целой кучи жемчуга.

– А-а-а, кокошник! – сообразила я.

– На кокушки, в смысле яйца, очень похоже, – согласился Митяй. – Или на шишки сосновые, только из жемчуга сделанные. Поэтому, собственно, и шишак.

– А почему, собственно, торопецкий? В спешке сделан был, торопливо?

– Ду-у-ра, – ласково протянул Митяй и потянулся постучать меня кулаком по лбу.

– Но-но. – Я снова взяла крышку и пригрозила: – Не обзывайся, а то будут тебе сейчас шишаки в ассортименте!

– Ляся, Торопец – это город такой! В Тверской области! Торопецкий шишак – это старинный головной убор тамошних девок. А Евдокия Бурякова, соседка твоя, как раз оттудова родом, и этот самый торопецкий шишак, из жемчугов сварганенный, еще ейной бабке принадлежал. Как только сохранился, ума не приложу…

– Так не сохранился же, ты говоришь, пропал он?

– Это только сейчас! Вот прям нынче, – вздохнул Митяй. – Семен говорит, вчера еще на месте был ларец, а сегодня уже нет его.

– Еще и ларец?

– Ларец – это такая большая шкатулка, размером с толстую книжку. – Митяй на пальцах показал габариты. – Шишак тот в ней и хранился. Ой, что будет, когда баба Дуся обнаружит пропажу… Не завидую я Семе.

– А в чем Семен виноват? – не поняла я. – Ты же вроде думаешь, что ларец с шишаком украл мой утренний гость, разве нет?

– Думаю, – согласился Митяй. – И Сема так думает, он и заявление уже написал… Давай пройдись-ка по дому, погляди внимательно, не стибрил ли что-нибудь этот ухарь и у тебя тоже!

– Мить, да у меня тут всех ценностей – один ноутбук…

Но я все же встала, обошла дом, проверила, все ли на месте, и из дальней комнаты покричала успокаивающе:

– Ничего не пропало!

– Ну и слава богу. – Митяй выбрался из-за стола и прихватил опустевший котелок. – Снесу мамане, чтобы и у нее недостачи не было. Пока, Ляська, спокойной ночи. Да дверь за мной запри и ставни уже закрой, почти ночь на дворе!

– Все закрою, не волнуйся.

Я проводила гостя на выход и уже с крыльца окликнула:

– Мить, а почему Семену плохо будет, если баба Дуся ларца своего хватится?

– Ты че орешь так?! – Митяй, грозно тараща глаза, подкатился назад, к ступенькам. – Тихо, а то услышит кто! – Но тут же смягчился и хитро прищурился: – Чего это ты о Семене беспокоишься, понравился, что ли?

– И ты туда же! – Я тяжко вздохнула. – Небось смотришь вместе с мамкой программу «Давай поженимся»? Хочешь переквалифицироваться из участковых в свахи? Может, и мне включиться в этот процесс, начать подыскивать для тебя жену?

– Ляся, ты че? Я же просто спросил, а ты сразу угрожать! – Митяй помотал головой. – Вот бабы, а… Отвечаю на твой вопрос: Семену будет плохо, потому что они с бабкой давно уже из-за шишака этого сварятся. Семен продать его хочет – ну, в самом деле, вещь в хозяйстве бесполезная, а денег стоит больших. Но бабка расставаться со своим шишаком ни в какую не хочет, бухтит: вот помру я, тогда и продашь, а до тех пор хранить его буду, наследие моих любимых предков, а то и жене твоей будущей передам, чтобы сберегала для потомков… Тьфу! Говорю же – бабы…

Митяй сердито плюнул и ушел со двора. Я спустилась с крыльца, чтобы запереть за ним калитку, машинально помахала отъехавшей «девятке» и обошла дом, закрывая ставни. Перед моим внутренним взором что-то красиво сияло и мерцало – надо полагать, запавший мне в душу жемчужный девичий убор.

Я разлила по банкам варенье, а потом не выдержала: все-таки полезла в Интернет, нашла картинки и посмотрела, какой он – шишак торопецкий. Оценила точность жестикуляции Митяя, вертевшего многочисленные рожки на лбу – короткие, толстые, установленные встык. На тех шишаках, которые я видела, таких округлых жемчужных выступов, похожих на крупные перламутровые яйца, было до полутора десятков. А увесистый он, наверное…

Тут я подумала: а может, его никто и не крал? Баба Дуся, если так дорожит своим фамильным сокровищем, вполне могла сама его перепрятать. Тем более что на дорогой шишак положил глаз жадный Сема, хочет его продать…

– А что, если бабка сама его перепрятала? От Семы? – спросила я брата-участкового, тут же ему позвонив.

Митяй, что удивительно, сразу меня понял – видно, думал о том же. Но идею не поддержал:

– Ляся, бабка в последнее время еле ползает, передвигается с палочкой, а ларец тяжелый, его только двумя руками держать можно.

– А где он хранился? – Я с сожалением подумала, что никогда не бывала в гостях у соседей, а зря, сейчас хоть представляла бы себе место действия.

– Ну где – в зале, в красном углу, под образами!

– И что, он там открытый стоял, чтобы жемчуга прямо с порога видно было? – усомнилась я.

– Слава богу, закрытый и под бархатной тряпочкой, иначе бабка уже спохватилась бы, – хмыкнул участковый. – Сема под ту тряпочку пока что Льва Толстого подсунул, «Войну и мир» – по размеру в самый раз. А ларец, Ляська, сам по себе красивущий был: черный, лаковый, на крышке картинка из блестящих кусочков ракушек, забыл, как называется…

– Перламутр?

– Он самый! Картинка затейливая: узкоглазый мужик с обвислыми усами и баба с шаром из волос на голове, оба в таких халатах, опять забыл название…

– Кимоно?

– Ага, оно! Сидят они, значит, под цветущим деревом и что-то пьют из маленьких чашечек.

– Такая сложная инкрустация?

– Ну! Я в детстве очень любил ее рассматривать, баба Дуся разрешала.

– Слушай, а много ли народу знало про это фамильное сокровище Буряковых?

– Тю-у-у… Да почитай, вся деревня! Баба Дуся из этого тайны не делала, наоборот, еще пару лет назад, пока нормально ходила, надевала свой убор и в клуб являлась по праздникам. Бабы ей завидовали – столько натурального жемчуга! А Епифанов прям пищал, скулил и хныкал, все упрашивал бабку отдать шишак в музей…

– Епифанов – это завклубом ваш?

– Наш, Ляся, наш! – Наверное, в этот момент участковый погрозил телефонной трубке пальцем. – Ты теперь тоже живешь в Пеструхине, не отделяй уже себя от нашего деревенского коллектива!

– Ладно, не буду, – пообещала я и, пожелав Митяю спокойной ночи, закончила разговор.

У меня еще было важное дело. Мне предстояло пробраться к соседям и порыться в их клумбе в поисках своего перелетного бокала.

Бокал был папин. Ну, и мамин, но ее я с бокалом не помнила, а папу – да. Это было какое-то давнее, детское еще воспоминание, полустертое и выцветшее, как старое фото, но доброе и даже немного сказочное – будто присыпанное золотой пылью.

Я, наверное, вертелась у стола, почти под ним – была еще маленькая. Стол казался мне похожим на снежный сугроб, крахмальная скатерть блестела и хрустела, я то пряталась под ней, то выбиралась наружу, в мир великанов-взрослых. А папа, помню, еще поднялся – разом вырос до небес! – и что-то басовито рокотал с высоты, смех взлетал волнами, и пузатые бокалы – красные с золотом, на прозрачных граненых ножках – сдвигались в один большой алый цветок, рассыпая хрустальный звон и разноцветные искры…

В общем, бокал был мне дорог и лишиться его я не хотела, поэтому дождалась, когда деревня Пеструхино погрузилась в сонную тишь, и отправилась возвращать свое наследство. Не всем же так везет, как бабе Дусе Буряковой с ее жемчужным убором, у некоторых фамильные сокровища имеют скромный вид, но от этого не менее ценны…

Экипировалась я для ночной вылазки просто и удобно: в темно-синий спортивный костюм и галоши. Ценители стиля могли бы раскритиковать мой выбор обуви, зато прагматики его явно одобрили бы.

Галоши легко моются и не оставляют таких выразительных следов, как кроссовки. С учетом того, что галоши мне подарила тетка Вера, прикупившая себе абсолютно такие же на базаре, где одеваются-обуваются почти все деревенские, можно не сомневаться: если что – по следам меня не вычислят.

Я, разумеется, понимала, что, тайно вторгаясь на участок соседей, совершаю противоправное действие, и вовсе не хотела, чтобы меня уличили в содеянном. Для пущей неузнаваемости я надела одноразовую медицинскую маску и резиновые перчатки, а приметные светлые волосы спрятала под капюшоном.

Кот Шуруппак посмотрел на меня, так необычно наряженную, плюхнулся на попу и как-то странно заелозил передними лапами – будто хотел поднять одну и покрутить ею у виска, но не определился, правой ему это сделать или левой.

– Тебя с собой не зову, – сказала я ему. – Вижу неодобрение, понимаю твою позицию, сама всецело за то, чтобы чтить Уголовный кодекс, но думаю, что не совершаю ничего уж очень противоправного.

Кот фыркнул.

Я с трудом удержалась, чтобы не продолжить оправдательную речь: прекрасно зная, что мой словесный понос – это нервное, усилием воли заставила себя замолчать.

Я взяла мобильник, предусмотрительно заряженный на сто процентов, чтобы в энергоемком режиме фонарика аккумулятора хватило даже на продолжительные поиски, и вышла во двор.

Штурмовать хлипкий штакетник не стала – еще поломается – и пошла длинным путем через огороды, как давеча Семен с его яблоками. На суверенной территории Буряковых я немного потоптала какие-то грядки и в обход сарая и поленницы под жестяным навесом подобралась к вожделенной клумбе.

Какое счастье, что у соседей нет собаки! Свиновидного Бусика я таковой не считаю, по-моему, он и сам понимает, что не тянет на роль сторожевого пса, поэтому очень редко лает.

С удовольствием убедившись, что соседи, как и я, на ночь закрыли окна ставнями и из дома меня никто не увидит, я включила фонарик и осторожно полезла в заросли.

Два больших куста – жасминовый и сиреневый – я прошла без потерь, но потом все-таки попалась на крючок шток-розы, с трудом отцепилась от ее колючек, ткнулась носом (низко шла, видать, к дождю) в упругий помпон хризантемы, чуть не сломала гладиолус и по щиколотку влезла в молочную лужу петуний. Все это – в низком присяде, согнувшись, чтобы лучше видеть нижний ярус джунглей и не пропустить стеклянный блеск искомого бокала.

Блеснуло! Я пригнулась еще ниже и пошла на бреющем, едва не задевая носом цветочный ковер. Осторожно запустив в него пятерню, я поворошила растительность.

Опять блеснуло! Я точнее нацелила фонарик, и у стебля очередной колючей розы увидела сверкающую крупинку. Подняла ее – хм… Интересное кино…

Бело-розовая, похожая на ноготок пластинка, легкая и гладкая. Перламутровая! А я, конечно же, не забыла, что перламутр совсем недавно упоминался в связи с пропажей ларца и содержавшегося в нем шишака.

На круглой перламутровой пластинке, если присмотреться, видны были тонкие темные черточки: похоже, глаза, брови, рот и нос.

– Кто-то голову потерял, – пробормотала я, имея в виду персонажей, в технике сложной инкрустации изображенных на ларце.

Хотя обо мне можно было сказать то же самое: напав на след исчезнувшего сокровища, я потеряла голову! Мне это свойственно – увлекаться чем-то моментально и сразу в высшей степени.

Версия выстроилась в моей голове моментально. Вор не унес ларец из дома Буряковых. Он просто выбросил его в открытое окно, прямо на клумбу!

Я решила, что не уйду отсюда, пока не прочешу заросли вдоль и поперек. Но человек предполагает – и только. Я и половину клумбы не осмотрела, когда услышала очень подозрительные шорохи. Встречным курсом в зарослях полз кто-то крупный! Размером с небольшого коромота, я думаю.

Я выключила фонарик и согнулась в три погибели, полностью схоронившись в цветочках. Малоприятный, кстати, опыт, не хотелось бы повторять его при жизни. Впереди, за плотными рядами декоративных подсолнухов, мелькнул луч света. Значит, это не хозяйская собачка.

Я отогнала видение песика Буси, вышедшего на ночную прогулку в шахтерской каске с фонариком: не потому, что такого просто не могло быть, вообще-то у Буси немало оригинальных нарядов, любящая хозяйка его и обшивает, и обвязывает с большой фантазией, – просто Буся, я говорила уже, изрядно одышлив и на ходу похрюкивает, а этот, с фонариком, двигался беззвучно. Хруст и шорохи не в счет, это еще недавно девственные джунгли слабо протестовали против их повторного поругания.

Я затихла, замерла, точно мышь под метлой. Впереди, за ненадежным ограждением из подсолнухов, еще потрещало, похрустело, пошуршало и стихло.

Свет погас. Похоже, я осталась одна.

Продолжать поиски мне расхотелось. Вот представьте картину: я лежу плашмя, ночь, луна, сыра земля, одуряюще пахнущие цветы и тишина-а-а-а… Только что мертвые с косами не стоят, а так вполне себе кладбищенская зарисовочка!

Надо было мне, наверное, поторопиться вылезти – может, успела бы увидеть того, кто сделал это чуть раньше. Каюсь – я побоялась. Если бы со мной хотя бы верная швабра была, а так…

Страдая от собственного малодушия, я двинулась в противоположную сторону – к штакетнику на границе двух домовладений.

Найти в этой ненадежной конструкции деревяшку, готовую покинуть относительно стройные ряды вертикальных палок, труда не составило, тем более что в обращении с такими деревяшками я в последнее время изрядно поднаторела (правда, моя верная швабра?). Я убрала одну палку, а потом, когда вылезла в образовавшуюся дыру, поставила ее на место и для пущей конспирации примотала к вертикальной перекладине плетью вьюнка.

Вот и все. Цветочки, которые я примяла и потоптала, за ночь благополучно распрямятся, и о моей вылазке в клумбу никто не догадается. Можно считать, что я ничего такого не делала. Тем более бокал свой так и не нашла.

Интересно, та таинственная личность, которая паслась в цветочках одновременно со мной, оказалась более находчивой, в смысле, добычливой? Ведь не просто так она, личность эта, залезла ночью в клумбу, явно тоже что-то там искала.

– Конечно, это мог быть кто-то из деревенских, – подумала я вслух. – Какой-нибудь романтичный, но экономный юноша. Он захотел преподнести свой подруге цветы, но не покупать же их, в самом-то деле, если можно надергать на чужой клумбе.

Тут мне вспомнилась роза, которую я нашла в сенях после явления мне Хтося. Цветок был явно с клумбы бабы Дуси, я только что видела куст с такими же красными розами.

То есть Хтось или как там его… А, Андрей Петрович Соколов! Он, значит, шел через огороды ко мне не кратчайшим путем, а по кривой, с заходом в многострадальную клумбу – ту самую, на которой я только что нашла перламутровый кусочек из мозаики, украшавшей крышку пропавшего ларца с шишаком!

– Митяй, Митяй, я все поняла! – жарко заговорила я в трубку, беспардонно разбудив брата-участкового срочным звонком. – Дело было так…

– Я, Ляся, тоже все понял, – беззлобно, с кроткой грустью, ответил Митяй сквозь зевок. – Ты послана мне в наказание. За грехи мои тяжкие…

– Это какие же у тебя грехи? – невольно заинтересовалась я.

– Тебе прямо сейчас исповедаться или ты сможешь подождать до утра?