Пять мужчин

– Простите, я отвлеклась, все компенсирую… – начинаю оправдываться я.

– Не слишком ли много у вас компенсаций на сегодня? – обрывает он меня. – Так и разориться можно.

Умолкаю, вспомнив, что он, возможно, грабитель и опасен. И живет в квартире этажом ниже. Почему же никогда его не встречала? Хотя, всех ли своих соседей я знаю?

– Никак не ожидал увидеть вас, когда поднимался сюда, – говорит он.

– А я, думаете, ожидала увидеть вас?

– Думаю, нет.

– Вы живете под нами? – интересуюсь я.

– Нет, там живут мои родители. Приехал к ним, у меня небольшой отпуск.

Вот, значит, как. Теперь понятно. Приехал к родителям и решил ограбить банк.

– А-а-а… – тяну я, придумывая, что сказать.

– А у вас, кажется, праздник намечается… – наблюдательно замечает он, кивая в сторону заставленного салатами стола.

– Да, знаете, гости придут, – неопределенно отвечаю я.

– Пойду, – говорит он.

– Спасибо за помощь.

– Не за что.

Прощаемся почти как добрые знакомые. У двери в прихожей решаюсь задать волнующий меня вопрос, попытавшись сформулировать его по-дипломатичней:

– Простите, не удивляйтесь, но хочу вас спросить: где вы были сегодня в два часа дня?

Он смотрит на меня удивленно.

– В два часа? А что вас интересует?

– Просто ответьте.

– Гм-м-м… Дома был, обедал с родителями. А что?

Значит, у него есть алиби. И он не очень похож на того парня из банка. Он даже, кажется, моложе. Сколько ему, интересно? Лет двадцать… Додумать мысль не успеваю, потому что звонят в дверь.

* * *

Южная ночь живет своей особой жизнью под усыпанными звездной пылью небесами, она наполнена пением цикад, огоньками светлячков, внезапно появляющихся откуда-то из черноты, запахами и шорохами, музыкой, долетающей из бара на пляже. Мы спускаемся к морю, которое дышит и шуршит, перебирая гальку. Фонарь, притулившийся на лестнице, вырывает из мрака качающуюся от легкого ветерка цветущую ветку, очерчивает на каменных ступенях круг света, который постепенно стирает темнота.

– Ты купаешься вечером? – неосторожно спросила я Стаса, когда мы бродили с ним по закоулкам парка-дендрария.

– Буквально каждый вечер, – заявил он. – А ты?

– И я тоже…

Мы обнаружили множество сходных привычек: совиное стремление не спать по ночам и нежелание вставать по утрам, чтение всего без разбора и неприязнь к вынужденной деятельности. Сейчас мы спускаемся к морю, потому что, как выяснилось, оба любим ночные купания и, следовательно, имеем, как объявил Стас, авантюрные нотки в характере.

Галька уже почти остыла, отдала ночи остатки солнечного тепла. Море в темноте кажется бездонно-безбрежным, слившимся воедино с далеким горизонтом в живую колышущуюся массу. Звуки его в тишине особо отчетливы и немножко жутковаты. Я стаскиваю джинсы, стягиваю майку, вешаю одежду на перекладину железного пляжного зонта и, скрутив волосы в пучок на затылке, ступаю в волну. Несколько шагов вперед в глубину, мурашки бегут по телу, обгоняя друг друга, вдох, оханье, и я окунаюсь в первый момент кажущуюся холодной, а чуть погодя, теплой и ласковой воду. Страшно и великолепно плыть в темноте навстречу пугающей и влекущей неизвестности, иногда оборачиваясь на смутный в полумраке пляж. Ложусь на спину, раскинув на волне руки, и погружаюсь в жутковато бездонное отточенное звездами небо. За спиной слышу шум и всплески, Стас догоняет меня резкими саженками, уходит вперед, затем останавливается, машет рукой, ожидая.

Ты лежишь, раскинув руки и качаясь на волне,Ни печали, ни разлуки, только ночь, и в тишинеМоре светится, мерцая, исчезая в черноте,Там, где звезды в водах тают, словно краски на холсте,Кистью быстрой и небрежной нанесенные вразлет,И покой душе мятежной бездна черная несет.А волна, тепла, опасна, и коварна, и вольна,В наготе своей прекрасна, в нежности своей страшна,Под тобой небес глубины, над тобою океан,И манишь, зовешь, ундина, в золотых волос капкан…* * *

Открываю дверь и меня уносит водоворотом восторгов, поздравлений и объятий. Пришли любимые гости: Марья с мужем Григорием и Варвара, без мужа, поскольку ее респектабельный супруг никогда не ходит в гости без особой надобности, а я особой надобностью для него не являюсь. Собрав букеты и подарки, вспоминаю, что встречаю гостей почти босиком в помятом платье и погибших в катаклизме колготках. Порываюсь временно ретироваться в комнату, чтобы привести себя в порядок, и взгляд мой падает на светловолосого напарника, который, в свою очередь, пытается прорваться к выходу.

– Дина, – шепчет Марья, – это кто?

– Это? Сосед снизу… я его залила.

– Когда успела, кудесница ты наша?

– Вот прямо сейчас. Поставила чайник под кран и отвлеклась.

– А он очень даже ничего.

– Марья, ты о чем? Ты когда угомонишься? Да он моложе меня раза… в два.

– В два? Это ты погорячилась.

Неуместный наш разговор прерывается репликой блондина, которому все-таки удалось прорваться к двери.

– До свидания… я пойду.

– Да… до свидания, извините еще раз, – отвечаю я, отпихиваясь от кулака Марьи, впивающегося ударом мне в бок.

– Пригласи его, – шипит она мне на ухо. – Не будь дурой! Зачем? – отвечаю ей тем же шипением. – Буду дурой, если приглашу!

Кажется, наши маневры не остаются незамеченными.

– Подождите…э-э-э… простите, не знаю, как вас зовут! – кричит Марья, и я с тоской предвкушаю, как сейчас на мою голову свалятся разом и стыд, и позор.

– Вы меня? Станислав, – отвечает блондин, обернувшись в проеме двери.

Как?! Предательский холодок разливается где-то в районе желудка. Там душа базируется, что ли? И почему это имя вызывает у меня такую реакцию? До сих пор…

– Оставайтесь… Станислав, – словно со стороны слышу свой голос.

«Останься, Стас…о, черт, черт, черт!»

– Но мне как-то неудобно, я ни с кем не знаком, – мнется он.

– Познакомимся, – вступает Марья.

– Но я… мне нужно переодеться, – говорит Станислав и бросает взгляд на свои мокрые тапки, а потом на меня.

Кажется, он совсем не прочь остаться. С чего бы это? А вдруг он все-таки тот бандит из банка?

– Так идите переоденьтесь, – говорю я.

Не дожидаясь его реакции, разворачиваюсь и удаляюсь в комнату, чтобы сложить подарки, найти вазу для цветов, переодеть колготки и привести в порядок странно и не вовремя всколыхнувшиеся чувства. «Девичьи чувства, между прочим, а ты далеко не девушка, дорогая, не забывай об этом», – твержу себе, натягивая новые колготки. Достаю из шкафа высокую керамическую вазу собственного изготовления и опускаюсь на диван, снова чувствуя странную слабость в ногах. Ну и денек! В дверь уже ломится неугомонная Марья:

– Уф, ты долго еще? И чего это ты расселась? Гости ждут, голодные, между прочим!

– У меня сегодня совершенно сумасшедший день! – срываюсь я. – Меня чуть не убили, потом этот потоп, и бутылку разбила в магазине!

Где-то близко, совсем близко слезы. Надо же до чего дошло, давным-давно не плакала, но не сейчас же этим заниматься.

Марья удивленно смотрит на меня, потом машет рукой:

– Ладно… успокойся, после расскажешь, а сейчас пошли, народ ждет.

Станислав, как ни странно, вернулся, переодевшись и притащив с собой творение – шар, сделанный из медной проволоки, внутри которого прилажена подставка для свечи.

– Это подсвечник, – объясняет он. – Может, имениннице не очень понравится, но…

– …важен не подарок, а внимание, – Марья блистает мудростью и оригинальностью.

– Спасибо, Стас… нислав, – говорю я. – Мне очень нравится, но вам не стоило беспокоиться и это, наверно, дорогая вещь…

– Нет, недорогая, я сам ее сделал, – ответствует Станислав.

Празднование течет своим чередом, правда, наличие нового и незнакомого человека направляет его немного в иное, чем обычно, русло: девушки быстро переключаются с именинницы, – к великой ее радости, – на свежего молодого мужчину вполне симпатичной наружности и забрасывают его вопросами, пытаясь выяснить всю подноготную и суть мировоззрения. После дамского дипломатически-артиллерийского обстрела Станислав признается, что ему двадцать восемь, – «Ого, какой прекрасный возраст!» – восклицают мои подруги – что он специалист по сетям связи и прочим сетям, – «Какая у вас актуальная профессия!» – что он много ездит и по стране и за ее пределами, – «Ах, мужчина-путешественник, это звучит гордо!» – что приехал он на пару недель в отпуск, – «И чем вы собираетесь заняться?» – что он холост, – «Ох, ничего себе, такие люди и без охраны!».

В конце концов тащу разгулявшихся подруг покурить на кухню, оставив мужчин побеседовать между собой, и пытаюсь напомнить дамам, что они уже не юные девушки с перспективами, а зрелые замужние женщины, которым Станислав годится скорей в сыновья, чем для флирта.

– Ну, положим, рожать в двенадцать лет рановато? – задумчиво тянет язва-Марья. – А пофлиртовать с молодым симпатичным мужиком всегда приятно и полезно для здоровья, между прочим. Да, Черный? – обращается она к коту, который с отвращением взирает на наше буйство, пристроившись на спинке кресла.

– Вот именно, – поддерживает ее Варя вместо молчаливого Черного.

– Дина, делись, что там с тобой сегодня произошло, – требует Марья, и я, под вздохи и охи подруг, начинаю свое повествование, ловя себя на мысли, что в нем неизбежно возникнет образ вездесуще-сегодняшнего Станислава.

* * *

Как это все происходит и почему? Отчего шум моря заставляет дрожать какую-то внутреннюю струну, которой на самом деле вовсе и не существует, да и шум моря – всего лишь движение воды и шуршание трущейся округлыми боками гальки. Полсуток назад я и не подозревала о существовании мужчины, который сейчас обнимает меня. Я дрожу от прикосновений его рук и губ, от ночной прохлады, оттого, что я невинная и неискушенная, да еще и мокрая, оттого, что мне страшно, и страшно хочется продолжения того, что началось так нежданно и случайно, оттого, что это банальный курортный романчик, и оттого, что, открыв глаза, традиционно смущенно закрывшиеся на время поцелуя, вижу над собой сумасшествие звездного неба. Неужели все и произойдет со мной вот так, на берегу ночного моря, на пляжной гальке, с читающим стихи незнакомым парнем, о существовании которого я не подозревала полсуток назад, как, впрочем, и он о моем?

В тишине, где тьма, как вечность,Обнимать тебя, забывшись,Обнаженно и беспечноВ коконе ночном укрывшись.И соленой кожи свежестьПробовать на вкус губами,Все отдать за безмятежность,Что коснулась нас крылами.Не вином, а теплым бризомУпиваться до забвенья,Быть рабом твоих капризов,Чтоб украсть твое смятенье.Подарить тебе безбрежность,Ту, что ты совсем не хочешь,Обменять игру на нежность,Что таится в чаще ночи.Ждать, когда морской ундинойТы вольешься в мои руки.Стать покорным господиномХоть на миг, назло разлуке.* * *

Из прихожей слышится звук отпираемой двери, что-то падает. Черный срывается с кресла и ловко, несмотря на внушительные размеры, проскальзывает в неплотно закрытую дверь кухни. «Николка пришел», – спешу следом за котом.

Сын, сняв куртку, встряхивает темными кудрями и, наклонившись ко мне, чмокает в щеку.

– Мутер, поздравляю с днюхой…и все такое…

– Никола, ты мог бы поздравить свою немолодую мать более литературно?

– Мог бы, но уже поздравил, не литературно. Держи подарок.

Он протягивает коробочку, перетянутую трогательной розовой ленточкой с бантиком.

– Спасибо, а бантик сам завязывал? – не могу удержаться от подколки.

– Нет, мутер, бантики я принципиально завязывать не умею, поэтому попросил особу твоего пола.

– Что за особа? – интересуюсь я, открывая коробку, в которой таится другая, пухлая сиреневая, а в ней – тоненькое серебряное колечко. От волнения забываю про упомянутую особу своего пола.

– Коленька… – сейчас разревусь в голос.

– Мам… ну ты что, мам…да не переживай ты так, не надо.

Сын смущенно улыбается, ерошит и без того лохматые волосы, которые мне ужасно хочется причесать. Беру себя в руки, вытягиваюсь на цыпочки и пытаюсь пригладить его непокорные кудри. Он трясет головой и отбивается.

– Дорогое же, наверно…

– Отстань, мутер.

– О, вот и Николя! И где тебя носит в материнские именины? – Марья вливается в наш сентиментальный дуэт. – Что матери подарил, обалдуй?

– Вот, посмотри, – гордо демонстрирую сыновний подарок.

– Ого! – оценивает Марья. – Талантливый парень. А я всегда говорила, что из Николя будет толк.

– Марья Иванна, вы одна меня понимаете, – весело подхватывает Никола, блестя темными глазами.

– Здравствуй, Коленька, – говорит появившаяся из кухни Варвара.

Марья порывается еще что-то добавить, но я в эйфорическом состоянии от появления и подарка сына, тащу их всех в комнату. Мужчины обмениваются традиционными рукопожатиями, Никола вопросительно взглядывает на Станислава.

– Это наш… то есть, сын наших соседей сверху, – объясняю в очередной раз. – Я их сегодня залила, а Станислав помог справиться с потопом.

– Снизу, – поправляет последний.

– А, понятно. Сильно залила? Требуется совещание сторон по вопросу ликвидации последствий? – вопрошает Никола.

– Думаю, все обойдется мирными переговорами, – ответствует Станислав, ловко попав в Колькин стиль.

«Отлично, Стас», – почему-то меня радует его умение парировать.

Сын усаживается за стол, подруги бросаются кормить его, а я растекаюсь морально и физически, с удовольствием наблюдая, как Никола с аппетитом поглощает закуски, нахально запивая их вином. Вполне самостоятельный мальчик. И невероятно наглый.

Гости разошлись. Никола уходит в интернет, а я, вымыв посуду и убрав праздничные последствия, отправляюсь совершать вечерние процедуры, мечтая об одном: поскорее добраться до подушки. Любуюсь на свою усталую умытую физиономию, размазывая по щекам крем, и вспоминаю, как Станислав, уходя сегодня, остановился в дверях, посмотрел на меня, как будто что-то хотел сказать, потом развернулся и ушел. Или это показалось от усталости и нетрезвости? Вдруг явственно ощущаю совершенно неуместное желание, чтобы он сейчас подошел ко мне и…

«Стоп! – говорю я себе. – Что за бредовые мысли? С чего это тебя вдруг развезло? И к тому же ты, кажется, намазалась не ночным, а дневным кремом. О, черт, черт, черт!»

Глава 2

Это происходило на грани сумасшествия – мы выпали из мира и погрузились в свой собственный, не менее реальный, наполненный тем же солнцем, теми же взлетающими к небу конусами кипарисов, пятнистыми разлапистыми платанами, тенистыми улочками, тонущими в виноградных гроздьях, нежданными теплыми дождями, ночными купаниями, сухим вином и прожиганием жизни. Мы целовались в каждом укромном уголке, который попадался в наших бездумных скитаниях, хотя, вскоре мы утратили всякое чувство неловкости, целуясь напропалую там, где нас внезапно настигало желание почувствовать друг друга. Близость неуемно влекла нас после той ночи на пляже, когда все вышло так случайно и бесшабашно, бездумно и отчаянно. Я рассталась со своей девственностью легко и даже со страстью, которую вызвали скорее ночь и море, чем сам неведомый до сей поры процесс. Но об этом я подумала много позже, а тогда я просто отдавалась томлению, которое становилось просто невыносимым, под властью сильного мужского тела, принадлежащего очаровательному лохматому поэту. А дальше… дальше мы каждый день искали убежища, чтобы предаваться становящемуся с каждым разом все более желанным греху, бездумно, со всем пылом молодости, которая не задумывается о последствиях, а просто живет и пьет жизнь, захлебываясь ею. Море, коварное море околдовало и одурманило, словно огромный кальян, источающий любовный опиум сводящей с ума коварной игры красок, пения волн и сиюминутной смены настроений. Напрасно его называют колыбелью, нет, это скорее ложе страсти, чем невинного младенца.

Судьба разыгрывает сценыИз-за кулис,Мы для нее лишь суть ареныИ чистый лист.Фигур путей переплетенья,Как на доске,Все наши страсти и сомненьяВ ее руке.То в дар швырнет нам чары ночиИ сладость губ,То вновь ее туманны очиИ голос груб…Едва взлетев над бренным миром,Мы камнем вниз,Амур становится Сатиром —Каков сюрприз.И прочь уносятся мгновенья,Ночь коротка,Не уловить сего круженья,Дрожит рука.Но мы назло слепому року,Открыв глаза,Отбросим вздохи и упреки,Ведь путь назадДля нас забыт, и бесшабашнымСплетеньем телГлотаем жизнь и пьем бесстрашноМы свой удел.* * *

Мне казалось, что засну мгновенно, едва коснувшись подушки, но ничего подобного не произошло: долго лежу, ворочаюсь, встаю, иду на кухню, чтобы выпить воды, и снова ложусь; дурные и не очень мысли лезут в голову; затем с ревом является изгнанный Николой за какие-то прегрешения Черный и долго бродит по мне, выбирая местечко поудобней, наконец устраивается где-то в средней части и заводит знойную журчащую котовью песнь блаженства. Под нее засыпаю и вижу совершенно бесстыдный эротический сон с участием неведомого мужчины, лица которого не могу разглядеть.

С утра отправляюсь на работу, в то время как Никола и Черный, предательски покинувший меня ночью, смачно спят. Сын вяло реагирует на попытки разбудить его, буркнув, что у него нет первой пары, а кот лениво зевает и потягивается, демонстрируя белый пушистый живот.

Толкаю тяжелую дверь и вхожу в мастерскую – большое, наполненное стеллажами, заготовками, чанами и гончарными кругами помещение. С утра здесь пусто, прохладно и почти тихо, лишь в соседней комнате гудят печи для обжига. Урчит привод гончарного круга, за которым уже восседает коллега, Андрей Болотов. Три года назад он открыл эту мастерскую, перетащив сюда своих однокашников-скульпторов по училищу, в том числе, и меня. Мастерская, пережив период трудного становления, неожиданно расцвела и даже стала приносить, пусть и скромные, доходы. У нас появились постоянные заказчики. Последним нашим достижением явилась организация экскурсий «К гончару», которые приобрели популярность – желающих сесть за гончарный круг и приобщиться к таинству создания сосуда из бесформенного куска глины оказалось более чем достаточно. Видимо, в каждом человеке, от ребенка до старика, живет, пусть иногда и глубоко скрытая, но вечная тяга к творчеству. Впрочем, сейчас нужно заняться банальным заказом и слепить несколько чайных сервизов в ирландском стиле для ресторана «Айриш», а после обеда ожидается плановая экскурсия, которую сегодня предстоит встречать мне. Обвязавшись длинным холщовым фартуком, устраиваюсь за своим гончарным кругом, беру кусок беложгущейся глины, леплю из нее шар, кидаю его на круг, и, закрепив, включаю привод. Глина влажно и мягко покоряется моим рукам, превращаясь сначала в конус, который плавно перетекает в сферу, словно танцуя на быстро вращающемся круге. Я люблю своё дело, здесь всё в моей власти, и кусок глины – материя праха, вновь обретающая плоть – покорен и подчинен лишь мне и моей фантазии.

Дивлюсь тебе, гончар, что ты имеешь дух,Мять глину, бить, давать ей оплеух,Ведь этот влажный прах трепещущей был плотьюПокуда жизненный огонь в нем не потух.[1]

Впрочем, мне нужно выполнить заказ…

* * *

Мы бродили по городу, поднимались в горы, прятались в чащобах парка, мятежно искали места, где могли обнимать друг друга без опасения быть обнаруженными. Пляж был хорош, но галька не слишком способствовала нашей пылкости. Парк обладал укромными уголками, но и в нем трудно было уединиться, ведь эти укромные уголки были доступны не только нам. А потом зарядили дожди, теплые, но обильные и долгие. Тетушка Стаса жила в однокомнатной квартире и, будучи дамой преклонного возраста и внушительных объемов, нечасто отлучалась из дома. Со мной в комнате жила соседка, которая в один прекрасный день собрала вещи и уехала, поскольку время ее отдыха истекло, и мы решили воспользоваться этим моментом.

На второй этаж частного дома, где я жила, подняться можно было по лестнице, устроенной в центре кухни, где до поздней ночи кипит жизнь. Мы бродим по окрестным улочкам, дожидаясь, когда хозяева и постояльцы угомонятся и разойдутся. Наконец в доме все стихает, и мы пробираемся во дворик, освещенный тусклым фонарем, свет его вырывает из южной тьмы лишь заплату выложенной плиткой дорожки да ветку абрикоса, покачивающуюся от легкого ночного ветерка. Лениво гавкает хозяйский пес и затихает, видимо, решив, что выбираться из конуры в такую темень себе дороже. Мы осторожно открываем дверь, что ведет на кухню, занимающую добрую половину первого этажа и, стараясь не волновать вечно скрипящие ступеньки, пробираемся на второй. Не включая свет, забираемся в узкую кровать, стараясь делать все шепотом, насколько это возможно в нашем состоянии.

Жизнь гончарным вращалась кругом,Мы ее из глины лепили,И на миг становились друг другомТам, где боги пути торили.Мы скрывались в тенях и чащах —Ты и я, ты была ундинойИль красоткой с этрусской чаши,Золотою загадкой Диной.Нежной кожи твоей прозрачнойЯ рабом становился бренным,Целый мир ничего не значил, —Ты одною вращалась вселенной,На гончарном кругу, из прахаПревращаясь в сосуд звенящий,Мы из глины, не зная страха,Жизнь лепили в тот миг парящий.* * *

Покой мастерской нарушается гулом голосов: явились экскурсанты. Они двигаются вдоль стеллажей, на которых рядами выставлены уже готовые, обожженные, и еще сырые, ждущие своей очереди изделия – кухонная утварь, сервизы, корчаги, кувшины, вазы, горшки, глиняные фигурки. Марина, наша юная многостаночница, совмещающая в одном лице экскурсовода, секретаря, курьера и очередную подругу жизни неугомонного Андрея Болотова, хорошо поставленным голосом вещает:

– Обратите внимание на эти прекрасные крынки и корчаги, выполненные по древнерусской технологии молочного обжига. Что такое молочный обжиг? Это древний способ придать гончарному изделию красивый декоративный вид и сделать его водонепроницаемым. Осуществляется он очень просто. После первого утельного обжига керамики ее опускают в молоко, а затем нагревают до…

«… 350-ти градусов», – мысленно заканчиваю Маринину фразу, утонувшую в вопросе, заданном каким-то нетерпеливым экскурсантом. Сейчас кто-нибудь обязательно спросит, много ли молока мы переводим для того, чтобы осуществить этот процесс.

Осматриваю свое рабочее место, достаю украдкой зеркальце, чтобы взглянуть на себя перед тем, как выступить в роли мастера, приобщающего народ к древнему искусству гончарства. По возможности стараюсь избегать участия в подобных мероприятиях, но сегодня коллеги разбежались по делам, и волей-неволей эту обузу пришлось взять на себя.

Группа приближается, и вскоре я оказываюсь в окружении десятка человек, разглядывающих меня и гончарный круг, как нечто диковинное. С удовольствием отмечаю, что добрая половина группы – дети, с ними всегда проще и интереснее.

– Здравствуйте, – слышу голос откуда-то слева и, обернувшись, чуть не падаю со своего узкого высокого сидения, потому что передо мной стоит не кто иной, как вездесущий блондин-грабитель-специалист-по-связи-сын-соседей-сверху Станислав. В его внезапных появлениях есть нечто фатальное.

– Здравствуйте, – после паузы, потребовавшейся, чтобы прийти в себя и обрести дар речи, отвечаю я и довольно грубо добавляю:

– А сюда-то вы как попали?

– Совершенно случайно, с братом… давно обещал ему совместный поход по городу, вот проходили мимо, он меня и затащил, – говорит Станислав, тоже после некоторой паузы, и показывает на светловолосого мальчишку лет двенадцати, стоящего в первом ряду.

Кажется, встречала его во дворе.

– По правде говоря, совершенно не ожидал увидеть вас здесь. Удивили. Вы здесь работаете?

– Как видите.

Марина объявляет, что сейчас каждый желающий с помощью специалиста сможет вылепить себе изделие любой желаемой формы.

– Извините, Стас… нислав, мне нужно работать, – говорю я и поворачиваюсь к потенциальным гончарам-любителям, пристроив улыбку на лицо.

Первым желающим оказывается брат Станислава, который с энтузиазмом карабкается на табурет. Приступаю к процессу. Брата по очереди сменяет вся ребячья компания; после детей, восторженно и осторожно держащих горшочки и кувшинчики, изготовленные своими руками, на табуретку взбирается полнокровный мужчина в годах. С такими особенно трудно: при неуверенности движений, они все же пытаются тянуть одеяло, то есть глину, на себя. Наконец Марина командной рукой завершает представление и ведет экскурсантов дальше, к керамическим каминам, которые недавно начали изготавливать в нашей мастерской. Группа удаляется, а передо мной остается стоять пресловутый Станислав. Вопросительно смотрю на него: