Легенда

А что я сам? Я метался между этими крайностями – от надежды к обреченности, и это отняло последние силы.

Новый щелчок. Невероятно яркий свет заливает комнату, я осторожно приоткрываю глаза и вижу над собой обеспокоенное лицо брата.

– Алек, что с тобой? Как давно ты в таком состоянии?

– Увези меня, – не узнаю свой голос, он какой-то хриплый, словно я долго кричал. Может, так оно и было, в памяти мало что отложилось. Произошедшее скомкалось, отступило, стало казаться нереальным, как наваждение, но от этого не становится легче, наоборот, я испытываю новый приступ страха.

– Вставай, поедем в дом на окраине. Вещи заберешь завтра, – Кирилл протягивает руку, я хватаюсь за нее, как утопающий за спасательный круг, и легко поднимаюсь на ноги. Тело вновь слушается, оно такое же сильное и здоровое, как и раньше. Разве что я ощущаю небольшую слабость, но это, скорее, от голода и обезвоживания.

– Поживешь у нас, пока не вернутся твои соседи. Почему не позвонил? Ты же знаешь, к чему это может привести, или забыл, через что нам всем пришлось пройти прошлой осенью? – брат запирает дверь и идет к машине, я покорно следую за ним. В затекшие ноги впиваются тысячи иголок, меня пошатывает, перед глазами маячит яркий фантом – отпечаток лампы, на которую я имел неосторожность взглянуть.

Он так просто об этом говорит. Как будто легко поднять трубку и позвонить. Но он никогда не испытывал подобное. Не знает, каково это – тонуть. Вряд ли поймет терзающие тебя сомнения. Телефон лежит на кровати, протяни руку, набери номер, скажи: «У меня неприятности, мне нужна помощь». И минут через десять кто-то появится, вытащит из этого кошмара, вернет в реальность. Твоя рациональная часть поступила бы именно так. Но то существо, тот морок, туманом обволакивающий разум, говорит совсем другое. Не нужно зря беспокоить людей. Ты ведь здоров, да и ничего страшного не происходит. Ты просто не выспался, разве можно из-за этого поднимать тревогу? Ты должен сам справиться с этим. Никто тебе не в силах помочь. Ты слабый и жалкий, и не стоишь того, чтобы кто-то несся на твою просьбу о помощи, отложив все дела. Ты сам виноват в происходящем, сам вырыл себе эту яму. Зачем взваливать это бремя еще на кого-то? Все это тебе только кажется.

Я сажусь в машину, вдыхаю теплый пыльный воздух, насыщенный синтетическим ароматом, имитирующим то ли лимон, то ли апельсин, отворачиваюсь к окну и сижу так всю дорогу. Мы проезжаем через деревню, в некоторых домах еще светятся окна. Поднимаю руку, вспомнив о часах. Нет и полуночи. Время сыграло очередную странную шутку – казалось, что скоро должно наступить утро.

Кирилл молчит, и я благодарен за это. В эти минуты я не способен вести беседу, не готов к расспросам. Достаточно того, что брат рядом. Само его присутствие каким-то образом отогнало тех демонов, которые роились в голове. Скажи я об этом вслух, он подумает, что я окончательно свихнулся. И, наверное, будет недалек от истины. Я невольно усмехаюсь, несмотря на то, что подобная шутка в этих обстоятельствах кажется неуместной. Слишком свежо в памяти то, что я вынужден был пережить в эти дни.

Машина останавливается перед домом на окраине. Кирилл поворачивает ключ, двигатель послушно глохнет.

– Слушай, пока я ни о чем не спрашиваю. Тебе нужно сперва нормально поспать и поесть. А вот потом мы поговорим. Так не может продолжаться. Ты больше года живешь в каком-то подвешенном состоянии. Я вижу, что с тобой происходит. Да и ты сам в курсе, что все идет не так. Согласен? – Кирилл внимательно смотрит на меня в ожидании ответа, в какой-то момент я понимаю, что из брата он превратился во врача.

Я киваю. Он прав.

– Хорошо. Тогда сейчас ужин, потом – спать.

Снова кивок. Моя рациональная часть заступила на пост и считает план брата наиболее приемлемым.

В доме непривычно пустынно. Лидия с дочкой уехали в столицу, отчасти по делам, отчасти – чтобы развеяться. Марк наверняка ночует у друзей – и я рад его отсутствию, не придется напускать на себя уверенный вид, нет сил притворяться. А Кирилл… Он не раз видел мою слабость.

Пока я вяло мыл руки, брат успел разогреть суп в микроволновке. Я слышу, как он гремит приборами, как хлопает дверца холодильника, вскипает чайник. Все эти до боли знакомые звуки медленно возвращают меня к жизни. Я словно прихожу в себя после очередного кошмара. Вдруг накатывает желание разрыдаться, неудержимо, громко, как в детстве, но не от боли, а от облегчения. Я делаю глубокий вдох, медленно выдыхаю и вхожу в ярко освещенную кухню.

– Давай, ешь, ничего особенного предложить не могу, сам знаешь, какой я повар, – он со стуком ставит передо мной дымящуюся тарелку, рядом возникает чашка с горячим чаем.

Кирилл сооружает себе бутерброд, открывает ноутбук и утыкается взглядом в экран, то и дело сверяясь со стопкой бумаг, лежащих тут же. Он держит свое слово и дает время, чтобы я мог осознать произошедшее.

– Вообще-то, суп нужно употреблять внутрь, а не есть его глазами, так калории лучше усвоятся, – язвит он, увидев, что я сижу, уставившись в тарелку, но потом спохватывается и уже другим голосом говорит, – Если сейчас тебе не хочется есть, это не значит, что твой организм не нуждается в пище. Постарайся. Если понадобится, заставь себя. Станет легче, гарантирую.

Нехотя беру ложку, зачерпываю суп – но не чувствую ни вкуса, ни запаха. Просто горячая жидкость, в которой плавают ошметки мяса, кусочки картофеля и еще что-то. Это не добавляет аппетита, но я послушно съедаю все. Кирилл терпеливо ждет, то и дело ловлю на себе его внимательный взгляд, но он каждый раз отводит глаза и вновь утыкается в ноутбук.

– Ладно, а теперь отправляйся спать. Завтра решим, что делать дальше. Что такое?

– Никогда не думал, что доживу до такого. Я ведь всегда справлялся сам, – слышу отчаяние в собственном голосе и закрываю лицо рукой, это какое-то инстинктивное движение, попытка скрыть нахлынувшую слабость, – А сейчас все вышло из-под контроля.

– Ты и раньше, когда было нужно, принимал помощь, – если бы Кирилл вдруг заговорил со мной снисходительно, как с одним из своих пациентов, я бы обозлился. Но он просто констатирует факт.

– Да, но ведь тогда было другое. Реальное, а не то, что сейчас, – какие же подобрать слова, чтобы выразить свои опасения и страхи!

– Тебе нужна помощь. Ты достаточно долго боролся с этим один. Я больше не позволю тебе погрузиться в то состояние, в котором ты пребывал всю прошлую осень. Тогда я не очень понимал, что с тобой происходит, но сейчас я действительно готов помочь. Я знаю, ты примешь разумное решение. Ты всегда был до тошноты рационален. Думаю, и сегодня ты способен взвесить все за и против.

В его словах есть резон. К тому же, перспектива зависнуть в знакомой бездне, пугает, хоть я и запрещаю себе думать о такой возможности.

Кирилл улыбается:

– Вижу, твоя рассудительность вернулась. Я приготовлю постель в своей комнате. Зубную щетку найдешь в шкафчике в ванной, она там с весны осталась.

Раньше я бы возмутился, мол, хватит командовать, но сейчас простые указания брата, наоборот, действуют успокаивающе. Мне не нужно тратить силы на обдумывание и принятие решений, не надо выстраивать последовательность действий – все это сделано за меня.

Долго чищу зубы, мне нравится ощущение чистоты и прохлады во рту; тщательно споласкиваю лицо, с наслаждением мою руки – эти будничные действия помогают почувствовать себя человеком. Но все это время я избегаю глядеть на себя в зеркало, не знаю, почему, но было стыдно после всего пережитого. Словно это могло наложить отпечаток на внешний вид, и теперь каждый, кто посмотрит в мою сторону, почувствует, насколько же я слаб. Уже потянувшись к выключателю, чтобы погасить свет, оборачиваюсь и встречаюсь взглядом с самим собой – и никаких радикальных перемен не обнаруживаю. Это странно. Да, явственно читается тревога и отголоски боли, под глазами вновь залегли тени, но ничего необычного. Передо мной тот же человек, который глядел из всех зеркал на протяжении предыдущих двадцати пяти лет.

Кирилл поставил раскладушку, я с удовольствием вдыхаю запах свежего белья. Еще одна вещь, которая необъяснимым образом делает меня сильнее. В этот момент я начинаю верить, что выберусь.

– Спи, мне нужно немного поработать, – похоже, брат не намерен оставлять меня одного, он переместился со своим ноутбуком на кровать. Его голова окружена нимбом, прямо за ним тускло горит небольшое бра, на строгое лицо падает бледный свет от экрана. Мне хочется сказать, что он похож на одного из тех персонажей, которых древние изображали в окружении облаков, лучей солнца и людей в белых одеждах с золотыми крыльями, но глаза медленно закрываются, и я даже не успеваю удивиться, откуда вдруг взялось такое странное сравнение.

Прошлое

Они сидят перед очагом, отблески пламени мерцают в глазах. Его рука перебирает густую и жесткую шерсть на волчьем загривке. Животное лежит, блаженно распластавшись на земляном полу, каждой клеточкой своего могучего тела впитывая тепло, исходящее от огня. Прикрывает янтарные глаза, прижимает уши к большой голове; его бока приподнимаются с каждым вдохом; он вдруг напрягается, потягивается всеми четырьмя лапами, выгибает спину; а потом, зажмурившись, обмякает. Человек улыбается, ласково треплет питомца, подкидывает в огонь пару поленьев. Когда он встает, волк приподнимает голову и внимательно следит за каждым его движением. Человек берет одеяло, из куртки сооружает что-то вроде подушки, и устраивается прямо перед очагом. Ночь обещает быть холодной. Ничего удивительного, ведь зима на носу, с каждым днем температура опускается все ниже. Долго разворачивает сверток с нехитрым перекусом – немного сушеного мяса и вяленой рыбы, твердая лепешка из муки грубого помола. По пути ему удалось набрать горсть подмороженной брусники, которую он кидает в котелок с водой. Волк неотрывно глядит на хозяина. Его зрачки расширяются каждый раз, когда человек подносит ко рту кусочки пищи. В очаге потрескивает огонь, и кроме этого звука ничто не нарушает тишину осенней ночи.

Покончив с трапезой, человек отдает остатки волку, который сидит, как каменное изваяние, боясь даже вдохнуть лишний раз, чтобы не навлечь каким-то образом гнев хозяина и не остаться без ужина.

Они в пути уже три дня. Основной отряд охотников направился на север, а он со своим питомцем решил разведать места на юге, в которых они давно не бывали. Год выдался засушливым, дичи и рыбы было крайне мало, и перед торгонами замаячила угроза голода. Все, кто был способен передвигаться, занимались заготовкой пищи перед долгой суровой зимой. Несмотря на все усилия, запасов было очень мало, гораздо меньше, чем в прежние тучные времена.

Их племя обитало в этих малолюдных краях всего несколько поколений. Каким-то образом местный люд прознал об их появлении и поспешил сняться с насиженных мест. Слухи о безжалостных воинах бежали впереди них, и немало приукрашенные, внушали страх всем, от мала до велика. Так впервые их племя, вытесненное с жестокого юга, на котором много лет шли постоянные войны, получило возможность осесть и начать налаживать новую жизнь. В первые годы все шло хорошо – дичи было достаточно, непуганые животные сами шли в руки охотников; озера и реки кишели рыбой; другие дары тайги – ягоды и съедобные травы – слегка разнообразили их стол в летнее время. Передовые отряды без устали обшаривали окрестности, ходили в многодневные походы на далекий север, чтобы застраховать себя от случайных столкновений с местными племенами. Тогда-то и появились среди них те, кого впоследствии назвали Охотниками – не просто искусные воины, но и прекрасные следопыты, обладающие более острым, чем их сородичи, чутьем. Их было немного, но каждый стоил десятка, а то и двух, врагов.

Старики, которые еще помнили их прежнюю родину, все до единого ушли в Страну предков, родились и выросли новые поколения, не знавшие другой жизни, не видевшие степных просторов, не вдыхавшие горячий сухой воздух пустынь, никогда не преодолевавшие опасные горные перевалы. Их домом стала бескрайняя черная тайга. Прежние духи-хранители постепенно уступили место другим, хотя некоторые не покинули своих подопечных.

Человек тщательно заворачивается в одеяло из шкур. Ему сегодня повезло – есть крыша над головой. Он набрел на заброшенное жилище – крепкие и надежные стены из бревен, поставленных стоймя, хорошо утоптанный земляной пол, открытый очаг, рядом – небольшой запас дров, деревянные лавки, кое-какая посуда из бересты и дерева. Такие основательные жилища строило только немногочисленное племя скотоводов. Торгоны по старой памяти держались от них на расстоянии, так как те тоже были пришельцами с юга. Мало кто знал, почему следует их опасаться, но раз старики предостерегали от подобных встреч, значит, так было нужно.

Волк вздыхает, кружится на месте, переступая длинными худыми лапами, потом укладывается хозяину в ноги. Пушистым хвостом прикрывает нос, долго глядит на огонь, сощурившись – треск и гул пламени тревожат его. Человек протягивает руку и успокаивающе проводит по загривку, улавливая дрожь, пробегающую по телу животного. Он понимает, что ужин был скудный, и что завтра им необходимо поохотиться.

Три дня назад он был полон надежд и неутомимо рвался вперед. Он так хотел принести своим сородичам радостную весть, особенно отцу! Что, мол, на юге полно дичи, что он сам выследил и подстрелил лося или оленя, тем самым основательно пополнив запасы на зиму. Вот тогда бы соплеменники взглянули на него по-другому. Не как на младшего сына вожака, а как на кормильца и взрослого охотника. Ему семнадцать, а к нему до сих пор относятся как к неразумному мальчишке. Да, отчасти из-за того, что лет пять назад он пожалел одного осиротевшего волчонка, и забрал его себе. Отец тогда не на шутку рассвирепел. Кричал, что не потерпит еще одного нахлебника, что не будет кормить лишний рот. А он проявил упрямство, чего раньше за ним не водилось, и несмотря на все запреты, оставил щенка себе. Делился с ним пищей, когда было возможно, уходил из дома и проводил время с волчонком, который спустя год превратился в красивое животное, умное, понимающее его без слов, достаточно было лишь взгляда. Он часто ловил себя на мысли, что предпочитает общество волка, а не людей. Та искра разума, которая светилась в глазах питомца, была ему дороже всего на свете. Он так много времени проводил в тайге вместе с волком, что со временем научился воспринимать окружающий мир по-другому, выделять те детали, мимо которых пройдет человек, но не оставит без внимания животное. Он учился у волка, перенимал навыки, с которыми тот родился, тренировал собственное чутье и сожалел лишь об одном – что оно недостаточно острое. Тайга нехотя, но все же раскрывала ему свои секреты. Волк был его глазами, ушами, нюхом, и человек без устали следовал за ним, подмечая то же, что и он, но в отличие от животного, видел причинно-следственные связи и понимал, что значит то или иное явление. Во время таких прогулок человек не раз думал, что они с волком – одно. Это было приятное чувство, казалось, что вместе они больше, чем по отдельности. Их силы возрастали, чутье становилось острее, усталость отступала, мир становился отчетливее, ярче. Человек не променял бы эти короткие минуты единения со своим питомцем ни на что другое.

Кирилл

Вы когда-нибудь чувствовали себя потерянным? Когда земля ушла из-под ног, и не осталось никаких ориентиров. Кто-то со временем сможет самостоятельно зажечь новые маяки, а кому-то нужна помощь со стороны. Например, огарок свечи на подоконнике. Но, увы, тот, кому предназначался этот огонек, может его не заметить. Пройти мимо. Свернуть не туда. Ведь если он заплутал, то среди прочего забыл и дорогу к дому. К тому самому, где его ждут. Каждый день. Вне зависимости от погоды, времени суток, настроения и прочих переменных. Одна постоянная в этом уравнении – надежда.

Если вы думаете, что искать путь назад нелегко – я соглашусь. Но ждать тоже тяжело. Трудно сохранять надежду, когда все вокруг стараются задуть ее последнюю искру.

В первые годы я искал его. Пользуясь любым поводом, выбирался в столицу, в райцентр, туда, где он бывал. Регулярно обзванивал знакомых. Связался с Олегом, его бывшим начальником – мы с ним до сих пор общаемся. Потерпев очередную неудачу, жалел, что не меня природа одарила чутьем Охотника. У жизни странное чувство юмора – я искал того, кто сам в свое время возвращал потерявшихся людей их семьям. Брат сразу бы нашел меня, в этом я уверен. А мне так и не удалось обнаружить его следов за эти десять лет. Единственное, что от него осталось – это стопка книг да сумка с вещами. Как будто и не было человека. Как будто у меня не было брата.

Тогда, наблюдая за Августом, я удивлялся, насколько за короткое время способен измениться человек. Дядя всегда держался особняком, крайне редко появляясь в деревне, что уж говорить о нашем доме. Каждая встреча с ним была испытанием на мужество – он был из тех людей, кто умеет внушать необъяснимый страх окружающим одним своим появлением. Многие говорили о его тяжелом характере, каких-то таинственных делах за пределами деревни, шепотом пересказывали давнюю историю, когда он выстрелил вслед рыбаку, посмевшему без приглашения сунуться на озеро Пяти лиственниц. Тот человек не пострадал, но не преминул разнести по всей деревне эту историю. О том, что они в юности натворили с Айзеком, никто не вспоминал. Само имя вожака заставляло умолкнуть самых заядлых любителей почесать языки. Человеческая память – странная вещь, порой значительные события быстро забываются, а от каких-то мелких провинностей, случайных оговорок, поступков, совершенных под влиянием момента, не отмыться до конца жизни. Так и Августа все считали угрозой и старательно избегали. Но и он, в свою очередь, не особо искал общества людей, пока не вернулся Алек. Это изменило все.

Не знаю, заметил ли брат, насколько его появление повлияло на жизнь семьи, мы никогда это не обсуждали. В первые месяцы казалось, что Алек тяготится происходящим – он привык быть один, хотя честно пытался разгрести ту кучу, в которую было свалено все, накопившееся за семь лет его отсутствия: обязанности, ответственность, вина, любовь, ошибки прошлого. Порой он выглядел совершенно потерянным, даже сидя за общим столом, в тесном кругу близких, и мог просто встать и уйти, сославшись на усталость. Его утомляли необходимость переступать через свою природу и попытки наладить отношения. Такое поведение было непросто принять, особенно Лидии и младшим, но я объяснил им, что брату нужно время от времени замыкаться в себе и приводить чувства в порядок. И что если он не задает вопросов и не поддерживает разговор, это вовсе не значит, что он не интересуется их жизнью. Алек уважал чужое личное пространство и делал все, чтобы ненароком не вторгнуться в него. Некоторым это казалось равнодушием, но на самом деле брат демонстрировал свое бережное отношение.

Август лучше других его понимал. Они были очень похожи. Странно, мы ведь даже и мысли не допускали, что именно он – настоящий отец Алека, хотя это было очевидно.

Тогда я впервые воочию наблюдал, как один человек становится центром мироздания для другого. Август стремился наверстать упущенное, он делал все, чтобы сыну было комфортно с ним. В том числе – сдерживал порывы отеческой любви и заботы, как бы парадоксально это ни звучало. Он знал, когда Алеку понадобится больше времени побыть наедине с собой, и всегда давал ему такую возможность. Когда нужно – оставлял его в покое. Или, наоборот, вмешивался, вытаскивая куда-нибудь. Ведь именно действия Августа вернули брата, когда он застыл между мирами. Это было тяжелое время для всех нас. Впервые мои знания оказались бесполезными, и я сполна осознал, каково это – быть беспомощным.

Насколько же тонко нужно чувствовать происходящее с другим человеком, чтобы, выгадав единственный момент, верно рассчитав силу, подтолкнуть его в нужном направлении. По сути, они были чужими друг другу; в эти двадцать пять лет они почти не встречались, что уж говорить об общении; но что-то было в них, какое-то единение, которое всегда существовало между обоими; и события того августа пробудили дремавшую доселе силу. Мне совсем не хочется объяснять это генетикой. Алек рос у меня на глазах, в нашей семье, я помню его младенцем, помню, как мама пела ему, качала на руках, кормила. Помню, как он впервые пошел – без предварительных попыток, просто поднялся на ноги и сделал несколько неверных шагов. Я помню многое, я знаю его дольше и лучше, чем кто-либо другой, но не смог помочь, когда это понадобилось. А Август появился буквально ниоткуда – но очень вовремя. Как будто так было предначертано.

Ревновал ли я? Признаюсь, да, особенно на первых порах. У них были свои секреты, свой мир, куда нам, посторонним, вход был воспрещен. Тяжело оказаться ненужным. Чувствуешь себя уязвленным. Особенно, если это касается самого близкого человека.

Но я нашел в себе силы отойти в сторону. И каждый раз, когда самолюбие вновь начинало глухо ворчать, резко одергивал себя.

Не берусь представить, каково было Августу. Только эта мысль и не позволяла мне вторгаться в личное пространство брата. И это было моей самой большой жертвой. Не знаю, понял ли он. Надеюсь, что да. Алек всегда был чуток к таким вещам.

Алек

Я просыпаюсь в чужой постели и в первые секунды не могу понять, где нахожусь. Поворачиваю голову, вижу знакомую полку с книгами – все по медицине. В комнате брата никого. Над закрытой дверью висят электронные часы – я проспал более полсуток. Пару минут наслаждаюсь покоем, потом вспоминаю, что привело меня сюда – и это сразу омрачает пробуждение. Знакомая боль всколыхнулась, ожила, как огонь, в который плеснули горючего. Закрываю глаза и больше всего на свете желаю, чтобы это закончилось. Неважно, как. Просто чтобы не было этой боли, этой усталости. Вспоминается сон, который привиделся весной в бреду – как некто из камня и бронзы угнездился на груди, медленно врастая в тело, высасывая жизнь, он с каждым вдохом становится все тяжелее, а я – все легче. Похоже, мне так и не удалось избавиться от этой ноши. Я почти вижу злобный взгляд раскосых глаз, сведенные брови, обозначенные густыми грубыми мазками, чувствую кожей безжизненный шершавый камень с холодными металлическими вставками. Он присосался так крепко, что невозможно сбросить. Он давит своей непомерной тяжестью, не дает дышать, расправить плечи, поднять голову, свободно двигаться. Он капля за каплей, клетка за клеткой встраивается в тебя, в твое нутро, вливается в кровь, ядом расползается по всему организму, а ты не можешь этому помешать. Ни ты, ни кто-либо другой. Потому что его видишь и ощущаешь только ты, а для остальных он невидим. Он заставляет тебя улыбаться и уверять, что все в порядке. Но это ложь. Ты чувствуешь себя марионеткой в руках искусного кукловода, твои слова, мысли, поступки – больше не твои. Он умело скрывает свое присутствие и заставляет молчать, когда нужно просить помощи; бездействовать, когда нужно что-то делать; улыбаться, когда хочется рыдать. И вскоре ты начинаешь видеть только один выход – сделать так, чтобы его не было. Но он, как паразит, вжился в тебя, и чтобы уничтожить его, придется вычеркнуть и себя. Твоя рациональная часть твердит, что это неправильно, что все обратимо, и есть другой способ избавиться от чудовища, но эти доводы с трудом достигают твоего отравленного сознания.

О чем я только не думал в эти два дня, какие только мысли не приходили в голову. Как же хотелось заставить умолкнуть собственный разум, чтобы он перестал и дал передышку. Но я больше не мог контролировать этот процесс. В тишине летней ночи этот голос становился громче, он снова и снова повторял, что я слаб, ничтожен и ничего не стою. Днем он понижался до шепота, змеиного шипения, которое постоянным рефреном звучало в ушах.

Не знаю, как я все это вынес. Пожалуй, апатия, которая навалилась на второй день, спасла меня. Я знал, где спрятан ключ от сейфа, в котором Август хранит оружие и патроны. Нужно было только встать, сделать несколько шагов…

Но даже в самые худшие моменты, когда боль становилась невыносимой, я понимал, что это не выход.

В городе я старательно избегал подобных мыслей, и уж точно не думал, что они настигнут меня здесь, дома, в окружении близких.

Скрип половиц, знакомые шаги. Я не успеваю удивиться.

– Проснулся? – в комнату заглядывает Август. Выглядит усталым, видимо, снова замучила бессонница.

Кукловод дает приказ сесть и улыбнуться. Я достаточно успешно проделываю эти действия, но внутри пусто. Это пугает даже больше, чем бесконечный поток мыслей.

– Как ты? – Август присаживается на кровать брата. Судя по тому, насколько аккуратно заправлена постель, он на ней ночевал.

Хочется объяснить, что происходит, рассказать о пережитом, потому что он едва ли не единственный, кто способен это понять, но все нужные слова куда-то испаряются, и я остаюсь один, опустошенный и слабый. Выдавливаю из себя только «В норме». Мой ответ явно не удовлетворил Августа, он вздыхает: