Маргарет и Кент

Зато Винсенте был в бешенстве. Он не сомневался, что инициатива в отправлении багажа из Брюсселя в Марсель принадлежит именно Жану Жильберу. А это значит, что бельгийская полиция и германская разведка в Бельгии знают точное местонахождение человека, скрывшегося от них при аресте радистов и связных советской резидентуры. Впору было вспомнить поговорку: нам не нужны враги, когда у нас есть такие друзья.

При очередной встрече Жан не стал скрывать своего участия в пересылке вещей. Он в свою очередь очень обиделся, что Кент не оценил такую его заботу и покинул неблагодарных хозяев, демонстративно хлопнув дверью.

После этой ссоры на марсельской квартире воцарилось некоторое затишье… Передавать в Центр больше было не через кого, да и особо нечего. С разведкой было покончено. Впрочем, было непонятно – временно или насовсем.

Винсенте проснулся утром первым. Волосы Маргарет, как всегда, растрепались по подушке, и Винсенте, приподнявшись на локоть и подперев ладонью щеку, аккуратно собрал их и любовался своей Блондинкой. Ее мягким розоватым телом, прикрытым старым пледом.

– Ты что, любишь меня? – спросила, лукаво приоткрыв один глаз, Маргарет.

– Очень! – признался Винсенте, притянул к себе женщину и прошептал ей на ухо, – Никогда ни одна женщина в мире не была мне так дорога, как ты…

– Но ведь ты был влюблен когда-то раньше и был уверен, что это на всю жизнь. А потом все прошло. Ведь прошло?

– Не знаю. Это было в другой жизни, я не могу сейчас про нее рассказывать. Наверное, прошло.

– Расскажи, какая она была, твоя прошлая любовь?

– Ну, ладно… Слушай. Мы познакомились с ней в Париже, перед моей отправкой в Испанию, в гостинице «Сен-Жермен». И звали ее Ольга… Она была очень красивая. Как произведение искусства. Шедевр! И я ведь смотрел на нее как на произведение искусства. И больше ничего. У нее был муж, советский военный атташе Васильченко, намного старше её, в отцы ей годился, они любили друг друга, и я ничего не мог изменить.

– Тогда это не считается. Вы же не спали вместе… Или все-таки спали?

– Нет, она хранила верность своему мужу. Он был очень достойный человек! Боевой офицер! Герой гражданской войны. Статный, очень порядочный, интеллигент и интеллектуал!

– Они до сих пор вместе, ты что-нибудь про них знаешь?

– Военного атташе Васильченко расстреляли в Советском Союзе в 38-году по какому-то невероятному, наверняка ошибочному, обвинению. Про Ольгу Васильченко больше ничего не слышал после того, как ее выслали куда-то на далекий север, в лагеря.

– Бедная девочка! Такая яркая, но при этом такая короткая в своем счастливом отрезке жизнь! Как, впрочем, и у меня. Как давно все это было – Прага, любящий муж, семья, спокойная, безбедная и беззаботная жизнь, дорогие наряды, рестораны, была. А потом, раз и все, одни воспоминания… У этой твоей Ольги тоже – Париж, муж-красавец-атташе, дорогие наряды, автомобиль, балы, консульские приемы, влюбленный мальчик проездом на войну в Испанию… А вдруг, там его убьют? Какой накал эмоций! Впрочем, таких мальчиков у нее, возможно, было много! Это не считается! Вы, хотя бы, целовались?

– Ну, почему не считается? Я был влюблен. Очень. Мы целовались. Только не в первый раз, а когда спустя несколько месяцев, я через Париж возвращался домой. Если честно, это был единственный, но очень страстный поцелуй на платформе перед отходом моего поезда. Он остался в моем подсознании, и я чувствовал и помнил долго ее дурманящий запах и вкус ее губ… Ты знаешь, я только сейчас понял: мне все время нравились замужние женщины, и все они были старше меня!

– И только я ответила тебе взаимностью? Я ведь у тебя первая женщина? Ну, что тут стесняться, я и у Эрнеста была первой…

– Да, пожалуй, только ты и есть моя самая настоящая любовь. Остальные не воспринимали меня всерьез. С другой стороны – благодаря им я стал тем, кем стал.

– И именно такого я тебя полюбила. И не отдам никому! А если хочешь, мы даже можем пожениться… Помнишь, ты делал мне предложение? И я все время, не снимая, ношу твое кольцо, – Маргарет вытянула руку из-под пледа и продемонстрировала кольцо на безымянном пальце. Ты помнишь?

– Помню, конечно. Тогда мы жили на вилле Следер, и все было прекрасно и спокойно. А сейчас у нас нет документов, мы скрываемся от полиции. Я знаю, всем женщинам важно быть замужем. Мы обязательно с тобой поженимся, – пообещал Винсенте. – Это действительно очень важно – иметь законную семью. Война скоро кончится. И мы поженимся сразу после войны. Мне никто на свете не нужен, кроме тебя!

– Ты думаешь? Хорошо, пусть будет так, как ты говоришь. Мне на самом деле важно знать, что ты меня любишь и что ты будешь всегда рядом. Замужем я уже была. И спокойно подожду следующего раза. Я никуда не тороплюсь!

– Какая же ты молодец, Маргарет! Какая ты умная!

– Женщине гораздо важнее, когда считают, что она красивая…

– Ты самая красивая в мире, самая лучшая, самая любимая. Ты самая моя, Маргарет!

Теперь они как будто бы пытались нагнать упущенное время, когда уже жили под одной крышей, но играли какие-то глупые и непонятные роли и вели себя как чужие. Со смехом вспоминали, как Маргарет мучила молодого мужчину и как счастливы они могли бы быть не только в настоящем, но и в прошлом. Ни Маргарет, ни Винсенте не нужен был больше никто и ничто. Только он и она.

7 ноября они скромно вдвоем отметили день рождения Кента. Пусть нет денег на подарок и на столе одна картошка и бутылка самого дешевого вина, это теперь для них обоих дороже любых шумных компаний.

Маргарет так увлеклась своей любовью, что стала меньше беспокоиться о Рене и даже чуть было не пропустила очередную поездку в католический пансионат. А ведь 9 ноября был день святого Рене, и нужно было именно в этот день навестить мальчика и поздравить с днем его святого покровителя.

Винсенте и Маргарет съездили в пансионат, пару часов погуляли с Рене, но, так как до каникул было еще далеко, забирать его с собой в Марсель не стали. Им так хотелось еще какое-то время побыть только вдвоем.

Маргарет и Винсенте вернулись в свое марсельскую квартиру в середине дня. Обнялись крепко в прихожей, даже еще не снимая пальто. Замерли в этом своем трехминутном блаженстве. Из объятий любимого мужчины Маргарет направилась на кухню, чтобы поставить на газ кастрюльку с незатейливым обедом – картошкой. Винсенте пошел за ней, сел за стол и закурил с трубку. Пока на плите булькала вода Маргарет присела напротив Винсенте, подперев голову руками. Они сидели и просто смотрели друг на друга. Не исключено, они думали об одном и том же – вот ведь можно быть счастливым без всякого повода, в такой простой обстановке, отгородившись от всего мира, забыв на время про войну и про то, откуда брать деньги, чтобы покупать хотя бы самое необходимое.

Раздался звонок во входную дверь.

– Кто бы это мог быть? – удивился Винсенте.

– Кто там? – крикнула Маргарет прямо из кухни и неспешно пошла к двери. В дверной глазок она увидела консьержку.

Маргарет открыла дверь. Консьержка отошла в сторону, и в дверь вошли четверо французских полицейских.

– Мадам Маргарет Барча? Месье Винсенте Сьерра? – спросил один из них.

– Да, – растерянно ответила женщина, от страха она чуть было не забыла свое имя, – я Маргарет Барча. А что случилось? Что-нибудь с Рене?

– Вы арестованы! Прошу следовать за нами.

На оторопевших Винсенте и Маргарет надели наручники и приказали спускаться на улицу. Оказавшись по лестнице, Маргарет крикнула консьержке, чтобы та выключила газ и закрыла на ключ их квартиру.

Глава 10. Дамоклов меч

Сколько бы я не работала в больницах, мне всегда было особенно тяжело наблюдать за угасанием онкологических больных. У пожилых людей все может тянуться достаточно долго. Но ты понимаешь, что дни их все равно сочтены, и чудо вряд ли произойдет. И они это знают тоже. Но они, как правило, все-таки еще на что-то надеются. И всячески пытаются обмануть свою болезнь. Или себя.

Через два года после нашей первой встречи слабеющая Маргарет снова была госпитализирована в нашу брюссельскую больницу. Она уже не была той царственной дамой, при виде которой мне хотелось и самой выпрямить спину и даже задрать повыше подбородок. Маргарет постепенно превращалась в обыкновенную старушку, похоже, она и сама замечала, что теперь не слишком хорошо выглядит. И особенно глубоко печалилась от осознания того, что, когда к ней приедет Кент, она своей старостью и беспомощностью может его немного разочаровать… Маргарет никого не подпускала к своим волосам – предпочитала самостоятельно причесываться широким гребнем и собирала плохо гнущимися руками свои редеющие седые кудряшки в пучок на затылке. Иногда, посмотревшись в маленькое зеркальце, она немного припудривала морщинистое лицо, на котором предательски выступала пигментация. Зрение слабело, и она уже не могла разглядеть всех признаков старости, нападающих на нее день за днем.

Было трогательно наблюдать, как угасающая от болезни Маргарет подолгу разглядывала на безымянном пальце свое кольцо с зеленым камнем и никогда его не снимала. Я уже знала, что это был изумруд, и что на кольце была надпись: «Ради тебя я готов на все!» Больная Маргарет вздрагивала от каждого щелчка дверной ручки, от скрипа половиц, и с надеждой всматривалась в лица входящих к ней врачей или посетителей. Когда боли немного отпускали ее, она продолжала рассказывать мне про то, в какие жернова затянула ее любовь, и, конечно, про своего Кента.

В тот злополучный день в Марселе Маргарет и Кента под конвоем вывели во двор. Там уже собралось достаточно зевак – в основном детвора и старики. Взрослые люди, наоборот, спешно проходили мимо, всем своим видом показывая, нас это не касается, и как бы к нам чего дурного не прилипло!

Арестованную парочку ждали два автомобиля. В один посадили Маргарет, в другой Винсенте. Какое-то время автомобили ехали друг за другом, и Маргарет могла видеть перед собой в заднем стекле первой машины трогательно знакомый затылок своего мужчины. Дорога была в колдобинах, и мысли у нее скакали. Женщина в основном думала только о том, что никому ничего не скажет, потому что ничего толком не знает. Тревожидась о Рене, до рождественских каникул осталось полтора месяца, наверное, в полиции с ними разберутся гораздо быстрее. Ее должны отпустить уже сегодня вечером. Как страшно ей будет одной возвращаться домой, если уже будет ночь, а Винсенте задержат до завтра или на несколько дней. Она надеялась, что консьержка не будет копаться в их вещах и тем более не полезет в шкатулку с драгоценностями… Денег в доме нет. Их нет в принципе. Чем они будут платить за квартиру в следующем месяце – не понятно. Придется продавать что-нибудь из драгоценностей. Сейчас это так невыгодно.

Вдруг автомобиль с Кентом свернул куда-то в сторону, и скоро скрылся из виду. Совсем несложно было догадаться, что теперь их везут в разные места, и весь ужас ситуации теперь сконцентрировался на неизвестности и предположении: Кента могут сразу расстрелять, и она никогда ничего о нем больше не услышит!

Маргарет привезли в порт, женщины-полицейские велели ей раздеться догола и бесцеремонно ее обыскали. По всей видимости, это была женская тюрьма или какой-то спецраспределитель, в любом случае, здесь были только полицейские женского пола. Ничего компрометирующего у Маргарет, разумеется, не нашли, может быть, поэтому разрешили одеться и отвезли в центральный полицейский участок. Здесь она оказалась в одной комнате с Кентом.

– Господи, Магги, я думал, тебя больше никогда не увижу! Где ты была?

– Меня возили в какую-то женскую тюрьму, слава богу, как я теперь думаю только для того, чтобы обыскать. У них там были все полицейские – женщины. А здесь, наверное, только мужчины. И это я как раз думала, что тебя больше не увижу – что тебя сразу расстреляют! Хорошо хотя бы то, что мы опять вместе. Теперь я беспокоюсь только за Рене. Если нас арестовали надолго, даже не знаю, что будет с моим мальчиком!

– Магги, любимая! Ничего не бойся! – попытался утешить ее Винсенте, обнимая за плечи. – Возможно, это какое-то недоразумение и тебя отпустят!

– А тебя?

– Меня тоже, наверное, отпустят. Но может быть, не сразу…

– Я ведь ни в чем не виновата! За что они меня арестовали?

– Это, вероятно, просто проверка. У тебя нет документов на выезд из Бельгии. Они во всем разберутся и тебя отпустят.

– Ты думаешь?

– Да… – неуверенно произнес Винсенте, – если только нас арестовала французская полиция и они не передадут нас немцам…

– Конечно, они все были французы. Это обычная марсельская полиция. А зачем они будут передавать нас немцам? При чем тут немцы?

– Эта как раз та причина, по которой нам пришлось спешно убегать с виллы Следер. Мы же не просто так оттуда убежали…

– Ты в чем-то замешан? Из-за той твоей рации? – испуганно спросила Маргарет.

– Не совсем, – попытался уйти от прямого ответа Винсенте. – Да, я был знаком с одним человеком в Брюсселе, которого арестовали по подозрению в связи с разведкой. Это ему я в свое время отдал рацию. И теперь полицейские, возможно, проверяют всех его знакомых. Близких и дальних. Так у них положено! А вот если нами начнут заниматься немцы, не дай бог, гестапо, вот тогда всё! Беда и даже катастрофа!

Именно в этот момент в комнату заглянул очередной французский полицейский и предупредил узников, что завтра их отправят в гестапо.

Всю ночь ни Маргарет, ни Винсенте не спали. Отчасти потому, что спать было негде, в комнате была только небольшая узкая лавка, на которой они, собственно, и сидели. Не спать же на холодном каменном полу – им не выдали ни подушек, ни одеял. К тому же и Маргарет, и Винсенте были в ожидании наихудшего развития событий, какой уж тут сон! Все переживания и мысли Маргарет вертелись преимущественно вокруг того, что и как будет с Рене. В свою очередь Винсенте попеременно то клялся ей, что он ни в чем не виноват, то просил смириться с мыслью, что для него это, однозначно, конец и шансов выбраться на волю практически нет. Он пытался сформулировать для себя линию поведения на самое первое время и пообещал делать все для того, чтобы из них двоих отпустили хотя бы Маргарет. Единственное, что скрашивало их ужасное положение, при обыске у них не отобрали сигареты и спички и они могли курить. Они курили всю ночь и ни на минуту не сомкнули глаз. Воздух в комнате и сразу был вонючим, а под утро стал спертым и невыносимо противным, вызвав непрекращающуюся головную боль. И то ли от голода, то ли от тяжелых мыслей и бессонницы, то ли от выкуренных сигарет, но их обоих подташнивало.

– Знаешь, милая, я все-таки хочу тебя попросить, – решился на некоторое откровение Кент, когда за окном уже забрезжил рассвет, – если тебя завтра будут допрашивать в гестапо, не рассказывай ничего ни о каких наших общих знакомых. Пожалуйста!

– Ты сейчас о ком?

– Ну, например, Хемниц. Он как-то был у нас на вилле в Брюсселе. Это его тогда арестовали. Помнишь, в тот день, когда мы с тобой покинули нашу виллу. Про Жана Жильбера тоже ничего не говори. Он непростой человек, плохой человек, я на него очень зол. Но прошу тебя, про него никому ни слова!

– Хемница я не помню. А вот если что-то спросят про Жана, я молчать не буду! И если он в чем-то виноват, зачем его защищать?

– Прошу, молчи про него. Это надо не для него, а для нас с тобой.

– Ну ладно. Буду молчать, – тяжело вздохнув, пообещала Маргарет.

За Маргарет Барча и Винсенте Сьерра приехал не кто-нибудь, а сам Карл Гиринг, начальник зондеркоманды гестапо. После оформления необходимых документов пленников в наручниках и под конвоем вывели из здания французского полицейского участка. Как и днем ранее, Маргарет и Винсенте повезли в двух разных автомобилях. В пути конвоиры не проронили ни слова. Примерно через полчаса машины неожиданно остановились у одного из марсельских ресторанов. Еще при входе, только переступив порог, не привлекая внимания посторонних глаз, с арестованных сняли наручники и предложили пройти в зал. Там для них уже были сервированы два столика.

Да, это, был тот самый ресторан, где совсем недавно Винсенте Сьерра и Жан Жильбер познакомились с Эдит Пиаф. В дневное время здесь почти не было посетителей. И его хозяйка Мариан Мишель, похоже, тоже появлялась здесь только вечером. Может быть, оно и к лучшему.

Все, кто сидел в одной машине с Винсенте, сели вместе с ним за стол. За соседним столом разместились те, кто ехал в автомобиле с Маргарет. Маргарет и Винсенте, голодные со вчерашнего утра, ведь картошка, поставленная на плиту в их марсельской квартире, так и осталась недоваренной, переглянулись и вымученно улыбнулись друг другу издалека, как бы соглашаясь: «Не так уж плохо для начала!»

Еды было много, и арестованным она показалась необыкновенно вкусной. Официанты принесли коньяк и стали наливать его в бокалы не только гестаповцам, но и Винсенте, и Маргарет. Возможно, официанты даже и не догадывались, что имеют дело с пленниками, которых везут в гестапо. Или делали вид, что не догадываются. Официанты обычно с полувзгляда определяют, что перед ними за клиент, и ошибаются крайне редко.

После бессонной ночи внешний лоск и с Винсенте, и с Маргарет, конечно, уже сошел, но одежда, хотя и безнадежно провоняла табаком, оставалась еще вполне чистой.

После крепкого алкоголя немцы разговорились. Они болтали без оглядки на присутствие посторонних, не особо беспокоясь о том, понимают или нет присутствующие их немецкую речь. Маргарет почти ничего не понимала. Зато Кент из разговоров гестаповцев узнал, что кроме Карла Гиринга с ним за столом сидит некто Бемельбург и что его сын был тяжело ранен на Восточном фронте. При этом Бемельбург отзывался об армии Советского Союза как о самой мощной из всех, с кем Германия столкнулась во время этой войны. Также из разговора конвоиров обоим пленникам стало понятно, что после ресторана их повезут в Лион.

Туда они и приехали ближе к вечеру. Вероятнее всего, здесь у гестаповцев не было подходящей тюрьмы или какого-то специального места, поэтому Винсенте и Маргарет разместили вдвоем в обычном гостиничном номере. Здесь была широкая двуспальная кровать с белоснежным бельем, туалетная комната и душ. У пленников забрали обувь и пальто, а номер снаружи закрыли на ключ.

– Быть заключенным в гестапо не так, уж, и плохо, – пошутил Винсенте, чтобы хоть как-то разрядить обстановку.

– Да, странно. Накормили в приличном ресторане. Привезли в гостиницу и предлагают удобную широкую кровать. Уж не к казни ли нас готовят? – без оптимизма отозвалась Маргарет.

– Не говори глупостей! Они не уверены, что мы в чем-то виноваты, поэтому нас содержат в достойных условиях. Чтобы потом не очень извиняться. К тому же я – гражданин Уругвая. Если ты помнишь, конечно, – бодрым голосом рисовал радужные перспективы Винсенте. Но сам при этом не особо верил в то, что пытался объяснить Маргарет.

Эту ночь они провели вместе, в одной кровати. Они немного пошутили по поводу того, в какой ситуации оказались. При этом оба не были уверены, что им еще когда-нибудь представится такая возможность – спать в одной кровати. От обилия впечатлений и неизвестности они опять долго не могли уснуть, хотя не спали уже вторые сутки. После отчаянных поцелуев и ласк Винсенте прижался губами к уху Маргарет и прошептал ей:

– Девочка моя родная! Милая моя Магги! Я все-таки не исключаю, что гестаповцы захотят обвинить меня в шпионаже. И это на самом деле в какой-то степени правда. Пока мы жили в Брюсселе, я иногда передавал кое-какую информацию русским. Но все это было только до приезда в Марсель. В Марселе никаких отношений с разведкой у меня уже не было. Тем обиднее, что арестовали нас именно в Марселе.

– Что-то подобное ты мне уже говорил в Брюсселе. Я догадывалась, что у тебя слишком много тайн от меня…

– Тебе не надо было этого знать. Чтобы у тебя не было никаких лишних неприятностей.

– Видишь, они все равно есть. Я буду молчать. Я ничего не знаю и не хочу знать про твою разведку. Я просто тебя люблю, и мне неважно, кто ты…

– Так уж и неважно?

– Неважно. Но интересно! – созналась Маргарет и в кровати повернулась к мужчине спиной, давая понять, что разговор окончен.

– Блондинка ты моя, Блондинка! Когда-нибудь ты все обязательно узнаешь, – Винсенте обнял любимую женщину плечи, и они почти одновременно заснули.

Утром арестованным принесли завтрак. Прямо в номер. Это был обычный европейский гостиничный завтрак. С тем лишь исключением, что на подносе с едой не оказалось ни ножей, ни вилок. Только ложки. Есть было очень неудобно. Особенно намазывать сливочное масло на булочку и подхватывать ломтики ветчины. После завтрака Винсенте и Маргарет вернули обувь и верхнюю одежду и велели одеваться. На улице их опять ждали два автомобиля. Куда придется ехать на этот раз, им никто не сказал.

По дороге при пересечении демаркационной линии, отделявшей неоккупированную часть Франции от оккупированной, автомобили остановил французский патруль. Бемельбург вышел из машины, предъявил какие-то бумаги, и автомобили пропустили дальше. Дорога была довольно длинной, понять по пейзажу за окном, куда конкретно их везут, было сложно. И все-таки через какое-то время по знакомым очертаниям предместий стало очевидным, что они приближаются к Парижу.

В Париже арестованных опять поместили вместе. На этот раз это была скромная и даже невзрачная комната в здании, где когда-то размещалась французская полиция, а теперь хозяйничала зондеркоманда гестапо. Минимум мебели – в центре стояла вполне приличная кровать с чистым постельным бельем, а у стены напротив окна обшарпанный конторский стол и два стула. Прошла еще одна ночь. И опять они боялись, что это их последняя совместная ночь в жизни. И опять рано утром был подан вполне приличный завтрак без вилок и ножей. Гестаповцы даже угостили их сигаретами. Свои сигареты у пленников закончились.

Сразу после завтрака арестованным велели выйти на улицу и сесть в автомобили. На этот раз маршрут был узнаваем. Это была дорога из Парижа в Брюссель. В этом направлении Винсенте ездил несколько раз: и на автомобиле, и на поезде. Удивительным стало то, что Брюссель автомобили проехали без остановки и продолжали двигаться дальше. Маргарет предположила, что их везут в сторону Антверпена. Их провезли уже столько километров! Вряд ли такой длинный маршрут со столькими остановками предназначен для уругвайского бизнесмена, подозреваемого всего лишь в поверхностном знакомстве с радистом советской разведки. Скорее всего, им известно о Кенте уже все. Или почти все.

Автомобили свернули с трассы влево и остановились у форта Бреендонк.

Форт имел довольно устрашающий вид и был переоборудован в тюрьму. Маргарет и Винсенте повели в разные стороны.

Маргарет ввели в камеру. В окно сверху слабо прорывался свет. Взгляд ее упал на орудия пыток, угрожающе развешенные по стене. Женщина зримо представила, что сейчас с ней будут делать, и сразу же потеряла сознание, медленно приземлившись на каменный пол. Она не помнила, кто и как ее поднимал, как ее положили на каменную лавку, и сколько прошло времени. Маргарет очнулась от холода и своей мокрой одежды, ее, по всей видимости, пытались привести в чувство, поливая ледяной водой, и от резкого запаха тампона, который совал ей под нос гестаповец в белом халате. Женщина села на лавку, спиной к стене ужасов, но толком пока ничего не понимала. Через какое-то время привели Винсенте, он бросился к ней и стал успокаивать. Маргарет знобило от страха и холода, ей кинули тонкое серое одеяло, в которое она завернулась. Когда их великодушно оставили наедине, Винсенте обнял любимую и принялся ее успокаивать:

– Все образуется, Маргарет! Вот увидишь, все образуется. Тебя отпустят. Ты ведь абсолютно ни в чем не виновата!

– Господи! Винсенте! Что теперь будет с нами? С Рене? Как он там? Я так далеко от него. И он ничего не знает. Мой милый, маленький сыночек! Пресвятая дева Мария! Что будет с Рене?

– Тебя отпустят, и ты увидишь своего Рене, любимая, – успокаивал женщину Винсенте, осыпая поцелуями ее лицо и руки.

– Я очень-очень хочу пить, – жалобно прошептала Маргарет.

– Дайте, дайте ей воды! – по-французски крикнул охранникам Кент.

В камеру принесли стакан воды. Женщина жадно выпила его. Охранники предложили Маргарет сигареты. Кент и Маргарет закурили. Они смотрели друг на друга и не знали, как друг другу помочь.

Кент рассказал своей любимой, как после того, как их разъединили, его отконвоировали в полуподвальное помещение и сняли наручники. Там было совсем не так жутко, как в этой камере. Даже наоборот, посредине той комнаты стоял стол, покрытый белоснежной накрахмаленной скатертью и обильно сервированный закусками, горячими блюдами, разнообразными напитками. Кенту не просто разрешили, а велели сесть вместе со всеми, кто сопровождал его в поездке. Чуть позже присоединились и те, кто ехал в одной машине вместе с ней. Он тогда еще подумал, а где Маргарет, не забыли ли ее покормить. Немцы говорили между собой обо всем подряд, возможно, по-прежнему думая, что арестованный не понимает ни слова. К нему обращались редко, в основном жестами. Предлагали подлить вина. Скорее всего, гестаповцы надеялись, что пьяный узник будет более разговорчив и не сможет должным образом контролировать свои слова. Допрос начался прямо в этой же комнате. Из нее просто вынесли остатки еды и грязные тарелки. На столе оставалось только спиртное. Вопросы задавал сам Гиринг. Он обращался к Кенту по-немецки. Кент притворялся, что не понимает немецкого языка. Гиринг позвал переводчика, и тот стал все объяснять по-французски. Это было даже удобно. Больше времени оставалось на обдумывание ответа. Как и при аресте во французской полиции, Кент первым делом попросил: