Отыграть назад

– Роман? Но я писала не роман. Да и не смогла бы я написать роман.

Тут до нее дошло, что, возможно, сейчас не стоит разговаривать. Как будут выглядеть губы и рот в кадре, если она станет что-то при этом говорить?

– Так у вас нет новой книги? – продолжал Рон, не отрываясь от камеры. – А я думал, вы писательница.

– Нет. То есть да. Я написала книгу, но я не писательница. Я хотела сказать… – Грейс нахмурилась. – Это книга о браке. Я специализируюсь на работе с супружескими парами.

– Она психоаналитик, – пришла на помощь Ребекка.

«Но неужели я при этом еще и не писательница?» – подумала Грейс, и это ее возмутило. Она написала книгу, разве это не делает ее писательницей? Тут ей в голову пришла еще одна мысль.

– Я никого не нанимала, чтобы писать, – убедительно продолжала она, как будто Рон ее в чем-то обвинил. – Я написала ее сама.

Рон остановил съемку и теперь что-то разглядывал на цифровом мониторе.

– Вообще-то, – начал он, даже не поднимая на нее глаз, – мне хотелось бы, чтобы вы сели чуть левее. Простите, с моей стороны левее. И немного отклонились назад, можно?.. Хорошо. – Он о чем-то задумался и добавил: – Мне кажется, мы все-таки ошиблись насчет волос.

– Согласна, – не стала спорить Ребекка.

Ловкими движениями Грейс удалила из прически три внушительные шпильки. Пучок ухоженных волос распустился и темно-каштановым водопадом мягко лег ей на плечи. Грейс уже собиралась распушить пряди, но Рон вовремя остановил ее.

– Нет, не надо, – попросил он. – Так лучше. Рельефнее, что ли. Вам не видно, но темные волосы прекрасно контрастируют с цветом вашей блузки.

Грейс не стала его поправлять. Разумеется, это была не блузка, а тонкий и мягкий свитер светло-кофейного цвета, один из примерно пяти имевшихся у нее. Но ей действительно не хотелось разговаривать с Роном о блузках, пусть даже он и работал фотографом в журнале «Вог». Затем последовала очередная перестановка вазы. И небольшое перемещение книги на столике.

– Отлично, – объявил Рон. – Теперь все правильно. Давайте начнем.

Он приступил к съемкам. Ребекка молча наблюдала за процессом. Грейс пыталась выровнять дыхание.

Она крайне редко садилась сюда, и вид с кушетки показался ей непривычным. Она отметила, что плакат с пейзажем Элиота Портера висит криво, а на стене возле выключателя образовалось жирное пятно. «Надо этим заняться», – подумала она. И, возможно, уже пора снять Элиота Портера и заменить на что-то другое. Она устала от этой картинки. И разве все остальные тоже не устали от нее?

– Брак, – неожиданно произнес Рон. – Это же просто жуть как важно. Похоже, ничего нового уже и сказать-то нельзя.

– Сказать что-то новое всегда можно, – парировала Ребекка. – Ведь именно в браке никому не хочется оступиться и совершить ошибку.

Рон встал на одно колено и сделал снимок под большим углом. Грейс попыталась вспомнить, какой эффект давал такой кадр: казалась ли от этого шея длиннее или короче.

– А я об этом как-то сильно и не задумывался. Мне казалось, вот ты встретил кого-то, и если это правильный, твой человек, то сразу все становится понятно. То есть когда я познакомился со своей женой, мне сразу было все ясно. Я вернулся домой и тут же сказал парню, с которым мы вместе снимали жилье: «Это та самая девушка». Ну типа там, любовь с первого взгляда и все такое.

Грейс закрыла глаза. Потом вспомнила, что происходит, и снова открыла их. Рон отложил одну камеру, взялся за другую и, пока он колдовал над ней, Грейс поняла, что разговаривать можно.

– Сложность заключается в том, что если человек считает, что ему уже «все понятно», он может не обратить внимания на других, попросту теряя их. Я искренне считаю, что у каждого человека существует множество подходящих кандидатов для счастливого брака, и они постоянно встречаются нам на жизненном пути. Но мы все так преданы идее о любви с первого взгляда, что можем пропустить куда более подходящий вариант, потому что этот человек не ослепил нас при первой встрече и гром в этот момент не прогремел.

– Вы не могли бы посмотреть вот сюда? – попросила Ребекка.

«Другими словами, не могли бы вы заткнуться?» – тут же пронеслось в голове у Грейс. Она взглянула на Ребекку. Та устроилась в личном кресле Грейс за ее личным столом. Чтобы как-то сгладить этот неприятный факт, Грейс попыталась улыбнуться. И от этого ей сделалось еще хуже.

Но было кое-что еще. Пока она сидела, напряженная, зажатая и перекрученная, это кое-что начало движение у нее в голове, несмотря на серьезную фотосессию для журнала «Вог». (Ну, читатели-то уж точно никогда не перепутают ее с фотомоделью!) Еще на Грейс подействовал дискомфорт ситуации – не должна она была сидеть на этой кушетке. И вот теперь это «кое-что» уже ясно вырисовывалось в голове. Это был неопровержимый факт. Потому что ей – точно так же, как фотографу Рону, как множеству ее пациентов в этой самой комнате, как неведомому числу будущих читателей ее книги – все сразу же стало абсолютно понятно, как только она увидела Джонатана Сакса. Она сразу поняла, что выйдет за него замуж и будет любить его до конца своей жизни. Эту правду она скрывала и от агента Сарабет, и от редактора Мод, и от публициста Дж. Колтон, как скрывает и сейчас от журналистки Ребекки, которая вот-вот сама вый – дет замуж, и от Рона, которому, как и ей самой, сразу, при первой же встрече стало все понятно насчет его будущей жены.

Тем вечером она очутилась на другом берегу реки Чарльз. Наступали первые осенние холода, она была в компании своей подружки Виты и ее бойфренда. Они отправились на вечеринку в честь Дня Всех Святых в какое-то жуткое подобие пещеры, расположенное в здании медицинской школы. Ее друзья пошли вперед, а она замешкалась, ей нужно было в туалет. Грейс стала искать уборную и заблудилась в коридорах подвала, как мышка в лабиринте. Она испугалась и разозлилась на себя.

И вдруг, совершенно неожиданно, она оказалась не только уже не одна, а в компании с мужчиной, которого сразу же узнала, хотя и была абсолютно точно уверена, что никогда его раньше не видела. Это был сухопарый парень с неухоженной лохматой шевелюрой и совершенно безвкусной недельной щетиной, в футболке «Джонс Хопкинс». Он нес пластиковую бадью с грязным бельем, поверх которого лежала книга о Клондайке. Увидев Грейс, он улыбнулся, и ей показалось, что от этой улыбки земля сошла со своей оси, а мрачные коридоры засияли. Это было то, что надо, и вся ее жизнь сразу изменилась.

В мгновение ока этот пока еще безымянный мужчина стал для нее самым желанным, самым драгоценным, самым-самым. Ей сразу стало все понятно. Итак, она выбрала его, и в результате все в ее жизни стало правильным, в том числе правильный муж, правильный ребенок, правильный дом и правильная работа. С ней все произошло именно так. Только она не могла рассказывать об этом. В особенности сейчас.

– Послушайте, а может, мы сделаем несколько портретов крупным планом? Не возражаете? – осведомился Рон.

«Разве я могу возражать?» – пронеслось в голове у Грейс. Разве ей дали право голоса?

– Хорошо, – кивнула Ребекка, подтверждая подозрение Грейс, что вопрос был адресован не ей.

Она подалась вперед. Объектив приблизился на такое расстояние, что до него оставалось всего несколько дюймов. Грейс подумала о том, как было бы интересно заглянуть в него и увидеть глаз фотографа с другой стороны. Она впилась в объектив взглядом, но перед ней оставалась только темная стеклянная гладь да слышалось мерное пощелкивание. Никого там больше не оказалось. Потом мелькнула мысль, а ощутила бы она то же самое, если бы камеру держал Джонатан. Правда, ей так и не удалось припомнить ни единого случая, чтобы Джонатан вообще когда-либо держал в руках фотоаппарат. Щелк! И уж тем более так близко от ее лица.

В их семье по умолчанию роль фотографа всегда доставалась ей, правда, камера была простая, без всех тех прибамбасов, которые сейчас Грейс наблюдала в своем маленьком кабинете. Не обладала она и профессионализмом в этом деле, как Рон, да и не было у нее особой страсти к фотографии. Она просто снимала дни рождения, отдых в лагере на выходных, поездки в гости. Щелк! Фото Генри, так и заснувшего в костюме Бетховена. Щелк! А вот он играет с дедушкой в шахматы. Щелк! Вот ее любимая фотография Джонатана в День памяти павших, всего через несколько минут после окончания гонки на шоссе. На щеках еще капли от вылитого на лицо целого стакана воды, выражение гордости, которое ни с чем не спутаешь, а еще вполне различимая страсть. «Или это только взгляд в прошлое?» – подумала Грейс. Щелк! Может, только она видела страсть на этой фотографии, потому что позже, произведя подсчеты, поняла, что Генри они зачали через пару часов после того, как она сделала этот снимок. После того, как Джонатан перекусил и долго-долго стоял под горячим душем, после того, как уложил Грейс в ее же собственную детскую кровать и… Щелк! Перекатился через нее, снова и снова повторяя ее имя, и она хорошо помнила, как была счастлива тогда и… Щелк! Бесконечно счастлива, и не только из-за того, что они занимались любовью и делали ребенка, о котором она так мечтала, потому что в тот момент даже возможность зачатия была не так уж важна сама по себе, нет, самое главное – это он и… Щелк! И они, и вот этот момент, который сейчас вдруг всплыл на поверхность: один глаз и другой глаз, который, должно быть, смотрит на нее через объектив.

– Чудесно, – объявил Рон и опустил камеру. Теперь она снова смогла разглядеть его глаз: карий и, по большому счету, самый обыкновенный. Грейс чуть не рассмеялась от растерянности. – Нет, правда, все было замечательно, – сказал он, видимо, не сумев понять ее. – Вот мы и закончили.

Глава вторая

Что может быть лучше, чем растить детей?

В высшей степени умышленное пренебрежение состоянием таунхауса, расположенного на Восточной семьдесят четвертой улице и принадлежащего Салли Моррисон-Голден, явствовало прежде всего из его фасада. В наружных ящиках для растений торчали немыслимого вида увядающие и уже давно засохшие цветы, а к железной решетке над входной дверью был привязан сдувшийся красный воздушный шарик. Дом стоял на густо усаженной деревьями стороне улицы между двумя безупречными особняками, возведенными в старинном стиле в то же время (и, скорее всего, теми же архитектором и строителями). Казалось, эти элегантные здания с ухоженными и, безусловно, дорогими растениями и до блеска вымытыми окнами уже давно запаслись терпением и снисходительно относились к своему соседу, все больше напоминающему городские трущобы.

Дверь Грейс открыла дородная домработница, немка по происхождению. В доме царил такой же полный беспорядок, граничащий с разрухой, и это впечатление усилилось уже у самой двери (та не открывалась до конца из-за сваленных за ней переполненных пакетов). Такой же бардак наблюдался повсюду, и причиной ему были дети. Повсюду были разбросаны следы их бурной игровой деятельности – в коридоре до самой кухни и на лестнице, ведущей наверх (в такие же, вне всяких сомнений, захламленные помещения которых Грейс отсюда не видела). Но все это делалось умышленно, как показалось Грейс в тот самый момент, когда женщина (Хильда? Или Хельга?) открыла ей дверь и она осторожно вошла внутрь.

Салли была, пожалуй, самой богатой женщиной из всех знакомых Грейс, и имела несколько человек прислуги, по крайней мере кто-то из них должен был поддерживать порядок в доме. О чистоте говорить не приходилось из-за присутствия тут четверых детей (а были еще двое от первого мужа Саймона Голдена, они приезжали сюда на выходные с полным набором своего добра, куда входило все для выполнения домашних заданий плюс спортивное снаряжение и всевозможные электронные приспособления). И все же Салли упорно продолжала скапливать немыслимое количество всевозможного хлама. Все пространство возле лестницы было завалено им. Тут лежали горами бесчисленные пары изношенной обуви, высились похожие на неустойчивые башни пачки старых газет и журналов и, конечно, пакеты с покупками из детских магазинов. Взглянув на них, Грейс машинально произвела в уме быстрый расчет.

Пять минут на то, чтобы передвинуть их, распаковать, аккуратно свернуть пакеты и положить в то место, где хранятся подобные им для дальнейшего использования. Две минуты – чтобы собрать все кассовые чеки и спрятать в папку или ящик, где они обитают (или должны обитать), снять ярлыки с одежды и отнести ее к стиральной машине. Еще две минуты – отправить краски и бумагу туда, где дети рисуют. И наконец, две минуты на то, чтобы собрать упаковочную бумагу и вынести ее на улицу к мусорному баку. На всё ушло бы максимум одиннадцать минут. Неужели это так трудно сделать?

Элегантный дом, выстроенный в стиле греческого Возрождения, задыхался и требовал разгрузки. Зубчатые контуры лепнины и мелкозернистая штукатурка стен почти не проглядывались из-за бесчисленных детских рисунков, намалеванных пальцами, и аппликаций из макарон, налепленных комками и лентами, как попало, словно прихожая и вся территория у двери были игровой площадкой на улице за территорией детского сада.

Даже ктубу, брачный контракт Моррисон-Голден, по изяществу и красоте иллюстраций больше напоминающий еврейскую Келлскую книгу, обрамляла рамка из палочек от замороженного сладкого льда, беспорядочно переплетенных вперемешку с какими-то перьями и пушинками, склеенных как попало. (Вот это, подумалось Грейс, как ни странно, было вполне уместно. Салли приняла иудаизм по настоянию своего тогдашнего жениха, а сразу после свадьбы с легкостью позабыла обо всем, что было связано с евреями. Впрочем, как и в первую очередь он сам.)

Грейс пошла на звук голосов, означавших, что собрание шло полным ходом в небольшой новой пристройке к кухне, выходившей в садик. Салли восседала между льстивой по натуре Амандой Эмери и Сильвией Стайнмец, матерью-одиночкой умницы Дейзи Стайнмец. Дейзи была удочерена из Китая в возрасте одного года, а теперь, минуя третий класс, сразу стала самой юной ученицей в средней школе Рирден.

– Слава богу, – засмеялась Салли, поднимая глаза. – Ну, теперь мы действительно сможем все закончить.

– Неужели я так здорово опоздала? – спросила Грейс, хотя знала, что это не так.

– Нет-нет, просто похоже на то, что без твоего успокаивающего влияния на всех нас мы так и не договоримся. – Она попыталась угомонить вертлявую годовалую малышку, сидевшую у нее на коленях, самую младшую из всех ее детей. Девочку назвали Джуна (как объяснила сама Салли, в честь ее покойной свекрови Дорис).

– Может, сварить еще кофе? – поинтересовалась то ли Хильда то ли Хельга, которая прошла на кухню вслед за Грейс. Она стояла босая, при этом ее ступни чистотой не отличались, как успела отметить Грейс. В носу у нее было украшение в виде колечка из темного металла, которое тоже не мешало бы хорошенько почистить.

– Ага, можно. И, если ты не против, забери малышку. Без ее активного участия мы закончим намного быстрее, – отозвалась Салли, словно ей пришлось извиняться.

Помощница молча протянула руки к извивающемуся ребенку, которого Салли передала ей через стол. Джуна, понимая, что перестает быть центром внимания, в знак протеста издала пронзительный крик, не хуже, чем самая настоящая звезда эстрады.

– Пока-пока, моя сладенькая, – заворковала Сильвия. – Боже, какая же она умненькая.

– Хоть бы так и вышло, – заметила Салли. – Больше у меня детей не будет.

– Да ну! А ты уверена? – подключилась к разговору Аманда. – Для нас с Нилом этот вопрос пока что остается открытым.

Грейс не очень хорошо знала Аманду и поэтому не поняла, к чему могли относиться ее слова. К вазэктомии? Замораживанию яйцеклетки? У Аманды были десятилетние дочки-близняшки. Несмотря на то, что она недавно сделала себе «омоложение лица», ее возраст – сорок пять лет – легко угадывался.

– Нет, это уже всё и окончательно. Честно говоря, Джуна стала для нас настоящим сюрпризом, но мы подумали – какого черта? То есть почему бы и нет?

«В самом деле, почему бы и нет?» – подумала Грейс. При этом и она, и остальные присутствующие женщины прекрасно понимали, что такое иметь четверых (а по большому счету – шестерых) детей в Нью-Йорке. Двое детей – это значит, что ты размножилась, да еще как, а это уже достаточно дорого. Три ребенка могут означать, что в третий раз оплачивать частную начальную школу, летний лагерь, хоккейные тренировки в престижном клубе и репетиторов для поступления в колледж было бы нелогично. Но четыре ребенка… Немногие семьи на Манхэттене имеют четверых детей. Ведь это не только дополнительная няня, а еще и таунхаус. Не будете же вы просить детей жить по двое в комнате. Детям требуется личное пространство, чтобы выразить свою индивидуальность.

– А еще я рассуждала так, – продолжала Салли, – что может быть лучше, чем растить детей? У меня была блестящая карьера, но я совершенно забыла о ней после того, как родилась Элла. Даже на встрече однокурсников в прошлом году, когда все женщины наговорили мне всякой чепухи из-за того, что я бросила работу. Как будто у меня остались какие-то обязательства перед университетом, и теперь они будут диктовать мне, как жить дальше. Я просто смотрела на них и думала: «Вы неправы». И не позволяйте никому убеждать себя в том, будто это не самое важное, что вы способны сделать. – Последние слова были обращены к Аманде, как будто сегодня здесь обсуждался именно этот вопрос.

– Да-да, я знаю, – негромко произнесла Аманда. – Но только у меня ведь близнецы, а это так трудно! И они ни разу не захотели заниматься чем-то вместе, упаси боже! Одна хочет петь вместе с «Бродвей кидс», другую тянет заниматься гимнастикой. Сильвия ни за что не поедет в один и тот же лагерь со своей сестрой. Слава богу, родительские дни два раза в месяц, и я успеваю навещать обеих.

То ли Хильда то ли Хельга принесла поднос с кофе и поставила его на длинный стол. Грейс достала коробку сливочного печенья, ради которого специально останавливалась около «Гринберга», и при появлении угощения все присутствующие разом оживились.

– Беда моим бедрам, – вздохнула Салли и ухватила сразу несколько штук.

– Твоим бедрам нечего опасаться, – возразила Аман – да. – Я их видела. Они – повод для зависти у половины населения Верхнего Ист-Сайда.

– Ну, что ж… – Салли выглядела довольной, – а я ведь вроде как тренируюсь. Саймон сказал, что если я пробегу полмарафона на пляже, он свозит меня в Париж.

– Моя мама точно такие же покупала, – заявила Сильвия, откусывая кусочек печенья. – А еще там пекут такие крохотные булочки с корицей. У них какое-то немецкое название.

– «Шнекен», – подсказала Грейс. – Очень вкусные.

– Давайте начнем? – предложила Салли. Она не росла в этом городе и не могла поделиться ностальгическими воспоминаниями. Поэтому в голосе ее прозвучало легкое раздражение.

Все достали блокноты, сняли колпачки с ручек и уважительно посмотрели на Салли. Она являлась председателем их комитета и сейчас вела собрание.

– Хорошо. Остается два дня. А у нас… – Она замолчала и по-девичьи непосредственно пожала плечами. – Но я не волнуюсь.

– А я немного обеспокоена, – вставила Сильвия.

– Да нет, все в порядке. Вот… – Салли повернула свой блокнот к присутствующим. Их взорам предстал внушительный перечень предлагаемых комитетом услуг, написанный синим фломастером. – Люди хотят прийти к нам, они готовы потратить деньги. Вот что самое главное. А остальное – детали. Уже двести человек подтвердили свое желание участвовать в аукционе. Ну, почти двести.

Грейс посмотрела на Сильвию. Из трех женщин она знала ее лучше остальных. Или по крайней мере была знакома с ней дольше, чем с остальными. Не то чтобы они были особенно близки. Сильвия больше помалкивала.

– Вчера утром я была у Спенсеров. Помощница Цуки и хаус-менеджер все мне показали.

– А самой Цуки не было? – спросила Сильвия.

– Нет, но я осмотрела все с помощниками.

Грейс кивнула. Добиться разрешения осмотреть жилище Спенсеров было удачным маневром и огромным успехом комитета. И к тому же прекрасной мотивацией для тех двухсот счастливчиков, кто пожелал присутствовать на мероприятии, заплатив за это по триста долларов. Цуки Спенсер, третья жена Джонаса Маршалла Спенсера и мать дошкольников, которые собирались учиться в школе Рирден, проживала в одной из самых престижных многоуровневых квартир в городе. (Вообще-то это были три квартиры на двух этажах, объединенные в одну и простирающиеся на всю ширину здания на Пятой авеню.) Она неожиданно позвонила в прошлом месяце, точнее, передала через помощницу, и та сообщила, что так как миссис Спенсер сама не сможет участвовать в работе комитета, она с удовольствием предоставит помещение для проведения мероприятия. А ее помощники помогут сервировать угощения, которые будут доставлены в дом, а также смогут предложить гостям вино. Семейство Спенсеров владело собственными виноградниками в Сономе.

– А ты сама с ней знакома? – спросила Грейс у Салли.

– Практически нет. Киваю в знак приветствия, когда вижу ее в школе, вот и все. Ну, я, конечно, отправила ей по электронной почте приглашение поработать в комитете, но не ожидала получить ответ. Тем более такой.

Все приглашения успешно прошли проверку системы защиты, которая оказалась серьезной преградой для успешного проведения мероприятия. Впрочем, старания комитета увенчались успехом, и дело того стоило.

– Господи, я так рада! – проворковала Аманда. – Вы видели картины Джексона Поллока?

Эти картины висели на фасадных стенах в обеденном зале Спенсеров. Грейс видела их только в журнале, посвященном современной архитектуре.

– Наверное, видела, – достаточно честно сообщила Салли. – Сильвия, твой приятель уже договорился? Как же все-таки здорово, что он согласился сделать это для нас.

Сильвия кивнула. У нее был друг в «Сотбис», который действительно изъявил согласие провести аукцион.

– Он сказал, что это будет его благодарность за то, что я помогала ему с тригонометрией. Сказать по правде, мне это далось нелегко.

– А как у нас насчет аукциона в целом? – поинтересовалась Грейс, просматривая список в блокноте Салли и стараясь ускорить ход собрания.

– Да, верно. У меня есть сигнальный экземпляр каталога. Аманда, куда я его задевала?

Аманда указала на брошюру с неровным обрезом, лежавшую среди бумаг на столе.

– Отлично, – произнесла Салли. – Это не окончательный вариант, мы можем внести кое-какие изменения до завтрашнего утра, но уже завтра днем каталог будет напечатан и… Сильвия?

– В субботу в час мы забираем тираж, – бодро отозвалась та.

– Хорошо. – Салли надела очки, открыла брошюру и принялась зачитывать отпечатанный текст.

Цветы от «Л’Оливье» и «Уайлд Поппи». Сдающиеся для кратковременного отдыха дома – шесть в Хэмптонсе, один на Файер-Айленде («Вариант для семейного отдыха», – уточнила она), пара домов в Вейле и Аспене и один в Кармеле, штат Нью-Йорк (последнее предложение особого энтузиазма не вызвало). В список входила консультация одного из ведущих декораторов города (его дочка училась в двенадцатом классе), мастер-класс по кулинарии на восемь человек в весьма популярном ресторане (сын помощника шеф-повара в седьмом классе), возможность на целый день стать тенью мэра Нью-Йорка (близнецам эксперта по внешнеполитическим вопросам предстояло учиться в школе на следующий год) и даже нечто под названием «подтяжка лица стволовыми клетками» с участием врача из университета, что звучало устрашающе и поэтому вдвойне интригующе! Грейс мысленно сделала для себя заметку обязательно расспросить на этот счет Джонатана.

– И вот еще что… Кажется, я делала рассылку по этому поводу, – сказала Салли. – А может быть, и нет. Но Натан Фридберг предлагает место в своем лагере.

– Салли, это просто замечательно! – воскликнула Аманда.

– Что за лагерь? – поинтересовалась Грейс.

Аманда повернулась к ней.

– Ну, это же его собственный лагерь. Он скоро начнет работать.

– В «Авеню» писали, – подсказала Салли. – У него будет новый лагерь.

– И путевка на лето туда будет стоит двадцать пять тысяч долларов, – подхватила Сильвия.

– Там… много катаются на водных лыжах? – поинтересовалась Грейс.

– Никаких лыж. И морские узлы не вяжут. И костры не жгут, – продолжала Сильвия, вполне довольная собой. – Но дети простых смертных могут даже не мечтать.

– Но… Простите, но я ничего не понимаю. Это ведь летний лагерь? – медленно проговорила Грейс.

– Мне кажется, это просто восхитительно, – начала Аманда. – Ну, давайте разберемся сами. У нас есть дети, которые в будущем сами станут руководителями. Им надо знать, что такое бизнес, а еще научиться самим быть филантропами. Натан мне об этом рассказывал. Он поинтересовался, не захотят ли там поучиться мои близнецы. Я сказала, что лично я только «за», но мои девчонки убьют меня, если я лишу их любимых лагерей. У них же там у каждой своя компания.

Грейс пока что ничего не понимала.