Проповедник

Он взял из подставки зонт, проверил по телефонному каталогу адрес и с тяжелым сердцем отправился в путь. Выполнение некоторых заданий требует просто нечеловеческих усилий.

⁂

Дождь упорно стучал по оконным стеклам, и при других обстоятельствах Эрика радовалась бы приносимой им прохладе. Однако судьбе и назойливым родственникам было угодно иное, и она медленно, но верно приближалась к грани безумия.

Дети от злости, что им приходится сидеть взаперти, носились как ненормальные, а Конни и Бритта, подобно загнанным в одну клетку собакам, начали кидаться друг на друга. До полновесной ссоры дело еще не дошло, но мелкие перебранки постепенно разрастались и уже перешли на уровень шипения и переругивания. Вытягивались старые грехи и несправедливости, и Эрике больше всего хотелось подняться наверх и закрыться с головой одеялом. Но ей опять мешало хорошее воспитание: грозило пальцем и заставляло ее стараться вести себя в зоне войны цивилизованно.

Когда Патрик уходил на работу, она смотрела на дверь с тоской. Сбегая в отделение, он не мог скрыть облегчения, и у нее на несколько секунд возникло искушение проверить данное накануне обещание остаться дома, как только она потребует. Но она сознавала, что неправильно просить об этом только потому, что ей не хочется, чтобы ее бросали одну с «ужасной четверкой», и она, как верная жена, просто помахала ему из окна кухни, когда он отъезжал.

Дом был невелик, и общий беспорядок уже начинал принимать катастрофические формы. Эрика достала детям несколько игр, но это привело лишь к тому, что буквы из игры «Скраббл» теперь валялись по всей гостиной вперемешку с фишками из «Монополии» и игральными картами. Наклоняясь с большим трудом, Эрика собирала игровые принадлежности и пыталась немного прибрать в комнате. Разговор на веранде, где сидели Конни и Бритта, становился все более горячим, и она начала понимать, почему дети не получили особого воспитания. С родителями, которые ведут себя как пятилетние малыши, не так-то легко научиться уважению к другим и их вещам. Только бы этот день побыстрее прошел! Как только дождь закончится, она выставит семейство Флуд. При всем уважении к хорошему воспитанию и гостеприимству ей потребовалось бы быть олицетворением Святой Биргитты, чтобы не прийти в ярость, если они останутся еще дольше.

Последней каплей стал обед. Несмотря на боль в ногах и ломоту в нижней части спины, она час простояла у плиты, чтобы приготовить обед, отвечающий прожорливости Конни и привередливости детей, и, на ее взгляд, получилось довольно удачно. Она думала, что обжаренная фалунская колбаса[7] и тушеные макароны удовлетворят обе стороны, но вскоре выяснилось, что она совершила страшную ошибку.

– Бе-е, я ненавижу фалунскую колбасу. Гадость!

Лиса демонстративно отставила тарелку и с мрачным видом скрестила руки на груди.

– Жаль, потому что в предложении есть только она. – Голос Эрики звучал твердо.

– Но я голодная. Я хочу чего-нибудь другого!

– Ничего другого нет. Если не любишь колбасу, можешь поесть макароны с кетчупом. – Эрика постаралась придать голосу мягкости, хотя у нее внутри все кипело.

– Макароны гадкие! Я хочу чего-нибудь другого. Мама-а-а!

– Не могла ли бы ты достать ей что-нибудь другое? – Бритта погладила свою капризулю по щеке и была вознаграждена улыбкой. Щеки уверенной в победе Лисы вспыхнули румянцем триумфатора, и она требовательно посмотрела на Эрику. Но граница была пройдена. Настало время войны.

– Ничего другого нет. Либо ты ешь то, что стоит перед тобой, либо вообще не ешь.

– Но, дорогая Эрика, мне кажется, ты проявляешь безрассудство. Конни, объясни ей, как мы поступаем дома, какие у нас принципы воспитания. – Однако ждать его ответа она не стала. – Мы детей ни к чему не принуждаем. Это тормозит их развитие. Если моя Лиса хочет чего-нибудь другого, то мы считаем только правильным ей это дать. Я хочу сказать, что она личность, обладающая таким же правом проявлять себя, как все остальные. Как бы ты отнеслась, если бы кто-нибудь заставлял тебя есть то, что ты не хочешь? Думаю, ты бы с этим не смирилась.

Бритта читала лекцию голосом настоящего психолога, и Эрика внезапно почувствовала, что чаша переполнилась. С ледяным спокойствием она взяла тарелку девочки, подняла ее над головой Бритты и перевернула. Изумление, когда тушеные макароны потекли на волосы и за ворот рубашки, заставило Бритту замолчать посреди предложения.

Десятью минутами позже они удалились. Вероятно, чтобы больше никогда не возвращаться. Эта часть родни теперь наверняка занесет ее в черный список, но даже при всем желании Эрика не могла утверждать, что ее это огорчало. Стыдиться она тоже не стыдилась, хотя ее поступок можно было в лучшем случае назвать ребячеством. Было безумно приятно дать выход накопившейся за двухдневный визит агрессии, и просить за это прощения она не намеревалась.

Остаток дня она планировала провести на диване веранды с хорошей книгой и первой за лето чашкой чая. Жизнь сразу же стала казаться намного светлее.

⁂

Несмотря на скромные размеры занимаемой площади, роскошная зелень у него на веранде могла сравниться с лучшими садами. Каждый цветок был заботливо выращен из семечка или рассады, и благодаря жаркому лету атмосфера сейчас напоминала тропическую. В одном углу веранды у него росли овощи, и ничто не шло в сравнение с удовольствием срывать собственноручно выращенные помидоры, кабачки, лук и даже дыни и виноград.

Его скромный таунхаус, находившийся на Динглевэген, на въезде во Фьельбаку с южной стороны, был маленьким, но функциональным, а веранда выступала среди скромных посадок владельцев остальных таунхаусов точно зеленый восклицательный знак.

Только сидя на веранде, он не скучал по старому дому. Дому, в котором он вырос, а потом жил с женой и дочерью. Их обеих не стало, и боль утраты возрастала до тех пор, пока он однажды не понял, что нужно проститься также с домом и хранящимися в его стенах воспоминаниями.

Конечно, таунхаусу не хватало индивидуальности, которую он любил в старом доме, но ее отсутствие способствовало смягчению боли в груди, и теперь горе в основном походило на глухой грохот, постоянно присутствовавший на заднем плане.

Когда Мона пропала, он думал, что Линнея умрет от сердечной раны. Жена болела уже давно, но оказалась выносливее, чем он думал. Она прожила еще десять лет. Ради него – в этом он не сомневался. Она не хотела оставлять его в горе одного. Изо дня в день она боролась за жизнь, которая превратилась для них обоих в одну видимость.

Мона была для них светом. Она появилась, когда они уже перестали надеяться, и других детей у них так и не родилось. Это светловолосое веселое существо, чей смех зажигал у него в груди огоньки, стало воплощением всей любви, на какую они только были способны. У него не укладывалось в голове, что дочка могла просто исчезнуть. Тогда казалось, что солнце должно перестать светить, что небо должно упасть на землю. Однако ничего не произошло. За дверьми их погруженного в скорбь дома жизнь продолжалась как обычно. Люди смеялись, жили и работали. А Моны больше не было.

Они долго жили надеждой. Может, она где-то существует? Может, где-то живет без них и скрылась добровольно? В то же время оба сознавали правду. Ведь незадолго перед тем исчезла другая девушка, и совпадение было чересчур велико, чтобы они могли обманывать себя. Кроме того, Мона была девочкой, не способной сознательно причинить им такую боль. Добрая, милая, она всегда изо всех сил заботилась о них.

В день, когда умерла Линнея, он получил окончательное доказательство тому, что Мона на небесах. Болезнь и горе настолько истощили его любимую жену, что от нее осталась лишь тень, и, когда она, лежа в постели, взяла его за руку, он понял, что в этот день останется один. После нескольких часов бодрствования она в последний раз сжала его руку, и по ее лицу распространилась улыбка. Одновременно в глазах Линнеи зажегся свет, какого он не видел уже десять лет. С тех пор, как она в последний раз смотрела на Мону. Она устремила взгляд куда-то ему за спину и умерла. Тогда он окончательно уверился: Линнея умерла счастливой, потому что в туннеле ее ждала дочь. От этого переносить одиночество стало во многих отношениях легче. Теперь два его самых любимых человека, по крайней мере, оказались вместе. Его воссоединение с ними – лишь вопрос времени. Этого дня он ждал с нетерпением, но знал, что до тех пор обязан жить в меру своих способностей. Господь плохо понимает отступников, и делать что-либо, рискуя местом на небесах рядом с Линнеей и Моной, он не отваживался.

Его меланхолические размышления прервал стук в дверь. С трудом выбравшись из кресла, он, опираясь на палку, пробрался через зелень и прихожую к входной двери. Снаружи стоял серьезный молодой человек с поднятой рукой, готовый постучать еще раз.

– Альберт Тернблад?

– Да, это я. Но если вы что-то продаете, то мне ничего не нужно.

Мужчина улыбнулся.

– Нет, я не торговец. Меня зовут Патрик Хедстрём, я из полиции. Не разрешите ли мне ненадолго зайти?

Ничего не говоря, Альберт отступил в сторону и впустил его. Он провел полицейского на веранду и указал на диван. О его деле он не спросил. Не требовалось. Этого визита он ждал двадцать лет.

– Какие потрясающие растения. Сразу видно, что цветы вас любят. – Патрик нервно засмеялся.

Альберт ничего не ответил, но посмотрел на Патрика мягким взглядом. Он понимал, что полицейскому нелегко приходить по такому поводу, но ему незачем волноваться. После стольких лет ожидания это очень важно – наконец узнать правду. Он все равно уже давно в горе.

– Видите ли, дело в том, что мы нашли вашу дочь. – Патрик откашлялся и начал заново: – Мы нашли вашу дочь и можем подтвердить, что ее убили.

Альберт лишь кивнул. Вместе с тем он почувствовал успокоение в душе. У него появится могила, куда можно ходить. Он положит дочь вместе с Линнеей.

– Где вы ее обнаружили?

– В Королевском ущелье.

– В Королевском ущелье? – Альберт наморщил лоб. – Если она лежала там, как получилось, что ее не нашли раньше? Там ведь ходит много народу.

Патрик Хедстрём рассказал ему об убитой немецкой туристке и о том, что они, вероятно, нашли Сив тоже. По их мнению, кто-то ночью перевез Мону и Сив, которые все эти годы находились где-то в другом месте.

Альберт теперь не особенно много перемещался по поселку, и поэтому, в отличие от остальных жителей Фьельбаки, еще не слышал об убийстве девушки. Когда он услышал о ее судьбе, у него сразу закололо в области живота. Кому-то предстоит пережить ту же боль, что им с Линнеей. Где-то есть отец и мать, которым больше не суждено увидеть свою дочь. Это заслонило новости о Моне. По сравнению с родителями девушки ему еще хорошо. Его горе успело приглушиться и утратить остроту. Пройдет много лет, прежде чем они достигнут такого состояния, и у него болело за них сердце.

– Известно, кто это сделал?

– К сожалению, нет. Но мы приложим все усилия к тому, чтобы это узнать.

– Вам известно, тот же ли это человек?

Полицейский опустил голову.

– На сегодняшний день мы даже об этом не можем говорить с уверенностью. Пока я могу сказать только, что некоторое сходство имеется.

Патрик с беспокойством взглянул на сидящего перед ним пожилого мужчину.

– Есть ли кто-нибудь, кому я могу позвонить? Кто-нибудь, кто сможет приехать и составить вам компанию?

– Нет, никого нет. – Старик мягко и по-отечески улыбнулся.

– Может, мне позвонить и узнать, не удастся ли пригласить к вам пастора?

– Нет, спасибо, пастор не нужен. – Опять та же мягкая улыбка. – Не беспокойтесь, я в мыслях уже многократно переживал этот день, поэтому для меня это не шок. Я хочу просто посидеть спокойно здесь, среди моих растений, и подумать. Со мной ничего не случится. Пусть я стар, но я вынослив.

Он накрыл ладонью руку полицейского, словно утешая того. Впрочем, возможно, так и было.

– Если вы не против, я хотел бы только показать вам несколько фотографий Моны и чуть-чуть рассказать о ней. Чтобы вы понимали, какой она была при жизни.

Молодой человек, не колеблясь, кивнул, и Альберт, прихрамывая, пошел за старыми альбомами. Он примерно час показывал фотографии и рассказывал о дочери. Это был лучший за долгое время час его жизни, и он осознал, что слишком давно не позволял себе предаваться воспоминаниям.

Когда они прощались у двери, он всучил Патрику одну из фотографий. На ней Мона справляла пятый день рождения с большим тортом с пятью свечками и улыбкой до ушей. Восхитительно красивая, со светлыми локонами и сверкающими от радости жизни глазами. Ему было важно, чтобы во время поисков убийцы дочери у полицейских постоянно стоял перед глазами этот снимок.

Когда полицейский ушел, он опять уселся на веранде. Прикрыл глаза, вдыхая сладкий цветочный аромат. Потом он заснул, и ему снился длинный светлый туннель, в конце которого его, словно тени, ждали Мона и Линнея. Ему казалось, что он видит, как они ему машут.

⁂

Дверь в его кабинет с шумом распахнулась. В нее ворвалась Сольвейг, позади которой было видно, как, беспомощно размахивая руками, бежит Лайне.

– Скотина! Проклятый старый хер!

Он автоматически поморщился от таких слов. Ему всегда казалось крайне неприятным, когда люди проявляли в его присутствии сильные эмоции, а подобный язык вызывал у него отвращение.

– В чем дело? Сольвейг, по-моему, тебе следует успокоиться и прекратить разговаривать со мной в таком стиле.

Он слишком поздно понял, что естественно вырвавшийся у него наставительный тон только еще больше распалил ее. Казалось, она была готова вцепиться ему в горло, и он на всякий случай отступил за письменный стол.

– Успокоиться! Ты говоришь, что мне следует успокоиться, слизняк долбаный! Старый паскудник!

Он видел, что ей доставляет удовольствие смотреть, как он вздрагивает при каждом оскорблении, а Лайне за ее спиной становилась все бледнее.

– Что с тобой, Габриэль? Почему у тебя такой удрученный вид? – Сольвейг слегка понизила голос, но в него закрались злобные нотки. – Тебе ведь обычно нравилось, когда я шептала тебе на ухо непристойности, тебя это заводило. Помнишь, Габриэль?

Отпуская колкости, Сольвейг начала приближаться к письменному столу.

– Незачем ворошить старое. У тебя есть какое-то дело или ты просто, как обычно, напилась и выказываешь недружелюбное отношение?

– Есть ли у меня дело? Можешь, черт возьми, не сомневаться. Я побывала во Фьельбаке, и знаешь что? Они нашли Мону и Сив.

Габриэль вздрогнул от изумления, ясно написанного у него на лице.

– Девушек нашли? Где же?

Наклонившись над столом, Сольвейг оперлась о него руками, так что ее лицо оказалось всего в нескольких сантиметрах от лица Габриэля.

– В Королевском ущелье. Вместе с убитой молодой немкой. И они считают, что убийца тот же. Стыдись, Габриэль Хульт! Стыдись того, что указал на брата, на собственную кровь и плоть. На человека, оказавшегося, при полном отсутствии доказательств, виновным в глазах людей. Его добило бесконечное перешептывание и показывание пальцами у него за спиной. Впрочем, ты, возможно, знал, что так и произойдет. Знал, что он слаб. Уязвим. Он не вынес позора и повесился, и меня не удивило бы, если ты именно на это и рассчитывал, когда звонил в полицию. Ты не мог снести того, что Эфраим любил его больше.

Сольвейг так сильно тыкала его в грудь, что каждый тычок отталкивал Габриэля назад. Он уже стоял прижатым спиной к подоконнику и не мог дальше отодвигаться от нее. Оказавшись в замкнутом пространстве, он пытался глазами показать Лайне, чтобы та сделала что-нибудь с этой неприятной ситуацией, но жена, как обычно, просто беспомощно таращилась.

⁂

Мартин с усердием и надеждой принялся выполнять задание – собирать сведения о Тане Шмидт, как ее звали, судя по паспорту. По их просьбе Лиза оставила им все Танины вещи, и Мартин тщательно обследовал ее рюкзак. На самом дне лежал паспорт. Он выглядел новым, и штампов в нем было мало. Собственно, имелись только штампы с пути между Германией и Швецией. Либо Таня раньше не выезжала за пределы Германии, либо по какой-то причине получила новый паспорт.

Паспортная фотография оказалась на удивление хорошей, и Мартин оценил ее внешность как приятную, правда, довольно ординарную. Карие глаза и каштановые волосы чуть ниже плеч. Рост метр шестьдесят пять, телосложение нормальное, что бы под этим ни подразумевалось.

В остальном же рюкзак ничего интересного не дал. Запасная одежда, несколько потрепанных книжек в мягкой обложке, туалетные принадлежности и пакетики от конфет. Вообще ничего личного, что показалось Мартину слегка странным. Разве люди не берут с собой по крайней мере фотографию семьи или близкого друга или записную книжку с адресами? Впрочем, возле тела ведь нашли сумочку. Лиза подтвердила, что у Тани была красная сумочка. Видимо, девушка хранила личные принадлежности там. Сейчас их, во всяком случае, нет. Может, речь идет об ограблении? Или убийца забрал ее личные вещи в качестве сувенира? Мартин видел по каналу «Дискавери», в программе про серийных убийц, что те обычно сохраняют вещи жертв, считая это частью ритуала.

Мартин опомнился. Ведь пока ничто не указывает на серийного убийцу, поэтому лучше не зацикливаться на этой мысли.

Он принялся набрасывать кое-какие пункты для сбора материала о Тане. Первым делом связаться с немецкой полицией, что он уже собирался сделать, когда его прервал звонок Торда Педерсена. Далее – более подробно поговорить с Лизой и, наконец, попросить Йосту съездить в кемпинг и немного поспрашивать там народ. Узнать, не разговаривала ли Таня с кем-нибудь. Или, возможно, лучше попросить Патрика поручить это Йосте. Полномочия приказывать Йосте в этом расследовании имеет Патрик, а не Мартин. А все имеет тенденцию решаться намного легче, если надлежащим порядком соблюдать протокол.

Он вновь начал набирать номер немецкой полиции и на этот раз дозвонился. Было бы преувеличением сказать, что разговор протекал легко, но, положив трубку, Мартин был более или менее уверен в том, что сумел правильно донести необходимые сведения. Ему пообещали перезвонить, как только у них появится больше информации. Так, во всяком случае, по его мнению, сказал человек на другом конце провода. Если потребуется много общаться с немецкими коллегами, вероятно, придется приглашать переводчика.

Принимая во внимание, сколько времени может занять получение информации из-за границы, он пожалел о том, что на работе у него нет такого же хорошего интернета, как дома. Но из-за угрозы хакерства отделение полиции не имело даже паршивого модемного соединения. Мартин записал себе, чтобы не забыть поискать дома на Таню Шмидт в немецком телефонном каталоге, если тот выложен в сети. Правда, если ему правильно помнилось, Шмидт – одна из самых распространенных немецких фамилий, поэтому шанс, что это ему что-нибудь даст, минимален.

Поскольку теперь оставалось только ждать информацию из Германии, можно было приниматься за следующую задачу. У него имелся номер мобильного телефона Лизы, и Мартин сперва позвонил ей, чтобы убедиться, что она по-прежнему на месте. Оставаться она вообще-то обязана не была, но пообещала не уезжать еще пару дней для того, чтобы они успели с ней поговорить.

Ее поездка наверняка утратила бóльшую часть своей прелести. Согласно показаниям, данным ею Патрику, девушки за короткое время очень сблизились. Теперь же она сидит в палатке кемпинга Фьельбаки в одиночестве, а ее случайную попутчицу убили. Может, ей тоже угрожает опасность? Такое развитие событий Мартину раньше в голову не приходило. Пожалуй, лучше поговорить об этом с Патриком, как только тот вернется. Ведь убийца мог увидеть девушек в кемпинге и по какой-то причине сосредоточиться на них обеих. Хотя как в таком случае сюда вписываются кости Моны и Сив? Моны и, возможно, Сив, сразу поправился он. Один из лекторов в полицейской школе как-то раз сказал, что никогда нельзя считать что-либо точным, если ты не полностью уверен, и Мартин старался следовать этому тезису в своей работе.

По зрелом размышлении он посчитал, что никакая опасность Лизе не угрожает. Здесь они опять-таки имеют дело с вероятностью, а Лиза, по всей вероятности, оказалась во что-то вовлеченной только из-за неудачного выбора попутчицы.

Невзирая на прежние опасения, он решил позволить себе попытаться ненавязчиво привлечь Йосту к небольшой конкретной полицейской работе. И прошел по коридору до его комнаты.

– Йоста, можно тебя отвлечь?

Йоста, по-прежнему пребывая в лирическом настроении из-за своего достижения, разговаривал по телефону и, когда в дверь просунулась голова Мартина, стыдливо положил трубку.

– Да?

– Патрик просил нас съездить в кемпинг. Я должен встретиться с попутчицей жертвы, а тебе, как я понимаю, следует немного порасспрашивать народ в кемпинге.

Йоста, естественно, слегка побурчал, но не поставил под сомнение справедливость утверждения Мартина относительно того, как Патрик распределил поручения. Он надел куртку и последовал за Мартином к машине. Ливень уже перешел в слабое накрапывание, но воздух был прозрачным и свежим, и дышалось легко. Казалось, будто пыль и жару последних недель смыло, и все выглядело чище, чем обычно.

– Надо надеяться, что этот дождь – случайность, иначе мой гольф полетит к черту, – усевшись в машину, мрачно проворчал Йоста, и Мартин подумал, что сейчас, видимо, только он не радуется маленькой передышке от летней жары.

– Ну, я-то нахожу дождь довольно приятным. Я от этого пекла чуть не умер. А подумай о жене Патрика. Наверняка чертовски тяжело быть на сносях посреди лета. Мне бы такого точно не вынести.

Мартин продолжал болтать, прекрасно сознавая, что Йоста чаще всего помалкивает, когда обсуждается что-нибудь, кроме гольфа. А поскольку познания Мартина в гольфе ограничивались тем, что мячик круглый и белый и что гольфистов обычно опознают по клетчатым клоунским штанам, он настроился поддерживать разговор в одиночку. Поэтому он сперва даже не обратил внимания на тихий комментарий Йосты.

– Наш сын родился в начале августа, в такое вот жаркое лето.

– Йоста, у тебя есть сын? Честно говоря, не знал.

Мартин покопался в памяти в поисках сведений о семье Йосты. Он знал, что жена Йосты пару лет назад умерла, но не мог припомнить, чтобы слышал что-либо о детях. Он с удивлением посмотрел на сидящего на пассажирском месте Йосту. Коллега не отрывал взгляда от лежащих на коленях рук. Похоже, сам того не осознавая, он вертел золотое обручальное кольцо, которое по-прежнему носил. Казалось, будто он не слышал вопроса Мартина.

– Майбритт поправилась на тридцать килограмм, – продолжил он глухим голосом. – Она стала огромной, как дом. И в жару тоже была не в силах передвигаться. Под конец она лишь сидела в тени и тяжело дышала. Я приносил ей воду, кувшин за кувшином, но это было все равно что пытаться напоить верблюда, жажда никак не переставала ее мучить.

Он засмеялся странным, отрешенным, почти ласковым смехом, и Мартин понял, что Йоста далеко углубился в закоулки памяти и говорит уже не с ним.

– Родился мальчик идеальным, – продолжил Йоста. – Был толстеньким и красивым. – Йоста повертел обручальное кольцо и заговорил быстрее: – Я как раз навещал их в палате, когда он вдруг перестал дышать. Поднялась жуткая паника. Со всех сторон понабежали люди и забрали его у нас. В следующий раз мы его увидели уже только в гробу. Похороны были красивыми. Потом нам не хотелось снова пытаться. Боялись новой неудачи. Мы с Майбритт не смогли бы этого вынести. Вот и пришлось довольствоваться друг другом.

Йоста вздрогнул, словно пробудившись из транса. Он с укором посмотрел на Мартина, будто тот был виноват в том, что он дал волю словам.

– Больше мы об этом не разговариваем, ясно? И болтать об этом за кофе вам тоже незачем. С тех пор прошло уже сорок лет, и никому другому об этом знать не надо.

Мартин кивнул. Не сумев сдержаться, он легонько хлопнул Йосту по плечу. Старик забурчал, но Мартин все-таки почувствовал, что в это мгновение их связала тоненькая ниточка, появившаяся на месте прежнего обоюдного отсутствия уважения. Возможно, Йоста по-прежнему не самый лучший пример, каким должен быть сотрудник полицейского корпуса, но это не означает, что он не обладает опытом и знаниями, и ему самому есть чему у него поучиться.

Приехав в кемпинг, они оба испытали облегчение. После крупных откровений молчание часто бывает тягостным, и последние пять минут они проехали именно в таком молчании.

Засунув руки в карманы, Йоста с унылым видом вперевалку направился обходить постояльцев кемпинга. Мартин, спрашивая по пути дорогу, нашел палатку Лизы, оказавшуюся размером чуть больше носового платка. Она располагалась между двумя большими палатками и по сравнению с ними выглядела еще меньше. В палатке справа от Лизы громко шумела развлекавшаяся играми семья с детьми, а слева под выступающим из палатки тентом сидел здоровенный парень лет двадцати пяти и пил пиво. Все они посмотрели на Мартина с любопытством, когда он приблизился к Лизиной палатке.