Летчик. На боевом курсе!

С самого утра ждал этого вопроса. Поэтому и ответил без задержки. Так, как думал. Проехался по действиям охраны, по её результативности, когда даже нас не смогли вовремя обнаружить…

Джунковский

«Да, лучше всего будет провести этот разговор в своих личных апартаментах. Всё-таки здесь обстановка менее казённая, домашним теплом отдаёт, расслабляет. Да и нет на первый взгляд никакой особой причины для этого разговора. Подумаешь, какой-то поручик обратил внимание на ошибки охраны. Но! Вот только охраны не кого-нибудь, а великого князя! Ведь случись чего – и первой именно моя голова с плеч полетит! И интуиция правильно подсказала в первый же день собрать все сведения об этом офицере. Результаты получились очень интересные! А уж выводы-то и вовсе удивительные! Чуть не проморгали такого любопытного персонажа! И она же, эта интуиция, сейчас настойчиво предупреждает о необходимости личной встречи. Именно личной, а никак не казённой и ни в коем разе не в служебном кабинете. Словно предчувствие какое-то душу теребит, не даёт покоя. А своим предчувствиям я привык доверять…» – думал командир корпуса жандармов, отдавая приказ ротмистру Козловскому:

– Павел Семёнович, вы уж аккуратнее там, со всей вежливостью. Не насторожите его раньше времени.

– Так всё равно насторожится, Владимир Фёдорович. Не в театр и не в ресторан приглашаем…

– Тут вы правы. Поэтому и предостерегаю вас – отнестись к поручению со всем тщанием.

– Будет исполнено, ваше превосходительство!

Козловский закрыл за собой дверь, а генерал ещё раз прокрутил в уме все собранные об этом поручике сведения. Нет ли где случайной ошибки в выводах? Поднял трубку, вызвал адъютанта:

– Поручика приму в своём личном кабинете. Все звонки переключите туда. И позаботьтесь о чае…

Грачёв

Был ли риск в моих откровениях? Безусловно! Но я в последнее время чётко понимал, что сам, в одиночку, ничего не смогу сделать. Нет возможности. И наработанные за это время связи не особо помогут. Не тот масштаб! И если появился хоть какой-то шанс что-то действительно сделать, даже не изменить, а сделать, попытаться из песчинки в механизмах истории превратиться во что-то более значимое, грех его не использовать! Правда, риск в этом случае возрастает многократно, но эта та необходимая цена, которую нужно уплатить!

А моё откровение явно выбило из колеи жандарма. Видно было, что в первый момент он несколько растерялся, даже опешил от моего признания. Явно не ожидал ничего подобного. Впрочем, нужно отдать ему должное – быстро пришёл в себя. И начал меня потрошить. Не в буквальном смысле, само собой, но душу мне вывернул наизнанку. Хорошо ещё, что память прежнего хозяина этого тела не подвела, выручала в слишком уж провальные моменты. И чем дальше шёл разговор, а всё-таки я его могу назвать именно разговором, а не допросом, тем чаще мне приходилось ссылаться на последствия ранения, на мою амнезию. Очень неприятно было не знать некоторых моментов.

Не знаю, к каким выводам пришёл генерал, но этот тяжёлый разговор в конце концов всё-таки завершился. И меня даже отпустили на свободу! Честное благородное слово, именно так я себе и сказал: «На свободу!» Потому что в конце разговора уже и перестал надеяться на его благополучный исход. Хорошо ещё, что на все вопросы о новых предстоящих событиях отвечал отказом. Мол, не от меня сие зависит, не властен я над приходящими видениями. Они то валом идут, а то ни одного нет. Вроде бы поверили. А точно это или нет, кто же мне скажет? Главное, отпустили. Или выпустили. Даже предложили доставить обратно, вернуть, так сказать, на то же место, откуда взяли. Отказался. Даже невзирая на больную руку. Да она уже и не болит. Почти. Так, напоминает о себе изредка, особенно при неудачном движении.

А я лучше пешком пройду. Прогуляюсь. Оно и для здоровья полезно, и на столицу полюбуюсь, а то всё времени не хватает.

Мои доводы сочли убедительными и соизволили отпустить. Ротмистр проводил до выхода на улицу. Распрощался, удивился моей протянутой руке. Ну да, тут я несколько погорячился. По уму, так ему первому нужно было мне протягивать ладонь, он же старше по должности и званию, а я снова всё забыл. Это наверняка меня разговорами домучили, что я контроль утратил. Или уже их за своих считаю? Потому что, к моему облегчению, перед уходом мы договорились о следующей нашей встрече с генералом. На которой, уверен, всё и решится. Для меня.

Распрощался с Козловским, спустился со ступеньки, замер на секунду. Куда пойти, налево или направо? По идее, налево, само собой, но что-то глубоко внутри противится этому. И хотя через Троицкий мост мне до моей гостиницы добираться было бы ближе, но я решил пройтись по центру, полюбоваться красотами столицы. Хорошо бы и до Медного всадника дойти, если сил хватит.

Да и слева, даже отсюда видно, за домами дальше по улице начинается какой-то парк, а у меня нет никакого желания именно сейчас в гордом одиночестве находиться. Мне, наоборот, сейчас люди нужны, чтобы отдохнуть от зудящих в голове мыслей, сделать передышку, расслабить мозги. Позже обо всём произошедшем подумаем, постараемся грамотно проанализировать. Так что «налево» отпадает.

Тогда направо? И я развернулся в нужную мне сторону.

Брёл неспешно, глазел по сторонам на вывески. Рука так и болталась на перевязи, что избавляло от воинского приветствия старших офицеров. Чётким поворотом головы в нужную сторону это было делать несравненно легче.

Прошёл немного по Литейному проспекту, прогулялся не спеша по набережной Фонтанки, постоял у парапета, поглядел на волнующуюся воду, задержался у Михайловского замка. Что-то стало холодать. Дело к вечеру – с Фонтанки долетел заблудившийся пронзительный порыв ветра, заставил передёрнуть плечами от колкого озноба. Погорячился я в одном кителе на улицу выходить. Да кто же знал, что так дело повернётся? Думал, по-быстрому съездим туда и обратно, а тут вон оно как получилось…

Прошедшая мимо быстрым шагом шумная стайка молодёжи заставила отвлечься от набежавших мыслей. Проводил взглядом понравившуюся симпатичную девушку в окружении молодых людей и смутился. Ещё больше смутился, когда та оглянулась. Неужели мой взгляд почувствовала?

Как-то особо не задумываясь, потянулся за ними следом. Ничего вокруг не изменилось, только вывески на фасадах другие, в отличие от моего времени, да вместо асфальта под ногами лежит отполированный булыжник.

Остался справа Михайловский сад, на улице уже заметно стемнело, начали постепенно загораться фонари. Извозчика, что ли, какого найти? Как-то вдруг сразу усталость навалилась, да и проголодался. Передёрнул плечами, бр-р, становится совсем прохладно, что-то я загулялся.

Группка молодёжи скрылась за углом следующего здания, свернула на какую-то поперечную улицу. Ну и я следом за ними повернул. И не то чтобы действительно мне та девушка приглянулась, а как-то, скорее, на инстинктах ведомого. Они свернули, и я туда же. Потом опомнился, да разворачиваться не стал, всё равно в нужную мне сторону направляюсь. А вот об извозчике мысли всё сильнее донимают. Жаль, ни одного поблизости не видно, то один за другим мимо проезжают, а то словно все разом куда-то провалились.

О, молодёжь за углом здания столпилась, притормозила перед каким-то подвалом и поочерёдно начала в него спускаться. Может, в какой-нибудь ресторанчик? А что? Студенты в дорогой не пойдут, им сие не по карману и не по убеждениям. Да и в дешёвую забегаловку, судя по поведению и одежде, не полезут. Опять же еда там, вполне вероятно, имеется и неплохая она должна быть, потому как если она плохая, то студенты в такое заведение точно не пойдут. Ладно, решено, спущусь вслед за ними, хоть поем да силы восстановлю. А то что-то переоценил я свои физические кондиции. Или просто устал. Слишком много знаковых событий со мной в последнее время произошло.

Так, вот и угол здания. Не ошибся я в своих выводах. Точно, имеется за углом подвальчик. Что тут у нас? Что-то знакомое. Потому как царапнула взгляд вывеска над ступенями – «ПОДВАЛЪ БРОДЯЧЕЙ СОБАКИ». Точно, знакомое, крутится что-то в голове, где-то на самом дне памяти, но наружу пока не всплывает. Спускаюсь вниз, открываю входную дверь и… Приходится останавливаться. Потому что вход, точнее проход загораживает некий гражданин в штатском.

Не знаю, как на это реагировать, поэтому предпочитаю быстро осмотреться, сориентироваться.

При этом краем глаза замечаю, как его взгляд неприязненно скользит по моему лицу – лицо-то ему чем не нравится? Шрамом? Так его из-под козырька не видно, цепляется за фуражку, за погоны, наталкивается на перевязь и замирает, натолкнувшись на Георгиевский крест. Видимо, увиденное несколько не соответствует сложившимся в голове вышибалы представлениям, поэтому тот и не знает, как поступить. И я стою. Ну не отпихивать же его в сторону. И разворачиваться назад вот так сразу как-то не с руки. Да и публика под низкой кирпичной аркой потолка как-то примолкла вдруг и в нашу сторону смотрит.

– Боричка, да пропусти ты господина офицера. Видишь же, он не из этих наших столичных паркетных шаркунов, – к нам устремляется странного вида мужчина в возрасте. Почему странного? Да одет не пойми во что. То ли доктор, то ли военный, какая-то смесь непонятная из разнообразной одежды. Подхватывает меня под руку и проводит внутрь, попутно огибая и выговаривая на весь зал этому «Боричке»:

– Ты же видишь, офицер с боевыми наградами, опять же ранен, ему тяжело. А ты его не пускаешь… – и сразу же без перехода обращается ко мне и вежливо приглашает за свой столик. Проходим через арочный проход во второй зал, присаживаемся. И снова тишина, снова ко мне приковано всеобщее внимание. Впрочем, ненадолго. Посмотрели и оценили. Почти сразу же под сводами раздаётся тихий неразборчивый шум, в котором изредка в момент всеобщей паузы можно выхватить какое-то слово.

Мой неожиданный заступник присаживается напротив, сразу же представляется, сетуя на то, что приходится представляться вот так, по-простому, и с любопытством скашивает взгляд на мой орден, на авиационные эмблемы и знаки, начинает мягко и ненавязчиво расспрашивать.

Господи, это куда я попал? Но в голове уже складывается общая картинка, которую расцвечивают наконец-то проявившиеся воспоминания. Представляюсь в ответ, одновременно пытаюсь незаметно оглядеться, ищу знакомые лица и не нахожу. Приходится сосредоточиться на разговоре, потому как мой собеседник не отстаёт, а через секунду и вообще огорошивает. Узнал меня каким-то образом и задаёт вопрос о той самой атаке на германские крейсеры. И в этот момент зал замолкает. Вопрос услышали. Или притворялись, что заняты своими разговорами, создавали вид отсутствия, а сами присматривались и прислушивались к новому действующему лицу. Творческие люди, одно слово… И теперь всеобщее внимание приковано ко мне, ждут ответа. Ну, вообще-то внимания я не боюсь, это действительно не в атаку идти, но вот быть в центре внимания не особо хочется. Мне бы просто поесть чего-нибудь существенного да на творческих людей посмотреть, раз уж я сюда каким-то чудом забрёл. Можно сказать, к живой истории прикоснулся.

Но деться мне некуда, поэтому приходится в нескольких фразах удовлетворить неприкрытое любопытство моего заступника. На этом разговор не заканчивается, потому как вокруг авиации сейчас витает некий ореол загадочности, мужества и романтизма, что безумно нравится как раз вот такой богеме. Особенно её женской половине. Отбиваюсь от вопросов, вздохов и ахов общими ответами, ссылаюсь на усталость и якобы ранение, умудряюсь взамен рассказать парочку анекдотов в тему из моего времени, на что окружение реагирует вежливыми улыбками и редкими хлопками в ладоши, и, наконец, меня оставляют в покое.

Еды я так никакой и не получаю. Складывается впечатление, что для этого нужно было оставаться в первом зале, а здесь… Здесь мне подносят бокал вина, и на этом всё.

Уходить сразу не хочется, всё-таки вдруг мне повезёт, и я увижу Ахматову или Гумилёва. Тихонько интересуюсь у своего заступника, кто есть кто, и меня кратенько, в двух словах, просвещают о каждом. Я только успеваю крутить головой, вглядываясь в лица и фигуры за столиками. Слышу несколько известных имён и фамилий, стараюсь рассмотреть сии персоны. Уже совсем не хочется уходить, пригрелся как-то. И моё недолгое ожидание вознаграждается. В зале появляется Маяковский. В цилиндре, который каким-то чудом держится на его голове, несмотря на довольно-таки низкие проходы в зал, и в распахнутом настежь сюртуке. А где знаменитая полосатая кофта? Шум и гомон усиливаются, вокруг Маяковского возникает быстрый водоворот его друзей и знакомых. На маленькую низкую сцену тут же выпрыгивает кто-то из присутствующих и с выражением что-то читает. Не прислушиваюсь, потому что не свожу глаз с высокой нескладной фигуры.

Вскоре появляется молодая женщина, как тут же меня просвещают, Ахматова, да я и сам вижу её узнаваемый профиль. Проходит к освободившейся сцене, оборачивается к залу и с грустью сообщает, что Николай уехал. Полк отправили воевать.

Так понимаю, что это она о Гумилёве. Жаль. Вот кого я действительно хотел бы вживую увидеть. Хотя сегодня я и так достаточно увидел, на всю жизнь воспоминания останутся!

Глава 4

Джунковский

Давно уже проводили к выходу поручика, а генерал всё так же неподвижно стоял у окна, смотрел отрешённо на улицу и ничего там не видел. Вновь и вновь возвращался мыслями к только что завершённому разговору, вспоминал и прокручивал в голове и пробовал на вкус буквально каждую произнесённую гостем фразу.

На город стремительно наплывали сентябрьские вечерние сумерки, и небо над крышами столицы окрасилось в причудливый бледно-розовый цвет заходящего солнца. И даже этого не видел погружённый в тревожные размышления генерал.

Ну кто мог предполагать, что простая на первый взгляд беседа с героем первых дней этой войны повернётся такой неожиданной стороной, – вглядывался в своё отражение в стекле Владимир Фёдорович. – Да ещё повернётся в довершение таким боком, которого он на дух не выносил. Как будто мало было ему постоянной головной боли от одного такого же нынешнего любимца императрицы! Правильно ли он поступил, отпустив этого Грачёва? Может быть, от греха подальше законопатить его в подвалы Петропавловки и забыть, как предутренний дурной сон? Может быть, может быть… Если бы не одно «но»! Этот странный поручик явно выступал на его стороне. Иначе как объяснить предоставленную ему информацию о его, Джунковского, вероятном нерадостном и бесперспективном будущем? Само собой, информацией называть эти… Какие-то видения… Будет как-то слишком уж… Правдоподобно. Словно он в них полностью поверил. А такой слабости генерал в отношении себя допустить не мог! Но и отмахнуться от этих якобы видений – определение-то какое, чтоб они в пекле горели! – не позволял весь его многолетний жизненный и профессиональный опыт!

Вспомнив высказанное в самом конце разговора предостережение, Владимир Фёдорович раздражённо передёрнул плечами. Да уж, отмахнуться от сказанного не получится, придётся сегодняшней ночью опять не спать, снова и снова подробно вспоминать весь разговор, каждое произнесённое слово, анализировать поведение визитёра, интонации и мимику его лица…

Ничего. Если всё услышанное сегодняшним вечером хоть на какую-то десятую долю окажется правдой, то сегодняшняя бессонная ночь покажется слишком малой платой за его благополучное будущее. И не только за его…

Приняв непростое для себя решение, Джунковский разом повеселел, как это всегда с ним бывало после долгих размышлений, подмигнул своему отражению в тёмном стекле (кстати, отныне и навсегда в свете полученных предупреждений шторы нужно будет задёргивать), развернулся и направился к выходу. И обязательно нужно будет быстро собрать всю необходимую по итогам прошедшего разговора информацию на существующие в стране на этот момент производства и подобрать подходящих людей. Само собой с мерами воздействия на них. Так, на всякий случай, время-то на дворе какое? Благо хоть это-то можно переложить на чужие плечи. На следующую встречу с поручиком нужно прийти подготовленным.

И снова генерал передёрнул плечами и поморщился. Ну не нравится ему эта чертовщина с предсказаниями. Чушь несусветная для истинно верующего человека. Но и не принимать во внимание после всего сказанного эту якобы чушь нельзя. Уже просто так не отмахнёшься. Слишком многое на карту поставлено…

Грачёв

Ну, в общем-то насиделся я в этом «Подвале», пора и честь знать. Накормить не накормили, но хоть отогрелся. Любопытство своё и интерес удовлетворил, можно и на выход. Да и душно здесь стало, табачный дым густой пеленой под сводами висит, клубится, когда снующая туда-сюда публика его головами задевает. На воздух хочу, в гостиницу, в кровать. И спать! Стихи стихами, а война по расписанию! Или работа! А у меня её сейчас хватает, особенно после визита к командиру особого корпуса. Кроме тяжёлого, но, как оказалось, такого нужного разговора с жандармом больше никакие мысли в голову не лезут. Какая уж тут может быть поэзия! Разбивается хрустальная воздушная хрупкость рифм о приземлённую гранитную твердь бытия.

Извинился перед своим спутником, ещё раз поблагодарил за участие, распрощался и направился к выходу. Не успел сделать и пары шагов, как меня остановили громким, буквально на весь зал вопросом. Пришлось развернуться. Маяковскому больше всех неймётся, всё публику своим поведением эпатирует.

– Что, господин поручик, вам у нас не нравится? Герою окопов не до высокой поэзии?

И вид-то не сделаешь, что ничего не услышал. А у окружающих сразу глазёнки заблестели, особенно у тех, которые женского полу. Нравятся скандалы? А вот не доставлю я вам такого удовольствия:

– Нет, господин поэт. Дело не в том, что мне что-то нравится или не нравится. Завтра на службу вставать рано. Прошу меня извинить. Прощайте. Честь имею.

Раскланялся и развернулся к выходу. А что это все затихли? Пришлось быстренько оглянуться через плечо.

– То есть вы хотите всех нас упрекнуть в безделье? – А позу-то поэт принял какую эффектную! Как раз вот на подобную публику и рассчитанную. Одну ногу вперёд выставил, подбородок гордо задрал… Вот только не учёл, что голова при этом своей макушкой в табачное облако под сводами окунулась. И впрямь облако в штанах!

Еле-еле удержал себя от улыбки. Слишком уж пришедшая в голову аналогия показалась неуместно смешной. Не поймут-с! Да что же ты не уймёшься? Публику решил за мой счёт поэпатировать? И нашёл же к кому приставать! Иди вон немцам лучше свои претензии высказывай. А народ-то с интересом смотрит, ждёт, что дальше будет. Но позволю себе всех разочаровать. Не стану в угоду этой публике в спор вступать, да и сил нет, честно себе признаюсь.

– Владимир Владимирович, не приписывайте мне свои мысли. Не все здесь с ними согласны. Ещё раз прошу извинить, господа, мне действительно пора.

И я нырнул под свод арки, не дожидаясь ответа. Миновал ещё один зал (вот где мне нужно было занимать столик – тут хоть чем-то кормят), дверь и ступени входа. Или выхода в этом случае. Поднялся на улицу, вдохнул полной грудью свежий холодный воздух. Хорошо! И, не оглядываясь, зашагал в сторону Невского проспекта. Поймать извозчика здесь в это время мне кажется маловероятным. Если бы в находящемся по соседству Михайловском театре что-то давали, какое-нибудь представление – тогда да, подобная возможность у меня бы была, а поскольку этого не происходит, то пока так придётся ножками, ножками.

Громкий топот за спиной заставил резко развернуться и высвободить больную руку из перевязи. Пальцы потянули клапан кобуры, нащупали ребристую рукоять револьвера и… Расслабились. А тело и ноги, наоборот, напряглись, приготовились к возможной стычке. Ну и чего ему неймётся?

Маяковский догонял меня широкими быстрыми шагами, так что полы расстёгнутого сюртука оставались где-то у него за спиной. Остановился в двух шагах, замер, вглядываясь мне в глаза. И вдруг сказал то, что я меньше всего сейчас ожидал услышать:

– Я тоже хотел в действующую армию, но мне отказали. Нашли причину – неблагонадёжность. Тоже мне, крючкотворы и бюрократы!

– А вы найдите меня завтра на Комендантском аэродроме, попробуем что-нибудь придумать.

Слова вылетели из моего рта как-то сами собой, словно под влиянием посторонней силы. Захлопнул рот, опомнился, да уже поздно стало. Вот мне оно нужно? Ещё и эти проблемы на себя взваливать? Получается, нужно…

Невский встретил яркими огнями фонарей, прогуливающейся разномастной публикой и наконец-то свободными извозчиками. Махнул рукой, привлекая к себе внимание – куда-то идти уже не было ни малейшего желания, забрался в пролётку, назвал адрес, забился в самый угол возка, показалось, что там будет теплее. Это хорошо, что верх поднят, не так ветром продувает. Эх, кто же знал, что мой сегодняшний день окажется настолько длинным?

А потом пришлось ещё отбиваться от расспросов Михаила, ссылаться при этом на действительную усталость, давать твёрдое обещание обо всём рассказать завтра утром и голодным ложиться в кровать. К счастью, усталость быстро победила голодный вой недовольного желудка, и я – счастье-то какое – наконец-то провалился в спасительный сон.

Свой утренний рассказ отложил сначала до завтрака, а потом и до обеда, несмотря на настойчивость Михаила. Отделался парочкой общих фраз, и всё. Слишком дел много накопилось, и все они неотложные. Работы по переделке фюзеляжа идут полным ходом, а у меня возникли некоторые новые идеи. Пришлось вносить по ходу дела очередные изменения в конструкцию. К счастью, это никак не влияло на уже проделанную работу, ничего не пришлось переделывать и ломать.

Правда, на обеде отвертеться от расспросов Михаила не удалось, пришлось удовлетворять его измученное затянувшимся ожиданием любопытство…

А вечером обязательно нужно посетить доктора. На удивление, вчерашние похождения ничем плохим для моего здоровья не закончились. И рука почти не болела, так, чуть-чуть тянуло рану, и простуда на организм не навалилась. Так что к доктору и, если получится, всё-таки к Котельникову. Или с Котельниковым подождать? До следующего визита к Джунковскому? Генерал обещал насколько возможно быстро собрать всю интересующую меня информацию по нужным людям и производствам.

Вчера вечером после разговора в корпусе я как-то всё больше на эмоциях был. И ничего конструктивного придумать не смог. За ночь немного успокоился, по крайней мере, острые эмоции и впечатления от проведённого разговора ушли, и я начал думать более чётко и взвешенно. Вчера-то здорово напряг свои мозговые извилины – слишком неожиданным оказался разговор. Пришлось просчитывать каждое слово, контролировать мимику и интонации, лихорадочно пытаться выдернуть из глубин памяти всю необходимую для этой беседы информацию. И, кажется, у меня всё получилось. По крайней мере, сегодня и сейчас я нахожусь на аэродроме, а не в каких-нибудь застенках.

А что будет дальше? Отгоняю от себя этот преждевременный вопрос. Потому что ничего сейчас нельзя загадывать. Всё будет зависеть от того, поверит ли мне Джунковский и что именно скажет при следующей нашей встрече. Или сделает. Если поверит, то… И я снова обрываю себя, дабы не спугнуть удачу. Потому что это совсем другая фигура по значимости и абсолютно другие возможности по жизни. Ведь если всё срастётся как нужно, то… И я снова затыкаю неуёмный фонтан собственного воображения. Рано! После помечтаю, когда появится хоть какое-то реальное подкрепление этим мечтам!

И, вообще, благодаря своему вчерашнему вечернему визиту в «Подвал» я впервые настолько чётко определился со своим окончательным позиционированием к окружающей меня действительности. Всё увиденное там, в этом подвальном тумане сизого табачного дыма, так отчётливо напомнило мне о собственных метаниях, что я наконец-то понял, для чего я здесь. Можно много успешно и красиво говорить о патриотизме, о жертвенности во имя великой России, но кроме болтовни ничего конкретного и полезного не делать. Сколько в том зале было экзальтированной молодёжи, а воевать отправился только один Гумилёв… Да и то отношение к нему у публики после такого поступка было несколько… Скажем так, этаким непростым, неодобрительным. Единственно, выбивались из всего этого те слова Маяковского. Вот и посмотрим, найдёт ли он меня, или это так, болтовня пустая, под влиянием очередного порыва? Так что прочь все свои сомнения, отныне только вперёд, невзирая на трудности и личности. Впрочем, с моим везением находить общий язык с этими самыми личностями, пусть и на основе некоего послезнания, сомнений и быть не может. Нечего заниматься пустой болтовнёй и зряшными переживаниями – дело дельное делать нужно! И хватит ассоциировать себя с песчинкой в механизме развития истории. Гораздо лучше будет оказаться там в качестве булыжника…

Вечером же у меня состоялся только лишь визит к доктору. Никуда я больше не поехал. Рана моя успешно заживала, да я и сам это чувствовал, зуд стоял под повязкой такой, что никаких сил терпеть не было. Но перевязку на всякий случай сделали, сменили замазюканную за эти дни косынку-перевязь. И всё! Удалось убедить себя пока никуда не высовываться, остаться в гостинице и отдохнуть. Пока ещё есть такая возможность. Пусть Михаил один погуляет. Да он и не возражает. И, судя по тому, как он бодро и весело собирается, у вахмистра всё на личном фронте в полном порядке. Вот хоть у кого-то всё хорошо!