Что такое счастье

О моем, о веселом и добром лете,

Где живет красота, и любовь, и ты…

Любовь и трусость

Почему так нередко любовь непрочна?

Несхожесть характеров? Чья-то узость?

Причин всех нельзя перечислить точно,

Но главное все же, пожалуй, трусость.

Да, да, не раздор, не отсутствие страсти,

А именно трусость – первопричина.

Она-то и есть та самая мина,

Что чаще всего подрывает счастье.

Неправда, что будто мы сами порою

Не ведаем качеств своей души.

Зачем нам лукавить перед собою,

В основе мы знаем и то и другое,

Когда мы плохи и когда хороши.

Пока человек потрясений не знает,

Не важно – хороший или плохой,

Он в жизни обычно себе разрешает

Быть тем, кто и есть он. Самим собой.

Но час наступил – человек влюбляется.

Нет, нет, на отказ не пойдет он никак.

Он счастлив. Он страстно хочет понравиться.

Вот тут-то, заметьте, и появляется

Трусость – двуличный и тихий враг.

Волнуясь, боясь за исход любви

И, словно стараясь принарядиться,

Он спрятать свои недостатки стремится,

Она – стушевать недостатки свои.

Чтоб, нравясь, быть самыми лучшими, первыми,

Чтоб как-то «подкрасить» характер свой,

Скупые на время становятся щедрыми,

Неверные – сразу ужасно верными,

А лгуньи за правду стоят горой.

Стремясь, чтобы ярче зажглась звезда,

Влюбленные словно на цыпочки встали

И вроде красивей и лучше стали.

«Ты любишь?» – «Конечно!» —

«А ты меня?» – «Да!»

И все. Теперь они муж и жена.

А дальше все так, как случиться и должно:

Ну сколько на цыпочках выдержать можно?!

Вот тут и ломается тишина…

Теперь, когда стали семейными дни,

Нет смысла играть в какие-то прятки.

И лезут, как черти, на свет недостатки,

Ну где только, право, и были они?

Эх, если б любить, ничего не скрывая,

Всю жизнь оставаясь самим собой,

Тогда б не пришлось говорить с тоской:

«А я и не думал, что ты такая!»

«А я и не знала, что ты такой!»

И может, чтоб счастье пришло сполна,

Не надо душу двоить свою.

Ведь храбрость, пожалуй, в любви нужна

Не меньше, чем в космосе или в бою!

Задумчиво она идет по улице

Она идет задумчиво по улице,

Стройна, как синеглазый василек.

Но все сейчас в ней словно бы сутулится,

Сутулится душа, и взгляд сутулится,

И даже чувства съежились в комок.

Идет она, как в проклятое царство,

Где нет ни звезд, ни пищи, ни воды.

И нет на свете, кажется, лекарства,

Чтоб вдруг ее избавить от беды.

Но есть лекарство прочих посильней,

Которое помочь всегда готово,

Чтоб человек, известный только ей,

Который всех важнее и нужней,

Сказал одно-единственное слово…

3 июня 1998 г.

Москва

Разные натуры

Да, легко живет, наверно, тот,

Кто всерьез не любит никого.

Тот, кто никому не отдает

Ни души, ни сердца своего.

У него – ни дружбы, ни любви,

Ибо втайне безразличны все.

Мчит он, как по гладкому шоссе,

С равнодушным холодком в крови.

И, ничьей бедой не зажжено,

Сердце ровно и спокойно бьется,

А вот мне так в мире не живется,

Мне, видать, такого не дано.

Вот расстанусь с другом и тоскую,

Сам пишу и жду, чтоб вспомнил он.

Встречу подлость – бурно протестую,

Ну, буквально лезу на рожон!

Мне плевать на злобную спесивость,

Пусть хоть завтра вздернут на суку!

Не могу терпеть несправедливость

И смотреть на подлость не могу!

Видимо, и в прошлом, и теперь

Дал мне бог привязчивое сердце,

И для дружбы я не то что дверцу,

А вовсю распахиваю дверь!

Впрочем, дружба – ладно. Чаще проще:

Где-нибудь на отдыхе порой

Свел знакомство на прогулке в роще

С доброю компанией живой.

Встретились и раз, и пять, и восемь,

Подружились, мыслями зажглись,

Но уже трубит разлуку осень,

Что поделать? Жизнь – ведь это жизнь!

Люди разлетелись. И друг друга,

Может, и не будут вспоминать.

Только мне разлука – злая вьюга,

Не терплю ни рвать, ни забывать.

А порой, глядишь, и так случится.

В поезде соседи по вагону

Едут. И покуда поезд мчится,

Все в купе успели подружиться

По дорожно-доброму закону.

А закон тот вечно обостряет

Чувства теплоты и доброты.

И уже знаком со всеми ты,

И тебя все превосходно знают.

Поверяют искренно и тихо

Ворох тайн соседям, как друзьям.

И за чаем или кружкой пива

Чуть не душу делят пополам.

И по тем же взбалмошным законам

(Так порой устроен человек) —

Не успели выйти из вагона,

Как друг друга в городских трезвонах

Позабыли чуть ли не на век!

Вот и мне бы жить позабывая,

Сколько раз ведь получал урок!

Я ж, как прежде, к людям прикипаю

И сижу, и глупо ожидаю

Кем-нибудь обещанный звонок.

А любви безжалостные муки?!

Ведь сказать по правде, сколько раз

Лгали мне слова и лгали руки.

Лгали взгляды преданнейших глаз!

Кажется, и понял, и измерил

Много душ и множество дорог,

Все равно: при лжи не лицемерил

И подчас по-идиотски верил,

И привыкнуть к лжи никак не мог.

Не хвалю себя и не ругаю,

Только быть другим не научусь.

Все равно, встречаясь, – доверяю,

Все равно душою прикипаю

И ужасно трудно расстаюсь!..

Ну, а если б маг или святой

Вдруг сказал мне: – Хочешь, превращу

В существо с удачливой душой,

Сытой и бесстрастно-ледяной? —

Я сказал бы тихо:

– Не хочу…

Преступление и наказание

Однажды парком в предзакатный час

Шла женщина неспешно по дороге.

Красавица и в профиль, и анфас,

И в глубине зеленоватых глаз —

Одна весна и никакой тревоги.

Была она как ветер молода,

И, видимо, наивна до предела,

Иначе б непременно разглядела

Три тени за кустами у пруда.

Не всем, видать, предчувствие дано.

Тем паче если не было примеров

Чего-то злого. В парке не темно,

И шла она уверенно в кино

Без всяческих подруг и кавалеров.

Но быть в кино ей, видно, не судьба:

Внезапно с речью остроэкзотичной

Шагнули к ней три здоровенных лба

С нацеленностью явно эротичной.

Один промолвил, сплюнув сигарету:

«Она – моя! И споров никаких!»

Другой: «Ну нет! Я сам сожру конфету!»

А третий хмыкнул: «Мы красотку эту

По-дружески разделим на троих!»

Закат погас, и в парке стало хмуро.

Вдали сверкнули россыпи огней…

«Ну, хватит! Брось таращиться как дура!

Ступай сюда в кусты!» И три фигуры,

Дыша спиртным, придвинулись плотней.

«Ребята, что вы?!»… Голос замирает.

А трое смотрят хмуро, как сычи.

«Вы шутите? Ну что вас раздирает?!» —

«Мы шутим? Да серьезней не бывает!

Снимай же все, что надо, и молчи!»

Один дохнул: «Заспоришь – придушу!

Сейчас исполнишь все, что нам угодно!

Чтоб выжить – покажи, на что способна!»

Она вздохнула: «Ладно… Покажу!»

Неторопливо сбросила жакетку

И первому, уже без лишних фраз,

Ребром ладони яростно и метко

Но горлу – словно сталью: раз! И раз!

И вновь – удар! «Теперь души, скотина!»

И тут буквально чудо наяву:

Почти со шкаф величиной, мужчина

Как сноп мгновенно рухнул на траву!

Другой, взревев, рванулся к ней навстречу,

Но тут – прием и новый взмах рукой!

И вот уже второй за этот вечер

Как бык уткнулся в землю головой…

А третий, зло зубами скрежеща

И целясь впиться в горло пятернею,

Вдруг резко вырвал нож из-под плаща

И прыгнул кошкой с бранью площадною.

Она же резко вымолвила: «Врешь!»

И, сжавшись, распрямилась как пружина.

И вот, роняя зазвеневший нож,

На землю третий грохнулся детина.

И тут, покуда, ползая ужом,

Они стонали, мучаясь от боли,

Она, как вспышка воплощенной воли,

Шагнула к ним с подобранным ножом.

«Ну что, мерзавцы? Отвечайте, что?!

Насильничать решили? Дескать, сила?

Скажите же спасибо мне за то,

Что я вам жизни нынче сохранила!

Сейчас я вновь в кинотеатр иду,

А ровно через два часа – обратно.

Однако же прошу иметь в виду:

Чтоб даже духу вашего в саду

Здесь просто близко не было. Понятно?!

А притаитесь где-то за кустом,

Тогда, клянусь, что я на этом месте

Лишу вас вашей жеребячьей чести

Вот этим самым вашим же ножом!

А если ж вдруг найдете пистолет,

Намного хлеще сыщете ответ:

Ведь я кладу почти что пулю в пулю

И рисковать вам даже смысла нет!»

Чуть улыбнувшись, строго посмотрела,

Губной помадой освежила рот,

Неторопливо кофточку надела

И легким шагом двинулась вперед.

Шла женщина спокойно и упрямо,

И строгий свет горел в ее глазах,

А сзади три насильника и хама,

Рыча от боли, корчились в кустах…

О, люди! В жизни трудно все предвидеть!

И все-таки не грех предупредить

Мужчин, способных женщину обидеть

И даже силу где-то применить:

Чтить женщину есть множество причин:

Когда умом, да и силенкой тоже

Она сегодня часто стоить может

И двух, и трех, и пятерых мужчин!

Моя любовь

Ну каким ты владеешь секретом?

Чем взяла меня и когда?

Но с тобой я всегда, всегда:

Днем и ночью, зимой и летом!

Площадями ль иду большими

Иль за шумным сижу столом,

Стоит мне шепнуть твое имя —

И уже мы с тобой вдвоем.

Когда радуюсь или грущу я

И когда обиды терплю,

И в веселье тебя люблю я,

И в несчастье тебя люблю.

Даже если крепчайше сплю,

Все равно я тебя люблю!

Говорят, что дней круговерть

Настоящих чувств не тревожит.

Говорят, будто только смерть

Навсегда погасить их может.

Я не знаю последнего дня,

Но без громких скажу речей:

Смерть, конечно, сильней меня,

Но любви моей не сильней.

И когда этот час пробьет

И окончу я путь земной,

Знай: любовь моя не уйдет,

А останется тут, с тобой.

Подойдет без жалоб и слез

И незримо для глаз чужих,

Словно добрый и верный пес,

На колени положит нос

И свернется у ног твоих.

Девушка

Девушка, вспыхнув, читает письмо.

Девушка смотрит пытливо в трюмо.

Хочет найти и увидеть сама

То, что увидел автор письма.

Тонкие хвостики выцветших кос,

Глаз небольших синева без огней.

Где же «червонное пламя волос»?

Где «две бездонные глуби морей»?

Где же «классический профиль», когда

Здесь лишь кокетливо вздернутый нос?

«Белая кожа»… – Но гляньте сюда:

Если он прав, то куда же тогда

Спрятать веснушки? Вот в чем вопрос!

Девушка снова читает письмо,

Снова с надеждою смотрит в трюмо,

Смотрит со скидками, смотрит пристрастно,

Ищет старательно, но… напрасно!

Ясно, он просто над ней подшутил.

Милая шутка! Но кто разрешил?!

Девушка сдвинула брови. Сейчас

Горькие слезы брызнут из глаз…

Как объяснить ей, чудачке, что это

Вовсе не шутка, что хитрости нету.

Просто, где вспыхнул сердечный накал,

Разом кончается правда зеркал!

Просто весь мир озаряется там

Радужным, синим, зеленым…

И лгут зеркала. Не верь зеркалам!

А верь лишь глазам влюбленным!

Если любовь уходит!

Если любовь уходит, какое найти решенье?

Можно прибегнуть к доводам, спорить и убеждать,

Можно пойти на просьбы и даже на униженья,

Можно грозить расплатой, пробуя запугать.

Можно вспомнить былое, каждую светлую малость,

И, с дрожью твердя, как горько в разлуке пройдут года,

Поколебать на время, может быть, вызвать жалость

И удержать на время. На время – не навсегда.

А можно, страха и боли даже не выдав взглядом,

Сказать: – Я люблю. Подумай. Радости не ломай. —

И если ответит отказом, не дрогнув, принять как надо,

Окна и двери – настежь: – Я не держу. Прощай!

Конечно, ужасно трудно, мучась, держаться твердо.

И все-таки, чтобы себя же не презирать потом,

Если любовь уходит – хоть вой, но останься гордым.

Живи и будь человеком, а не ползи ужом!

Прямой разговор

Л. К.

Боль свою вы делите с друзьями,

Вас сейчас утешить норовят,

А его последними словами,

Только вы нахмуритесь, бранят.

Да и человек ли в самом деле

Тот, кто вас, придя, околдовал,

Стал вам близким через две недели,

Месяц с вами прожил и удрал.

Вы встречались, дорогая, с дрянью.

Что ж нам толковать о нем сейчас?!

Дрянь не стоит долгого вниманья,

Тут важнее говорить о вас.

Вы его любили? Неужели?

Но полшага – разве это путь?!

Сколько вы пудов с ним соли съели?

Как успели в душу заглянуть?!

Что вы знали, ведали о нем?

То, что у него есть губы, руки,

Комплимент, цветы, по моде брюки —

Вот и все, пожалуй, в основном?!

Что б там ни шептал он вам при встрече,

Как возможно с гордою душой

Целоваться на четвертый вечер

И в любви признаться на восьмой?!

Пусть весна, пускай улыбка глаз…

Но ведь мало, мало две недели!

Вы б сперва хоть разглядеть успели,

Что за руки обнимают вас!

Говорите, трудно разобраться,

Если страсть. Допустим, что и так.

Но ведь должен чем-то отличаться

Человек от кошек и дворняг!

Но ведь чувства тем и хороши,

Что горят красиво, гордо, смело.

Пусть любовь начнется. Но не с тела,

А с души, вы слышите, – с души!

Трудно вам. Простите. Понимаю.

Но сейчас вам некого ругать.

Я ведь это не мораль читаю.

Вы умны, и вы должны понять:

Чтоб ценили вас, и это так,

Сами цену впредь себе вы знайте,

Будьте горделивы. Не меняйте

Золота на первый же медяк!

Эдельвейс

(Лирическая баллада)

Ботаник, вернувшийся с южных широт,

С жаром рассказывал нам

О редких растениях горных высот,

Взбегающих к облакам.

Стоят они гордо, хрустально чисты,

Как светлые шапки снегов.

Дети отчаянной высоты

И дикого пенья ветров.

В ладонях ботаника – жгучая синь,

Слепящее солнце и вечная стынь

Качаются важно, сурово.

Мелькают названья – сплошная латынь —

Одно непонятней другого.

В конце же сказал он: – А вот эдельвейс,

Царящий почти в облаках.

За ним был предпринят рискованный рейс,

И вот он в моих руках!

Взгляните: он блещет, как горный снег,

Но то не просто цветок.

О нем легенду за веком век

Древний хранит Восток.

Это волшебник. Цветок-талисман.

Кто завладеет им,

Легко разрушит любой обман

И будет от бед храним.

А главное, этот цветок таит

Сладкий и жаркий плен:

Тот, кто подруге его вручит,

Сердце возьмет взамен.

Он кончил, добавив шутливо: – Ну вот,

Наука сие отрицает,

Но если легенда веками живет,

То все-таки кто его знает?..

Ботаника хлопали по плечам,

От шуток гудел кабинет:

– Теперь хоть экзамен сдавай по цветам!

Да ты не ученый – поэт!

А я все думал под гул и смех:

Что скажет сейчас она?

Та, что красивей и тоньше всех,

Но так всегда холодна.

Так холодна, что не знаю я,

Счастье мне то иль беда?

Вот улыбнулась: – Это, друзья,

Мило, но ерунда…

В ночи над садами звезды зажглись,

А в речке темным-темно…

Толкаются звезды и, падая вниз,

С шипеньем идут на дно.

Ветер метет тополиный снег,

Мятой пахнет бурьян…

Конечно же, глупо: атомный век —

И вдруг цветок-талисман!

Пусть так! А любовь? Ведь ее порой

Без чуда не обрести!

И разве есть ученый такой,

Чтоб к сердцу открыл пути?!

Цветок эдельвейс… Щемящая грусть…

Легенда… Седой Восток…

А что, если вдруг возьму и вернусь

И выпрошу тот цветок?!

Высмеян буду? Согласен. Пусть.

Любой ценой получу!

Не верит? Не надо! Но я вернусь

И ей тот цветок вручу.

Смелее! Вот дом его… Поворот…

Гашу огонек окурка,

И вдруг навстречу мне из ворот

Стремительная фигурка.

Увидела, вспыхнула радостью: – Ты!

Есть, значит, тайная сила.

Ты знаешь, он яростно любит цветы,

Но я смогла, упросила…

Сейчас все поймешь… Я не против чудес,

Нет, я не то говорю… —

И вдруг протянула мне эдельвейс!

– Вот… Принимай… Дарю!

Звездами вспыхнули небеса,

Ночь в заревом огне…

Люди, есть на земле чудеса!

Люди, поверьте мне!

Двадцатый век

Ревет в турбинах мощь былинных рек,

Ракеты, кванты, электромышленье…

Вокруг меня гудит двадцатый век,

В груди моей стучит его биенье.

И, если я понадоблюсь потом

Кому-то вдруг на миг или навеки,

Меня ищите не в каком ином,

А пусть в нелегком, пусть в пороховом,

Но именно в моем двадцатом веке.

Ведь он, мой век, и радио открыл,

И в космос взмыл быстрее ураганов,

Кино придумал, атом расщепил

И засветил глаза телеэкранов.

Он видел и свободу и лишенья,

Свалил фашизм в пожаре грозовом.

И верю я, что именно о нем

Потомки наши вспомнят с уваженьем.

За этот век, за то, чтоб день его

Все ярче и добрее разгорался,

Я не жалел на свете ничего

И даже перед смертью не сгибался!

И, горячо шагая по планете,

Я полон дружбы к веку моему.

Ведь как-никак назначено ему,

Вот именно, и больше никому,

Второе завершить тысячелетье.

Имеет в жизни каждый человек

И адрес свой, и временные даты.

Даны судьбой и мне координаты:

«СССР. Москва. Двадцатый век».

И мне иного адреса не надо.

Не знаю, как и много ль я свершил?

Но если я хоть что-то заслужил,

То вот чего б я пожелал в награду:

Я честно жил всегда на белом свете,

Так разреши, судьба, мне дошагать

До новогодней смены двух столетий,

Да что столетий – двух тысячелетий,

И тот рассвет торжественный обнять!

Я представляю, как все это будет:

Салют в пять солнц, как огненный венец,

Пять миллионов грохнувших орудий

И пять мильярдов вспыхнувших сердец!

Судьба моя, пускай дороги круты,

Не обрывай досрочно этот путь.

Позволь мне ветра звездного глотнуть

И чрез границу руку протянуть

Из века в век хотя бы на минуту!

И в тишине услышать самому

Грядущей эры поступь на рассвете,

И стиснуть руку дружески ему —

Веселому потомку моему,

Что будет жить в ином тысячелетье.

А если все же мне не суждено

Шагнуть на эту сказочную кромку,

Ну что ж, я песней постучусь в окно.

Пусть эти строки будут все равно

Моим рукопожатием потомку!

Чудачка

Одни называют ее «чудачкой»

И пальцем на лоб – за спиной, тайком,

Другие – «принцессою» и «гордячкой»,

А третьи просто – «синим чулком».

Птицы и те попарно летают,

Душа стремится к душе живой.

Ребята подруг из кино провожают,

А эта одна убегает домой.

Зимы и весны цепочкой пестрой

Мчатся, бегут за звеном звено…

Подруги, порой невзрачные просто,

Смотришь, замуж вышли давно.

Вокруг твердят ей: «Пора решаться,

Мужчины не будут ведь ждать, учти!»

Недолго и в девах вот так остаться!

Дело-то катится к тридцати…

Неужто не нравился даже никто? —

Посмотрит мечтательными глазами:

– Нравиться – нравились. Ну и что? —

И удивленно пожмет плечами.

Какой же любви она ждет, какой?

Ей хочется крикнуть: «Любви-звездопада!

Красивой-красивой! Большой-большой!

А если я в жизни не встречу такой,

Тогда мне совсем никакой не надо!»

Девушка и лесовик

(Сказка)

На старой осине в глуши лесной

Жил леший, глазастый и волосатый.

Для лешего был он еще молодой —

Лет триста, не больше. Совсем незлой,

Задумчивый, тихий и неженатый.

Однажды у Черных болот в лощине

Увидел он девушку над ручьем,

Красивую, с полной грибной корзиной

И в ярком платьице городском.

Видать, заблудилась. Стоит и плачет.

И леший вдруг словно затосковал…

Ну как ее выручить? Вот задача!

Он спрыгнул с сучка и, уже не прячась,

Склонился пред девушкой и сказал:

– Не плачь! Ты меня красотой смутила.

Ты – радость! И я тебе помогу! —

Девушка вздрогнула, отскочила,

Но вслушалась в речи и вдруг решила:

«Ладно. Успею еще. Убегу!»

А тот протянул ей в косматых лапах

Букет из фиалок и хризантем.

И так был прекрасен их свежий запах,

Что страх у девчонки пропал совсем…

Свиданья у девушки в жизни были.

Но если по-честному говорить,

То, в общем, ей редко цветы дарили

И радостей мало преподносили,

Больше надеялись получить.

А леший промолвил: – Таких обаятельных

Глаз я нигде еще не встречал! —

И дальше, смутив уже окончательно,

Тихо ей руку поцеловал.

Из мха и соломки он сплел ей шляпу.

Был ласков, приветливо улыбался.

И хоть и не руки имел, а лапы,

Но даже «облапить» и не пытался.

И, глядя восторженно и тревожно,

Он вдруг на секунду наморщил нос

И, сделав гирлянду из алых роз,

Повесил ей на плечи осторожно.

Донес ей грибы, через лес провожая,

В трудных местах впереди идя,

Каждую веточку отгибая,

Каждую ямочку обходя.

Прощаясь у вырубки обгоревшей,

Он грустно потупился, пряча вздох.

А та вдруг подумала: «Леший, леший,

А вроде, пожалуй, не так и плох!»

И, пряча смущенье в букет, красавица

Вдруг тихо промолвила на ходу:

– Мне лес этот, знаете, очень нравится,

Наверно, я завтра опять приду!

Мужчины, встревожьтесь! Ну кто ж не знает,

Что женщина, с нежной своей душой,

Сто тысяч грехов нам простит порой,

Простит, может, даже ночной разбой!

Но вот невнимания не прощает…

Вернемся же к рыцарству в добрый час

И к ласке, которую мы забыли,

Чтоб милые наши порой от нас

Не начали бегать к нечистой силе!

Лунный вечер

Закат хрустально-алый мост

Над речкой воздвигает,

И вверх в сопровожденье звезд

Луна, поднявшись в полный рост,

Торжественно шагает.

Ей все принадлежат сердца

И замки на планете,

А у тебя же ни дворца,

И, кроме одного певца,

Нет никого на свете.

Но это, право, не беда,

Взвей гордость, словно стяг,

Один, он тоже иногда

Уж не такой пустяк!

Готов я верить и любить,

О бедах не трубя.

Одно не знаю: как мне быть?

Какую песню сочинить,

Достойную тебя?

Твои слова, улыбки, взгляд

Я в сердце собирал,

И, встреться мы лет сто назад,

Я так бы написал:

Всегда поэзии полна,

То холодна, то страстна,

Ты – как полночная луна

Таинственно-прекрасна!

А впрочем, и средь наших дней

Горит живая сила:

И горделиво-светлой ей

Ты, с строгой скромностью своей,

Навряд ли б уступила.

Ведь гордо-чистая луна

Средь всех других планет

Одной лишь стороной видна,

Другой как словно нет.

А та, другая, для кого,

Где все темно и строго?

Для неба или для того,

Кто всех дороже. Для него —

Сверхдруга или бога!

Луна одна и ты – одна.

И знаю я: твой взгляд,

Твоя дневная сторона

И звездно-тайная страна