Так начиналась легенда. Лучшие киносценарии

…Парит в небе на недвижных крыльях каюк. Он кажется подвешенным на незримой нити. Ушастый еж выбежал на спекшийся блин такыра, замер, будто к чему-то прислушиваясь, и юркнул прочь. Краем гигантского, покрытого белой солью озера тянется караван машин.

Колесо автомашины прокладывает след по хрупкому соляному покрову, а вдалеке, плавно покачиваясь, тянется цепочка верблюдов.

Палящая жара, всепроникающая песчаная пыль, жажда наложили отпечаток на участников пробега смуглых курчавых итальянцев, французов в беретах, англичан в тропических шлемах, рослых американцев в широкополых стетсонах, русских в картузах и косоворотках… Лица обгорели и подсушились. На ключицах – следы ожогов, носы заклеены бумажкой, волосы выгорели, побурели. Но все это не способно омрачить настроение участников пробега В машинах поют песни, играют на гитарах, баянах, губных гармошках.

Тянется, растворяясь у горизонта, караван машин…

Вот машины остановились у сухого колодца. Нестерпимо палит солнце.

Зворыкин объясняется с двумя толмачами-проводниками. Один из проводников ухватил горсть песку и ссыпал его в ладони, старается уловить направление ветра. Получив ответ, Зворыкин достал ракетницу и дал сигнал к движению в нужном направлении.

…И снова идут машины. Сбоку от колонны притормозила машина Зворыкина. Он достал бинокль, оглядел местность.

В бинокль видны два разрушенных саманных домика с края такыра, а перед ними – колодец. Зворыкин снова достал ракетницу и дал направление колонне.

Машины, взревев, круто развернулись в указанном направлении и, не нарушая строя, ринулись к долгожданному колодцу.

Машины останавливаются возле двух сломанных домиков, и люди, размахивая ведрами и фляжками, бегут к колодцу. Перед ними – мертвый, засыпанный песком водоем. На всех языках звучат возгласы разочарования, на русском – мат.

Зворыкин дает распоряжение: раздать водителям из НЗ по полфляги питьевой воды.

– Привет, – послышался в это время голос. Зворыкин обернулся.

Из низкой двери саманного домика вышел Кныш, одетый в белую, но сильно запачканную одежду.

– Кныш?.. Какими судьбами?..

– Вот видишь – встречаю вас цветами и поцелуями, – он устало улыбнулся, – трое суток не слезал с верблюда…

Видя недоумение Зворыкина, Кныш отвел его подальше от людей…

– Назначен к тебе в помощь.

Зворыкин удивленно вскинул брови.

– Не ты один учился, – добродушно сказал Кныш. – Я промакадемию закончил. Поступил в ВСНХ… Ну а в Москве, сам знаешь, автопробегу придается огромное значение.

– Ладно, – сказал Зворыкин, – будем работать.

В этот момент к нему подошел, яростно жестикулируя, французский водитель. Оказывается, у него выкипела вода в радиаторе, о чем сообщает Зворыкину переводчик.

– Огнев! – окликает Зворыкин одного из наших водителей, собиравшегося залить воды в свой грузовик из брезентового ведерка. – Отдай воду мусью!

– А как же я? – огорченно говорит Огнев. – У меня тоже хана.

– Наверное, француз сам виноват, – вмешался Кныш, – почему он не обратился вовремя за техпомощью?

– Отдай воду, – даже не взглянув на Кныша, говорит Зворыкин Огневу, – и зови ребят. Знаешь, как пионеры костры тушат? Сейчас мы заправим твою машину из личных запасов.

Француз удаляется с ведерком.

А у нашего грузовика со смехом собираются водители, чтобы пополнить недостаток воды в охладительной системе за счет «внутренних» запасов. Слышится чей-то веселый голос:

– Директора без очереди!

Зворыкин пробирается к радиатору и влезает на бампер…

И снова пески, пески, пески…

Тянется караван машин, но одна машина уже идет на буксире.

Колонна достигла привала – затерявшегося в песках селения. Техники занимаются осмотром и ремонтом машин, шоферы моются, бреются, пьют воду и мутное пиво. Перебрасываются шутками с местными жителями.

С каменистого холма всадники в косматых шапках недобро следят за участниками пробега.

В одной группе, где находятся несколько наших, а также итальянских и французских водителей, техник Сухарик с помощью переводчика рассказывает об ужасах пустыни:

– Это еще вопрос: кто хуже – фаланга или скорпион! У обоих укус смертелен!

Толмач тут же переводит эти полезные сведения иностранным водителям. На лице маленького итальянца неподдельный ужас.

– Я лично больше уважаю скорпиона, – продолжает Сухарик, – он хоть не прыгает. А фаланга, сволочь, на метр сигает. Присядешь на койку, а она тебе в морду вцепится…

– А много здесь этой нечисти? – через переводчика спрашивает итальянец.

– Хоть завались, – мрачно отвечает Сухарик. – Тут спать надо вполглаза А то еще змеи или эти… сколопендры…

– Санта Мария! – осеняет себя крестным знамением итальянец…

В другой группе два американских водителя в компании с русским коллегой Вараксиным угощаются из плоской фляги чем-то явно покрепче пива.

– Совьет машин – вери гуд!.. – говорит американец, отпевая из фляги и передает ее Вараксину.

Тот подтверждает это энергичным глотком, и фляга следует дальше.

– Форд – вери гуд!.. – говорит Вараксин, и церемония с флягой повторяется…

У входа в палатку Зворыкин с наслаждением намыливает голову. Подходит Рубинчик.

– Сообщаю счет, – говорит он веселым голосом, – три-два, правда, все еще не в нашу пользу.

– А что случилось? – спросил Кныш.

– Выбыла итальянская команда Наши хлопцы немножко рассказали о пустыне, о ее фауне, так сказать, о змейках, скорпиончиках и прочих зверушках… Ну, Бенито сообразил, что все это не оговорено в его контракте с «Фиатом» и он может без ущерба вернуться к цивилизации.

Кныш презрительно усмехнулся и щелчком отбросил папиросу.

– Ты ребят подначил? – спросил Зворыкин.

– Брось!.. Я так мелко не плаваю. Но скажу тебе прямо: плакать не стану…

– Странный ты, Кныш…

– Это ты странный! Для тебя пробег – все, а со стороны – ты вроде мечтаешь, чтобы тебе воткнули перо. Воду – иностранцам, запчасти – все в первую очередь иностранцам. На кой черт тебе это надо?

– Я хочу честной игры, не из пижонства. Но мы должны знать, чего стоит наш грузовик по сравнению с лучшими иномарками, имеем ли мы право ставить его на конвейер или он требует доработки.

– Тогда надо было организовать пробег на испытание, а ты сам превратил его в гонки. Тут уже не техника, а политика… Вся страна, естественно, ждет, чтобы победили мы. Сам понимаешь – престиж родины.

– Не пугай меня громкими словами, Кныш. Мы верим в нашу машину.

– Тем не менее пустыня едва началась, а мы лишились трех машин против двух их. У тебя большие цели, Алексей, и нечего исходить розовыми соплями.

– Большие цели должны достигаться чистыми средствами, на том стояли и будем стоять, Кныш!..

Машины идут по самой глубинной части пустыни. Только изредка пройдет караван верблюдов, и снова мертвые пески…

Машины вязнут в песках, набирают скорость на солончаках.

Зной, какая-то стонущая пустота вокруг; обесцвеченное небо; лишь изредка напоминая о том, что в мире есть жизнь, мелькнет пыльный куст саксаула, проскользнет песчаный удав или черной дырой в небе возникнет ворон пустынный. Иногда попадается путникам полузасыпанный след верблюжьего каравана. Упрямо ползут машины – маленькие металлические жуки – по бескрайним пескам. Их ведут усталые люди с воспаленными красными глазами, стертыми до крови ладонями, обожженными лицами, запекшимися от жажды ртами.

Ведут с тем деловым, не играющим в героизм упорством, с каким человечество вершит свои лучшие дела на земле, в небесах и на море…

Горизонт подернуло темной наволочью. Зашевелился песок, будто очнулось от забытья огромное тело пустыни, задышало, задрожало, напряглось. Темнеет вокруг, темнеет небо. Солнце становится серебристым пятаком, на который можно глядеть без защитных очков: его лучи ампутированы мутной пеленой, овладевшей простором.

Первая волна песчаной бури хлестнула по лобовым стеклам грузовиков. Стемнело, как при полном затмении солнца. Водители включили фары, но свет бессилен пронизать плотную толщу песчаного мрака.

И вот сквозь эту непроглядь призрачно и вместе с тем убийственно реально видно, как один из грузовиков с заглохшим мотором стремительно превращается в песчаный холм. А вслед за тем и другой застрявший грузовик заносит песком. Эти погребенные под песком машины кажутся барханами.

Колонна стала Забегали люди. За воем бури не слышно голосов, и лишь промелькивают в желтом мраке беспомощные фигурки.

– Стоять нельзя! Стоять плохо. Засыпет песком, – говорит проводник.

А затем из тонущей тьмы доносится сорванный голос Зворыкина.

– Вперед!.. Вперед!.. Не останавливаться!.. Это гибель… Вперед!..

Двинулись дальше тусклые огоньки фар, неспособные пронизать злобный кавардак, воцарившийся в природе.

Но вот солнечный диск очистился от песчаной мути, буря улеглась, и только два холма с очертаниями грузовых машин напоминали о недавнем. Еще две машины вышли из пробега.

Колонна грузовиков добралась до горного плато Усть-Урт. Машины «отдыхают», укрывшись под гигантской высоты отвесной стеной. Из радиаторов вырывается пар. В моторах выкипела вода.

Около одной из машин – Рузаев. Он изменился к лучшему: поздоровел, подсушился, глаза живые, ясные. Он лежит на спине, глядя в синеву неба.

Подошел Зворыкин. Он обменивается рукопожатием со старым другом.

– Не скучаешь? – спросил Зворыкин.

– Нет… С мыслями не скучно.

– Это о чем же твои мысли?

– О многом. О нас с тобой, например. – Рузаев добро улыбается. – Все-таки дружба – сила!.. Как хорошо, что ты меня сюда взял. Все дерьмо с меня, как потоком, смыло… Знаешь, Алеха, я учиться пойду!

– Да брось ты?! – Зворыкин растроган признанием Рузаева, но скрывает это.

– Точно! Небось не всю память пришил, да и котелок малость варит, я еще тебя обгоню.

– Валяй! – Зворыкин толкает Рузаева в плечо, тот отвечает ему толчком, оба радостно хохочут, как в прошлые боевые годы.

Зворыкин достает карту.

– Нужна вода! – говорит Рузаеву. – Проводники покажут ближайший колодец.

В один из грузовиков загружают бочки и канистры, водитель тщательно закрывает борта, и Рузаев с шофером отправляются за водой.

Участники пробега находятся на пределе усталости. Они выливают из фляжек последние капли воды, ловя их потрескавшимися, пересохшими губами. Лица черны, кожа вокруг глаз высохла, истончилась. Но американский водитель Джой не хочет сдаваться. С осоловелым видом он бренчит на банджо что-то напоминающее популярную «Кукарачу».

Зворыкин услышал хорошо знакомую со времен учебы на фордовском заводе мелодию. Он подошел, стал прихлопывать в ладоши, подыгрывая Джою. Американец заиграл веселее, крепче. На «Кукарачу» сходятся шоферы: русские, американцы, французы. Каланча стал притопывать. Сухарик защелкал пальцами, словно кастаньетами.

Грузовик Рузаева подкатил к колодцу. Рузаев выпрыгнул из кузова, хотел откинуть задний борт, и тут раздался выстрел.

Из-за бархана выглядывают узкие, дьявольские глаза, прячущиеся под мохнатой бараньей шапкой.

– Басмачи! – гаркнул водитель грузовика и рванул с места.

Рузаев перевалился в кузов, выхватил револьвер. Грузовик помчался прочь, а наперерез ему выскакивают на маленьких лошадках всадники и ведут огонь по кабине и кузову.

Звучно ухают, перекатываясь, пустые бочки. Рузаев стреляет из револьвера по басмачам. Один из них вылетел из седла, но запутался ногой в стремени, и лошадь потащила его по песку…

Шоферы поют и пляшут под бешеную мелодию «Кукарачи». Зворыкин топчет твердую лепешку такыра сапогами.

Одни пляшут умело, с вывертом, другие импровизируют что-то странное, диковатое. Но все словно состязаются в мрачной лихости, в какой-то гордой отчаянности…

Мчится грузовик Рузаева Все большее число всадников участвуют в погоне. Рузаев отстреливается до последнего патрона Он сумел свалить еще одного преследователя, но кончились пули в барабане.

И тут один из басмачей, заскочив сбоку, прострелил бензобак. Вспыхнувшее пламя охватило машину…

…Пляшут люди. Отчаянно гремит «Кукарача».

Мчится по песку охваченная пламенем машина.

Пляшут люди… И вдруг с высоченного обрыва сорвался пылающий грузовик, ударился оземь.

Оборвалась «Кукарача».

– Рузаев!.. Степа!.. – вскричал Зворыкин и кинулся к машине.

Раздался взрыв, и грузовик исчез в столбе огня и дыма. А на краю обрыва заплясали басмаческие кони.

Кныш бросился к своему грузовику, достал из ящика легкий пулемет, ленты и, отобрав несколько человек, подбежал к кабине. Оглядевшись, он не нашел водителя.

Он распахнул дверцу машины и тут увидел сладко похрапывающего во сне шофера Вараксина.

Кныш тряхнул его за плечо, приказал;

– Дыхни!..

Парень дыхнул.

– Все ясно – пьян как свинья!

– Гражданин начальник, да я только пивка с американцами за дружбу пригубил!..

– До окончания пробега будешь считаться под арестом, – решил Кныш…

Место Вараксина занял другой водитель, и машина Кныша рванулась в сторону боя.

К Зворыкину подбежал долговязый американец.

– Что случилось? – спросил он.

Зворыкин отмахнулся. Снова в отдалении гремят выстрелы. Джой выразительно щелкает языком. Он подходит к своей машине, достает винчестер и залезает в машину.

Зворыкин пытается извлечь его наружу, но Джой решительно отстраняет командира пробега и мчится в сторону перестрелки, а следом за ним устремляется и Зворыкин.

Укрывшись за барханами, за краем такыра, басмачи ведут огонь по машинам.

Подкатил грузовик Кныша, развернулся, и заработал пулемет.

У басмачей появились раненые, их оттаскивают за барханы.

Пули пробили баллоны, и грузовик Кныша остановился.

Группа басмачей пытается зайти в тыл Кнышу.

Темнота и барханы облегчают их задачу. Но когда они уже достигли такыра, к месту боя подоспели Зворыкин с Джоем и стали на ходу обстреливать басмачей.

Басмачей преследуют до колодца, и здесь они скрываются, перекинув своих убитых и раненых через седла.

Первым достиг колодца Джой. За ним появились машины Зворыкина и Кныша Джой пьет воду из брезентового ведерка, вода льется ему на лицо, на шею, за пазуху.

– Непростительное мальчишество! – накинулся Кныш на Зворыкина.

– Вот не знал, что ты меня так нежно любишь! – усмехнулся Зворыкин.

– Я отвечаю за тебя перед товарищем Сталиным, – сказал Кныш…

Могильный холм, обгорелый радиатор и дощечка «Степан Рузаев, матрос революции».

Зворыкин упал на колени.

– Вот ты и обогнал меня, Степа…

Все подняли вверх оружие, грянул прощальный залп…

Зворыкин пьет чай в юрте.

Входит Кныш.

– Дело дрянь, – говорит он, – продолжать пробег могут только пять машин: две наших, два «Форда» и «Ситроен».

– А остальные? – спрашивает Зворыкин.

– Часть осталась в пустыне, часть нуждается в серьезном ремонте.

– Пей чай. – Зворыкин подвигает ему чайник.

– Не хочу.

– Значит, будем загорать?

– Нет. Приказано финишировать раздельно. – Он положил перед Зворыкиным телеграмму.

– Раздельно так раздельно.

– Не слишком ли ты спокоен?

– Самое трудное осталось позади, наши машины прекрасно себя показали…

– Мы понесли серьезные потери, пустая случайность – их уже было достаточно, – и наши грузовики не дотянут до финиша. Ты представляешь, что тогда будет? За пробегом следят руководители партии и правительства.

– Хватит паниковать-то!

– Я не паникую, но мы не имеем права на неудачу!.. – резко оборвал Кныш. – Мы не такие люди, чтобы проигрывать!..

Вдалеке тоскливо завыл шакал.

…Поселок с парой саманных домиков и несколькими юртами. Кныш идет по поселку и приближается к сложенному из камней очагу, возле которого возится с котелками в руках подвергнутый домашнему аресту водитель Вараксин. При виде Кныша Вараксин оставляет котелок и, вскочив, вытягивается в струну…

– Слушай, Вараксин, ты за что сидел?

– Кто сидел? – заморгал глазами «арестованный».

– Брось! Ты же меня «гражданином начальником» назвал. Ну, говори: воровство, грабеж?..

– Да нет! Молодой был, глупый…

– А сейчас ты старый и умный? Рецидивист ты, Вараксин, я за тебя полушки не дам!

И Кныш двинулся дальше.

И опять идут машины по пескам Каракумов.

Пять машин…

Четыре машины…

Три машины…

Две машины…

И вот на привале эти машины – советская и «Форд». Ночь. Над печальной тьмой пустыни плывет тощий новорожденный месяц. Он почти не дает света, лишь заставляет слабо взблескивать металлические детали грузовиков.

В палатке – Кныш и Зворыкин. Кныш все время, морщась, хватается за голову.

– Что произошло с «Ситроеном»? – задумчиво говорит Зворыкин. – Вышел вроде исправным и развалился не поймешь с чего…

Кныш подошел к ведру, зачерпнул воды, смочил голову.

– Ребята болтают, тут дело не чисто… – начал Зворыкин.

– Кто болтает? – вскинулся Кныш. – За такую болтовню – к стенке!

– Странная штука – время, – задумчиво проговорил Зворыкин. – Мне с годами людей все жальче… Не жальче, конечно, но ты сам понимаешь… А в тебе все больше злобы…

– Ты размяк, Алексей, как дерьмо в оттепель. – Кныш снова сжимает голову. – Помнишь старинную русскую былину? Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович тьму-тьмущую врагов истребили на рубеже родины. А на место каждого убитого басурмана вставали двое живых, они и тех порубили, а врагов вдвое больше стало… Смекаешь? Так вот и у нас: враги повсюду, доверять никому нельзя.

– Знаешь, Кныш, – со злой убежденностью говорит Зворыкин, – по-моему, все дело в том, что тебя бабы не хотели.

Кныша передернуло, но усилием воли он справился с собой.

– А мне это не нужно… – сказал он тихо. – Я однолюб. Не вышло – и все, можно жить и без такого счастья, когда служишь большому делу.

Он опять подходит к ведерку и смачивает голову.

– Что с тобой? – спросил Зворыкин.

– Басмаческая пуля на излете…

Он садится на койку, продолжая сжимать голову руками.

– Нечего на рожон лезть… – ворчливо говорит Зворыкин.

– За тебя ж, чертушку, боялся…

– Отчего такое? – задумчиво произнес Зворыкин. – Вечно ты у меня под ногами путаешься!

– А потому, что где есть Зворыкин, должен быть и Кныш. Чтоб не растекались слюнями сила и гнев революции.

– Брось, Кныш, говорить от лица революции. Не надо…

Зворыкин усмехнулся и вышел из палатки.

В темноте промелькнула какая-то фигура.

Человек наклонился над фордовским грузовиком, с тихим щелчком открыл капот, и тут кто-то кинулся на него сзади. Человек вырвался и наугад ударил нападающего в лицо. Ответный удар отбросил его к машине, он приложился головой об радиатор и на миг потерял сознание. Но когда противник склонился над ним, он пнул его ногой в живот и вскочил.

Затем они дрались в полной тьме, грузовик отрезал их от слабого света месяца, только слышался тяжелый топот, свистящее дыхание да резкий, как в мясной лавке, хряск ударов. Потом был короткий стон, хрип, и один из дерущихся упал и откатился за границу густой тени. Поверженный открыл глаза, приподнялся, высморкал кровь из носа и поглядел на своего противника, сидящего на ступеньке грузовика. Он увидел разорванную в клочья рубашку, запекшуюся струйку крови в углу рта, увидел крупное и резкое лицо Зворыкина.

– Алексей Петрович! – проговорил он с ужасом.

– Тебя Кныш заставил? – спросил Зворыкин.

– Нет, я сам…

– Ври больше!

– Да чего врать-то!.. Не видите, как он дрейфит?

– Не крути, Вараксин.

– Правда! Зверски дрейфит, что нас обойдут. Ну, я и решил ему услужить.

– Зачем тебе это надо?

– Боялся, как бы из-под домашнего ареста в тюрягу не угодить. Что другому сойдет, мне не в жисть. Я досрочно освобожденный.

– Ладно, пошли!

– А что мне будет?

– Не бойся, Вараксин, за мной не пропадет…

…Утро. Машины готовятся в путь. Шоферы подливают воду и масло, обстукивают каблуками шины. Появляется Зворыкин.

– Джой! – кричит он американцу-водителю. – Хотите пари?

Кныш прислушивается к их разговору.

– Пари – о'кей! – соглашается долговязый Джой.

– Ставлю свои часы против бутылки «Белой лошади», что я финиширую первым.

Джой энергично затряс головой.

– Нет, я! – И он тычет себя пальцем в грудь.

Кныш чуть приметно усмехается.

– По коням! – командует Зворыкин. – Одну минуту, товарищ Кныш, вы останетесь здесь до прибытия отставших участников, чтобы финишировать общей группой. – И, предупреждая возражения, серьезно добавил; – Это приказ, товарищ Кныш… Механиком со мной поедет Вараксин.

Кныш тихо, но жестко:

– Постой, так не пойдет!

– Пойдет! – с не меньшей жестокостью сказал Зворыкин. – Сейчас решающий этап, а ты слишком плохо действуешь на окружающих, на меня в том числе.

– Ладно… – процедил Кныш сквозь зубы. – Еще не вечер. Поговорим в Москве.

Стараясь не встречаться взглядом с Кнышем, Вараксин забрался в грузовик Зворыкина, тот сел за баранку и, высунувшись в окошко, крикнул:

– Джой, все в порядке?

В ответ донеслось:

– О'кей!..

Взревели моторы. Кныш смотрит, как тронулся грузовик Зворыкина, за ним грузовик американца; кажется, он все еще на что-то рассчитывает. Но грузовики, вздымая пыль, устремились вперед, и Кныш до крови закусил губы…

Мчатся два грузовика: вначале по солончаку, потом по дороге, проложенной в песках, затем по грейдерному шоссе. Меняется пейзаж, меняется и население пустыни. Все чаще попадаются заросли песчаной акации, кое-где травяные луга появились и на них овцы. Мечутся под самыми колесами суслики, в небе заливаются жаворонки, славки.

Мы видим поочередно то лицо Джоя и вцепившиеся в баранку пальцы, то лицо и сильные руки Алексея Зворыкина.

Мы видим эту странную гонку в пустыне то с высоты парящего в небе жаворонка, то как бы сторожким глазом джейрана, на миг возникшего за барханом, то с малой высоты пучеглазого варана. И соответственно меняется для нас скорость движения грузовика малая – когда сверху, с высоты, большая – когда с боку, ошеломляющая – когда снизу, почти от колес. И в этом объективный смысл скорости, всегда относительной, ведь для нас машины тех лет – тихоходы, а тогда они назывались «молниями».

Эта гонка длится очень долго, солнце успевает подняться в зенит, уничтожив и без того скудные тени; слепящее, беспощадное, всепроникающее солнце делает для водителей непереносимым напряжение дороги. Они затеяли свой спор почти в шутку – во всяком случае, для американца, – но сейчас каждому из них трудно и плохо, а упорство и мнимая бодрость соперника злят, превращают спор в судьбу, рок. Пот градом течет с водителей, ест глаза, солью проступает на вороте рубах, под мышками, на спине и груди. Тепловатая вода из фляжек уже не в силах погасить внутренний пожар. Едва размыкаются запекшиеся губы. И странным было своей отрешенностью, своей «нездешностью» лицо Вараксина, словно наклеенное на бессильно мотающуюся по спинке сиденья голову.

Пока позволяла дорога, вернее, отсутствие ее, грузовики поочередно обгоняли один другого, а когда началось грейдерное шоссе, вперед вырвался «Форд». Зворыкин повис у него на колесах, не давая увеличить преимущество.

Джой вначале частенько оборачивается, чтобы определить, насколько он ушел от соперника, но, поняв, что тот его не отпустит, стал смотреть только вперед, на серебристо мерцающее покрытие дороги. Что-то странное творилось с ним; ему казалось, что дорога то ослепительно и противоестественно светлеет, то меркнет, накрытая черным лучом; когда же черное распадалось, причудливые островерхие здания истаивали в воздухе и мир опять погружался в странную бездну. Внезапно Джой вскрикнул и откинулся на сиденье. Но и теряя сознание, он с профессиональной привычкой нажал на тормоз. Его механик перехватил руль, скинул скорость, и машина, вильнув с дороги, круто стала.

Подбежал Зворыкин. Он дал Джою понюхать нашатыря, влил ему в стиснутые зубы несколько капель виски из фляги, потом стал прикладывать мокрую тряпку к затылку, лбу и груди. Джой открыл глаза.

– …Солнце, шок… Капут! – пробормотал он.

– А ваш механик может вести машину?

– Механик хорош. Шофер – барахло. – Джой не без удовольствия произнес трудное русское слово. – Пари ваше!..

– Нет, – сказал Зворыкин, – спор ведут машины, а не люди…

Он быстро отошел к своему грузовику.

– Поведешь «Форд», – сказал он Вараксину. – Придешь первым к финишу – ступай к черту!..

Лицо Вараксина проснулось, зажило надеждой, радостью, сомнениями, подозрением и опять надеждой.

– Честное слово коммуниста! – сказал Зворыкин.

Вараксин выпрыгнул из машины.

– Он поведет, – сказал Зворыкин Джою, – это не барахло!..