История Рима от основания Города

Третья битва последовала у Свессулы; здесь обращенное в бегство Марком Валерием самнитское войско решило испытать счастье в последней битве, после того как вызван был из дому весь цвет молодежи. Из Свессулы явились в Капую перепуганные вестники, а оттуда поскакали всадники к консулу Валерию за помощью. Немедленно подняты были знамена и, оставив обоз под сильным прикрытием в лагере, войско быстро двинулось и заняло под лагерь невдалеке от врага весьма небольшое пространство, так как кроме лошадей у них не было ни другого скота, ни погонщиков. Самнитское войско выстроилось, как будто битва должна была произойти в тот же момент; затем, видя, что никто не идет на него, перешло в наступление на неприятельский лагерь. Когда самниты заметили здесь на валу воинов и посланные во все стороны на рекогносцировку доложили, какое ничтожное пространство занимает лагерь, все войско, заключая отсюда о малочисленности врагов, стало громко требовать, что следует наполнить рвы хворостом, прорвать вал и вторгнуться в лагерь. И это безрассудство привело бы к концу войны, если бы вожди не сдержали стремительности воинов. Впрочем, так как огромное их войско трудно было прокормить и сперва сидение под Свессулой, а потом отсрочка сражения довели его почти до полной нищеты, то решено было вывести воинов на фуражировку в поля, пока оробевший враг сидит взаперти; а между тем и у римлян скоро не будет ничего, так как они без обоза и принесли лишь столько хлеба, сколько можно было взять на плечи вместе с оружием.

Заметив, что враги разбрелись по полям и оставлены редкие караулы, консул в кратких словах воодушевил воинов и повел их на осаду лагеря. Взяв его при первом крике и натиске и перебив больше врагов в палатках, чем в воротах и на валу, он приказал снести захваченные знамена в одно место и, оставив два легиона для караула и защиты со строгим приказанием не трогать добычи, пока он не вернется, отправился с построенным в боевой порядок войском и произвел страшную резню, в то время как посланные вперед всадники гнали разорявшихся самнитов, как на облаве: ибо в страхе они не могли решить ни того, по какому знаку им собираться, ни того, направляться ли им в лагерь или бежать дальше; и бегство и паника были так сильны, что к консулу было принесено до 40 000 щитов (разумеется, не столько было убитых) и до 170 военных знамен вместе с теми, которые были захвачены в лагере. Затем римляне вернулись в неприятельский лагерь, и здесь вся добыча была отдана воинам.

38. Исход этого сражения заставил и фалисков просить у сената союзного договора – пока они имели перемирие, – и латинов, приготовивших уже войска, переменить войну против римлян на войну против пелигнов. Молва о таком подвиге не осталась в пределах Италии, но и карфагеняне прислали в Рим послов с поздравлением и золотым венком, чтобы положить его на Капитолий в святилище Юпитера; весу в нем было двадцать пять фунтов. Оба консула праздновали триумф над самнитами; их сопровождал Деций, обращавший на себя внимание своей славой и дарами, ибо в нескладных солдатских шутках не менее прославлялось имя трибуна, чем консулов.

Затем выслушано было посольство кампанцев и жителей Свессулы, и по их просьбе посланы были туда на зимние квартиры гарнизоны с целью остановить нападения самнитов. Уже тогда Капуя была вовсе непригодна для поддерживания военной дисциплины, и всякого рода удовольствия, ослабляя воинский дух, заставляли воинов забыть об отечестве, и на зимних квартирах стал возникать замысел отнять у кампанцев[477] Капую путем такого же злодеяния, при помощи какого сами кампанцы отняли ее у прежних ее обладателей; поделом-де данный ими самими пример обратится на них. И с какой стати плодоноснейшей землей в Италии и достойным ее городом будут владеть кампанцы, которые не были в состоянии защитить себя и свое добро, а не победоносное войско, своим потом и кровью изгнавшее оттуда самнитов? Или справедливо, чтобы сдавшиеся наслаждались таким изобилием и удовольствиями, а они, утомленные военной службой, мучились в нездоровой и бесплодной местности под городом или, сидя в городе, терпели разорение от увеличивающихся со дня на день процентов? Такие замыслы, ограничивавшиеся тайными собраниями, но не распространившиеся еще в массу войска, застал новый консул – Гай Марций Рутул, которому по жребию досталась Кампания, тогда как товарищ его, Квинт Сервилий, оставался в городе [342 г.]. Итак, точно разведав через трибунов, как было все дело, умудренный летами и опытом (он уже в четвертый раз был консулом, был диктатором, цензором), он счел за лучшее парализовать страстное желание воинов, заставив их отсрочить надежду осуществить свой замысел, как только им вздумается, а для этого распустил слух, что гарнизоны будут зимовать на тех же квартирах и в следующем году: ведь они расставлены были по всем городам Кампании, и из Капуи затеи их распространились по всему войску. Это заявление Марция ослабило мечты, и на этот раз движения не последовало.

39. Выведя воинов на летние квартиры и пользуясь спокойствием самнитов, консул решил очистить войско, увольняя беспокойных людей; одним он говорил, что они выслужили свой срок, другим – что они уже стары или слабы. Некоторые – сперва отдельные лица, а затем и целые когорты – были отсылаемы в отпуск под тем предлогом, что провели зиму вдали от дома и хозяйства; значительная часть была удалена под видом военных надобностей, причем одних посылали в одно, других в другое место. Всю эту толпу другой консул и претор удерживали в Риме, измышляя то те, то другие основания.

И первое время, не понимая хитрости, они с полным удовольствием возвращались по домам; но когда заметили, что первые уволенные не возвращаются в войско и что увольняются только те, которые зимовали в Кампании, и из числа их особенно зачинщики мятежа, то умы объяло сперва удивление, а затем несомненный страх, что их замыслы раскрыты; уже им представлялось, что они подвергнутся чрезвычайному суду, доносу, отдельные лица будут тайно казнены, дела будут решаться деспотической и жестокой властью консулов и сенаторов. Видя, что искусством консула перерваны главные нити заговора, остававшиеся в лагере секретно распространяли такие соображения.

Одна когорта, находившаяся недалеко от Анксура, засела у Лавтул в узком проходе между морем и горами, с целью перехватывать всех, кого консул увольнял под разными предлогами, как сказано выше; уже образовался весьма значительный по численности отряд, и недоставало только вождя, чтобы придать ему вид настоящего войска. Итак, блуждая нестройной толпою и производя грабежи, они дошли до Альбанской области и окружили валом лагерь, расположив его у подножия хребта Альбы Лонги. Затем, окончив работу, остальную часть дня они провели в спорах об избрании вождя, не доверяя достаточно никому из присутствующих; они думали, кого бы можно было вызвать из Рима, кто найдется в числе патрициев или плебеев, кто сознательно пойдет на такой большой риск или кому надежно можно поручить дело войска, раздраженного обидой?

Следующий день прошел в таких же размышлениях, и вот некоторые из бродивших с целью грабежа донесли как достоверное, что в Тускуланской области занимается обработкой поля Тит Квинкций[478], забыв о городе и почетных должностях. То был муж патрицианского рода; охромев от раны и бросив потому военную службу, которую он нес с великой славой, он решил жить в деревне, вдали от честолюбия и форума. Услыхав это имя, они сразу признали нужного им мужа и приказали, с надеждой на лучшее, призвать его; но считая, что он едва ли добровольно решится на что-либо, они постановили прибегнуть к насилию и застращиванию.

Итак, посланные, войдя среди ночной тишины в жилище Квинкция и захватив его спящим, предлагали ему власть и почетное положение, если он последует за ними, или смерть, если он станет сопротивляться, объявив, что третьего выбора нет, и притащили его в лагерь. Провозгласив его немедленно по прибытии главнокомандующим, воины принесли ему знаки его почетного звания, несмотря на его страх перед неожиданностью, и приказали вести их к городу. Затем, схватив знамена не столько по воле вождя, сколько под влиянием собственного увлечения, они дошли до восьмого камня по дороге, именуемой теперь Аппиевой; и немедленно двинулись бы к городу, если бы не услыхали, что идет войско и что против них выбран диктатором Марк Валерий Корв с начальником конницы Луцием Эмилием Мамерцином.

40. Лишь только воины увидели их и распознали оружие и знамена, сразу воспоминание об отечестве успокоило их раздражение. Тогда еще не так храбро проливали кровь граждан, знали только войны с иноземными врагами, и удаление от своих[479] считалось верхом ожесточения; итак, и вожди, и воины с обеих сторон желали сойтись для переговоров – Квинкций потому, что он пресытился войнами даже за отечество, не говоря уже против отечества, Корв – потому, что он любил всех граждан, особенно же воинов и прежде всех свою армию. Он и выступил для переговоров. Как только его узнали, то среди противников не с меньшей почтительностью, чем среди его собственных воинов, водворилось молчание. «Выступая из города, – говорил он, – я молил бессмертных богов, ваших общественных и своих, и смиренно просил их милости даровать мне не победу над вами, а честь установления согласия. Достаточно было и будет источников, откуда можно приобретать военные отличия; в этом же источнике следует искать мира. О чем я просил бессмертных богов, делая обеты, тó можете дать мне вы, если пожелаете помнить, что вы стоите лагерем не в Самнии, не в стране вольсков, а на римской земле, что эти холмы, которые вы видите, принадлежат вашему отечеству, что это войско ваших же граждан, что я ваш консул, под личным предводительством и главным начальством которого вы в прошедшем году дважды разбили самнитские войска, дважды штурмом взяли лагерь. Я – Марк Валерий Корв, воины, в знатности которого вы убедились по благодеяниям, оказанным вам, а не по обидам; я не был виновником ни одного высокомерного закона против вас, ни одного сурового сенатского постановления; во всех своих распоряжениях я был строже к себе, чем к вам. Если кому могло придать гордости его происхождение, его личная доблесть и далее величие и почетные должности, то я родился от таких предков, таким показал себя, в такие годы достиг консульства, что, став в двадцать три года консулом, мог грозно выступить даже против патрициев, а не только против плебеев. Какое действие мое или какое слово мое в звании консула было более сурово, чем действие и слово трибуна? В одном и том же духе я после трибуната исполнял два раза консульскую должность, в том же духе буду исполнять я и настоящую властную диктатуру; и я буду кроток насколько же по отношению к этим моим и моего отечества воинам, настолько и по отношению к вам – страшно сказать, – моим врагам! Вы раньше обнажите меч против меня, чем я против вас; с вашей стороны дан будет сигнал, с вашей стороны прежде поднимется крик и последует нападение, если мы должны сражаться. Решайтесь на то, на что не решались ваши отцы и деды – ни те, которые удалились на Священную гору, ни эти, которые потом засели на Авентине. Ждите, пока к каждому из вас, как некогда к Кориолану, выйдут навстречу из города матери и жены с распущенными волосами! Тогда вольскские легионы, находясь под начальством римлянина, остались спокойными; а вы, римское войско, не прекратите нечестивую войну? Тит Квинкций! Какое бы ты ни занимал там положение, волей или неволей, уходи в задние ряды, если придется сражаться; даже бежать и показать тыл перед согражданином почетнее, чем сражаться против отечества! Теперь же выступай вперед для доброго и почетного мира и будь истолкователем моей полезной речи. Выставляйте справедливые требования, и вы получите желаемое; впрочем, лучше согласиться даже на несправедливые требования, чем вступать в безбожную борьбу!»

Тит Квинкций, обратившись к своим с глазами, полными слез, сказал: «И я, воины, если к чему годен, то скорее как вождь мира, чем войны. Речь держал перед вами только что не вольск и не самнит, а римлянин, ваш консул, ваш главнокомандующий, испытав счастье которого при защите вас вы не должны желать испытать его против себя! У сената были и другие вожди, которые могли сражаться против вас с бóльшим ожесточением; но он избрал того, кто больше всех мог пощадить вас, своих воинов, которому вы скорее всех могли поверить, как вашему главнокомандующему. Даже те, которые имеют возможность победить, желают мира; чего же следует желать вам? Не лучше ли, оставив гнев и надежду, этих обманчивых советников, предоставить самих себя и всю нашу судьбу испытанной честности?»

41. При всеобщих криках одобрения Тит Квинкций, выступив перед знаменами, объявил, что воины будут повиноваться диктатору; он просил его принять на себя дело несчастных граждан и защищать его с такой же добросовестностью, с какой он обыкновенно заправлял государственными делами. Для себя лично он не выговаривает ничего; он хочет надеяться лишь на свою невиновность. Для воинов необходимо выговорить, чтобы удаление не было поставлено им в вину, подобно тому, как в древнее время раз это было выговорено для плебеев, в другой раз для воинов[480].

Похвалив Квинкция и ободрив остальных, диктатор, пришпорив коня, вернулся в город и, с утверждения отцов, в Петелинской роще вошел к народу с предложением не ставить никому из воинов в вину удаления; вместе с тем он просил граждан исполнить его ходатайство ни в шутку, ни серьезно не упрекать никого за это. Проведен был и военный закон, чтобы имя воина, внесенного в списки, вычеркивалось не иначе как по его собственному желанию, и за неисполнение этого закона назначена смертная казнь; кроме того, к нему сделана прибавка, чтобы никто, будучи военным трибуном, не был потом первым центурионом. Это требование было предъявлено заговорщиками против Публия Салония, который чуть не каждый год попеременно был и военным трибуном, и первым центурионом, как тогда именовали примипилана[481]. Воины были раздражены против него за то, что он всегда был противником их неслыханных замыслов и, чтобы не быть участником их, бежал из Лавтул. Итак, когда сенат из-за Салония не соглашался на одно это условие, тогда Салоний, заклиная сенаторов не ставить его почет выше согласия граждан, добился, что и оно было принято. Одинаково бессовестно было требование убавки жалованья всадникам – а получали они в то время тройное жалованье – так как они были противниками заговора.

42. Кроме того, у некоторых писателей я нахожу известие, что народный трибун Луций Генуций вошел к плебеям с предложением о запрещении ростовщичества; равным образом другими плебисцитами было запрещено получать одну и ту же должность дважды в пределах десятилетия и занимать одному лицу в один год две должности, и разрешено выбирать обоих консулов из плебеев; если все эти уступки были сделаны плебеям, то очевидно, что силы восстания были весьма значительны.

В других летописях передается, что Валерий не был назначен диктатором, но дело было доведено до конца консулами, что не до прибытия в Рим, а в самом Риме толпа заговорщиков вынуждена была взяться за оружье, что ночное нападение было сделано не на поместье Тита Квинкция, а на дом Гая Манлия, и его схватили заговорщики, чтобы сделать вождем; затем, отправившись к четвертому камню, они заняли укрепленное место, и что не вожди заговорили о соглашении, а внезапно, когда войска выступали с оружием в руках на бой, последовало приветствие, и воины, со слезами на глазах, начали протягивать друг другу руки и обниматься, консулы же, видя нежелание воинов сражаться, вынуждены были сделать сенату доклад о восстановлении согласия. Таким образом, древние писатели согласны только в том, что был мятеж, и что он был улажен мирным путем. Слух об этом мятеже и начало тяжелой войны с самнитами привели к отпадению нескольких народов от союза с римлянами, и, кроме того, что договор с латинами уже давно был ненадежен, и даже привернаты, сделав внезапный набег, опустошили Норбу и Сетию, соседние римские колонии.

Книга VIII

Взятие Приверна и поражение вольсков у Сатрика; покорность самнитов (1). Нападение самнитов на сидицинов и сдача последних латинам; вторжение их в союзе с кампанцами в Самний; самниты просят римлян остановить латинов и кампанцев; нерешительность римлян (2). Латины готовятся отпасть от Рима; вызов вождей их в Рим (3). Латины требуют назначения одного консула из их среды; отказ римлян; выступление против латинов (4–6). Подвиг Манлия и казнь его отцом (7). Устройство римского войска (8). Битва при Везере; самопожертвование Деция (9). Поражение латинов (10). Новое поражение латинов; наказание их и их союзников (11). Восстание антийцев; сосредоточение их у Педа; раздоры в Риме (12). Падение Педа и усмирение Лация (13–14). Война между аврунками и сидицинами; первый претор из плебеев (15). Победа римлян над авзонами; взятие Кал (16). Волнение сидицинов; война самнитов с Александром Эпирским (17). Казнь матрон, обвиненных в отравлении граждан (18). Покорность самнитов; победа над фунданцами (19). Взятие Приверна (20). Решение участи привернатов (21). Столкновение с Палеполем (22). Участие самнитов и переговоры с ними римлян (23). Смерть Александра Эпирского (24). Взятие Палеполя (25–26). Отпадение луканцев от союза с римлянами (27). Отмена рабства за долги (28). Победы римлян над вестинами (29). Победа Квинта Фабия над самнитами и гнев диктатора Папирия (30). Участие воинов к судьбе Фабия; приговор диктатора; просьбы народа; помилование Фабия (31–35). Примирение Папирия с войском и победа над самнитами (36). Восстание самнитов и война с Апулией; примирение с тускуланцами (37). Победа над самнитами диктатора Авла Корнелия Арвины и покорность самнитов (38–40).

1. Консулами были уже Гай Плавтий (во второй раз) и Луций Эмилий Мамерцин [341 г.], когда вестники из Сетии и Норбы пришли в Рим с известием об отпадении привернатов и жалобами на понесенное от них поражение; вместе с тем было сообщено, что отряды вольсков, предводимые антийцами, расположились лагерем у Сатрика. Ведение войны с теми и другими выпало по жребию на долю Плавтия. Он двинулся прежде к Приверну и тотчас же дал там сражение. Неприятели без особенных усилий были совершенно побеждены, город взят и отдан привернатам во владение, причем, однако, в нем помещен был сильный гарнизон; жители лишились двух третей своей территории.

Отсюда победоносное войско направилось в Сатрик против антийцев. Там произошло кровопролитное сражение с большим уроном для обеих сторон; а так как гроза прервала сражение прежде, чем надежда на успех склонилась на ту или другую сторону, то римляне, не будучи нисколько утомлены этой нерешительной борьбой, стали готовиться к сражению на следующий день. Но у вольсков, после того как они пересчитали, каких людей потеряли они в той битве, далеко не было такого же желания снова подвергаться опасности: подобно побежденным, они поспешно и в беспорядке ушли ночью в Антий, покинув раненых и часть обоза. Как между трупами убитых врагов, так и в лагере найдено было большое количество оружия; консул объявил, что посвящает его Матери Луе[482], и опустошил неприятельские владения вплоть до морского берега.

Второму консулу, Эмилю, при вступлении его в Сабелльскую область нигде не попался навстречу ни лагерь самнитский, ни их легионы. Но когда он стал опустошать огнем и мечом самнитские поля, к нему пришли послы их просить мира. Отосланные консулом к сенату, они получили возможность объясниться, причем, позабыв свою гордость, просили у римлян мира и права вести войну с сидицинами: эта-де их просьба тем более имеет основания, что они заключили дружбу с римлянами в пору своего счастья, а не в пору несчастья, как кампанцы[483]; они поднимают оружие против сидицинов, всегдашних своих врагов, никогда не друживших с римлянами, против тех сидицинов, которые никогда не домогались, подобно самнитам, дружбы римлян в мирное время и не просили помощи, подобно кампанцам, во время войны. Сверх того, сидицины не пользуются покровительством римского народа и не подвластны ему.

2. Об этих ходатайствах самнитов претор Тит Эмилий совещался с сенатом, который постановил возвратить просителям права союзников. Тогда претор дал самнитским послам следующий ответ: «Римский народ не противился тому, чтобы дружба с вами была вечна, равно как и теперь он ничего не имеет против того, чтобы возобновлены были дружественные отношения, так как вам самим надоела война, по вашей же вине затеянная; что же касается до сидицинов, то римляне нимало не препятствуют самнитам распоряжаться свободно правом войны и мира». Едва только, по заключении таким образом договора, самнитские послы успели возвратиться домой, как тотчас римское войско было выведено из их области, получив годовое жалованье и хлеб на три месяца; это выговорено было консулом за согласие на заключение перемирия впредь до возвращения послов.

Самниты с теми же войсками, при помощи которых вели войну с римлянами, выступили против сидицинов в полной уверенности, что скоро овладеют неприятельским городом. Очутившись в осадном положении, сидицины попытались сначала сдаться римлянам; но когда отцы отвергли эту попытку, как несвоевременную и вынужденную лишь крайней необходимостью, сидицины сдались латинам, которые уже самостоятельно взялись за оружие. От участия в этой войне не воздержались даже и кампанцы: настолько воспоминание об обидах со стороны самнитов было сильнее воспоминания о благодеянии, оказанном им римлянами! Составившееся из этих столь многих народов одно огромное войско вступило под предводительством латинов в пределы самнитов и причинило им больше вреда своими опустошениями, чем битвами. И хотя латины одерживали верх в битвах, однако во избежание слишком частых стычек, они покинули с большим удовольствием неприятельскую страну. Этим временем воспользовались самниты для отправления в Рим посольства. Послы явились в сенат с жалобами на то, что, состоя в союзе с римлянами, они подвергаются тем же обидам, как во время вражды с ними; вместе с тем они убедительно просили римлян удовольствоваться тем, что они, римляне, вырвали из их, самнитов, рук победу над кампанцами и сидицинами, и, по крайней мере, не допускать победы над ними трусливейших народов; если латины и кампанцы подвластны римлянам, то пусть им запрещено будет в силу верховной римской власти вступать в Самнитскую область, если же они не захотят признать этой власти, то пусть римляне усмирят их силой оружия. На эту просьбу дан был неопределенный ответ, так как римлянам стыдно было сознаться в том, что латины уже не находятся в их власти, а вместе с тем своими упреками они боялись враждебно настроить латинов против себя. Не таково положение кампанцев, потому что они не по договору, а после сдачи приняты были под покровительство римлян, и потому волей-неволей будут соблюдать мир; договор же с латинами не заключает в себе такого пункта, который бы запрещал им воевать с кем угодно.

3. После такого ответа самниты ушли домой в нерешительности, не зная, как им понимать планы римлян; в то же время кампанцы, боясь последствий сдачи, отложились от римлян, латины же стали надменнее прежнего, как будто бы римляне уже не запрещали им ничего. Поэтому представители латинской знати назначали частые сходки под предлогом приготовления к войне с самнитами, а между тем во всех совещаниях тайно обдумывали между собою войну против римлян. Кампанцы принимали участие и в этой войне против своих спасителей. Все это умышленно скрывалось, потому что они желали уничтожить с тыла врагов-самнитов прежде, чем спохватятся римляне; однако, благодаря некоторым лицам, связанным с римлянами отношениями частного гостеприимства и родства, известия об этом заговоре достигли Рима. Консулам приказано было сложить с себя должность раньше установленного срока, чтобы тем скорее могли быть избраны новые консулы ввиду такой трудной войны. Между тем явилось сомнение, могут ли созывать комиции люди, власть которых сложилась до срока. Вследствие этого наступило междуцарствие. Было два междуцаря – сначала Марк Валерий, а потом Марк Фабий, и этим последним избраны были консулы в лице Тита Манлия Торквата, исправлявшего консульскую должность в третий раз, и Публия Деция Муса.

В этом году, как известно, эпирский царь Александр пристал с флотом к Италии, и если бы начало этой войны было достаточно успешно, то она, несомненно, коснулась бы и римлян. К этому же времени относятся и подвиги Александра Великого, сына сестры Александра Эпирского; но, не побежденный на войне, он юношей еще погиб от болезни по воле рока в другой части света.

Хотя отпадение союзников и латинов было вне всякого сомнения, тем не менее римляне, показывая вид, что они больше заботятся о самнитах, чем о себе, вызвали десять именитых латинских мужей в Рим с целью объявить им свою волю.

В это время [340 г.] в Лации было два претора – оба из римских колоний: один – Луций Анний из Сетии, другой – Луций Нумизий из Цирцей. Это были те самые лица, которые призвали к оружию, кроме Сигнии и Велитр, тоже римских колоний, также и вольсков. Их решено было вызвать поименно. Никто не сомневался, зачем их вызывают. Поэтому преторы, созвав еще до отправления в Рим народное собрание, объявляют, что сенат вызывает их в Рим, и докладывают, о чем, по-видимому, с ними будут говорить и что им следует на это отвечать.