Наше счастливое время

Меня пробрал смех, на какой-то миг я даже забыла, что всего несколько минут назад называла его мерзким подонком. Бутылка виски уже наполовину опустела. И хотя он, конечно, порядочная мразь, его слова пробудили во мне интерес! «Надо же, а ведь я с ним полностью согласна!» Чего я так и не смогла простить, так это того, что родные отмахнулись от меня, даже не попытавшись понять, какие страдания я пережила. Мать, которая солгала и заявила, что мне якобы приснился плохой сон; отец, не пожелавший вдаваться в подробности, и братья… Слышавшие мою исповедь священник и монахини, убеждавшие простить… Бог, который не захотел внять моей мольбе о помощи… По их вине мне пришлось нести бремя тяжких грехов, лжи и непрощенья. Лишь тетя Моника не давала мне советов.

Я перешла по следующей ссылке. После того как его схватили и увезли в больницу, он ответил на вопросы журналистов: «Сожалею только, что не убил больше… Тех, кто зажрался и купается в роскоши. Зло берет, что не отправил на тот свет как можно больше подобного сброда!»

Журналисты заявляли, что причины этого убийства – огромная пропасть между бедными и богатыми, а также мотовство и вседозволенность власть имущих. Однако, несмотря на все вышесказанное, такая извращенная враждебность нищих явно переходит допустимые границы. Всех шокировал цинизм, с которым преступник после совершения убийства посмел выразить сожаление о том, что не смог убить больше. Ученые и специалисты в вопросах преступного мира в один голос говорили, что таких, как он, следует приговаривать к высшей мере наказания для предупреждения тем, кто становится наглее и безжалостнее день ото дня. Я вылила остатки виски в стакан и представила Юнсу. То, как он с ножом в руке схватил меня в заложники, чтобы убить или изнасиловать… По моей руке, державшей стакан, пробежала крупная дрожь. Наверно, я бы вырвала нож и зарезала его. Я ни разу не задумывалась об этом, и только сейчас до меня дошло, что на самом деле я хотела того же на протяжении всех лет. И если следовать словам пресловутых специалистов – знатоков проблем современного общества, – я должна была рассуждать так: «Нож отобрала, что дальше?.. Погоди, ведь если я сейчас убью этого подонка, мне грозит вышка, так что не стоит пускаться во все тяжкие…» Черта с два! Я бы не раздумывая пошла на все: не разбираясь, отобрала бы нож и зарезала его. И клянусь, убила бы его самым жестоким способом, который только можно вообразить. В прошлом я не смогла бы так поступить, но сейчас пошла бы до конца. Потому что тогда я была наивная глупая девочка, но теперь, да и уже долгое время, я уверена, что ничего страшного не произойдет, если я покину этот свет.

Неожиданно зазвонил телефон – тетя Моника. Спросив, нормально ли я добралась, она сказала, что мы поедем в сеульский следственный изолятор сразу после новогодних праздников. Я промолчала. Хотя подмывало спросить, почему она выбрала именно подонка, изнасиловавшего девушку. Неужели тетя действительно не знала, какое преступление он совершил…

– Юджон! Я прошу тебя, пожалуйста, пообещай мне только одно…

– Ну чего еще?.. – проворчала я недовольно. Спиртные пары залпом допитого виски ударили в голову, и я еле сдерживала икоту. Если бы со мной разговаривала не тетя, я бы спьяну, скорее всего, послала звонившего ко всем чертям и предложила самому изображать из себя святого и самому же отправляться на небеса.

– Ты что… снова выпиваешь? – спросила тетя.

– Нет, – ответила я.

– Вот и ладно… Вот и слава богу! Раз взялась месяц помогать мне, обещай, что не умрешь до конца этого срока. Я с большим трудом договорилась с твоим дядей. Ты же можешь сделать это ради меня?

Я хотела сказать «нет». Сказать, что не могу. Хотела сказать, что лучше лягу в психушку. Однако где-то в самой глубине ее слов, как всегда, было что-то особенное. Нечто такое, что в конце концов обезоруживало меня. Быть может, любовь, которую она проявляла ко мне. А может, грусть, с которой она, плача, тогда обнимала меня. В неприкрытой печали всегда есть что-то мистическое, святое и убедительное. И иногда она может стать ключом к закрытому сердцу другого человека. Я чувствовала, что тетя уже давно молится за меня, и из страха, что я соберусь покончить с собой, она который день подряд звонила мне по утрам и вечерам. В глубине души засаднило, когда я поняла, что в мире есть человек, искренне желающий, чтобы я жила. Боль обожгла так, как если бы гниющую рану посыпали крупною солью. И, возможно, я предпринимала заранее обреченные на неудачу попытки (точнее, из всех возможных способов попрощаться с жизнью я не воспользовалась самыми надежными, например, выброситься с пятнадцатого этажа высотки) и до сих пор жива именно благодаря тете. Вот что я поняла, но не хотела признать.

Пытаясь сдержать икоту, я не сразу смогла ответить, слова давались с трудом.

– Хорошо… Раз обещала – выполню; даже если соберусь умирать, месяц как-нибудь потерплю.

– Вот и ладно, так месяц за месяцем время бежит, и все мы когда-нибудь умрем. И я, и ты…

Мне нечего было возразить. Только резко осознала, что никогда не задумывалась о смерти тети. Что будет, если ее не станет?.. Странно, что я подумала об этом впервые, ведь ей уже больше семидесяти. Мне стало нестерпимо больно. Если еще и тетя умрет, то на свете не останется никого, кто по-настоящему желал моей жизни. И, следовательно, исчезнет последнее, дарившее мне надежду. Когда в старших классах я совершила первую попытку самоубийства, тетя примчалась ко мне первая и, крепко сжав в объятиях, плакала, причитая: «Ах ты моя бедная, ты моя несчастная…» Однако если бы мне пришлось застать ее смерть, я, наверно, даже не смогла бы заплакать.

– Тетя… пожалуйста… помолись… чтобы мне не захотелось умирать… – попросила я.

– Ну конечно молюсь. И утром, и вечером… старая уже я… Ты, Юджон, пожалела бы меня. Тебе нужно простить. Не ради кого-то, ради самой себя. – Она впервые заговорила со мной о прощении. Почувствовав идущее от меня напряжение, она чуть помедлила и договорила: – Я хочу сказать, чтобы ты больше не позволяла случившемуся управлять тобой. Избавься от уголка, который занимает тот подлец в твоем сердце. Говорю тебе, избавься от него! Прошло уже почти пятнадцать лет, теперь все зависит только от тебя. Тебе ведь тоже уже тридцать…

Она упомянула возраст так, будто обращалась к пятнадцатилетней девочке. Я промолчала.

Синий блокнот 06

Нас с Ынсу отправили в детский дом. С тех пор мне приходилось постоянно сражаться, словно странствующему воину, и нельзя было спокойно сомкнуть веки по ночам, точно стражу демилитаризованной зоны на границе Севера и Юга. Возвращаясь из школы, я заставал голодного Ынсу в синяках – пользуясь его слепотой, у него отнимали обед. Я находил тех, кто издевался над братом, и устраивал карательные разборки, пока у обидчиков не начинала идти кровь, и в тот же день бывал жестоко, до кровоподтеков, избит начальником детдома. Там я считался самым проблемным воспитанником и источником всяческих неприятностей. На следующий день, пока я был на занятиях, те, кого я поколотил вчера, вымещали злость на Ынсу, а я, вернувшись, опять отделывал их по полной, а потом меня остервенело лупил начальник… Таким образом три группы день за днем, не зная усталости, занимались карательными разборками и мстили. Казалось, это было время моей практики, когда я постепенно, одно за другим, освобождал внутреннее насилие и крики, ложь и бунт, а также ненависть, которые уже блуждали по моим венам вместе с кровью, наследством отца. Я был чудовищем, но по-другому не смог бы выжить. Если бы не моя звериная сущность, я был бы никем. И однажды к нам пришла мать.

Глава 6

Я понял, что не сдержал обещания…

Так начиналось письмо. Оно пришло примерно через неделю, когда мы с тетей собирались поехать на следующую встречу к Юнсу в сеульский изолятор. Настроившись по-боевому, со своей неизменной упертостью она намеревалась навестить его, независимо от того, захочет он этого или нет… Наступил новый 1997 год.

Сияющая тетя протянула мне письмо, пришедшее на адрес монастыря. Я же становилась все увереннее в том, что и мне нужно свидание с этим типом, правда, по несколько иным причинам. До сих пор не могу точно сказать, понимала ли я, что желание встречи с ним означало, по сути, встречу с самой собой.

Забыл, что в своем письме к Вам я попросил встретиться с той певицей – главной героиней фестиваля студенческой песни, исполнившей государственный гимн на открытии профессиональных бейсбольных игр в 1986 году. Моему младшему брату, которого уже нет на этом свете, очень нравился ее голос. Он обожал гимн. Мне подумалось, брат обрадуется на небесах, когда узнает, что я встретился с ней лично. Я вовремя не сообразил, что приходившая на первую нашу встречу посетительница была той самой певицей. После карцера у меня опять возникла отчаянная мысль сжечь мосты, чтобы положить конец всему. Однако, вернувшись в камеру, я подумал, что брату едва ли понравилось бы такое хамство. Возможно, я ошибался, считая, что скорая смерть дает мне право творить все, что вздумается. Простите меня. А еще ваше белье очень теплое!

Вот такое коротенькое письмо. Тетя торопливо шагала в сторону тюрьмы. Естественно, она не могла пойти туда одна, ведь именно желание увидеться со мной – бывшей певицей, которую так любил его брат, – было главным поводом для написания этого послания. У входа мы подождали офицера Ли, курирующего свидания с католическими представителями, и вместе вошли в здание.

– В прошлый раз, когда увидел вас впервые, глазам своим не поверил… Надо же! В студенческие годы я был вашим фанатом… Юнсу на обратном пути в камеру сказал мне, что вы – та самая певица, спевшая нашумевшую в свое время песню «В страну надежды». Большая честь встретиться с вами!

Бывало, на улице, или при оформлении кредитки в универмаге, или в самолете меня узнавали по внешности или по имени. Песню я записала около десяти лет назад, пластинка разошлась мгновенно, и я повсюду ездила с концертами, куда меня только ни приглашали. Поэтому было даже приятно, что по прошествии стольких лет меня все еще помнят. Хотя, если честно, не знала, радует меня или огорчает, что узнавшие меня были именно здесь, в тюрьме.

– В тот день я поделился с супругой, что вы теперь с сестрой Моникой будете навещать заключенных, и она растрогалась до глубины души. Говорит: «Ну надо же, какая молодец! Никогда бы не подумала, что такие яркие личности способны на столь благородные поступки!»

Я не могла признаться, что я перестану приходить, как только закончится обещанный тете месяц, да и назвать меня замечательным человеком язык как-то не поворачивается, ну и что на самом деле все получилось так потому и потому… После его комплимента мне ничего не оставалось, кроме как играть роль благородного человека. Потому что потребуется слишком много слов, чтобы перечислить доказательства моей несостоятельности.

– Послушайте, а… почему одни одеты в зеленую, а другие – в синюю форму? Синяя кажется уж очень тонкой, – попыталась я сменить тему разговора.

– Просто зеленую они покупают на свои деньги, а синяя – казенная.

– Почему в такой холод они не купят себе потеплее? Зеленая – дорогое удовольствие? – снова спросила я от нечего делать, шагая по длинному коридору.

– Двадцать тысяч вон.

– Надо же, не так уж и дорого…

Офицер Ли вдруг обернулся и с недоумением взглянул на меня.

– Здесь четыре тысячи заключенных… Судя по нашим данным, среди них примерно пятьсот в течение шести месяцев не получили ни воны на свои счета.

Я остановилась и взглянула на конвоира.

– Да и немудрено… они же смертники. В таких случаях можно считать, что у них нет семьи, или же родня отреклась от них.

– Говорите, у пятисот человек… Нет на счету ни единой воны?!

– Примерно столько же заключенных не получили и тысячи вон за полгода. Да вы сами подумайте, что тут делать богатым?

Внезапно я вспомнила, сколько потратила на выпивку в универмаге несколько дней назад. «Неужто это правда?! – не верилось мне. – За время, пока я находилась во Франции, каждый год площади Парижа заполоняло все больше корейских туристов, поэтому с наступлением лета наши студенты шутили, что придется удирать в провинцию, куда любимые соотечественники еще не успели добраться. А из того, что корейцы, посещая Париж, останавливались только в пятизвездочных отелях, можно сделать вывод: наша страна зажила припеваючи…» – хотела сказать я, но промолчала. Да и нечего тут говорить, если примерно у пятисот человек на счету меньше тысячи вон… и это за целых полгода… невозможно представить, как же обстоят дела с обеспечением туалетной бумагой и бельем. Я перестала чувствовать ноги, механически шагающие вслед за тетей.

В это время под конвоем надзирателя по коридору прошел заключенный в зеленой одежде. Не успела я осознать, что на его груди была нашивка с красным номером, как он вдруг остановился.

– Сестра Моника!

Тетя оглянулась и с возгласом «Кто это у нас?» крепко обняла его. Со стороны это выглядело как долгожданная встреча тети с племянником.

– Слышал, вы навещаете Чона Юнсу?

– Да. Надо же, как быстро слухи разлетаются… Как ты?

– Не говорите, здесь ничего не скроешь. Ко мне родная сестра пришла – на свидание к ней иду. Как он, Юнсу? После карцера, скорее всего, еще не в себе… Тяжко вам, наверно, приходится. И все же не сдавайтесь! Вспомните, как прошла наша с вами первая встреча: матами поливал и выделывался как мог. – Облысевший заключенный смущенно засмеялся.

– Да уж, ты тоже не ангел был…

– Знаете, сестра, он, похоже, взял на себя вину подельника, заявил, что один виноват, наговорил на себя… А у его подельника, видимо, деньжата дома водятся – ему, наверно, пятнашку дали и перевезли в тюрьму в Вонджу. Надзирателям Юнсу может казаться тем еще отморозком, а мы считаем его неплохим парнем.

В прошлый раз всю сумму, которую вы перечислили на его счет, он отдал одному старику на пожизненном. Тот даже лекарства позволить себе не может, вот Юнсу и отдал, чтобы хоть на самопальные пилюли хватило… Тут без денег-то тяжко.

– Да неужели?! – Лицо тети Моники просветлело.

– Мы с ним случайно пересеклись вчера на прогулке, и он неожиданно спросил, есть ли у меня Библия. Конечно, я ему сразу свою одолжил… Как я вам, сестра? Разве не молодец?

– Вот это ты молодец!

Тетя Моника похлопала его по спине, и он расплылся в горделивой улыбке, словно малое дитя. Я стояла в нескольких шагах от них и размышляла: неужели этот заключенный и правда приговорен к казни и лишил жизни нескольких человек? Здесь… постоянно происходили какие-то нелепости, которые никак не укладывались в голове и шли вразрез с моими представлениями…

– Кстати, сестра! Отцу Киму удалили опухоль?

– Да, вроде сделали операцию… я тоже слышала об этом.

По лицу этого лысого круглоглазого коротышки пробежала тень.

– Мы тут со старожилами собирались, поговорили. Решили молиться. Богу. Молиться, чтобы вместо отца-священника он первыми нас, грешных, забрал. Поэтому до его выздоровления мы договорились отказаться от обедов. Хотим пожертвовать хоть этим… Какой грех на отце Киме?.. Когда мы узнали, что он вплоть до операции приходил и проводил мессы, а нам специально не сказал об этом… мы…

Его глаза наполнились слезами. Тетя закусила губу.

– Ну надо же… в этом месте и радости, кроме еды, никакой. Здесь это единственное удовольствие и способ развеять скуку. С вашей стороны это огромная жертва… Спасибо! Я передам отцу Киму. Господь с восторгом примет это, и раз уж обещали, то выполняйте, однако не забывайте понемногу подкреплять силы хоть какой-никакой едой с воли. А вину я возьму на себя и попрошу у Отца Небесного помощи, чтобы у вас не было неприятностей.

Заключенный от души рассмеялся, а сопровождающий его надзиратель сконфуженно хмыкнул.

– Мне пора. Одну минуточку, офицер. Знаете… сестра… я очень скучаю по вам. Иногда сильнее, чем по родной сестре. И даже сильнее, чем по матери, умершей, когда я был ребенком. Приходите почаще! Я напишу вам письмо! – кричал он уже на ходу, обернувшись.

Так же, как и у бедолаги Чона Юнсу, руки его были закованы в кандалы, а мочки ушей обморожены. В его словах не чувствовалось ни капли притворства. Неужели в этом сила людей, стоящих на пороге смерти?.. Вещи, которые я стеснялась произносить вслух, он сказал по-детски просто и непосредственно, и мне ведь на какой-то момент показалось, что это он приходится тете племянником. Неожиданно я заревновала. «Будь я на месте тети, кого бы я больше любила, свою родную племянницу или их?» – мелькнула у меня мысль. А что, если всю любовь, которую все тридцать лет, растраченных мною так бездарно, по праву должна была получать я, но она полностью отдавалась им? И причитала ли она над ними так же, как надо мной, держа в объятиях: «Ах ты, бедный, ах ты, несчастный…» – когда они с воплями просили оставить их в покое и дать спокойно умереть?.. Увлекаемый конвоиром узник исчез в конце коридора. Тетя Моника приостановилась и, тяжело вздохнув, пробормотала:

– Вот утроиться бы мне… А еще лучше сюда перебраться и жить вместе с ними…

Мы снова ожидали Юнсу в комнате свиданий, предназначенной для посещения католических наставников. В отличие от первого визита, который прошел в растерянных чувствах, теперь я была вооружена до зубов. От одной только мысли, что я встречусь с одним из выродков – насильником и убийцей, – я вдруг расхотела умирать, а грудь теперь распирало от неведомого ранее воинственного духа. Меня даже слегка лихорадило, хотя это не вызывало дискомфорта. Неважно, как это называть, чувством отвращения или же нездоровым интересом к наблюдению за чем-то чудовищным, – главное, во мне впервые за долгое время пробудился хоть какой-то порыв. Утром, когда я проснулась, в голове крутились такие непотребные ругательства, которые в жизни не слетали с моего языка. Какое-то странное радостное предвкушение, казалось, повысило температуру моего тела на целый градус. В ожидании сегодняшней встречи я испытывала трепет охотника, поджидающего добычу. Возможно, именно тогда я смутно начала понимать, что желание убийства на самом деле было направлено не на саму себя.

– Поначалу все они так… Между прочим, этот Чон Юнсу еще не самый тяжелый случай. Когда-то паренек по имени Ким Дэду, которого когда-то давно прозвали проклятым душегубом, на первых порах изорвал в клочья с десяток, а то и больше Библий, которые ему приносил пастор. Однако перед смертью вернулся к Богу и ушел как ангел. Забыла, как звали парня, совершившего убийство прямо в буддийском храме, а впоследствии – перед своей кончиной – жил словно просветленный Будда… Ну а тот, кого мы встретили в коридоре, вначале упирался и матами крыл так, что уши в трубочку заворачивались, когда конвоир его на встречу тащил…

– Поэтому ты сюда приходишь?

Очевидно, в моем вопросе притаилась солидная доля издевки. И тетя окинула меня подозрительным взглядом.

– Тебе же нравится наблюдать за этими внезапными перевоплощениями грешников в ангелов… Похоже, твоя вера и вера других религиозных деятелей, курирующих подобные заведения, крепчает, когда вы видите, как слово Божье, будто по мановению волшебной палочки, преображает людей. А ведь ничего удивительного. Они знают, что со дня на день умрут, и это их, конечно, страшит. Когда других убивали, они не боялись, а тут – пожалуйста! Они вдруг от страха ни с того ни с сего добреют… Выходит, смертная казнь – очень даже неплохая штука! Раз перед лицом смерти любой хоть немного становится лучше. Точно как ты и говорила конвоиру про лучший способ перевоспитания!

Тетя пронзила меня взглядом. Сначала я решила принять вызов и смело не отводила взгляд, но сколько же эмоций отражается на нашем лице и в глазах! Они гораздо красноречивей любой пламенной речи. Тетин взгляд, казалось, призывал: «Подумай, как выглядел отец перед смертью и как металась твоя мать накануне операции. А главное, вспомни себя, когда ты пыталась покончить жизнь самоубийством! Далеко не каждый преображается, однако именно потому, что мы люди, мы способны искренне раскаиваться в своих ошибках и изменяться до неузнаваемости перед смертью!» В конце концов я не устояла перед этими маленькими, утопающими в морщинках, но пронзительно-черными глазами сидящей передо мной пожилой женщины.

Увлекшись перепалкой, я не успела вовремя собраться с мыслями – заключенный вошел в комнату вслед за конвоиром. И пока тетя Моника радостно пожимала его руки, я изо всех сил пыталась пробудить в себе негодование, прокручивая перед собой картину того, как насильник и убийца молодой девушки стоит и, затаив дыхание, слушает исполняемый мною государственный гимн на открытии бейсбольных игр. И старалась припомнить, как вчера всю ночь, сидя перед монитором компьютера, скрипела от ненависти зубами и представляла, что эти отморозки могли мастурбировать перед моей фотографией, напечатанной в журнале, когда я была популярной певицей.

Однако что-то все время мешало настроиться по-боевому. Может, замечание надзирателя о заключенных без единой воны на счету и упоминание тех, у кого за полгода не набирается и тысячи! А может, признание заключенного-смертника в том, как они решили отказаться от обедов до тех пор, пока священник не поправится…

И как они молились, чтобы Господь вместо этого святого человека забрал первыми их грешные жизни… Также рассказ про Юнсу, который отдал деньги, полученные от тети, старику на пожизненном заключении… Как ни странно, все это не выходило у меня из головы. И эти эпизоды, будто клейкие рисинки, слепились в подобие снежного кома и боролись с другим, слепленным из страшных слов приговора «убийца и насильник семнадцатилетней девушки». И они, как два схватившихся снеговика, или же бычка, сцепившихся рогами, пытались победить друг друга.

Его лицо будто бы стало еще бледнее по сравнению с прошлым разом. В уголках глаз проскальзывал намек на улыбку, хоть и неявный; впрочем, свирепость тоже давала о себе знать. У меня не было никакого желания хоть как-то содействовать тете в ее пошлом спектакле, называющемся «Перевоспитание», которому она посвятила целых тридцать лет своей жизни. Кроме сегодняшнего останется всего лишь два посещения, и адью… – подойдет к концу обещанный мною месяц. После чего я смогу с чистой совестью пойти к дяде и отчитаться: как и было оговорено, я встречалась с заключенными-смертниками и избавилась от навязчивого желания самоубийства, благовествуя им, – все по тетиному плану. Дядя, конечно же, обрадуется, ведь он добряк. А обмануть простодушных людей ничего не стоит. Так как они, не умея лгать, даже не могут допустить мысли, что кто-то может их обмануть. Хотя, возможно, внимательно посмотрев мне в глаза, дядя скажет: «И все же тебе не помешает хорошенько выплакаться…» Я в ответ попрошу прощения, потому что он все-таки человек что надо!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Излюбленное традиционное летнее лакомство корейцев из измельченного льда с красной сладкой фасолью и фруктами (аналог мороженого).

2

Чиге – корейские традиционные деревянные заплечные носилки для переноски груза.

3

Рамён – лапша быстрого приготовления.

4

Ли – мера длины, равная 0,4 км.

5

Деревянный настил в виде террасы у входа в дом.

6

Соджу – рисовая водка.

7

Пхён – мера площади, равная 3,3 кв. м.

8

Главная героиня корейской народной повести «Верная Чхунхян» о любви и верности.

9

Возлюбленный Чхунхян.