Поймать Большую Волну

– При чем здесь литовцы? – покачала головой мама. – Среди них много хороших людей. Меня спасли те же литовцы. Когда я, сбежав от немцев, возвратилась в свой дом, еще не зная, что моих родителей и сестер вырезали, то оказалось, что в него заселилась семья из Вильнюса. Эта семья и спрятала меня, рискуя собственной жизнью. Я у них скрывалась два года. Только потом, когда вернулись коммунисты и установили в Литве свой порядок, я решилась наконец выйти на улицу родного города.

6

Переводиться в другую школу по совету учителя труда Марк категорически отказался, чтобы его не посчитали за труса. Но кем-кем, а трусом мальчик не был. Решение сына поддержал отец, который считал, что проблемы надо решать, а не убегать от них, потому что они все равно потом настигнут.

Папа пообещал, что отдаст сына на бокс, чтобы он мог защищаться кулаками. Самым тяжелым был второй день. Нужно было идти в школу с разукрашенным лицом, а потом угрюмо отсиживать занятия, зная, что беззаботное время закончено, и теперь ты больше не любимец класса, а одинокий отщепенец без красного галстука.

В тот день было много насмешек, угроз, шушуканья за спиной, но самым тяжелым было, когда одноклассники, которые еще вчера были закадычными друзьями, не отвечали на приветствие и торопливо сторонились, словно боялись запачкаться. Даже Шавкет при встрече с Марком шарахнулся от него, как от прокаженного.

Учителя тоже игнорировали лучшего ученика, которого еще вчера ставили в пример. Марка перестали вызывать к доске, ставить ему оценки. А когда он поднимал руку, ее демонстративно не замечали. Отсутствие красного галстука на шее выделяло его из всего класса. Это было сопоставимо с позорным клеймом на лице в дикое средневековье.

В конце четверти учителя начали вызывать Марка к доске, поскольку нужно было ставить оценку в четверти. Опального ученика почти не слушали. Одноклассники на его ответах начинали гудеть, и им не делали замечаний. А учительница в это время что-то писала в журнале и делала вид, что ее совсем не интересует ответ. Под всеобщее удовлетворение Крамеру ставили тройку и отправляли на место. Так он из блестящего ученика и круглого отличника превратился в невзрачного троечника. Это продолжалось года полтора.

Но затем волны неудачи, видимо, начали отступать. К середине седьмого класса все стало возвращаться на свои места. Скатившийся на тройки Марк снова выбился в лидеры. Его опять принялись привлекать к активной деятельности в классе. Как-никак Крамер ходил в музыкальную школу и лучше всех в школе играл на фортепьяно, поэтому ни один школьный концерт не обходился без него. Преуспел он и в боксе: после года занятий мальчик неожиданно стал победителем в юношеских соревнованиях города. Злые гопники заткнулись. Марк снова чувствовал себя счастливым, удачливым и всеми любимым. Правда, иной раз ему нет-нет да и напоминали, что он из семьи отказников.

Это царапало сердце. Обиднее всего, когда об этом при всех учащихся говорили преподаватели. Как-никак, в классе были девочки, нравившиеся Марку, и среди них Наташа Бейлис, которая демонстративно отказалась сидеть с ним за одной партой из-за того, что его родители предали Родину.

Но когда «отказником» его обзывали во дворе, Марк к этому относился спокойно. Называли с досады, что проигрывали ему в карты. Ведь у Марка совершенно неожиданно открылся талант картежника. Он освоил все азартные игры: в дурака, в покер, в очко, в буру – и всегда выигрывал. А играли, как правило, на деньги. По этой причине наш друг почти с тринадцати лет имел карманные деньги, и для его возраста – очень даже приличные.

В четырнадцать лет снова пошел откат. Марку неожиданно припомнили, что он изгой в этом славном передовом обществе. Его наотрез отказались принимать в комсомол.

Это было трагедией. Юноша искренне верил, что в комсомоле находится вся передовая молодежь. Все отличники, ударники и более-менее умные, интеллигентные ребята в восьмом классе начали активно вступать в передовую Ленинскую организацию. Выходит, Марка не причислили к этой категории, отказав ему в членстве ВЛКСМ? Но как такое возможно? Ведь он отличник, музыкант, спортсмен, к тому же снискал славу интеллектуала на всевозможных олимпиадах, и, кроме того, он единственный из школы знает пять языков.

В старших классах, когда обида выветрилась, до Марка наконец дошло, что может угрожать выпускнику среднего учебного заведения, не имеющего комсомольского билета. Ему могут закрыть путь к высшему образованию!

Выходит, каким бы ты ни был супер-пупер, но если не член ВЛКСМ, то тебе пожизненно уготовано работать на подсобных работах вместе с такими же неудачниками.

Этого Марк допустить не мог и решил биться за свое достоинство до последнего издыхания. Усилия не пропали даром. Ему трижды отказывали в принятии документов, но на четвертый раз он добился, чтобы приняли заявление в ВУЗ, поскольку он был единственным золотым медалистом в этом маленьком городке. Хоть Марк и не был комсомольцем, но не допустить юношу к приемным экзаменам в институт не могли при всем желании.

Институтское начальство рассчитывало, что срежет упрямца на экзаменах. Но увы! Завалить такого интеллектуала оказалось нереально: вступительные экзамены юноша сдал блестяще. Правда, нельзя сказать, что отделение «Автоматизация производства» сильно привлекало энергичного юношу. Просто в то время такая специальность считалась передовой, и поступить на этот факультет мечтало большинство абитуриентов.

7

«А ведь действительно мои юные годы проходили накатами, – задумался Марк, бредя за группой серфингистов к океану. – А мне всегда казалось, что мое детство – это одно сплошное счастье…»

К плетущемуся сзади мужчине присоединилась Агнеса со своей доской, которую она весьма изящно прижимала к бедру.

– Вы в первый раз встанете на борд? – спросила она.

– В первый! – признался Марк. – Это сложно?

– Если с парусом, то нет. Главное, не проявляйте силу, если ветер начнет вырывать из рук парус. Нужно поддаться порыву ветра, а затем использовать его силу для движения. Словом, как в вашей жизни.

Марк опешил от такой проницательности едва знакомой итальянки с целомудренным именем.

– Откуда вы знаете, как у меня в жизни? – удивился он. – С чего вы взяли, что я вообще поддаюсь чьим-то порывам?

Агнеса внимательно взглянула на собеседника и произнесла:

– Вы не похожи на глупца, который думает, что может противостоять стихии.

– Вы какую стихию имеете в виду? – поинтересовался Марк. – Стихию природы или стихию страсти?

– Это без разницы! И то и другое приносит нам волны оттуда, – указала женщина глазами на небо и прошла вперед.

Марк посмотрел на небо без единого облачка и мысленно согласился со своей новой знакомой. Он действительно не противостоял стихии страсти, тем более она вела его к гибели. «Интересно, если бы не подсуетился отец, был бы я сейчас живым?» – подумал Марк, не отрывая взгляда от небесной сини.

Учеба в Политехническом институте давалась Марку легко. Он феноменально запоминал лекции, которые после окончания пары мог с легкостью пересказать однокурсникам слово в слово. Впрочем, в тот период его больше интересовали однокурсницы. Марку одновременно нравились сразу три девушки, между которыми он никак не мог выбрать, чтобы завести серьезные отношения. Но больше всего его мысли занимали не ровесницы из студенческой среды, а одна зрелая женщина, при воспоминании о которой у него и сейчас учащается биение сердца.

Впрочем, не такая уж она была и зрелая – старше Марка всего на двенадцать лет. Это тогда, в далекой юности, тридцатилетние женщины казались ему такими взрослыми и умудренными опытом.

Марку было десять лет, когда в их дом въехала молодая семейная пара. Могучий мужчина, недавно демобилизовавшийся из армии, и хрупкая газель с необычайно тонкой талией, но весьма округлыми бедрами. Десятилетний мальчик мало тогда разбирался в волнующих прелестях округлых бедер, но его поразили зеленые глаза этой замужней женщины, длинные ресницы и романтические русые кудряшки, обрамляющие ее белое лицо. Ангела звали Эмилией, и она напоминала ту самую графиню, что белее лилии, воспетую Лермонтовым в своем стихотворении. Муж новой соседки, которого звали Николаем, на ее фоне казался грубым мужланом.

Таких красивых женщин, как Эмилия, Марк не видел даже в кино. Не влюбиться в нее было невозможно. Вот так к нему в десять лет и пришла первая и самая что ни на есть настоящая любовь, о которой он не рассказывал никому, даже первейшему другу Шавкету, с которым они иногда любили «перетереть» про девчонок.

Каждый раз, когда мальчик здоровался с соседкой, сердце его замирало. Она небрежно кивала в ответ и снисходительно улыбалась. На эту женщину обращал внимание не только он. Марк замечал, что многие мужчины оглядывались на объект его обожания. Некоторые останавливались и с серьезным видом провожали молодую женщину задумчивым взглядом, а некоторые начинали нечисто скалиться. Однажды какой-то мужик в зековской фуфайке и железными зубами на глазах у Марка что-то сказал Эмилии во дворе – что-то отвратительное и неприятное. Марк не слышал, потому что находился у качелей. Но видел, как вздрогнула женщина и стыдливо опустила глаза. Через минуту из подъезда в трусах и майке выскочил ее могучий муж, и завязалась драка. Сбежался весь двор. Это побоище, в результате которого незнакомец в фуфайке растерял все свои железные зубы, долго обсуждали в доме. Все хвалили соседа, который защитил от хамских выпадов красавицу-жену. Однако пристрастие Николая к спиртным напиткам двор не одобрял.

– И как она только с ним живет? – выкатывали глаза на дворовых скамейках уличные сплетницы. – Эмилька – кровь с молоком! А он – забулдыга забулдыгой.

– Наверное, мясо с мясокомбината таскает!

– А что толку? Детей-то у них как не было, так и нет…

Марк, который случайно услышал этот разговор у подъезда, так и не понял, какое отношение имеет мясо к тому, что у Эмилии нет детей. Мама Марка, как и Николай, работала на мясокомбинате, правда, бухгалтером, а не рубщиком, но у ведь нее-то дети были – он, Марк. А между тем мясо с комбината мама тоже приносила, правда, не так часто. Впрочем, это к делу не относится.

По мере того как мальчик взрослел и наливался мужской силой, соседка все более сухо здоровалась с юношей и старалась поскорее пройти, торопливо потупив глаза. «И куда только девалась ее снисходительная улыбка?» – удивлялся Марк и не мог не догадываться, что в душе этой женщины тоже что-то происходит. Иначе почему при встрече она отводит глаза, заливается пунцовой краской и здоровается не своим голосом, несмотря на то что он для нее – щенок.

Роман с ней завязался внезапно, когда Марк перешел на третий курс. Мама попросила сына на день Октябрьской революции пойти вместе с ее мясокомбинатом на демонстрацию. Объяснила, что на комбинате не хватает мужиков для несения тяжелых транспарантов и флагов. Но студент понимал, что дело не в этом. Просто в Политехническом институте комсомольская ячейка отстранила его от демонстрации, как сына отказников, и мама не захотела, чтобы ее чадо в очередной раз почувствовало себя изгоем.

После шествия все работники мясокомбината отправились отмечать праздник революции в актовой зал предприятия. Там уже были накрыты столы и установлены стоваттные колонки с подключенным к ним магнитофоном. Николай был со своей женой Эмилией. Именно ради нее наш студент и поперся на коллективную пьянку работников мясокомбината, проигнорировав студенческую вечеринку в молодежном общежитии.

Там, на комбинате, во время хмельного разгула Марк с Эмилией начали выразительно переглядываться через стол, и интенсивность переглядывания (если говорить производственным языком) возрастала по мере произнесения тостов и опрокидывания рюмок. Коллектив все более соловел, а Николай после шести стаканов огненной воды культурно отрубился на стуле. Только после этого Марк осмелился пригласить Эмилию на медленный танец.

К его удивлению, она не стала отнекиваться. Слегка зарделась и позволила вывести себя на середину зала. К этому времени актовой зал комбината уже представлял собой пьяное кишение, и только одна пара была словно не от мира сего. Наш потенциальный любовник впервые так откровенно держал в объятиях зрелую даму, и его голова слегка кружилась от женского жара. На следующий танец он опять пригласил ее, потому что не мог не пригласить. Потом был третий танец, четвертый, пятый, и с каждым разом танцоры прижимались друг к другу все плотнее и плотнее. Марк чувствовал знойное дыхание этой женщины, и сам задыхался от ее пылающего тела, особенно от упругих грудей, которые прильнули к его ребрам. Когда уже стало совсем невмоготу, партнерша оттолкнула студента, затем еле слышно прошептала:

– Хочешь, завтра пойдем в кино?

– Конечно, – выдохнул юноша, и в глазах потемнело от счастья.

В кино они сходили. На последний ряд, на котором все влюбленные парочки так обжимались, что случайно обернувшиеся не знали, куда девать глаза. Про что был фильм, Марк так и не понял. Однако по сегодняшний день очень ясно помнит, как он, словно пьяный, дрожащими руками расстегивал пуговицы на пальто Эмилии и искал губами ее губы. Когда закончилось кино и включили свет, пришлось приложить усилия, чтобы оторваться от нее и, напустив на себя равнодушие, насильно засунуть руки в карманы. Женщина была смущена, прятала глаза и отворачивалась от Марка. Выходящие из зала зрители смотрели на них с интересом. Марк с Эмилией вышли последними. Если сказать, что расставаться не хотелось – значит ничего не сказать. Отлепиться от нее, от ее пылающего тела, которое чувствовалось даже сквозь пальто, от ее прерывистого дыхания, от ее запаха, от которого замирает все внутри, было невозможно.

– А пойдем к моему другу! – неожиданно выпалил Марк дрожащим голосом. – Его сейчас дома нет, он в общаге у девчонок, а я знаю, где лежит ключ.

Эмилия ничего не ответила. Она, словно сомнамбула, позволила взять себе под локоток и повести в чужую холостяцкую квартиру. Дрожь поминутно накатывала то на нее, то на ее юного спутника. Пока дошли до дома, не обмолвились ни словом. Ключ лежал под ковриком. Марк до сих пор помнит, как от волнения не мог попасть ключом в скважину, как дверь наконец открылась, как они вошли в квартиру товарища… А дальше сознание словно отключилось.

У них произошло все очень быстро, нетерпеливо и безрассудно. Они толком даже не разделись и едва дошли до дивана, начав сумасшедше целоваться еще в прихожей. Когда Марк окончательно пришел в себя, то заметил, что он в одном ботинке, а на шее намотан шарф. С ним рядом лежит прекрасная полураздетая женщина с закрытыми глазами, и ее ресницы чувственно трепещут.

Потом были страстные встречи у него в квартире во время отсутствия родителей, особенно в конце месяца, когда на предприятиях гнали план. Приводить к себе соседского юношу замужняя женщина опасалась, хотя ее муж также целыми днями пропадал на комбинате. Свидания напоминали хмельной угар. Для Марка это был первый опыт интима с женщиной, а для нее этот пылкий юноша был вторым мужчиной в жизни. При встрече она набрасывалась на него, как оголодавшая волчица.

Так продолжалось два года. Этот период Крамер всегда вспоминал как время абсолютного счастья. Без Эмилии он уже не представлял своей жизни и мечтал по окончании института увести ее в любую глухомань, в какую только распределят. Даже если комиссия пошлет его в район вечной мерзлоты, и тогда молодой специалист воспримет это с радостной улыбкой на губах, поскольку с ним туда отправится его возлюбленная.

Но судьбе было угодно распорядиться по-другому. Однажды их застукала возвратившаяся с работы мама. Пара в это время, разомлев, в обнаженном виде отдыхала на их общем фамильном диване. Мама пришла в такой ужас, что Эмилия в панике бежала из квартиры в одной простыне.

Разумеется, ужас охватил родительницу отнюдь не из-за того, что зрелая тетенька лишила девственности ее двадцатиоднолетнего мальчика, а что грубый муж этой женщины проломит несчастному башку. Явившийся с работы отец, услышав эту новость, принялся взывать к рассудку и требовать от сына, чтобы он прекратил всякие отношения с соседкой, пока дворовые сплетницы не разнесли сенсацию по всему городу. Но Марк уперся:

– Об этом не может быть речи, папа! Я ее люблю! После распределения я возьму ее с собой.

– Что ж, – устало выдохнул отец, поняв, что сына не переубедить, – тогда мне ничего не остается, как отправить тебя в армию.

Марк весело расхохотался, приняв это за шутку. Ведь отец больше всех из семьи был противником армии. Он считал, что служба в вооруженных силах его умному, тактичному и интеллигентному сыну принесет только вред. Высокий интеллект и энциклопедические знания в армии не ценятся. В армии царят грубость, тупость, дедовщина, и там скопление недоумков всех мастей, которых уравнивают рядовые погоны. О чем речь? Неглупым, беззлобным и неагрессивным юношам (а тем более еврейским) там делать решительно нечего. Так, хоть тресни, считал отец.

Папа не любил военный порядок, ходьбу строем и уже подготовил справку для военкомата, что у Марка больное сердце и он может быть годен только к нестроевой службе. Эту справку родитель в тот же вечер разорвал прямо на глазах у сына, и только после этого бедный студент понял, что родитель не шутит.

– Как же так? – растерялся Марк. – А «деды», которые могут покалечить, если откажешься чистить унитаз зубной щеткой?

– Ничего! Выкрутишься, – отрезал отец. – В армии, конечно, будет тяжело, но там тебе гораздо безопаснее, чем здесь.

8

Однако именно армия определила дальнейшую судьбу Марка, причем такую необычную, о которой он и помыслить не мог. Если бы не служба в вооруженных силах, жизнь Крамера сложилась бы обыкновенно, как у сотни миллионов простых советских граждан. Нет, на армию Марк ни в коем случае не в обиде, хотя, как любому новобранцу, ему пришлось несладко.

Дедовщина, конечно, в армии была, и довольно жесткая. В первый же день, как выдали форму, к Марку подошел «старик» с лычками ефрейтора на погонах и сурово спросил:

– Кто такой и откуда?

Глаза ефрейтора были совершенно стеклянными, а изо рта разило одеколоном. Новобранец расплылся в обаятельной улыбке и как можно доброжелательнее ответил:

– Я – Марк Крамер. Прибыл из Рамигала…

Бедняга не успел договорить. Военнослужащий внезапно врезал ему кулаком под дых.

– За что? – выдохнул Марк, сгибаясь пополам.

– За все, жидяра! – злобно ответил «старик» и лениво потопал прочь. Находившийся в казарме офицер сделал вид, что ничего не заметил.

Потом новоявленный армеец приспособился. Старослужащие, издевавшиеся над новобранцами, были разные. Одни это делали с неохотой, а другие испытывали наслаждение. Впоследствии Марк со всеми нашел общий язык. С одним старослужащим он прилюдно подрался, прекрасно осознавая, что его недолюбливают друзья-товарищи за то, что он подчеркнуто выслуживается перед начальством. Марк нокаутировал его на втором ударе. Новобранцы вытаращили глаза, и «деды» присвистнули:

– Ты что, боксер?

– Занимался немного, – скромно заметил Марк.

Своим в доску для старослужащих он стал после того, как раскрылись его феноменальные способности в карточной игре. Новобранец так виртуозно их обыгрывал, что они прониклись к нему неподдельным уважением, тем более что все карточные долги Марк великодушно прощал.

После этого рядового Крамера уже не заставляли стирать «дедам» портянки, начищать сапоги, драить полы, чистить туалеты. И лишь один ефрейтор Кириллов, который в первый день ударил новобранца под дых, продолжал ненавидеть чемпиона полка по картам.

Этому без пяти минут дембелю было позволено все: курить в помещении, бухать в казарме, шляться после отбоя по всей территории части. Он трижды избивал Марка, и два раза, когда тот стоял на карауле. Это было еще обиднее. Ведь у рядового Крамера в руках был автомат, а у ефрейтора только кулаки. Успокаивало только то, что зарвавшийся дембель избивал не только его. Однажды после отбоя Марк услышал сдержанный шепот своих сослуживцев.

– Если Кириллов еще раз ударит меня в карауле, я, ей-богу, пущу в него очередь, – произнес обиженный голос.

Другой скептичный голос хмыкнул:

– Ну и дурак! Лет на пятнадцать сядешь. Это в лучшем случае!

– Это почему? По уставу во время несения караула после окрика «стой, кто идет» я обязан применить оружие.

– Ты совсем дебил? Какой, к черту, устав? Ты не на войне!

Разговор солдат произвел впечатление на Марка. Он глубоко задумался. А действительно, почему, собственно, он игнорирует устав? Шальная мысль проучить ублюдка не покидала рядового две недели. В конце концов Крамер разработал нехитрый план, в котором, впрочем, не был до конца уверен. После того как Кириллов снова ударил Марка под дых, когда проиграл ему в карты, боец все-таки решился на праведную месть. И случай вскоре представился.

Однажды, стоя в ночном карауле у склада, он увидел в темноте приближающуюся фигуру, качающуюся из стороны в сторону. Марк уже узнал, что ефрейтор негласно обходит посты, причем не все, а те, где стоят новобранцы. Обычно он подходил к караульному и просил закурить. Если солдат отвечал, что закурить нет – дембель бил его в челюсть. Если караульный доставал пачку сигарет – ефрейтор бил его под дых и при этом нравоучительно изрекал, что на посту курить запрещено.

Когда эта пьяная рожа приблизилась к Марку, его сердце замерло от страха. Преодолевая себя, он вскинул автомат и грозно воскликнул:

– Стой, кто идет!

Дембель остановился и ошарашенно уставился на караульного.

– Ты что, охренел? – изрыгнул он. – Своих не узнаешь, жидяра?

– А ну лицом в землю, или открываю огонь! – крикнул Марк и звонко перезарядил затвор.

– Да ты точно охренел…

Марк выстрелил в воздух и ткнул дулом автомата в лоб Кириллову.

– Лицом в землю, я сказал!

Дембель упал на землю, позорно закрыв голову руками. На выстрел прибежал патрульный наряд. Офицер долго ничего не мог понять, переводя взгляд то на караульного, то на лежащего на земле ефрейтора.

– Что здесь происходит, рядовой Крамер? – наконец выдавил из себя офицер.

– Я действовал согласно уставу, товарищ майор, – вытянулся в струнку Марк.

– Но это военнослужащий Кириллов, – еще больше удивился офицер. – Ты его не узнал, рядовой Крамер?

– Советский военнослужащий не может быть в таком неприглядном виде, товарищ майор, – сдвинул брови Марк. – Это позор для Советской армии!

Офицер лишился дара речи. После недоуменной паузы он приказал Кириллову подняться и следовать за ним, а рядовому – продолжить несение караула.

О происшествии дошло до военной прокуратуры. Действия рядового сочли правильным, а Кириллова отправили под трибунал. После этого Крамера пригласил на беседу сотрудник из соответствующей службы. Сотрудник в гражданской одежде, но с подозрительно военной выправкой поинтересовался, что имел в виду рядовой Крамер, высказав офицеру претензии про облик советского солдата? И ему ли, презренному отказнику, рассуждать о таких высоких материях, как советский патриотизм?

– Ведь твоя семья нацелилась на эмиграцию в Израиль? Не так ли?

Марк вытянулся по струнке и с праведным блеском в глазах ответил, что лично он не имеет желания покидать Советский Союз. Что касается мамы, то она, как объяснил рядовой, никак не может забыть о том, что во время войны ее родителей и сестер зарезали предатели Родины. Нет! Не фашисты, а свои же советские граждане из братской Литвы.

Товарищ в гражданке оказался на редкость понятливым. Он подтвердил, что в стране много нехороших и несознательных людей. Они есть везде, даже в армии, поэтому Марк совершенно прав – не соответствуют некоторые товарищи облику сознательного советского солдата.

Мужчина снизил голос и сказал, что был бы очень признателен, если бы рядовой время от времени сообщал ему о настроениях сослуживцев, особенно среди евреев.

– Ведь вы знаете, что Советский Союз разорвал все отношения с Израилем после шестидневной войны и встал на сторону арабов. Не все советские евреи с этим согласны…

– Не все! – согласно кивнул рядовой Крамер. – Но что касается меня, я понимаю международную обстановку.

– Вот и прекрасно! – улыбнулся старший товарищ.

Выйдя из кабинета, Марк понял, что снова оседлал волну удачи. И действительно, отношение к нему после беседы с сотрудником из органов кардинально изменилось. Причем не только со стороны сослуживцев, но и среди офицеров. Его начали ставить в пример и вскоре, присвоив звание сержанта, назначили командиром отделения.

9

Если бы в то время Марку сказали, что его чувствами, удачами и настроениями управляют космические волны, накатывающие откуда-то из глубины вселенной и откатывающие обратно, он принял бы это в штыки: «А что же моя воля – пустое место?»

Сейчас Крамер серьезно задумался над словами Агнесы, которая, кстати, самая первая вставила в виндсерфинговую доску парус и легко понеслась по волнам в открытый океан. За ней последовали остальные, включая учителя Дебдана. Владение старика доской поразило Марка. Особенно впечатлило, когда он, набрав скорость под парусом, неожиданно выдернул его из доски, сбросил в воду и понесся дальше на одном борде, поймав какую-то не очень высокую волну.