Тайна Оболенского Университета

– Неужели? – Похоже, он искренне удивился, но расплылся в улыбке. – Ты тоже?

– Нет, я к их числу не отношусь. В этом плане ты мне неинтересен. – Я с радостью вернула Смирнову его же слова, и он обиженно нахмурился.

– Да. Ты же крутишь с братом Захара.

– Тебе есть дело до моих отношений? – Скрестив руки на груди, я уселась в кресло и начала рассматривать штору, словно это не отрез сатина, а картина знаменитого художника.

– Именно. Влюбленные девушки теряют голову. Ты можешь сказать парню что-то лишнее, когда будешь с ним накоротке, – без эмоций проговорил Индюк, однако ехидно улыбнулся.

– Что?! – Я повернулась к нему и даже слегка навалилась на стол, чтобы ближе видеть его подлые глаза. – Достаточно того, что я собираюсь заниматься с тобой философией. Общаться буду, с кем захочу, когда захочу и как захочу.

– Поаккуратнее, Ланская. Нарвешься, – прошипел он, но уже не напугал.

Моя злость отлично справлялась со страхом.

– Как раз тебе надо быть аккуратнее, а то ведь раскроют. Пока все гладко, но у кого-нибудь могут возникнуть подозрения на твой счет.

– Давай, начинай мне объяснять! Первая лекция – завтра, тема «Патристика»[18]. – Он высокомерно махнул на толстенную хрестоматию, указывая мое место простого преподавателя.

– Патристика? – переспросила я, намереваясь отыграться. – Прекрасно, а что ты можешь поведать на эту тему?

– Я?! Ты должна меня просвещать!

– Я помогу тебе разобраться в философии и подготовлю к лекциям. Но мне надо оценить твой уровень знаний, – парировала я, наблюдая, как его высокомерие сходит на нет. Теперь передо мной сидел обычный рассеянный студент.

– Ладно… Патристика – раздел ранней средневековой философии, в основе которого… учение отцов церкви.

– Правильно, отсюда и название, – кивнула я. – Дальше.

– Что дальше? Дальше ты вещай.

– Назови философов этого периода. Как в целом разделяется патристика?

– Не знаю! Не-зна-ю, – по слогам прошипел Индюк. – Я вообще считаю, что все это чушь собачья. Философы только и умели, что чесать языком. Их размышления давно устарели. И до науки им далеко. Вот математика – сила, а тут…

– Дима, прекрати! – громко хлопнув по столу ладонью, крикнула я, запоздало осознав, что впервые назвала его уменьшительным именем. – Философия – мать наук. И математика вышла из философии. Вспомни Пифагора![19]

– Пифагор создал теорию для геометрии, – с умным видом заявил Дмитрий.

– Браво, ты что-то вспомнил, – вымученно улыбнулась я. – Натаскивать тебя будет сложнее, чем я думала.

До обеда я пыталась объяснить Смирнову основы патристики. Сказать, что он делал успехи, я не могла. Индюк постоянно вздыхал и чертыхался. А когда мы добрались до краеугольного камня, то и вовсе разругались.

– Теперь ты понимаешь тезис: «Верую, ибо абсурдно»?[20] – спросила я после получасового рассказа о вкладе Тертуллиана[21] в патристику.

– А здесь и так сплошной абсурд, – пробубнил Дмитрий, запустив руки в свои и без того растрепанные волосы.

– Объясни термин в отношении Сына Божьего, – не отступала я.

– Ты сейчас про Христа? – неуверенно предположил он.

– Ты знаешь другого Сына Бога?!

– Мы все дети Бога, – деловито ответил Индюк, но смутился под моим суровым взглядом.

– Мы сейчас обсуждаем философию Тертуллиана! – напомнила я. – А он говорил: «Сын Божий умер: надлежит тому верить, потому именно, что разум мой возмущается против того. Он восстал из гроба, в котором был положен: дело верное, потому что кажется невозможным»[22]. Теперь тебе ясно?

– Да, но кое-что остается загадкой, – серьезно заметил Дмитрий. – Тертуллиан жил во втором веке. Тогда не было ни комфорта, ни удобств, как сейчас. Ну а он, вместо того чтобы стараться облегчить себе жизнь, сидел и размышлял о философии.

– Ага! – Я нарочно проигнорировала выпад. – И что он писал о философии?

– А это уже интересно, – усмехнулся горе-студент. – Ты упоминала что-то про язву желудка. Наверное, по мнению Тертуллиана, ее вызывает философия.

Я тяжело вздохнула и опустила голову на руки. Если сначала казалось: Смирнов придуривается специально, чтобы меня позлить, то сейчас уже не сомневалась – этот мужчина во всем, что касается философии, не умнее дерева! Теперь ясно, почему он каждую лекцию считывал с бумажки. Но главная проблема заключалась в том, что у Дмитрия не было и толики желания что-то понять! Псевдопрофессор наивно полагал, что я разложу все по полочкам и он усвоит урок как дважды два, но только без его желания ничего не получится!

– Дима, – успокоившись, начала я, – Тертуллиан не говорил, что философия может быть причиной язвы желудка. Он писал о том, что философия должна ограничиваться лишь объяснениями и не пытаться что-либо досконально исследовать. А споры об аллегорическом трактовании Священного Писания считал бесполезным умствованием, которое расстраивает желудок.

– Согласен, но я пойду дальше. Вся философия расстраивает желудок. – Он довольно улыбнулся, и это было так искренне, что моя сердитость в разы убавилась.

– Дурак, – не выдержала я и засмеялась.

– Кстати, о расстройстве желудка. Скоро обед. – Дима посмотрел на наручные часы, а потом на меня. – Возвращайся в корпус, Ланская, затем пообедай, а вечером продолжим.

– Лера, зови меня по имени. Ладно уж, разрешаю.

В конце концов, мы сейчас в одной лодке и, чтобы плыть, должны работать в тандеме. Пусть лучше наши отношения походят на приятельские, чем будем вечно ссориться.

– Считаешь меня другом? – удивился Смирнов.

– Нет. – Я с улыбкой покачала головой. – Близкие люди не шантажируют друг друга. Но тебе позволю обращаться ко мне по имени. В виде исключения. – Я взяла сумку и двинулась к выходу.

Дима проводил меня до двери и даже поблагодарил. Со стороны мы действительно казались приятелями: даже и не скажешь, что в действительности Смирнов меня шантажирует, а во мне соревнуются ненависть и влюбленность.

Попрощавшись с новым напарником, я не спеша направилась к корпусу, чтобы переодеться, по пути размышляя о том, что услышала от Дмитрия. Управление давно хотело внедрить агента в Оболенку. Значит, то, над чем работает майор Смирнов, случилось до гибели Павла Аркадьевича. Радзинский говорил об убийствах.

Вероятно, Индюк приехал сюда, чтобы их расследовать. В курсе ли он, что профессора убили? Наверняка… иначе бы не пытался выяснить, что мне известно о смерти научрука. А Петя? Его Смирнов включил в дело? Но куда больше беспокоило другое – отец располагает кое-какой информацией.

Если Дима разузнает об этом, конечно же захочет допросить папу, чем, возможно, поставит его жизнь под угрозу.

Я должна всеми силами этого не допустить.

За обедом в столовой я присоединилась к друзьям. Они увлеченно обсуждали Хеллоуин, напрочь забыв о том, что случилось на балу. Традиция отмечать День Всех Святых в Оболенке появилась пару лет назад. Долгие годы преподаватели не соглашались устраивать празднество, считая, что не стоит подражать западной массовой культуре. Но затем сдались под студенческим напором и позволили организовывать ежегодный осенний маскарад.

Арина просто обожала наряжаться. Она огорошила меня новостью, что завтра мы едем в Москву за костюмами. Отказ не принимался, да и я была не прочь проветриться и отвлечься от проблем, навалившихся на меня в Оболенке.

Лена Королева отсутствовала, благодаря чему у меня не пропал аппетит. Разумеется, наша встреча не за горами, но пусть она случится позже. Любопытно, почему Ленка не явилась? Да и вообще, куда она запропастилась? Избегает меня? Неужели ей стыдно? Зато моему отцу – нет.

Он здесь – и даже виду не подает, что встревожен. Ведет себя как обычно и мило беседует с Дмитрием.

Вот что меня тревожило. Я даже хотела подойти, но подумала, что таким образом выдам папу.

Майор Смирнов быстро расправился и с первым, и со вторым. Попрощался с папой и намеренно прошел мимо моего столика. Шлейф парфюма совершенно затуманил мне голову. Арина что-то рассказывала, а я могла думать лишь о том, что остаток дня проведу с милым фээсбэшником. Пусть я злилась на шантаж, но в глубине души ликовала: у меня появилась возможность быть рядом, поэтому втайне я лелеяла надежду найти взаимность.

Дима ждал меня, нервно прохаживаясь по крыльцу. Я немного опоздала. Специально, чтобы раздразнить Индюка. У меня получилось.

– Вроде маленькая, а столько ешь! – недовольно кинул он, впуская меня в дом.

– Прости, что?

– Я давно тебя жду. Судя по времени, ты слопала половину меню в столовой.

Я молча проследовала в гостиную, нарочито громко стуча каблуками, и уже хотела было сказать ответную колкость, но увидела на столе яблочный пирог, две тарелки и кружки.

– Ты купил десерт? – выпалила я, не веря, что Индюк готовился к моему приходу.

В нашем кафетерии пекли восхитительную шарлотку с яблочным повидлом. От одного вида лакомства у меня потекли слюнки, но Смирнову совсем не обязательно было знать, что он купил мой любимый десерт.

– Да, чтобы хоть как-то подсластить твои нудные лекции, – с присущей ему галантностью ответил Индюк.

– Спасибо, – обиженно проговорила я, хотя поразилась маломальскому проявлению внимания и в итоге решила проигнорировать язвительный выпад.

Ничего особенного: защитная реакция ученика, плохо справляющегося с уроками.

Дима принес из кабинета записи и книги, разложил все на столе и, пока я вспоминала, на чем мы остановились, начал заварить чай. Откровенно говоря, ни о какой средневековой философии я уже не думала, наблюдая, как Смирнов орудует на кухне.

– Дим, ты ведь меня боялся? – насаживая на вилку кусок пирога, спросила я. – Испугался, что тебя раскрою, поэтому не хотел быть руководителем?

– Верно, Лер, – пачкая руки липким повидлом и отправляя в рот почти весь кусманище шарлотки, ответил Смирнов. Он ел руками, совершенно не стесняясь, и ухмылялся моим церемонным манерам.

– Приятно осознавать, что ты боялся меня, а не просто люто ненавидел.

– Сперва ты меня взбесила тем, что дрыхла на лекции. Вроде такой университет, а тут ты – как после вечеринки. Не думал, что лучшая студентка может такое себе позволить, и решил, что ты прикрываешься папочкой. Но я ошибся, полагая, что ты тупица. Когда меня назначили руководителем, я запаниковал – ты бы в два счета меня раскусила.

– Почему же согласился?

– Не мог отказаться. Пытался, но Серов настоял. Чтобы не вызывать подозрений, пришлось стать научруком. Я хотел тебя застращать, но опять промахнулся. К тому же влетело от начальства. Работая под прикрытием, мы обязаны избегать любых конфликтных ситуаций, а с тобой я вечно цапался.

– Теперь понимаю твою перемену в поведении. Кто-нибудь еще в Оболенке в курсе, кто ты такой?

– Нет. – Смирнов нахмурился. – Мы пока что гадаем, кто может быть причастен к этому делу, подозреваемых много, поэтому люди должны оставаться в неведении.

– Почему тогда рассказал мне? А вдруг я замешана в том, что ты расследуешь?

Дима неожиданно пересел на диван и заглянул мне в глаза. Наши лица были так близко, что я чувствовала тепло его кожи и сладковатый яблочный аромат от капельки повидла на губе Дмитрия.

С минуту мы смотрели друг другу в глаза, и, когда сердце было готово вырваться из груди, Индюк хитро ухмыльнулся:

– Нет, на тебя не думаю. Характер не тот. – И снова чертов Индюк превратился в глыбу льда.

Он пересел в кресло и кивнул на учебные материалы, но я продолжала:

– Что значит не тот характер?

– То и значит, Лер, – отмахнулся Смирнов. – Лучше скажи, ты хорошо готовишь мясо?

– Мясо? – переспросила я, и Дима кивнул. – Ну… да. А что?

– Во вторник ты отвечаешь за ужин, – заявил он непринужденным тоном, что меня окончательно возмутило.

– С какой стати?!

– Твой отец сказал, что ты превосходно делаешь говядину в вине. Во вторник он пригласил меня в гости, пообещал, что ты порадуешь своим кулинарным искусством. Помимо мяса тебе нужно постараться, чтобы Ланской меня не раскрыл. Будешь помогать… – Смирнов говорил еще что-то, но я не слушала.

В груди гулко отбивало чечетку сердце, а перед глазами маячили страшные картинки допроса папы. Ясно как день: если бы Индюк не подозревал в чем-то отца, он бы ни за что не согласился на ужин.

12. У мадам Барелль

Конечно, невозможно превратить человека, который совершенно не смыслит в философии, в настоящего профессора, читающего серьезные лекции.

В конце первого дня занятий с Дмитрием Смирновым я донельзя вымоталась. Он же, сославшись на головную боль, обвинил меня, что теперь не сможет выполнять свои прямые обязанности.

В результате я составила план для начальных курсов, а для старших пришлось согласиться на очередное эссе. Правда, на этот раз тему выбирала я, а не учебник философии для вузов. Дима хотел продолжить заниматься и завтра, но я была вынуждена его разочаровать, сообщив, что у меня другие намерения.

Однако Индюк нисколько не расстроился и приказал (именно приказал, грубиян!) явиться к нему в дом после моего возвращения из Москвы.

Утро понедельника выдалось тревожным. Сидя на треклятой эстетике, я только и думала о том, как справляется с лекцией чертов Индюк.

Едва раздался звонок, я помчалась на кафедру философии.

– Можно? – деликатно спросила я, предварительно постучав в дверь. Было такое волнительное чувство, будто я собираюсь узнавать результаты экзамена.

– Да.

Дима, как и всегда, был хмур. Он ссутулился над столом, внимательно читая газету. Если бы так он изучал книги… Смирнов меня, конечно, узнал, хоть и не поднял головы. Игнорировал? Никак не мог унять гордыню, или это что-то другое?

– Как лекция, Арсений Витальевич? – поинтересовалась я, присаживаясь на стул.

– Что? – чуть растерялся он, наконец поднимая на меня взгляд.

– Я спросила, как лекция, – специально выделяя каждое слово, повторила я.

– Ах да… Хорошо, спасибо. Сегодня, после поездки, зайдешь ко мне и напишешь план на завтра. – И опять – руководящий тон. И необоснованная самоуверенность.

Как же меня злил Дима, когда таким образом себя вел! Захотелось отомстить, сделать гадость, и я не нашла ничего лучше, как схватить со стола газету и на глазах Индюка смять в большой ком.

– Сдурела, полоумная?!

– Прекрати говорить со мной в подобном тоне. Я тебе не служка[23]. Мы в одной лодке, имей в виду. И не надо напоминать про твой жалкий шантаж. – Я подняла руку, опережая очередную грубость, понимая, что сейчас должна поставить наглеца на место. – Я вернусь поздно. Мы не сможем позаниматься.

– Не страшно, я ложусь не рано, как уже заметила, – прошипел он. – Буду ждать тебя, Ланская. Тебе еще диплом дописывать, не забывай.

– Неужели?! – рассвирепела я. – Ладно, приду, но к тому моменту, будь добр, ознакомься с биографией и творчеством Августина Аврелия[24]. А иначе заставлю всю ночь читать вслух его «Исповедь»[25].

– Ведешь себя как престарелая учительница, – хмыкнул Смирнов и, перегнувшись через стол, забрал у меня помятую газету, положил на стол и принялся аккуратно расправлять бумажные листы.

– Придурок, – тихо, но так, чтобы Дима услышал, кинула я и гордо вышла из аудитории под его ненавидящим взглядом.

Я шагала к залу риторики и мысленно проклинала Смирнова, но неожиданно меня кто-то взял за руку. Конечно! Только ее не хватало!

* * *

– Лен, что ты хочешь? – Я постаралась всем своим видом продемонстрировать, что совсем не рада встрече с любовницей отца.

Пусть знает, что со мной не следует шутить.

– Теперь ты в курсе, – виновато пробормотала она. – Лер, давай поговорим.

– А нам есть о чем? – Скрестив руки на груди, вопросила я, возмущаясь ее нахальству.

– Я должна все объяснить, – прозвучало решительно и отнюдь не виновато.

Я не была к такому готова, будучи уверенной, что Королева стушуется рядом со мной.

– Нечего объяснять, Лен! Мне пора на занятие. Тебе, кстати, тоже.

– Лер, прошу тебя! Нам действительно надо кое-что прояснить!

– Хорошо. – Я сдалась, но лишь потому, что разговора не миновать.

Пусть уж сейчас. Прямо как пластырь на болячке, проще быстро оторвать. Раз, и готово! Больно, саднит, зато все кончилось.

– Понимаю, как тебе было неприятно, – начала она, но сразу же замялась, подбирая правильные слова.

– Нет… Твоего отца не соблазняла девочка-ровесница.

– Но это не то, что ты думаешь. У нас не просто связь.

– Тогда что?! – Я повысила голос, но резко замолчала, чтобы не привлекать ненужное внимание.

– Я люблю Андрея, – прошептала Лена, поднимая полные слез глаза.

И на секунду я сдалась.

– Он в отцы тебе годится. Я видела, с кем ты встречалась раньше. А теперь ты хочешь, чтобы я поверила в нежные чувства к моему папе? Твоя любовь появилась, когда вы начали заниматься дипломом? Поэтому он тебя расхваливал?

– Все произошло гораздо раньше. Я давно люблю его.

– И когда же? Папа сказал, что вы вместе полгода, – возразила я.

– Да, именного тогда Андрей смог признать, что у него есть ко мне чувства, но я полюбила его еще три года назад, когда Ланской начал читать у нас юриспруденцию. Его рассудительность, тонкий ум, разносторонняя натура восхищали меня. Я сблизилась с ним не потому, что он мой научный руководитель, он стал им потому, что я мечтала об этом.

– Лен, если ты и впрямь любишь его, как говоришь, зачем тогда подставляешь? Подумала, что будет с моим папой, если кто-то узнает о его связи со студенткой? – Орать в гневе не получалось, и я заговорила тихим голосом. Даже пожалела Королеву, но перебороть себя и принять ее связь с отцом не могла.

– Мы скрывали наш роман… Лер, послушай, я очень не хочу, чтобы с Андрюшей что-нибудь случилось. Я не желаю ему зла: когда любишь, а чувства взаимны, все, кроме твоего мужчины, перестает существовать.

– Не верю, что ты говоришь о моем отце, – пробурчала я скорее себе, чем ей.

Однако Лена откликнулась:

– Ты воспринимаешь его как родителя и не видишь того, что вижу я, – мужчину! Настоящего мужчину. А разница в возрасте… Что ж, двадцать с лишним лет – немало, но и не особо критично. Есть пары с куда большей разницей.

– Но здесь вы не можете продолжать встречаться. Это против правил Оболенки.

– Я знаю об условии, которое ты поставила, – ледяным тоном продолжала девушка. – Ты пообещала Андрею, что примешь меня, если мы докажем наши чувства. Думаешь, я не сумею подождать несколько месяцев, чтобы полноправно быть с тем, кого люблю?

– Лен, если любишь по-настоящему, то сможешь. Но… Твои чувства не угаснут, когда у тебя на руках будет красный диплом?

– Не угаснут, – усмехнулась Королева. – Я терпела столько времени, что несколько месяцев – это ничто. Да, я буду находиться рядом как студентка, зато уже могу не сомневаться, что чувства взаимны.

– Я сдержу слово, – серьезно сказала я, – если после того, как ты окончишь Оболенку, вы снова сойдетесь. Тогда я не буду против. – И, завершив разговор с Леной, я ушла.

Но во мне что-то надломилось. Я ей поверила. Но, почувствовав, что Королева говорит правду, не обрела спокойствия. Скорее наоборот: ведь в глубине души надеялась, что ее связь с отцом не пройдет проверку. Но теперь была вынуждена признать, что наверняка через восемь месяцев папа снова сойдется с Леной.

К счастью, от дурных мыслей спасла риторика и очередные споры по поводу нравственности и религии. Дебаты выдались настолько жаркими, что я не заметила, как пролетела пара.

А потом в расписании значилась средневековая философия.

Суровый майор Смирнов… ах да! Сейчас он Арсений Витальевич…

Итак, суровый Арсений Витальевич грозно возвышался над кафедрой. Не знай я, что все это напускное, напугалась бы по-настоящему, как мои однокурсники.

– Лер, а чего он? – шепнула Аринка, усаживаясь за парту. – Держу пари, что-то удумал.

– Вряд ли. Скорее, сожрал за обедом в столовой кислые щи, – отмахнулась я.

– Ты его ненавидишь. Да, не повезло с научруком.

– Точно. Но сейчас уже поздно…

Арсений слышал наш шепот и, если даже не разобрал, что именно я сказала подруге, догадался, что речь шла о нем.

Горе-преподаватель метнул в меня фирменный испепеляющий взгляд, но должного эффекта тот не возымел. Я чуть не рассмеялась, громко прыснув в кулак.

– Ты самоубийца? – выдала Аринка. – Специально его взбесить решила?

– Не сочиняй. Я просто вспомнила смешной случай, не более.

– Да? И что за случай? – прищурилась подруга, но нас грубо прервала шоколадка, со стуком опустившаяся на парту.

– Держи, Лер, – подмигнул нарисовавшийся рядом Нилов.

– Спасибо. В честь чего взятка?

– Вы едете в город, а я не могу. Купи мне что-нибудь к маскараду, – попросил парень, скорчив жалостливую физиономию.

– Но я не очень разбираюсь в мужских нарядах.

– Глупости, я тебе полностью доверяю, малышка. У тебя бурная фантазия и отличный вкус.

– Ладно, зачту шоколадку и лесть в качестве платы, – вздохнула я, демонстративно закатив глаза.

– Спасибо. – Юрка поцеловал меня в щеку, причем настолько быстро, что я не успела среагировать.

Он направился к своей парте, а я невольно взглянула на псевдопрофессора. Недовольное лицо Дмитрия моментально напомнило об условии держаться подальше от Нилова. Но я назло Смирнову повернулась к Юрке и, лучезарно улыбнувшись, подмигнула парню.

Он, конечно, принял язык жестов за заигрывание. Я должна была почувствовать укор совести, однако ощутила удовлетворение, что насолила преподавателю.

Нехорошо… но ничего не поделаешь, у каждого есть маленькие слабости, верно? Индюк еще сильнее нахмурился, но тут раздался звонок, и мужчина был вынужден отвлечься от моего мысленного убийства.

Писать эссе на придуманную самой тему оказалось весьма увлекательным занятием.

Я почувствовала настоящее вдохновение. В итоге не заметила, как пара подошла к концу, а у меня даже не было написано и половины того, что хотела. Звонок. Студенты с шумом стали подниматься и сдавать работы, а я, как ненормальная, пыталась поскорее изложить идеи и тезисы на бумаге.

– Я буду ждать у корпуса, – кинула мне Аринка. – Не задерживайся.

– Угу…

Это была последняя пара, как у меня, так и у Индюка, поэтому я рассчитывала на поблажку в виде дополнительных минут. Как же тяжело, когда хочется сказать так много, но ты должна ограничиваться листом бумаги и двумя часами.

– Ланская, время истекло, – прогремел псевдопрофессор.

– Но вы – не преподаватель, – пробубнила я, не отрываясь от эссе.

– Серьезно, закругляйся, хватит, – скомандовал он.

– Сейчас. Дописываю, – проворчала я, выводя последнее предложение заключения. – Готово. – Положив листы на кафедру Арсения (или Дмитрия), я собралась уходить, но вдруг он схватил меня за руку. И вроде бы специально сжал ее так сильно, чтобы сделать больно.

– А что было до лекции? – прошипел он.

– Ты о чем?

Вот как, значит… Злится. Так и надо Индюку. Пусть знает, что он мне не указ! Будет еще решать, с кем мне общаться, а с кем нет… не позволю!

– Милуешься с Ниловым прямо в аудитории… – с отвращением выплюнул он и крепче сжал мою кисть. – Я же приказал тебе прекратить.

– Ну-ну… Напоминаю, горе-преподаватель, что я тебе не наложница в гареме, а ты не султан. Я буду общаться с кем захочу.

– Не нравится он мне, Лер, – спокойно сказал Дима, отпуская меня.

Он даже попытался поправить мой рукав платья, но я отшатнулась.

– Нилов и не должен нравиться тебе. Ему надо нравиться мне. – Где-то глубоко в душе затеплилась надежда, что это не просто забота со стороны майора Смирнова.

Возможно, он испытывает ко мне симпатию и ревнует. Но надежда была слишком слабой, я и сама в это не верила.

– Не забудь, сегодня буду ждать, – окликнул Дима, когда я бросилась к выходу, – Во сколько бы ни вернулась.

– Ладно, – огрызнулась я и громко хлопнула дверью.

Когда я подошла к жилому корпусу, у подъезда стояло такси. Хмурый водитель проворчал что-то про доплату за простой, но, пользуясь тем, что Арина еще не спустилась, я быстро забежала к себе и выложила из сумки тетради и учебники.

До Москвы мы обычно ехали на «Сапсане» от Твери, но до самой Твери добирались на машине. К сожалению, из-за расположения Оболенки транспортное сообщение с двумя российскими городами было крайне неудобным и дорогим.

С подругой мы столкнулись на лестнице и вдвоем спустились к такси, чему я была несказанно рада, поскольку не хотелось и дальше выслушивать бурчание водителя.

В этом плане быть вместе с Ринкой выгодно – она никогда не давала в обиду ни себя, ни меня, и даже солидный взрослый человек не мог бы ей ничего указывать.

Нам повезло успеть на нужный «Сапсан», и через полтора часа мы были на Ленинградском вокзале. Магазин находился на окраине Москвы, поэтому пришлось спускаться в метро, потом ехать на автобусе, а дальше топать пешком через реденький сквер.