Мемуары леди Трент: Тайна Лабиринта

На практике это, скорее всего, означало, что послать к шейху с просьбой следует Тома, хотя сия перспектива уязвляла меня до глубины души.

– А что со взрослыми драконами? – спросила я, чтобы отвлечься от обид.

– Думаю, все то же самое, – со вздохом ответил Том. – Естественно, ни у шейха, ни у Пенсита достаточно подробного описания брачных игр драконов нет. Однако… сказать по чести, я очень сомневаюсь, что лорду Тавенору удалось бы воссоздать необходимые для размножения драконов условия, даже зная их от и до.

Да, этого не удалось бы и нам, невзирая на всю научность нашей методики. У драконов, способных к полету, немаловажной деталью брачных игр является воздушный танец; позволив же им взлететь, мы мигом лишились бы всех изловленных особей.

– Так что же он тогда пробовал? – спросила я, так как до дневников, касавшихся размножения драконов в неволе, еще не добралась.

Избавлю читателей от подробного пересказа всего того, что поведал мне Том: лица заинтересованные могут найти все подробности в «Драконах Ахии», где нашей работе в Дар аль-Таннанине посвящена целая глава. Здесь же довольно будет сказать, что лорд Тавенор был превосходным коннозаводчиком (одна из причин, в силу коих он и получил назначение в Ахию) и в поисках способа свести вместе пару пустынных драконов так, чтоб животные не пострадали сами и не ранили друг друга либо смотрителей, применил к решению проблемы все свои познания и всю свою изобретательность. Он разработал великое множество разнообразных случных шлеек, а в какой-то момент даже прибег к способу, каковой я, не вдаваясь в детали, назову просто: «при посредстве человека».

– Шейх уже уехал? – спросила я, дослушав рассказ Тома.

Том кивнул, и я поднялась на ноги – с такой поспешностью, что едва не опрокинула кресло, зацепившееся ножкой за трещину в плиточном полу.

– Тогда мне ничто не мешает взглянуть на драконов собственными глазами.

Том тоже встал, но без малейшего энтузиазма.

– Изабелла… – тут он запнулся и нервно забарабанил пальцами по столу. – Я кое о чем не упомянул. Много лет назад вы видели тех драконов, что содержались в королевском зверинце. То были карлики, с которыми совладать несложно. Здесь же большая часть молодняка неполноценна, но далеко не все, и уж тем более – не взрослые особи, изловленные на развод. Лорду Тавенору пришлось искать способ удержания их в неволе. И он… он вас сильно расстроит.

Я замерла, крепко прижав ладони к бедрам.

– Что вы хотите сказать?

– Он пробовал цепи и намордники, – неохотно сказал Том, – но они оставляли потертости на шкуре, потертости загноились, и это стоило ему трех экземпляров. Затем два человека погибли, снимая с дракона намордник перед кормежкой – умерли от ожогов. Пришлось ему перейти к другим методам.

– Том… – сглотнув, я почувствовала, что в горле совсем пересохло. – Задержки не сделают дурные новости приятнее.

– Сухожилия супракоракоидальных мускулов, – пояснил Том. – Он их подрезал, чтобы драконы не смогли улететь. А еще, испытав метод на одном из трупов, выжег раскаленным ножом органы, порождающие их экстраординарное дуновение.

Запустив руку за спину, я нащупала подлокотник кресла и только после этого, с великой осторожностью, рискнула сесть.

– Если вам не хочется наблюдать их лично, – предложил Том, – я возьму это на себя.

– Нет.

Это слово слетело с языка само по себе, рефлекторно, естественно, неудержимо, словно дыхание.

– Нет, я на них взгляну.

Слова сии были продиктованы отнюдь не профессиональными амбициями. Да, без мыслей о том, что, отказавшись от какой-либо части работы и взвалив ее на Тома, я только укреплю те самые суждения, против которых мы оба боремся изо всех сил, дело не обошлось. Но я настаивала на своем не поэтому.

Я отказалась от всяких поблажек, так как была слишком неравнодушна к драконам, чтоб отворачиваться от их страданий.

Обычно мужчины порицают женщин, в особенности женщин-ученых, за избыток сентиментальности. Рассуждения их таковы: мы, женщины, слишком глубоко, слишком остро чувствуем, и эти чувства, будучи ненаучными, вредят подобающей ученому беспристрастности. Таким образом, согласно логике сего силлогизма, женщины для научной работы не годятся. На это я в разные годы дала ряд ответов, порой простых и коротких, порой более пространных и затейливо выстроенных, однако данная книга – воспоминания (то есть по определению нечто личное), и потому я скажу коротко: все это – полный вздор.

Да, при одной мысли о том, что проделано с драконами, мне сделалось дурно. Ведь я действительно к ним неравнодушна и в сих воспоминаниях данного факта не скрываю, хотя на протяжении своей научной карьеры изо всех сил старалась его не афишировать, дабы завоевать доверие в кругу коллег. Понимала я и практическую необходимость, лежавшую в основе действий лорда Тавенора: держать в неволе здоровых взрослых драконов, не приняв хоть каких-то мер к ограничению их возможностей, попросту неразумно. Однако я отнюдь не считаю, что признание данной необходимости подразумевает отречение от всех человеческих чувств касательно наших методов и их последствий. Более того: с наукой, не заботящейся о подобных вопросах, мне не хотелось бы иметь ничего общего.

Таким образом, смотреть пойманных драконов я отправилась с великой тяжестью на сердце (сейчас я уже не стесняюсь в этом признаться). Увиденное нимало не утешило меня.

Драконов держали в больших открытых ямах за оградой, пристроенной к старой стене поместья. Дно ям находилось на такой глубине, что выпрыгнуть наружу драконы не могли, а сами ямы слегка расширялись книзу, чтобы животные не смогли вскарабкаться наверх. Каждая из ям была снабжена небольшим отнорком – пещеркой, где драконы могли по мере надобности укрываться от солнца, изнутри облицованной камнем для имитации естественных каменных укрытий, в коих драконы нередко устраивают жилье, и приятно прохладной в сравнении с раскаленным на солнце песком.

Однако драконов все это не радовало. Они, хоть и являются животными, отнюдь не лишены чувств, и это ясно было видно по их позам и поведению. Драконы наши выглядели вяло, глаза их потускнели, неухоженную чешую покрывала пыль. Искалеченные крылья волочились по песку; на кончике левого крыла одной из самок виднелась повязка, оберегавшая потертое место от новых повреждений.

Короче говоря, они оказались ничуть не похожи на сказочных драконов, великолепных золотых змеев, парящих в небе над своими пустынными владениями. Настолько, что сердце защемило в груди.

– Неудивительно, что они не желают размножаться, – сказала я Тому. – Как известно, чем сильнее лошадь расстроена, тем меньше она склонна к спариванию. Думаю, то же самое верно и для драконов.

– Значит, мы должны найти способ улучшить их расположение духа, – откликнулся он. – Хотя каким образом… понятия не имею.

На тот момент наши «конюшни» состояли из самца и двух самок: третья самка за время, прошедшее от отъезда лорда Тавенора до нашего прибытия, зачахла. Проявив недюжинную образованность, но воображения – не более чем у меня в возрасте семи лет, лорд Тавенор дал им имена по порядку номеров: одну из самок звали Примой, самца – Квартусом, а вторую самку – Квинтой. (Секундус и Терция некоторое время назад пали, вместе с Секстой, Септимусом и Октой.) Я обошла по кругу все три занятых ямы и спустилась в четвертую, дабы осмотреть ее изнутри. Внутри яма не слишком напоминала привычный для драконов ландшафт, но вообразите себе реакцию полковника Пенсита с шейхом, если бы я попросила их разбить на рабочей базе пустынный парк гигантской величины!

Том наблюдал за моими изысканиями сверху, опершись на барьер.

– Возможно, тут подошла бы огромная клетка, – сказала я, подняв голову. – Вернее, две клетки, одна внутри другой. Измерив предельную досягаемость струи пламени, получим ширину зазора между решетками, необходимую, чтобы никто не пострадал. И еще нужно сделать клетку высокой – на манер каркаса Невидимого Дома на Всемирной Выставке. Конечно, сорок метров – для дракона не высота, но хотя бы немного полетать они смогут.

Улыбку Тома нетрудно было разглядеть даже со дна ямы.

– И какую-нибудь тележку на рельсах для подачи корма, – подхватил он. – Вот только чистить такую клетку, боюсь, будет затруднительно: придется прокрадываться внутрь, пока драконы спят.

Если бы мы смогли добиться от драконов стабильного размножения, Корона выстроила бы им по нашим указаниям хоть сотню клеток, и сколь угодно роскошных. Однако животные сии не пойдут нам навстречу, если мы не сумеем улучшить условия их содержания… Замкнутый круг! Однако пренебрегать любыми идеями, пусть даже самыми фантастическими, не стоило, поскольку они вполне могли натолкнуть нас на более реалистичные решения.

Взобравшись наверх, я остановилась передохнуть. Сухой ветер гладил щеки, точно шелк. Я чувствовала себя совершенно опустошенной.

Том положил мне руку на плечо (не наедине подобные ободряющие жесты он позволял себе крайне редко).

– Ничего, Изабелла. Мы найдем способ.

Я согласно кивнула:

– А если не выйдет, то уж никак не из-за недостатка стараний!

Глава четвертая

Бутуз – Медоежки и применение оным – В поисках эвкалиптов – Непонятная враждебность – Гонец из пустыни – Сложенный лист бумаги

Я положила себе за правило навещать драконов каждый день, включая и молодняк, содержавшийся в небольших вольерах. Последний насчитывал одиннадцать экземпляров, начиная с детеныша едва шести месяцев от роду и заканчивая тем, коему вскорости предстояло войти в пору драконьего отрочества.

Содержать молодняк было много проще, чем взрослых особей: у пустынных драконов экстраординарное дуновение развивается только по достижении физической зрелости. Им лорд Тавенор в именах отказал вовсе, ограничившись номерами – подозреваю, из соображений, что дело того не стоит, учитывая, сколь многие детеныши рождались на свет нездоровыми и вскоре гибли. Кроме этого, кто-либо мог бы рассудить, что давать им имена неразумно, ибо имена порождают привязанность, а привязанность порождает печаль, когда жизнь животного подходит к концу. Однако была зима, новых партий яиц мы не получали, а звать молодняк по номерам мне не нравилось, и потому я присвоила всем детенышам настоящие, полноценные имена.

Немалую симпатию внушал мне старший, коего я прозвала Эсклином, в честь легендарного ширландского разбойника: вопреки всем надеждам лорда Тавенора на то, что, живя в неволе с самого рождения, дракон привыкнет к контактам с людьми, созданием он рос вздорным, неуживчивым, не слишком-то склонным привыкать к кому бы то ни было. Скорее всего, сие обстоятельство должно было обречь Эсклина на скорый конец – если он не угомонится с возрастом, его, вероятнее всего, пустят под нож ради драконьей кости, – однако пока что он походил на здорового дикого дракона более всех остальных. Крыльев ему, опасаясь, что это раньше времени сведет животное в могилу, еще не подрезали, но и летать не позволяли.

Но особую привязанность я испытывала к самому младшему из молодняка. Возможно, сентиментальность моих слов заставит вас удивленно поднять брови – и не без причины, однако мои отношения с этим созданием были куда больше похожи на общение хозяйки с собакой или кошкой, чем на обращение ученого с объектом исследования.

Привязанность зародилась, когда я, обходя вольеры молодняка, сказала Тому:

– Должно быть, это тот самый неуклюжий… э-э… бутуз, о котором вы упоминали?

Так он и получил свою кличку – Бутуз. Его яйцо было доставлено в Дом Драконов вскоре после того, как было отложено, и вылупившийся из яйца детеныш оказался очевидно аномальным. Взвесив детеныша, лорд Тавенор подтвердил собственные подозрения: тот был слишком тяжел для своей величины, а данное обстоятельство означало, что его кости, не обладая типичной для драконьих костей пористостью, представляют собой сплошную однородную массу.

Бутуза я полюбила всем сердцем с самого начала. Из дневников лорда Тавенора мне было известно, что наш предшественник планировал его усыпить: бесполезный для наших научных изысканий, детеныш представлял собой только лишнюю статью расходов. Однако соответствующего распоряжения лорд Тавенор перед отбытием так и не отдал, и посему Бутуз остался в живых – ковылять по своему вольеру да время от времени хлопать куцыми крылышками, которым никогда в жизни не удержать его в воздухе.

Усыпить его у меня просто рука бы не поднялась, и я созналась в этом Тому.

– Если хотите, могу обосновать это с научной точки зрения, – предложила я за обедом в нашем общем кабинете. – Не сомневаюсь: обоснование выйдет великолепным, дайте только минутку на подготовку. Что-нибудь этакое, об изучении развития путем наблюдения как за удачными, так и за неудачными экземплярами. Если анормальность развития имела место уже в момент рождения, мы можем даже продвинуться ближе к решению проблемы размножения в неволе: в конце концов, слишком тяжелый для полета дракон не нуждается в подрезке сухожилий.

– Однако истинная причина вовсе не в этом, – заметил Том.

– Конечно, не в этом. По-моему, бедное животное не заслуживает смерти только потому, что кто-то напортачил в уходе за яйцом.

Тут я хотела сказать кое-что еще, но призадумалась, подбирая куском лепешки сдобренную специями простоквашу со дна тарелки.

Том истолковал мои колебания совершенно верно.

– И теперь гадаете, что за жизнь его ждет?

Я не сдержала вздоха.

– Он никогда не поднимется в воздух. И, видя, как чахнут взрослые… хотя они, конечно, знали, что такое полет, прежде чем утратили способность летать. Возможно, он не будет скучать в той же мере. Однако со здоровьем у него неважно, и вполне вероятно, что с возрастом положение ухудшится. Стоит ли обрекать его на жизнь без полета, усугубленную страданиями, из одного лишь ложного сострадания? Не милосерднее ли усыпить его без боли?

Бутуз

Том лишь беспомощно пожал плечами.

– Как нам судить? Мы ведь не можем знать, что обо всем этом думает он сам.

– В случае лошади или кошки судить можно, – заметила я. – Или хотя бы догадываться. Но это оттого, что признаки их настроений нам известны. У отца была собака, ковылявшая по дому так, будто уже тремя лапами в могиле, однако… лежит она у его ног, время от времени постукивая хвостом по голени, и сразу видно: она все так же рада его обществу.

Я не раз думала, но так и не спросила отца, что же случилось с этой собакой в итоге. Безусловно, она умерла, но как? Естественной смертью, или однажды, когда виляние хвостом прекратилось, отец усыпил ее из жалости? Не будь я взрослой женщиной тридцати трех лет от роду – возможно, написала бы ему, прося совета.

– Вот вам, наверное, и ответ, – сказал Том. – Изучим их получше, а уж потом и будем принимать необратимые решения.

Так Бутуз остался жить. Нет, ручным он не стал, и я не выпускала его из вольера бегать за мной по пятам (из опасений лишиться пятки), но регулярно навещала, приносила ему отборные кусочки мяса, делала для поправки его здоровья все, что могла. После того, как дальнейшие события на долгое время увлекли меня прочь из Куррата, мне сообщили, что Бутуз впал в нешуточное уныние – уж насколько мы в то время могли об этом судить. Жизнь его оказалась не такой долгой, на какую мог бы надеяться обычный представитель его вида: пустынный дракон, сумевший прожить три года (в течение коих многие молодые особи гибнут от зубов прочих хищников), вполне может дотянуть лет до сорока, а некоторые, по слухам, живут и много дольше. Бутуз дожил всего лишь до семи. Увеличение в размерах усугубляло его физические затруднения день ото дня, однако в ином случае жизнь его могла бы оказаться значительно короче; я же, хоть и не умею читать мысли драконов, ничуть не сомневаюсь, что отпущенному ему времени он был очень и очень рад.

* * *

Наблюдения за Бутузом навели меня на размышления о продолжительности жизни и сроках полового созревания – это вопросы исключительной важности для разведения любых животных. Продолжение жизни Бутуза действительно принесло науке ощутимую выгоду: именно он подал мне идею, в конечном счете приведшую к результатам просто-таки революционным.

Проблема заключалась в следующем: пустынные драконы спариваются всего раз в году, ближе к концу влажного сезона, и каждая самка откладывает около десятка яиц. Ее потомство достигает половой зрелости примерно через пять лет, но, как правило, до семилетнего возраста собственного потомства не производит. Даже если бы мы с Томом добились успеха в момент прибытия и изловили для наших нужд всех драконов, какие только нашлись бы в пустыне, хоть сколь-нибудь регулярного приплода пришлось бы дожидаться многие годы. Конечно, ожидать от нас немедленного успеха не приходилось – это было всем понятно и допустимо, однако каждый неудачный сезон означал – ни много ни мало – еще один год задержки.

Одним словом, тут были необходимы эксперименты с животными, размножающимися гораздо быстрее.

Идея пришла мне в голову во время очередного утреннего обхода вольеров и ям. Переводчиком нам служил лейтенант Мартон: мы с Томом изучали ахиатский, однако то, что можно почерпнуть из учебника, заметно отличалось от разговоров на улицах Куррата, а нам требовалось фиксировать все, что местные работники могли сказать о здоровье и поведении драконов. Чтобы внести какие-либо полезные изменения, следовало досконально разобраться в сложившемся положении.

Но я, конечно же, не могла удержаться от построения теорий и гипотетических сценариев. Все это привело к мыслям о тех разновидностях драконов, что куда менее привередливы к условиям размножения. Тут-то идея и родилась.

– Медоежки! – в восторге едва не уронив блокнот в одну из ям, воскликнула я.

– Что? – не понял Том.

– Мои медоежки! Мириам Фарнсвуд может прислать их сюда!

Том сдвинул брови. Нос его уже шелушился, обожженный палящим ахиатским солнцем: пустынная зима в этом отношении сравнительно мягка, однако его ниддийские корни просто не подходили для данных широт.

– Возможно, но зачем?

– Затем, что они, – победно пояснила я, – будут размножаться так же, как все живое!

И не просто размножаться. Самки медоежек откладывают лишь по одному яйцу за раз, но за этим следит медоежка-самец. Он повторяет брачные игры, пока не сочтет, что яиц отложено достаточно. Убирая яйца, когда он отвернется, можно заставить его повторять спаривание снова и снова, намного чаще, чем в естественных условиях. Таким образом, располагая всего лишь парой медоежек, мы смогли бы обеспечить себя более-менее постоянным запасом яиц (сей факт я некогда обнаружила, забрав одну кладку для изучения).

До сих пор особой пользы данное открытие мне не приносило: в качестве домашних животных медоежки не настолько хороши, чтоб раздавать потомство всем своим друзьям и знакомым, будто котят. Но мою пару подарил мне сам Бенедетто Пассалья, великий исследователь и путешественник, описавший повадки медоежек на воле во всех мыслимых подробностях. Эксперименты с условиями инкубации их яиц могли преподать нам немаловажные уроки в части инкубации яиц драконов.

– От точного соответствия все это будет довольно далеко, – заметил Том, выслушав мои объяснения (боюсь, не отличавшиеся внятностью по причине великого множества неполных фраз, в коих явно недоставало жизненно важных фрагментов информации). – Медоежки – не из тех животных, кого я бы мог счесть близкими родственниками пустынных драконов.

Медоежки пустынным драконам и вовсе не родственники – разве что в самом широком таксономическом смысле. Как, безусловно, известно читателям, интересующимся драконоведением, они обитают в эвкалиптовых лесах Лютъярро, прямо в противоположной Ахии точке планеты.

– Однако данные мы получим, – сказала я. – Намного больше, чем имеем сейчас.

– Что верно, то верно. Давайте поговорим с полковником Пенситом и посмотрим, согласится ли он организовать доставку.

* * *

Просьба доставить нам медоежек была далеко не самым странным из наших запросов, и Пенсит удовлетворил ее без возражений. Однако, планируя их содержание, мы столкнулись с кое-каким затруднением.

– В определенное время года они питаются насекомыми, – объяснила я Эндрю, сопровождавшему меня из дома Шимона и Авивы в Дар аль-Таннанин, – но основная их пища – эвкалиптовый нектар. Несколько эвкалиптов есть у меня дома, в теплице. Как ты думаешь, возможно ли выкопать один и переправить сюда? Или при перевозке он погибнет?

Брат рассмеялся. По моему мнению, сопровождать меня не было никакой нужды, но эти прогулки по оживленному городу до поместья за его стенами, а на закате – обратно, доставляли мне немалое удовольствие. Из всех родных Эндрю всегда был мне ближе всех остальных – как по возрасту, так и по складу характера, однако не виделись мы давно: он поступил на армейскую службу вскоре после того, как я отправилась вокруг света на «Василиске», и с тех пор воинские обязанности постоянно удерживали его вдали от дома. Теперь же я могла болтать с ним каждое утро и каждый вечер, на самые разные темы – от обязанностей перед родными до мест, где нам довелось побывать.

– Ты меня спрашиваешь? – откликнулся он.

Тон его ясно давал понять, сколь бесплодным окажется сие направление следствия.

Ответить мне не удалось: нам предстоял выход за городские ворота. В городе было немало ворот, сквозь которые свободно могла проехать пароконная повозка, но находились они совсем не по пути. Посему я покидала Куррат и возвращалась домой сквозь старые Верблюжьи Ворота, названные так оттого, что в них едва мог протиснуться вьючный верблюд. К тому времени, как нам удалось протолкаться наружу (ахиатские правила приличия воспрещают физические контакты между женщинами и мужчинами, не состоящими в родстве, но в подобных местах запрет отступает перед лицом неизбежности), Эндрю перестал улыбаться и призадумался.

– На самом-то деле здесь много садов и парков, и в некоторых полно разной экзотики. Естественно, в тех, что принадлежат богачам. Мартон должен знать лучше: он у нас завзятый садовод. Может, и эвкалипты у кого-нибудь найдутся.

Это было бы много лучше, чем перевозить в Куррат одно из моих деревьев или выращивать новые из саженцев.

– Спасибо, – сказала я, и мы поспешили вперед, в Дом Драконов.

Мартон не знал, где в городе можно найти эвкалипты, но обещал навести справки. Несколько дней спустя он явился к нам кабинет, когда мы с Томом оба были на месте, в необычайном возбуждении.

– Все проще, чем я думал! – сообщил он. – Один из ахиатских коллег говорит, что похожие деревья, кажется, имеются в саду шейха. То есть хаджи Хусама ибн Рамиза.

Это и в самом деле было удачей – скорее всего.

– Я напишу ему и спрошу, можем ли мы зайти и взглянуть, – сказал Том, потянувшись за пером и бумагой. – Вам лучше знать, подойдут ли они вашим медоежкам.

Письмо он отправил с нарочным, и следующим же утром ответ ожидал нас в кабинете. Еще не закончив чтения, Том сдвинул брови.

– Что там? – спросила я.

– Пишет, что я могу прийти завтра, – сделав ударение на третьем слове, ответил Том.

Только Том? Не мы оба?

– Но вы ведь писали о нас обоих, не так ли?

– Конечно, об обоих, – отвечал Том с явным ниддийским акцентом (верный знак, что он не на шутку зол). – Но его ответ предельно ясен. Нет, вот так прямо: «Изабеллу оставьте дома», – он не пишет… но имеет в виду именно это.

Я не знала, что и думать. Мной не однажды пренебрегали по причине женского пола, но с такой откровенностью, да при условии, что дело настолько серьезно – пожалуй, еще никогда. Об ошибке или недопонимании речи здесь быть не могло, учитывая, как со мной обошлись по приезде.

Лейтенант Мартон, доставивший письмо, торчал в дверях.

– Этот шейх… не замечен ли в дурном отношении к женщинам? – спросила я, повернувшись к нему.

– Нет, кавалерственная дама Изабелла, – живо, с некоторой опаской ответил он. – По-моему, у него две жены.

От замечания, что человек может иметь сколько угодно жен и все же обходиться с ними крайне нелюбезно, я воздержалась.

– Так, может, ему не нравятся исключительно ширландки? – спросила я. – Или сегулистки? Или женщины-ученые? Или женщины, любящие носить синюю одежду?

Каждый из этих вопросов звучал резче прежнего. Пришлось умолкнуть и сделать медленный глубокий вдох. После этого я заговорила спокойнее.

– Том, тогда, пожалуй, поезжайте один.

Том выпрямился и расправил плечи едва ли не на военный манер.

– Нет, Изабелла. Поедем вместе. Корона наняла нас обоих – возможно, под давлением и без особой радости, – однако обоих. И я не оставлю вас здесь, будто вы – всего лишь моя ассистентка, годящаяся только на то, чтоб содержать в порядке бумаги да заваривать чай.

Именно ради этих обязанностей меня согласились взять в ту, первую экспедицию, в горы Выштраны… При этой мысли сердце болезненно сжалось, отозвалось особой, едва ли не сладкой болью. Подумать только, сколь далеко ушли мы вперед с той поры! И не только я, проделавшая путь от столь тривиального начала к текущему своему положению. В былые времена мы с Томом шипели друг на друга, будто уличные коты, и это соперничество переросло в незыблемый союз! Тогда, многие годы назад, я ни за что не смогла бы предсказать подобного исхода… однако рада ему так, что словами не выразить.