Солнце на антресолях

– Чо он хочет? – спросил Мошкин у меня.

– Леша, собирай бутылки, – спокойно ответила я, поворачиваясь спиной к Михаилу Тимофеевичу.

– Алекса, Алекса, – зашептал Мошкин, ненароком приваливаясь ко мне, – кажется, это… он псих.

– Мне так тоже кажется, Леша, только это не повод, чтобы ты на меня падал. Ты мне куртку измазал этой дрянью, выбрось ее наконец.

Мошкин глупо засмеялся, как будто я сказала что-то смешное и приятное, и зашвырнул палку далеко в лес.

Михаил Тимофеевич исподлобья смотрел, как мы пересмеиваемся и все удаляемся от него. Правда, неприятный тип. Интересно, а он зачем ходит собирать мусор? Неужели ему небезразлично то же, что и мне? Природа, чистота планеты, экология нашего родного района… Что-то я сомневаюсь. Уж очень у него взгляд странный. Это удивительное окошко внутрь человека, в его суть, в его душу. Какие необычные, пугающие, отталкивающие картинки иногда возникают в этом окошке…

– Интересно, кто он, этот Михаил Тимофеевич? – вслух продолжила я свои размышления.

– Он сказал, что он… это… продюсер.

– Кто?! – от неожиданности засмеялась я.

– Продюсер… Он мне предлагал… это… ролик записать… Это… там… музончик…

– Леш… – Я посмотрела на своего друга, который совершенно серьезно это рассказывал сейчас. – А ты умеешь петь?

– Не. А зачем там петь? Там… это… стоять надо… под музыку… и еще ходить…

– И что, ты согласился?

– Не…

– Почему?

– Там… – Мошкин опять засмеялся, покраснел. – Это… Алекса… не, да ну… это…

– Понятно. В голом виде стоять, что ли? И ходить…

– Ну да… – Мошкин трясся от смеха, а я обернулась, чтобы убедиться, что Михаил Тимофеевич отстал от нас окончательно.

– Жалко, что не согласился. Дылде можно было бы на Новый год подарить… Счастья бы было…

– Не, не хочу… А это… Алекса… – Мошкин набрал полные руки мусора и все это время стоял с ним, разглагольствовал. – Куда ты потом?

– Клади в пакет, не держи. Неужели тебе не противно? Потом я пойду к одной старушке и помогу ей по хозяйству.

– Зачем? Ой, это… – Мошкин сам осекся. – А… это… Я с тобой!

– Это не очень интересно, Леша.

– Интересно! – с энтузиазмом воскликнул Мошкин. – Интересно!

– Ну, хорошо, пойдем.

Вот вопрос. Если человек делает добро, но не потому что он хочет его делать, а потому что он просто рвется быть рядом с другим человеком, – это добро? Про добро и зло не принято сейчас рассуждать. Обычно об этом говорят или крайне занудливые, или самые нетипичные люди. У нас в подъезде живет одна женщина, Татьяна Юрьевна, которая привязывается ко всем с такими разговорами. Недавно привязалась к нам с мамой, когда мы вместе спускались в лифте. Конечно, моя мама взялась ее слушать.

Татьяна Юрьевна услышала, как я пересказываю маме одну интересную статью, которую я прочитала в познавательной группе в Интернете. Там как раз шла речь о том, что Бог рассердился на людей за то, что они хотели понять разницу между добром и злом. Ведь это так удивительно. Почему же он не хотел, чтобы мы понимали, что хорошо, что плохо?

– Бог – бесстрастен, – стала объяснять нам Татьяна Юрьевна, хотя ее никто не спрашивал. – Он не может гневаться. Бог дарит всех любовью.

– Любовь не может быть бесстрастна, – тут же встряла я.

– Божья любовь бесстрастна, – вспыхнула соседка. – А все страсти – от диавола и человека.

– Откуда вы это знаете? – спросила я.

Как же я ненавижу таких самоуверенных тетенек неопределенного возраста, которые берутся объяснять необъяснимое в принципе, агитировать, растолковывать, вербовать. Как правило, это делают сектанты, но Татьяна Юрьевна ходит в обычную православную церковь, рано утром, в светлом платочке. Я часто, когда бегаю перед школой, вижу ее, энергично семенящую по бульвару в сторону нашей районной церкви.

– Писание читаю, – поджала губы Татьяна Юрьевна.

– А гнев божий? Как быть с ним?

Мама умоляюще посмотрела на меня. Я опять подвела ее. Это же оскорбление чувств верующих – не меньше. Моя мама пилить и ругать не будет. Она придет домой и весь вечер будет отчаиваться и грустить, что вырастила «не ту» дочь. «Та» живет в каком-то придуманном мамой мире. Она отчетливо видит ту дочь, хорошо знает ее и убивается, что я совсем не похожа на нее.

Татьяна Юрьевна не нашлась, что сказать, и поэтому процитировала Евангелие:

– «Гнева нет во мне» – сказано в книге пророка Исайи! – прошелестела она. Громко так прошелестела, отчетливо.

– А! – обрадовалась я, ведь именно на это ссылались в посте, который так заинтересовал меня. – А дальше? Вы знаете, что там дальше?

Мама дернула меня за рукав, но я сделала вид, что не понимаю ее намеков. Татьяна Юрьевна злобно сверкнула очками.

– Не фарисействуй в храме! Там так написано!

– Да уж конечно! – засмеялась я. – Дальше говорится: «Если кто противопоставит мне в нем волчцы и терны, Я войной пойду против него, выжгу его совсем». Ясно сказал: «Выжгу!» Я специально выучила!

– Зачем, Сашенька? – искренне ужаснулась моя мама.

– Мне интересно, мам. И чтобы парировать, и чтобы знать, и чтобы сочинение писать… о добре и зле.

– Я сомневаюсь, Сашенька, что у вас будут такие темы сочинений… все-таки у нас светское государство…

Татьяна Юрьевна обрадовалась новому повороту темы и завелась насчет того, что нужно, чтобы церковь, как до Великой Октябрьской революции, стала частью государственного аппарата, влияла на вся и на всех, а я потянула маму за рукав, шепча:

– Тебя втягивают в антигосударственный заговор, пошли…

Мама засмеялась и, пожелав Татьяне Юрьевне всего самого доброго, взяла меня за руку и пошла со мной. В тот момент, наверно, я немного совместилась в ее голове с образом ее дочери, о которой она мечтает и тоскует, пока я тут бегаю, топаю, громко чавкаю, говорю резкие и неправильные, с ее точки зрения, вещи, все критикую, философствую, гуляю с чужими собаками, чтобы почувствовать себя финансово независимой от папы, занимаюсь не понятным никому волонтерством. И вообще… Пока я рядом с ней такая «не та»…

Я подумала – не рассказать ли мне Мошкину обо всем об этом. Вдруг он поймет… Ведь он так рвется стать моим другом… Я открыла рот, а Мошкин вдруг сказал:

– Димон… это… он…

– Мяка? Друг твой? Забываю даже, как на самом деле его зовут…

– Да… это… Мяка… Настюхе предложил встречаться… А она отказалась…

– Почему? – вздохнула я.

Начинается… Хуже мальчишеских сплетен – только разговоры о чужих собаках, которых ты никогда не видела, и тебе надо слушать, как смешно она подпрыгнула, смешно залаяла, смешно вылизала чью-то пятку, высунувшуюся утром из-под одеяла, смешно съела все котлеты, забравшись на стул, смешно рычала на курьера, смешно выла в купе, которое пришлось выкупить целиком из-за нее, смешно съела старую дореволюционную книжку… Но когда заводятся мальчики и начинают рассказывать друг о друге всякие небылицы или свои жалкие секретики, которые им доверил их лучший товарищ…

Мошкин независимо хмыкнул и по-молодецки расправил плечи, почему-то похлопав себя по довольно куцым бицепсам. Выглядел он при этом еще глупее, чем когда он гыкает, краснеет и смеется без повода.

– Ну это… как… – Мошкин показал что-то руками.

Я не поняла.

– Что?

– Ну это… Не хочет… Настюха… не хочет…

По тому, как он неудержимо стал смеяться от своих собственных слов, я догадалась, что Мошкин вкладывает что-то не совсем приличное в слова. И ржет сам от неловкости.

Он смеялся, смеялся. Потом вдруг перестал. Остановился посреди тропинки, по которой мы шли уже к троллейбусу из парка, повернулся ко мне, перегородив мне путь, и спросил:

– А ты?

– Что – я?

– Ты… это… будешь… это… со мной…

Я обошла его и направилась дальше по тропинке. Мошкин снова перегородил мне путь, попробовал даже взять меня за плечи.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.