Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь (сборник)

– Ну что, собственно, происходит? – спрашивал я. – Пару недель отдохнешь от дома, от меня… Другая бы радовалась…

– Никогда не говори так – «другая». Я не знаю, что делали бы другие, но мне без тебя плохо. Как будто потеряла какой-то важный орган – руку, например, или ногу. Ты бы смог ходить с одной ногой?!

– Купил бы костыли! – улыбнулся я.

– Ты шутишь, а я – серьезно…

Я вызвал такси. В прихожей осторожно застегнул мои любимые пуговицы на ее курточке.

– Этот ангел тебя обожает, этот – защитит, этот – сохранит, а этот немного сердится, – приговаривала она, пока я возился с застежками.

Я немного волновался, будто она и правда была маленьким ребенком. Но с каждой застегнутой пуговицей во мне поднималась едва ощутимая волна радости оттого, что она уезжает, что я смогу побыть один, ПОПРОБУЮ побыть один, без нее. Конечно, я не произнес этого вслух, она бы обиделась.

Уже стоя на пороге, Лика обхватила мою шею руками и замерла.

– В конце концов, – не выдержал я, – не хочешь ехать – оставайся! А то получается, что я тебя на каторгу отправляю! Черт знает что!

Она отстранилась и улыбнулась:

– Все, все! Я побежала!

– О Господи, – спохватился я, – а деньги?!

Быстро вернулся в комнату, выгреб из ящика пачку купюр и протянул Лике.

– Зачем столько?

– Возьми на всякий случай! Вдруг тебе там что-то не понравится – поселишься в гостинице. В конце концов, вернешься на самолете.

Она сунула деньги в карман джинсов и быстро закрыла за собой дверь. Из окна я проследил, как она села в такси, а потом, как старушка, послал вдогонку крестное знамение…

6

Я остался один. Особого облегчения не почувствовал. Выпил еще одну чашку кофе и начал собираться на встречу. Действовал почти механически. Мысли работали совершенно в другом направлении. Впервые за два года я был один. Может быть, пришло время встретиться с Лизой? Но – зачем?.. Не собирался же я заняться прелюбодеянием! Но мне все больше и больше хотелось хоть как-то заявить о себе, напомнить о том, что я, в отличие от нее, никогда не забывал. Может быть, даже наказать, заставить захлебнуться всем ужасом ситуации, как им захлебнулся я в тот момент, когда она появилась в полумраке прихожей. Да, именно так. Мне стоило бы поставить жирную точку в этой истории, чтобы больше никогда не сидеть за их елейным семейным столом.

Я быстро завершил переговоры, заглянул в «Суок», заправился для храбрости двумя рюмками коньяку и набрал номер ее мобильного телефона.

Вначале я доложил, что Лика уехала, отчитался, как она была одета и что взяла с собой, ответил еще на несколько дурацких вопросов. А потом предложил встретиться для «важного разговора». Она удивилась.

– Хорошо… Приезжайте к нам. У меня есть два часа свободного времени…

Только не у них, подумал я. Приглашение в ресторан тоже выглядело бы странным.

– Что-то не так? Что случилось? Может быть, подъехать к вам? – заволновалась Лиза.

Я предложил взять такси и подхватить ее на перекрестке через полчаса. Она согласилась. Я еще успевал заскочить в ближайший супермаркет – не угощать же ее вчерашним борщом!

В моей голове творилось бог знает что… Если я собираюсь вылить на нее всю черноту моего двадцатилетнего ада – зачем я, как заправский соблазнитель, нагреб шампанского, мартини и всяких красивых консервных баночек? Если же моей целью было достижение именно этой цели – каким же негодяем я буду выглядеть в ее глазах!

Я заметил ее издали, и сердце запрыгало, как мячик на резиновой нити. Она, как всегда, выглядела элегантно. Узкое черное платье (странно, но одежды другого цвета я на ней не помнил, за исключением белого купальника, в котором она лежала у бассейна сто лет назад), туфли на шпильке, гладко зачесанные назад волосы. Она кивнула мне без малейшего намека на любезность и села на переднее сиденье. Я смотрел на тонкую прядь волос, выбившуюся из безукоризненной прически, и жадно вдыхал нежный аромат духов – тех самых: она не меняла своих вкусов.

«Лиза, неужели это – ты? – хотелось прошептать мне в этот строгий затылок. – Я думал о тебе всю жизнь. Что мне делать теперь? Скажи сама. Как ты скажешь – так и будет…»

7

В лифте мы поднимались молча. Я кожей чувствовал ее пренебрежение, ее равнодушие и нежелание погружаться в проблемы, из-за которых я осмелился отнимать у нее время.

Я долго не мог вставить ключ в замок и даже был бы рад, если бы он сломался. Я робел так, будто мне не тридцать восемь, а восемнадцать, как тогда… Она вошла в квартиру, по-хозяйски прошлась по комнатам, заглянула на кухню, наверное, оценивая, насколько уютен этот дом. После отъезда Лики здесь царил некоторый беспорядок, на столе еще стояли две чашки, валялся надкушенный бутерброд.

– Я тут кое-что купил… – виновато сказал я и зашуршал пакетами, вынимая продукты и бутылки. – Сейчас сварю кофе…

– Не стоит. У меня совсем мало времени, – сказала она, присаживаясь на стул и доставая из сумочки сигареты. – У вас здесь довольно мило. Можно я еще пройдусь?

– Конечно!

Я был рад, что она на какое-то время оставила меня одного. Быстро убрал чашки и выбросил бутерброд, протер стол, расставил на нем все, что купил, включил кофеварку.

– Хороший дом, – заметила Лиза, вернувшись. – Откровенно говоря, не ожидала… Так о чем же вы хотели со мной поговорить? О Лике?

Я вздрогнул, будто мне за шиворот вылили холодную воду.

– Нет… Может быть, мартини? – предложил я, понимая, что с каждой минутой теряю смелость и желание о чем-то говорить. А если это так, то мое приглашение будет выглядеть совершенно дурацким.

– Хорошо, – согласилась она и закурила, переплела ноги и откинулась на спинку стула. Ее любимая поза. Я разлил мартини и сел напротив.

…Сколько раз я представлял себе эту минуту! Сколько раз воскрешал в памяти тот красный огонек, сверкнувший передо мною в конце ночной аллеи! Мы сидели почти так же, только теперь между нами стояла железобетонная стена. И ее имя было почти одинаково дорого нам обоим… Только я знал об этом, а она – нет. Мне было больно, а она спокойно курила и смотрела на меня насмешливыми, слегка прищуренными глазами – темными и глубокими, как на портретах фламандских мастеров.

Согласно всем известным теориям, включая и мои исследования манипулятивных систем, по всем правилам мужской логики и в полном соответствии со здравым смыслом, я должен был испытывать усталость и равнодушие. Теоретически я мог все разложить по полочкам: восемнадцатилетний сопляк, не очень-то опытный в любовных утехах, в период гормональной активности встречает свою первую любовь и… Дальше все было ясно, если учесть и психологические особенности самого сопляка. В принципе, от этого излечиваются. Если очень захотеть…

Я смотрел на нее, пытался найти в ее лице нечто, что заставило бы меня остановиться, подумать о всей несуразности положения – и видел, что она по-прежнему загадочна и притягательна. Как назло, в памяти всплыло сегодняшнее высказывание Лики: «Ты бы смог жить с одной ногой?» Все эти годы я именно так и жил. Лиза была утраченным органом, меня мучили фантомные боли. И теперь, когда она снова оказалась рядом, я не мог просто так отпустить ее.

– Лиза, – сказал я, – Лиза, ты не узнала меня?..

8

…Потом я говорил много и бессвязно, видя перед собой только ее взволнованные глаза. Я не давал ей опомниться, потому что боялся услышать звук ее голоса. «Я любил тебя всю жизнь… – вот к чему сводился весь мой монолог, – кто из всех тех, кого ты встречала на своем пути, может сказать то же самое?! Уверен – никто! Ведь это безумие… – помнишь, так ты назвала свой фильм?.. но добровольное безумие! Потому что не мог, не хотел забыть тебя. Я всех сравнивал с тобой, и в этом сравнении проигрывали и тускнели даже очень достойные женщины. Я чувствовал, что поступаю с ними подло. И я наказан. Даже встреча с тобой, о которой я мечтал столько лет, привела меня к подлому, ужасному поступку. Но, поверь, я в этом не виноват… Лиза, я люблю тебя до сих пор…»

Потом я замолчал, и тишина длилась невыносимо долго. Так долго, что за эти несколько минут (или секунд?) я родился, вырос и умер.

– Какая мерзость… – произнесла наконец Лиза и поднялась с места, – мерзость, мерзость… Какая пошлая мыльная опера…

И снова наступила смертельная тишина.

– В общем, так, – продолжила она, – с Ликой я все улажу сама – заберу ее с вокзала домой, когда она вернется… И… и больше никогда не появляйтесь у нас.

– Да… Понимаю… – Я не узнал собственного голоса, таким он был хриплым. – Хорошо. Да. Конечно.

Она уже стояла в прихожей и нервно дергала дверь, пытаясь справиться с замком, когда я вышел из ступора и почти преградил ей дорогу:

– Ты не поняла! Я не знал, что Лика – твоя дочь! Не знал. Не интересовался. Я пошел за ней только потому, что увидел вас вместе. И… и я люблю ее, как все, что связано с тобой!

– Подумать только, какие страсти! – Губы ее задрожали, будто бы она хотела сказать совсем другое. Потом она резко повернулась, так резко, что из прически выпали шпильки и волосы мягко полоснули меня по щеке (мы стояли слишком близко). – Я не могу даже слышать о любви! – Лизино лицо исказилось, мне показалось, что она вот-вот расплачется. – Но это – не твое дело!.. Все – я ухожу!

– Лиза, – я осмелился снова произнести ее имя, – я больше не нарушу твой покой. Все будет так, как ты хочешь. Но умоляю, скажи: при других обстоятельствах, зная все, о чем я сказал тебе, ты бы смогла… если не полюбить, то хотя бы попытаться полюбить меня?

Во время паузы, которая снова повисла между нами, можно было бы умереть и родиться заново. Выражение ее лица вдруг смягчилось, я вспомнил этот взгляд – так же она посмотрела на меня в ТОМ сарае.

– Какой же ты дурачок! Неужели есть еще такие в нашем мире? Знаешь, я тебе даже завидую. И… И я тебе благодарна. Но мне давно не двадцать пять… или сколько там тогда мне было. Так что не о чем говорить. Бред какой-то…

– И все же?.. – Мне было крайне необходимо услышать ответ. – Я ведь теряю тебя навсегда…

– Может быть. Наверное. Не знаю…

Она рванула дверь и выскочила на лестничную площадку. Я побежал за ней, хотел проводить. Но Лиза быстро остановила первую попавшуюся машину и уехала.

А я пошел бродить по городу. Мне нужно было намотать несколько километров, иначе я бы не успокоился.

…Вернулся домой в невменяемом состоянии, прошел в спальню и рухнул на кровать в обуви и куртке.

Среди ночи мне показалось, что на меня наползает огромное черное чудовище. Приоткрыв глаза, я увидел странную вещь – в углу комнаты стоял… шкаф. Тот самый, «многоуважаемый», с резными шишечками. Я решил, что у меня началась «белая горячка», вскочил с кровати, включил свет. Видение не исчезло – стало еще более реальным. Этого еще не хватало! Откуда он здесь? Когда появился? Я не мог ломать себе над этим и без того раскалывающуюся голову. Может, его заказала Лика?.. Но – когда она успела? И зачем этот шкаф теперь? И зачем вообще – все?..

Часть третья

Денис

1

…Я сижу на Арбате в небольшом, но дико дорогом кафе, где, кроме меня, никого нет. Я пытаюсь полюбить Moscow, и у меня ничего не выходит. Про себя цитирую Сорокина, у которого прочел, что Москва – это огромная баба, которая разлеглась среди холмов, ее эрогенные зоны разбросаны далеко друг от друга, и нащупать их практически невозможно. Поэтому – невозможно полюбить с первого взгляда, проще возненавидеть. Девка Moscow грязна, зловонна. Восхищаться «душком» – признак гурманства.

У меня три синяка на пол-лица – один на скуле и два почти одинаковых – под глазами, эдакие бледно-голубые «очки», которые (знаю по собственному опыту) вскоре позеленеют, а потом пожелтеют. Длинная история, история не одной недели. Словом, лицо в жутком несоответствии с костюмом и галстуком, а также бокалом кампари передо мной. Официантки, которым совершенно нечего делать, шушукаются по этому поводу, усевшись за барной стойкой.

Я не был здесь лет двадцать – двадцать пять. Сюда, как и прежде, стекался сомнительного вида народ из самых разнообразных стран, превращая город в базар-вокзал в надежде стать иголкой в стогу сена. Но, как показывали мои наблюдения, количество «иголок» давно уже превысило сам «стог». С утра пораньше, едва устроившись в гостинице, я обошел много злачных мест, вокзалы, окраины. В этом не было никакого смысла, но сидеть сложа руки я не мог!

В последней «инстанции» – бункере радикальной партии – я и заработал эту мозаичную роспись на лице. Пошел туда лишь потому, что один из приятелей сообщил, будто там, в полуподвальном помещении, обитают сотни молодых бродяг, разного калибра и вероисповедания, особенно много разных «творческих личностей», среди которых есть и представители нашего Института искусств. Забежав туда по своим журналистским делам, он увидел парня, якобы участвовавшего в биенале пятилетней давности. Тот уже не первый год путешествовал по просторам вселенной и уверял, что пару лет назад видел здесь рыжую девушку-землячку. Перед тем как мне начистили фейс, я успел выяснить, что «рыжая девушка» приехала из Латвии и была законченной наркоманкой.

И вот теперь у меня оставался час до записи передачи, которую я раньше никогда не смотрел, и над которой лила слезы моя матушка, – передача называлась «Ищу тебя». Как мне сказали, она популярна чуть ли не во всех точках земного шара. Раньше я никогда бы не отважился на такой странный для себя шаг. Но сейчас я не думал о том, что меня могут увидеть мои студенты или коллеги. Пусть видят! Мне наплевать. Как и наплевать на то, что мое лицо разукрашено синяками.

На передачу я попал по большому блату, использовав все свои связи. Ждал несколько месяцев, нервничал. И вот теперь должен ехать в студию. Я допил кампари, бросил на стол деньги и пошел ловить такси.

У входа меня уже ждали менеджер и одна из младших редакторов программы – о моем визите их предупредили.

– Денис Владимирович? – вежливо переспросил менеджер, старательно скрывая свое удивление по поводу моей «боевой раскраски». – Очень приятно, проходите. Сейчас поднимемся на шестой этаж в гримерку, а потом на третий – в студию. Начало через полчаса.

На шестом было несколько гримерок, но народ толпился у одной в ожидании своей очереди припудрить нос. В основном здесь были бабушки и женщины бальзаковского возраста. Они возбужденно пересказывали друг другу свои душещипательные истории. Меня передернуло. Не хватало еще и мне стать в эту скорбную очередь! Слава Богу, меня повели в другую, свободную комнату – очевидно, для «избранных».

– Это – Леночка, наш гример, – представила мне редактор приятную молодую девушку в белом халате. – Она вас немножечко подправит, а потом, пожалуйста, спускайтесь в студию. Я провожу вас на ваше место.

Я сел в кресло перед зеркалом. Обе они смотрели на меня с удивлением и любопытством. И это тоже раздражало.

– Где это вас так?.. – сочувственно спросила Леночка.

– Шел, поскользнулся, упал. Очнулся – гипс… – ответил я.

Девушка улыбнулась, кивнула и открыла огромную коробку с гримом.

– Сейчас будете как новенький!

Потом она работала молча. Я был ей за это благодарен и даже прикрыл глаза. После утренних гонок по городу, драки в бункере и бокала кампари меня разморило. Я не представлял, как сяду перед камерой, что буду говорить. Мне хотелось подняться и потихонечку уйти. Но я не мог. Я должен был поставить точку.

Спустя несколько минут я не узнал себя: из зеркала на меня смотрела вполне пристойная физиономия импозантного мужчины с романтической синевой под глазами.

– Ну как? – с гордостью рассматривая плоды своего труда, спросила Леночка.

– Замечательно! Вы просто кудесница! – похвалил я, вставая с кресла.

– Вам – на третий, – напомнила девушка. – Удачи!

Я спустился по лестнице, выкурил в холле пару сигарет и направился в студию, которая уже гудела, словно улей. Меня быстро проводили на место – оно оказалось, как и договаривались, в первом ряду – и проинструктировали, когда я должен буду вступать в разговор. Я огляделся: почти все женщины держали в руках платочки и фотографии, – и снова поежился. Руководитель проекта вышла в центр студии и дала последние наставления – по какому сигналу аплодировать, в какие камеры смотреть, как проходить к столу ведущих…

– Все! Внимание! Камера! – скомандовала наконец она и, подняв в воздух растопыренную пятерню, начала загибать пальцы. – Пять, четыре, три, два… Начали!

Аудитория как безумная захлопала в ладоши, и под этот оглушительный звук из-за пестрого задника, оклеенного фотографиями, вышли двое ведущих – пожилой мужчина и молодая актриса, успевшая засветиться в нескольких сериалах. Говорили они душевно. Ведущий сидел за столом, девушка бегала по залу с микрофоном. Женщины поднимали вверх фотографии своих родных и близких, которых хотели разыскать, и умоляли их вернуться. Я с ужасом ждал той минуты, когда микрофон окажется перед моим носом. И это наконец произошло.

– Кого ищете вы? – тоном доктора произнесла актриса, и весь зал и кинокамеры уставились на меня. Я заставил себя достать из кармана фотографию… Текст написал заранее и выучил его наизусть. Мне не хотелось быть слишком сентиментальным, поэтому текст прозвучал довольно сухо: имя, фамилия, год рождения, дата исчезновения. И в конце – то, что говорили другие: «Если кто-то встречал или может что-то сообщить – прошу звонить по телефону…» Когда произносил все это, чувствовал себя глупым попугаем. Ужаснее всего было то, что общий настрой аудитории охватил и меня. Мое горло сжалось, голос предательски задрожал, и я, как и все другие, выдохнул в микрофон: «Лика, если ты меня слышишь – возвращайся!»

…Я вернулся в гостиницу поздно вечером. В номере было холодно. Залез с головой под одеяло, а сверху на голову положил подушку, чтобы не слышать звуков, доносившихся из коридора. У меня был обратный билет на утренний поезд, и я попытался заснуть. То, что произошло сегодня, казалось мне еще более безнадежным, чем все предшествующее. Участие в народном телешоу стало последней точкой в поисках. Я должен был ее поставить. Бессмысленную и трагикомическую…

2

Самым сложным за эти прошедшие два года было не думать, что с ней. Чтобы не рисовать в своем воображении жуткие картины, я активно занимался поисками, в то же время по уши загружал себя работой, а по вечерам – алкоголем. И если этот ритм замедлялся хоть на минуту – я терял над собой контроль. В такую минуту мог запросто раздавить стеклянный стакан. Что однажды и произошло на глазах у удивленной публики во время какого-то важного совещания в Совете по вопросам телевидения. В следующий миг я мог бы затолкать эти осколки в рот, чтобы унять другую, постоянную боль… Особенно трудно было пережить ночь, когда на меня наваливался настоящий ужас – первого года поиска, и мрачная безысходность – второго.

Если ЕЕ больше нет на свете – как это произошло? Где? Кто был рядом в эту минуту? Где она теперь, моя девочка, которая так не хотела покидать меня? А если она где-то есть… Мысли об этом были не менее жуткими. Я вспоминал тысячи случаев похищений, продажи в рабство, которое существовало даже в цивилизованном Гамбурге… Если она жива – что делает в эту минуту, когда я схожу с ума на нашем диване? Как вообще это все могло произойти?! И почему – с нами, с ней? Я анализировал каждый миг нашего прощания: как она собралась, как я застегнул ее курточку, дал денег, проследил, как она села в такси. Неясным оставался вопрос со шкафом. Я хорошо помнил, что зашел в спальню вечером в стельку пьяный и заметил его лишь ночью. Но откуда взялась эта громадина? Не тараканы же ее занесли из соседней квартиры! В магазине я выяснил, что за шкаф заплатила какая-то девушка – наверняка это была Лика. Но когда она привезла его и зачем сделала это? Есть ли какая-то связь между этой покупкой и исчезновением Лики? Я ее не видел. Ненавистный шкаф затмевал мое сознание.

То, что Лика была первую неделю на биенале, не вызывало сомнений – я (конечно же, следователи тоже прошли по этому пути) обошел всех, с кем она ездила, и они подтвердили это. Она исчезла раньше, чем закончился этот праздник искусства. Как в воду канула! Никто не мог сказать ничего определенного. О том, что она исчезла, я узнал дней через десять-пятнадцать после возвращения остальных. Ведь Лиза запретила мне даже близко подходить к их дому и сказала, что встретит Лику сама. Я был уверен, что Лика больше не хочет меня видеть (хотя это казалось мне невозможным), и все это время думал, что же мне делать? В конце концов осмелился позвонить в дом бывших родственников. Просто хотел услышать голос… Удивительно, но – голос Лики.

– Разве она не с тобой?! – истерично закричала в трубку Лиза.

Оказывается, в поезде, который она встречала, Лики не оказалось. Поездов из тех краев было много, и Лиза решила, что я ее опередил…

Таким образом, было потеряно две недели…

А потом начались изнуряющие поиски, жуткие процедуры допросов следователя, интервью и преследования кинокамер. Фотографии Лики висели на всех станциях метро. Мои коллеги и студенты смотрели на меня с сочувствием, это тоже было невыносимо, я держался из последних сил…

В первые месяцы Лиза звонила мне – я с надеждой хватал трубку, но слышал лишь проклятия. В конце концов я прекратил всяческие контакты с семьей Лики, и только изредка до меня доходили слухи, что Елизавета Тенецкая почти не выходит из дома и потихоньку спивается вместе со своей домработницей – бывшей актрисой, сыгравшей в ее первом фильме. Тем временем ее муж все силы направил на поиски дочери и прочесывает карпатские леса. Но все напрасно.

Лика исчезла…

Теперь я понимаю, что значит «пропал без вести», и знаю, насколько эта формулировка страшна. «Без вести» – это гнетущая безысходность. В Афгане я сталкивался с подобным, но тогда это не касалось меня лично. Помню, мне даже казалось, что в этом есть определенная надежда – дождаться, увидеть, верить в лучшее. Но теперь я думал совершенно иначе. Узнай я, что Лики нет в живых – это было бы тем катарсисом, после которого я смог бы дышать. А так – я просто задыхался, рисуя в воображении самые страшные картины. Лика совершенно не была приспособлена к жизни, да и не пыталась приспособиться, и поэтому с ней могло произойти все что угодно. Но что включало в себя это «все что угодно»? Все – это все. Мне было легче считать, что ее забрали инопланетяне…

Долго не давали покоя ее вещи. Я постоянно натыкался на них, мучился, пытаясь вспомнить, когда она надевала то или иное платье, зарывался в него лицом. А на исходе второго года не выдержал – все, вместе с красками и рисунками, спрятал в шкаф. Тот самый. Разве могли мы, разглядывая его в витрине, подумать, что он станет саркофагом?

О Лизе я больше не думал. Странно и дико: Лика словно бы забрала с собой навязчивую идею всей моей жизни. Но неужели за это нужно было заплатить такую цену?

3

…Я лечу в самолете. Я еще не знаю, какие новые запахи, звуки, ощущения встретят меня после приземления. Не знаю, какая комната ждет меня в отеле, какой вид откроется из окна. Море? Пальмовые рощи? Горы? Или разноцветная череда ресторанчиков на набережной? Не знаю. И люблю это ощущение новизны – селиться в незнакомых отелях, люблю момент, когда ключ от номера из рук администратора переходит в мои, люблю подниматься в лифте и брести по длинному коридору следом за коридорным, угадывая, где мое временное пристанище. Какое оно? Обожаю момент, когда вхожу в него и запираю двери изнутри… Все!

Люблю щелкать всеми выключателями одновременно, распахивать двери ванной комнаты и всех шкафов, осматривать «свои» владения. Открывать балкон и обнаруживать, что он чист и просторен, со стеклянным журнальным столиком и двумя уютными плетеными креслами. Мне нравится, что я и мое новое жилье – независимы друг от друга и поэтому между нами сохраняются пиететные отношения: временное жилье, как и случайный попутчик, не требует душевного тепла и ни к чему не обязывает. В самолете, на высоте десять тысяч метров, прохладно, в моем городе вообще отвратительная сырость – лето в этом году не удалось. Отпуск я провел, не вылезая из дому. И вот теперь этот семинар на берегу Адриатики – две скучнейшие недели в кругу коллег из всех уголков мира, доклады, просмотры программ, клипов, рекламных роликов. Все это уже давно меня не интересовало, я лишь старался держать марку. Хотел даже вместо себя отправить в командировку менеджера или еще кого-нибудь из молодых, но все как сговорились – никто не соглашался ехать. Было ясно: они хотят, чтобы я немного развеялся. Хорошо, попробую. Если получится…

Семинар проходил в крошечном городке, окруженном горами. До моря, как выяснилось, нужно было ехать около часа, но в самом городе было большое озеро – не очень чистое, но живописное, обрамленное сине-зелеными горами. Участников семинара поселили в «старом городе», в пятизвездочном отеле рядом с ратушей, внешне ничем не отличающемся от других средневековых зданий. Собственно, это и был старинный особняк XV века, который изнутри соответствовал всем требованиям разряда.