Василий Дмитриевич Звягинцев
Para Bellum

– Нет, он умер раньше, чем пришло разрешение уехать из СССР.

– Да, Россия всегда предпочитала, чтобы её люди умирали дома, чем чтобы они выживали за границей.

Георгий Иванович надолго задумался.

– Я не могу сказать тебе точно, есть ли здесь чей-то расчёт, или Господь Бог решил взять тебя за ушко. Но мне трудно представить себе небесную или дьявольскую канцелярию, которая скрупулезно вычисляет, какого числа прислать к тебе духа, чтобы он произвёл максимальное впечатление.

– Может, это называется знак?

– Брось, Сосо, все знаки и знамения – это для дураков. Кажется, у Паскаля есть совершенно замечательное доказательство бытия Бога. Он советует сопоставить, как мало усилий требует от человека вера – всего-то навсего вести себя так, как будто Создатель есть. И как много он выигрывает, если и впрямь Господь существует.

– Какой-то купеческий подход.

– Я тебе советую поступить наоборот. Поступай так, словно ты уверен, что твой призрак – начало интриги, затеянной людьми. Если это – вмешательство потусторонних сил, ты всё равно ничего не сможешь изменить. Ты ведь не бросишь всё и не уйдёшь в монастырь грехи замаливать.

– Не уйду, Георгий. На мне не только страна в сто шестьдесят миллионов душ. Не сочти за манию величия, от меня, особенно сейчас, зависит судьба мира. Только не проси рассказать: не имею права…

Теперь на сцене бушевал бой, жестокий и беспощадный. Танцоры изощрённой пластикой передавали смертную муку поверженных. А победители огромными прыжками летали над разорванными, казалось, телами противников, добивая любого, кто подавал какие-то признаки жизни.

– Знаешь, Георгий, – сказал Сталин, – я и сам пришёл к такому же выводу. Но для меня очень важно, что ты, именно ты подтвердил мои мысли.

– Давай сделаем так, – предложил Гурджиев. – Я зайду к тебе, скажем, завтра. И посмотрю, так сказать, место действия. Если имела место магия, должны остаться следы… мощного усилия, назовём так.

– Хорошо, я распоряжусь… – начал Хозяин.

– Не нужно, – перебил Гуру.

– Но… охрана.

– Неужели ты думаешь, что я не сумею сделать то, что удалось Мессингу? Ты меня недооцениваешь, Сосо.

– Тебя сильно не любит Лаврентий. Очень сильно не любит. Ещё с Закавказья.

– Знаю. Берия меня боится. Может быть, я единственный человек на свете, которого он боится больше, чем даже тебя, Сосо. Для него и Будиани – чуть ли не сам дьявол. А я умею гораздо больше. Так что устраивать несчастный случай на подходе к твоим апартаментам он точно не станет.

На сцене многократно убитые вдруг стали подниматься. Сначала на колени, потом на ноги. Они стояли, покачиваясь, и пели:

Я буду спасённым, и я спасу. Аминь.
Я буду свободным, и я освобожу. Аминь.
Я буду ранен, и нанесу рану. Аминь.
Я буду рождён, и я рожу. Аминь.
Я буду есть, и меня съедят. Аминь.
Я услышу, и меня услышат. Аминь.
Обо мне будут мыслить, мыслить полностью. Аминь.
Я буду омытым, и я омою. Аминь.
Милосердие танцует. Я играю на свирели.
Танцуйте все. Аминь.
Число Восемь (буквально: один огдод) поёт хвалу
вместе с нами. Аминь.
Число двенадцать танцует в высоте. Аминь.
Всё в высоте принимает участие в нашем танце. Аминь.
Те, кто не танцует, не знают, что произойдёт. Аминь.
Я спасусь бегством, и я останусь. Аминь.
Я украшу, и меня украсят. Аминь.
Я буду объединённым, и я объединю. Аминь.
У меня нет дома, и у меня есть дома. Аминь.
У меня нет места, и у меня есть места. Аминь.
У меня нет храма, и у меня есть храмы. Аминь.
Я есмь светильник тому, кто зрит меня. Аминь.
Я есмь зерцало для того, кто видит меня. Аминь.
Я есмь дверь тому, кто стучит в меня. Аминь.
Я есмь путь для тебя, путник. Аминь.

Все попытки противников вновь низвергнуть восставших в прах почему-то не достигали цели. Казалось, измученные тела облекла какая-то незримая защита, отклоняющая, уводящая в сторону любое агрессивное действие.

– Скажи, Георгий, – попросил вдруг Сталин, – как ты думаешь, Бог есть?

– Есть, – кивнул Гурджиев. Он тоже внимательно смотрел на сцену. – Только он совсем не такой, как его все представляют.

– Да, – сказал Сталин. – Да, я понимаю.

– Понимаешь? – сурово переспросил гуру. – Тогда слушай: «Существуют места по правую руку и по левую, а также силы господства, власти и демоны, действия, угрозы, гнев, дьяволы, Сатана и корень внизу, откуда исходит природа вещей, вступающих в бытие. Ты видишь то, что ты есть, ибо я показал тебе это. Но то, чем являюсь Я, знаю Я один, и никто больше. Выстрадай же меня, чтобы сохранить то, что есть моё и то, что есть твоё, чтобы узрить через Меня и узреть Меня в истине. Я есть не то, что Я сказал, но то, что ты способен знать, так как ты близок к тому же». Эти слова были обращены к апостолу Иоанну. Мне кажется, сегодня их должен услышать и ты. Не ухом – сознанием. В этом твоё спасение. «Если ты слышишь Меня, ты, слышащий, будешь, как Я. Ибо от Меня ты есть то, что ты есть. Не заботься поэтому о многих, а тех, кто вне тайны, презри».

Запомни эти слова, Сосо. Они должны стать твоей баракой.

Выпускник духовной семинарии, Генеральный секретарь партии атеистов удивлённо поднял бровь.

– Барака – это слова, которые ты должен воспринять путём постоянного чтения, так чтобы постепенно усваивались разные уровни смысла. Они читаются не для того, чтобы «понять» их в вашем словоупотреблении, а чтобы погрузиться в самую суть своего сознательного существа и внутреннего «я». На Западе люди интеллекта учат, что для того, чтобы извлечь пользу из чего-либо, вы должны понять это. Суфийское учение не может опираться на такую грубую вещь, как эта поверхностная способность. Барака просачивается внутрь, часто независимо от человека, и её нельзя заставить ждать на пороге до тех пор, пока «интеллект» позволит ей проникнуть в вас или вам проникнуться ею.

Тот, кто имеет глаза, чтобы видеть, пусть видит связь; тот, кто имеет уши, пусть слышит истину среди запутанной паутины лжи. Но пусть он сначала разовьёт в себе способность знать структуру истины, ощущать истину, говорить истину и создавать климат, в котором истина – норма, а не что-то необычное.

На сцене между тем истерзанные, погибшие и воскресшие оказались победителями. Об их упорство разбились все атаки тёмных сил. Теперь они стояли перед зрителями, пошатываясь, поддерживая друг друга, но гордо глядя в зал.

– Несгибаемая сила духа, – произнёс Сталин. И даже Гурджиев не понял, иронизирует его друг детства или же он потрясён до глубины души.

Когда интендант Иванов отпер дверь и пропустил Маркова в его новую квартиру на Якиманской набережной, Сергей испытал давно забытое чувство. Он отвык, что одному человеку может принадлежать столько личного пространства. После годов, проведённых в тесноте и вони тюремных камер, арестантских вагонов, лагерных бараков, где нельзя уединиться и на минуту, где даже сортиры на десять, двадцать, пятьдесят очков, очень легко заболеть агорафобией, страхом больших площадей. Огромная гостиная и ещё три комнаты ненамного меньших размеров, обставленные с казарменной скупостью и незамысловатостью – потрёпанными казёнными шкафами с обязательными зеркалами и железными солдатскими койками без матрасов. Штук восемь их тут было, и прикроватные тумбочки к ним. Ещё – десяток разболтанных венских стульев. Запах какой-то затхлый, словно портянки на батареях недавно сушили.

Командующий поморщился. Хотел спросить, что за цирк интендант устроил. Но тот и сам уже, покраснев почти до невозможности, уже ругался в пространство, одними губами, вслух не смел. Чуть не за руку потащил Маркова в кухню. Там возвышался титанический буфет тёмного дерева и ещё не виданная Марковым новинка – печь, по виду газовая, но с электрическими спиралями в широких керамических дисках.

– Это – электрическая печка для готовки, – гордо объяснил интендант. – В Америке газом уже не пользуются. Опасно, может взорваться. Вдобавок ядовит. – Потом ткнул рукой в белый эмалированный саркофаг, поставленный вертикально. – Это тоже новинка. Называется холодильный шкаф или попросту холодильник.

Иванов потянул за сверкающую хромом ручку. Дверь раскрылась. Внутри была зима, как на улице. На полках расположились банки с тушёнкой, с овощными и рыбными консервами, икрой, крабами, десятка два яиц, несколько палок колбасы, пачки сливочного масла, цельная головка сыра. Почему-то две буханки хлеба, белого и чёрного, еще какая-то снедь. Натуральный Торгсин. Впрочем, пока Маркова не посадили, снабжался он не намного хуже. Но всё-таки хуже: комкор и командующий округом – разные номенклатурные уровни. На полках с внутренней стороны дверцы – десяток цилиндрических бутылок водки с незнакомой надписью «Столичная». Раньше таких не было. Ещё там находился коньяк в ассортименте и для чего-то две бутылки шампанского. Имели место и «семисотки» каких-то вин, но они Маркова не вдохновили и не заинтересовали.

– Это ваш доппаёк за неделю, товарищ генерал-полковник. Адъютант будет пополнять, будьте спокойны.

– Да я и не беспокоюсь, – усмехнулся Марков. Пора заново привыкать, в родной армии ничего не меняется…

– А насчёт меблировки и прочего – вы не пугайтесь. Это у нас здесь что-то вроде общежития для временно прикомандированных. Ну, по нашей части – приезжают люди из корпусов, дивизий на месяц, бывает два… Ну, чтобы в гостиницах не тратиться. А что же им – ковры-паласы стелить? От зампотыла команда поступила – нового командующего обеспечить. Ну – мы исполняем. Кухню вот успели, а остальное… – он развёл руками. – Главное – квартира вот! Сегодня с вечера начнут, и побелят, и покрасят… Что касается мебели – хоть сейчас на склад можно подъехать. Выбор есть. Если что не так – имеем фонды, можно в комиссионных закупить. Мы главное что – мы ж не знаем, у супруги вашей какие вкусы! Кому что, как говорится, нравится… Если прикажете – мы хоть сейчас.