Я люблю, и мне некогда! Истории из семейного архива

Мы забрались в наш класс, потушили свет, прижались друг к другу, пели песни, вспоминали наше голодное, веселое, озорное детство. Читали стихи свои и чужие. Этот вечер был расставанием с детством.

Вскоре я устроилась курьером в ЦРК № 1[1] – так назывался большой, недавно открытый магазин. Получала 12 рублей в месяц и так жила целый год. Мои обязанности вначале были простые: рано утром, до открытия магазина, я должна была ехать на извозчике на колбасную фабрику, получать там колбасу и везти в магазин. Там я увидела, как делали тогда колбасу, как чистили грязные, вонючие кишки, в которые набивали фарш, обработанный босыми ногами рабочих. Позже, когда я стала работать ученицей продавца в колбасном отделе, я, голодная, не могла есть колбасу. В магазине у меня был враг, которого я очень боялась, – здоровый рыжий рабочий Петька, который целый день подстерегал меня, где бы прижать, обнять, облапать. Ах, как я его боялась, как ненавидела!

Магазин был расположен недалеко от Замковой горки, где находился техникум. Учащиеся часто приходили в магазин, здесь я познакомилась со своей первой любовью, Васей, а также с Семеном Богуном, который сыграл немалую роль в моей жизни.

Вася был красивый парень, настоящий белорус, светловолосый, голубоглазый, ласковый. Все свободное время я проводила с ним, мы были сильно увлечены друг другом. Он был старше меня, много мне рассказывал о себе, товарищах, родных, мы мечтали о подвигах, целовались. Но это был рыцарь, как вообще большинство хороших ребят в то время. Относился он ко мне очень бережливо. Любовь наша продлилась до самого моего отъезда в Москву. Вася был веселый, беззаботный, легкомысленный, рубаха-парень.

У Васи был друг Семен Богун, старше Васи, он участвовал в Гражданской войне, был коммунистом и учился в техникуме.

Из дневника:

1926 г., 14 июня

Вчера была именинница – исполнилось 17 лет. Четверть жизни ушло, а жизнь не видела и не чувствовала. Сама не знаю, что хочу – только хотелось бы что-нибудь сильное, здоровое, красивое, последнее время так часто чувствую, как мне нужна была бы хорошая, здоровая среда, хорошее влияние, заполненная жизнь – а это все отсутствует. За последнее время довольно часто встречаюсь с Богуном – ему 25 лет. Как странно, что все мои интересные встречи бывают обыкновенно с людьми гораздо старше меня. Он очень интересный парень, выдержанный, сильный, стойкий, партиец, и вообще очень хороший парень. Мы с ним незаметно и интересно проводили время.

Вчера было 13 июня. Это день моего рождения. До трех часов ночи сидела с Богуном возле дома. Сошло не совсем благополучно. Помню только, что он, всегда такой ровный, спокойный, говорил, что задушить меня мало. Видно, я ему нравлюсь. Интересно, как мы теперь встретимся. Я об этом никому ничего не говорила и не думаю, чтобы сейчас могла сказать. Стыдно как-то. Злость на себя. Но я ведь не виновата. Ира принесла мне вчера красивые белые цветы. Я их очень люблю.

В Москву

Из дневника Аси Ужет:

1926 г., 11 июля

Живу сейчас только надеждами на поездку в Москву. Бронька приезжала и опять всколыхнула. Почему-то представляю себе, что только исключительно там сумею жить, работать, учиться, быть хорошей, полезной комсомолкой.

Из воспоминаний:

Однажды вечером, когда мы все спускались по темной лестнице на улицу после собрания, меня прижал к стене наш секретарь, пытаясь обнять, поцеловать, я его оттолкнула, тогда он сказал: “ Ты мещанка, ходишь с косами и ведешь себя как благовоспитанная барышня, ты еще вспомнишь меня”. На собрании, где обсуждалось мое заявление, он заявил то же самое, и собрание большинством голосов воздержалось от принятия меня в комсомол.

Ох, какой это был удар для меня, как горевала, сколько слез пролила, я думала, что, может быть, он был прав. Я, наверное, мещанка. В то время не было слова обиднее этого.

Вскоре я отстригла свои косы. К моему счастью, этот секретарь куда-то уехал, и через несколько месяцев меня приняли в комсомол.

Семен приходил каждый день ко мне в магазин, а иногда проводил со мной вечера. Этот человек приносил мне читать много книг. Он хорошо знал, любил поэзию, заставлял меня читать, заниматься самообразованием, раскрывал передо мной мир, рассказывал о том, как будет со временем все прекрасно. Мне было с ним очень интересно, под его влиянием я начинала глубже задумываться о жизни, людях, мне хотелось, чтобы ему тоже было со мной интересно.

И вдруг незадолго до моего отъезда он мне говорит: “Я очень люблю тебя, Ася. Это на всю жизнь. Выходи за меня замуж”. Это было очень неожиданно. Я была еще очень молода и очень глупа…

Потом Семен уехал в Одессу, но мы продолжали переписываться.

Ни на минуту я не переставала думать о Москве, будущую свою жизнь я не представляла вне ее. Осенью 1926 года я получила отпуск на две недели, немного денег и твердо решила туда поехать. Сборы были очень недолгими – вещей у меня не было. Тетя Соня, у которой я жила, подарила мне сшитую ею рубашку, Вася подарил кожаную куртку, все мои вещи уместились в небольшой узелок. Был куплен билет на поезд, собрались все мои друзья, уверенные, что я скоро вернусь, недолгое прощание, и я поехала.

В Москве вышла с Белорусского вокзала, увидела Триумфальную арку, площадь, звенящие трамваи. Я тут же решила, что не уеду отсюда. Приехала к Броне в Марьину Рощу, в тот же вечер туда приехала Таня, разговорам конца не было.

Уже на следующий день встали вопросы: как жить? на что жить? Я написала в Витебск, что остаюсь в Москве, написала родителям, но никто мне помочь не мог, да я и не хотела ни от кого помощи.

Жить я стала с Броней в Марьиной Роще. В то время не было в Москве района, пользующегося большей “славой”, чем Марьина Роща. Это был район воров, проституток, фальшивомонетчиков, разных темных личностей, спекулянтов. В каждом доме ежедневные пьяные скандалы, драки. Наш деревянный, одноэтажный, с тремя окнами на улицу и одним во двор, дом принадлежал вечно пьяному сапожнику, у которого работало 2 подмастерья-ученика. Квартира представляла из себя одну большую комнату с двумя окнами, в которой находилась мастерская сапожника, тут же стояла огромная, с несколькими грязными перинами и подушками кровать, в углу – иконы; кроме этой комнаты была большая кухня с огромной печью с лежанкой и большим столом, а между этими двумя комнатами была отгорожена фанерой маленькая клетушка, в которой жили мы с Броней.

Вечно пьяный наш хозяин Василий Петрович сдал нам эту комнату за несколько рублей, в ней было слышно все, что происходило в доме, а с лежанки на печке хорошо было наблюдать через дырки в стене за всем, что происходило у нас; подмастерья-ученики этим часто занимались.

Особенно страшно было возвращаться домой вечерами.

Хозяйственная Броня поставила на дверь несколько крючков, на окно – тоже, но наша фанерная дверь на фанерной стенке могла развалиться от сильного удара, поэтому мы жили в постоянном страхе. В редкие минуты протрезвевший Василий Петрович извинялся перед нами, и мы пользовались его уважением. “Барышни” называл он нас.

Вот в этой комнате мы и прожили первые годы нашей московской жизни.

Через два дня после приезда я поехала на Неглинную на биржу труда. Это было большое серое мрачное здание с огромным залом и множеством окошечек. Каждое утро сюда приходило очень много людей, они отмечались и ждали работы. Легче было тем, которые готовы были уехать, и очень трудно было получить какую-либо работу в Москве.

Несколько месяцев изо дня в день я приезжала сюда, часто приходила пешком, предпочитая израсходовать 7 копеек на два бублика. Очередь продвигалась очень медленно, надежды на получение работы было все меньше. Положение мое становилось хуже, мне стыдно было питаться за Бронин счет, да и что он, этот счет в 18 рублей ежемесячной зарплаты, поэтому я часто нарочно не приходила допоздна домой, шатаясь голодная по улицам.

Я могла пойти к Марку – двоюродному брату, который жил в то время в Москве и занимал уже очень крупный военный пост. Но и это мне казалось унизительным.

Я ходила к ним (к Марку и его семье. – Ред.) только раз в неделю, на обед в воскресенье, пешком с Марьиной Рощи на Таганку и ничего не рассказывала им о своем бедственном положении.

Однако голод меня мучил все больше, да и обувь совсем развалилась. Мысль о том, как жить и что делать, мучила меня.

Когда я ездила на трамвае, то всегда смотрела на людей, старалась угадать их характер, профессию и часто думала, кто из них может мне помочь.

Однажды я увидела человека, одетого в дорогую шубу и шапку. И после долгих сомнений и страха, что он сойдет с трамвая, решила спросить у него, не может ли он помочь мне с работой.

На мой вопрос он ответил: “Да, смогу”. Написал адрес и велел прийти на следующий день утром. И вот я в Трубном переулке в подвальном помещении, маленькая вывеска “Иголки для примусов”, владелец Блюменкранц. В мастерской душно, шумно, всюду обрезки жести и тонкой проволоки и несколько штамповочных прессов. Работали 4 рабочих. В отгороженной конторе сидел хозяин – мой вчерашний знакомый. Он меня подробно расспросил обо всем и сказал: “Я могу тебе помочь, но работать ты будешь после четырех часов дня, когда мастерская будет закрыта для всех, у меня нет денег, чтобы платить за тебя налоги. Ты можешь привести с собой свою подругу”. Я согласилась и позвала с собой Броню и Таню.

Работа была несложная, но тяжелая – одной рукой нужно было крутить тяжелое колесо, а другой подставлять нарезанные кусочки жести под штамп, который пробивал в них желобок. Следующая операция – насаживать проволоку на узкий конец жестянки.

Как жестоко он нас эксплуатировал, но все-таки это был заработок! Я по-прежнему ходила отмечаться на биржу.

Очень плохо стало зимой. В подвале было холодно и бегали огромные крысы. Однажды, когда было особенно холодно, я взяла керосинку, подставила под нее высокую табуретку и не заметила, как промасленная табуретка начала тлеть. Схватились мы только тогда, когда она вспыхнула. Мы, три испуганные девчонки, бросились к дверям, но они были заперты, и никто не слышал ни наших стуков в двери, в окна, ни криков. Поняв, что мы погибаем, мы начали тушить огонь, который перекинулся уже на станок, схватили свои пальтишки и закрывали ими, обливали водой, топтали огонь. Помещение было полно удушливого дыма, почему-то потухла лампа, но огонь нам удалось потушить. Когда пришел хозяин, он застал нас в углу у двери. Темнота и мы три, плачущие криком, задыхающиеся. Он очень напугался, подарил нам по три рубля и просил никому не рассказывать. С этого дня мы особенно жестоко его возненавидели, часто между собой мечтали и клялись отомстить ему, но на работу ходили по-прежнему.

Условия наши нисколько не менялись. Мы боролись с холодом, с наглыми скользкими мышами, по-прежнему жили впроголодь, уставали от тяжелой работы. Очень болели руки.

Из дневника:

17.12.1926, Москва

Состояние в последние дни страшно напряженное. Привязана я к Сеньке страшно. Так привыкла к нему. Вечно пишу ему, что нам порвать необходимо, сама делала попытки к этому, а все же тянет он меня к себе. Всегда такой аккуратный в переписке, он на мое последнее письмо не ответил. Не знаю, какая этому причина. Или рассердился на меня, или… Охота написать ему, да сдерживаюсь. Самолюбие не позволяет. Натура у меня болванская.

Сколько времени все было сосредоточено на том, чтобы уехать в Москву, а теперь уже мне кажется это простым, обыкновенным. Хочу поехать в Одессу. Что это? Неужели я люблю Сеньку? Сама не могу отчета себе отдать.

Из воспоминаний:

Позже он приехал в Москву. Он был вторым секретарем Одесского горкома партии. Он умолял меня выйти за него замуж. Обещал хорошую жизнь, учебу, звал в Одессу. Но я уже тогда понимала разницу между нами, я сказала, что сначала должна достигнуть чего-нибудь в жизни…

Ох, как трудно было мне начинать жить.

Из дневника:

5 января 1927 года

Предполагала больше не писать дневник, хотела сжечь, а сегодня опять пишу. Пишу, потому что скучно и тяжело. Вот уже в Москве семь недель, а все еще такая неопределенность, что жить неохота. Пока, вот уже несколько дней, совсем ничего не делаю. В мастерской прессом себе пальцы придавила (левую руку так, что делать ничего не могу). Счастье, что этим отделалась, – могло быть хуже.

Из воспоминаний:

Я вынуждена была пойти в амбулаторию, где мне наложили гипс. Испуганный хозяин сказал нам, что вынужден отказаться от нас, т. к. закрывает мастерскую. А когда я пришла домой, Броня позвонила Марку и все ему рас сказала.

До приезда в Москву Ася не видела двоюродного брата с 1918 года, когда они прятали его в своем доме от махновцев. Его биография во многом была типична для революционно настроенных людей того времени, но в чем-то она была уникальна.

Марк родился в 1895 году. Окончил Ковенскую гимназию, Институт экспериментальной психологии в Лейпциге, Одесскую школу прапорщиков. В школу прапорщиков он был принят, так как на войне 1914 года получил “полного” “Георгия”, и поэтому ограничения по “еврейству” были с него в соответствии с царским указом сняты как с “пролившего кровь”.

После Февральской революции 1917 года – председатель исполкома Херсонского совета. В Гражданскую войну – военком дивизии, участвовавшей в боях с Колчаком в Сибири. В 1922-м окончил Военную академию. В 1924–1928 годах работал в аппарате Реввоенсовета СССР.

После звонка Брони Марк отчитал сестру, предложил переехать к ним. Она категорически отказалась бросать подругу. Марк устроил ее на работу в Реввоенсовет, но через полгода она оттуда ушла – работа непыльная, не по ее активному характеру. Продолжала отмечаться на бирже труда, оттуда в конце концов получила направление на завод № 1 Авиахима, где работала сначала токарем-револьверщицей, а затем на фрезерном станке арматурщицей. На заводе она была и передовиком, и комсомольским активистом.

Вот часть документа, написанного Асиной рукой:

Обязательство

Комсомольской бригады им. “Осоавиахима”

Арматурной мастерской цеха спец. Хрома в колич. 8 чел., организованная в день 1-го августа 1931 года в составе: Ужет, Засова, Гордеева, Шеванова, Прохорова, Никитина, Анонин, Халуев.

Учитывая рост социалистического строительства, долг каждого рабочего перед ним, становясь в передовые шеренги борцов за промфинплан…

Почувствовав себя увереннее, Ася стала чаще бывать в семье Марка. Вот тут-то и случилось событие, перевернувшее жизнь Аси.

Артур Вальтер

[2]

Артур Вальтер родился 18 августа 1898 года в польском городе Лодзь. Его родители – Елизавета и Яков Хавкины. У Артура были две сестры – Анна и Берта. Отец Артура был совладельцем хлопчатобумажной фабрики.

В 1908 году Артур поступил в 1-ю Лодзинскую гимназию. После начала Первой мировой войны мать с детьми эвакуировалась в Москву, где Артур в 1917-м закончил Черкизовскую гимназию и поступил на юридический факультет Московского университета.

После заключения Брестского мира в 1918 году мать с дочерьми возвратились в Лодзь, а Артур остался учиться и одновременно работать в районном жилотделе Москвы. В это же время он вступил в Российскую социалистическую рабочую партию интернационалистов, что дало впоследствии повод обвинять его в меньшевистском прошлом.

Очень скучая по родным и не имея с семьей никакой связи, в августе 1918-го Артур на короткое время приехал в Лодзь. Это совпало по времени с проходившей там волной забастовок, в том числе и на фабрике его отца. Артур принял довольно неординарное решение – встать на сторону рабочих, несмотря на то что отец намеревался “принять его в дело”. В результате стачки требования рабочих были удовлетворены.

После событий на фабрике отношения сына с отцом осложнились, но все же некоторое время он жил в семье.

Друг Артура с раннего детства Михаил Бабицкий говорил, что сенсационное участие сына фабриканта в руководстве стачкой на фабрике отца сделало его объектом внимания польских органов политического надзора и ускорило его нелегальный отъезд в Россию, где шла Гражданская война.

В мае 1919-го Артур ушел добровольцем на Восточный фронт. Он был направлен на политическую работу в 5-ю армию. Будучи редактором газеты “Окопная правда”, органа политотдела 26-й дивизии, он в 1920 году поместил в ней свою статью о непорядках в работе отдела снабжения. И за “подрыв авторитета руководства” был привлечен к суду, но в связи с амнистией дело было прекращено.

На фронте Артур познакомился, а затем подружился с военкомом дивизии Марком Вольпе.

Пока Артур находился на фронте, произошло слияние его партии с Российской компартией (РКП (б)). В результате этого принципы “пролетарского демократизма” меньшевиков оказались несовместимы с линией российских коммунистов. Более того, были случаи репрессий по отношению к однопартийцам Артура. Поэтому он подал заявление о выходе из рядов РКП.

В ЦК РКП

…Будучи сторонником полной легализации меньшевистской организации и предоставления ей права участия в государственной жизни страны, я не считаю возможным находиться в рядах РКП, а потому прошу считать меня выбывшим из нее.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

ЦРК – центральный рабочий кооператив.

2

В главе использованы фрагменты статьи Юрия Ценципера “Об отце и его времени”, опубликованной в журнале “Вопросы истории” (2012. № 4).