Как читать и понимать музей. Философия музея

В Ликее Аристотеля, так же как и в Академии Платона, обрядовая практика сочеталась с учебной, а учебная – с составлением и хранением коллекций, как впоследствии это и будет делаться в музеях. Надо сказать, что мусическое знание воспринималось в Древней Греции как служение, доступное лишь посвященным. В этом отношении мусейоны Платона и Аристотеля являлись не только местом собирания вещей, но и собором лиц (21).

«Музей нужен как высшее выражение собора», – утверждал Федоров (22), без ученого сообщества он «есть тело без души». По мнению философа, слово «музей» постигла та же участь, что и слово «церковь»: под последним стал разуметься храм, под первым – хранилище. Жрецы мусейонов, первоначально следившие за накоплением и сохранностью вотивных даров, занимавшиеся их учетом и демонстрацией путешественникам, в храмах-школах получали посвящение в ученые братства.

Обладателями «жреческого» статуса, основанного на праве хранить и интерпретировать коллекции, начиная с XIX в. становятся музейные работники. Идея «служения» как «миссии» определяла код их профессиональной самоидентификации. В книге основателя московского музея А. С. Пушкина А. З. Крейна (1920–2000) «Рождение музея», изданной в конце 1960-х гг., по этому поводу говорится следующее: «Музеи заняли важное место в жизни людей, а в будущем займут еще большее… в каждом городе и местности – мы уверены в этом – будут возникать все новые и новые музеи как храмы в честь поколений… Люди же стерегущие эти храмы и несущие в них службу, станут одними из самых уважаемых и почитаемых людей» (23). Едва ли это предсказание можно считать по-настоящему оправдавшимся. XXI в. стремительно обесценивает значение гуманитарных профессий. К тому же музейные сообщества, подобно античным братствам мусейонов, даже в наши дни сохраняют некоторую закрытость. Символично, что еще во времена афинской демократии члены аристотелевского Ликея подвергались обвинениям в аристократизме (от греч. Αριστοκρατία – власть лучших), что сами философы определяли как осознание своего высокого предназначения.

Хотя, по мнению исследователей, провести четкое «разграничение между музеем-мусейоном как обителью, союзом или собранием муз, творческим союзом-собранием посвященных и собранием священных предметов, вещей, используемых в культовых обрядах», чрезвычайно сложно (24), ясно одно: к моменту завершения периода греческой классики с организационной и правовой точки зрения мусейон представлял тип исключительно общественного института, что существенно для последующей истории публичного музея как института гражданского общества.

В значительной мере наши представления о греческих храмах муз строятся на свидетельствах эпохи эллинизма, периода наиболее широкого распространения греческой культуры за пределы Эллады (25). Объединившись под властью одного царя – Александра Македонского (356–323 до н. э.), греки начинают мощное движение на Восток и по мере расширения своей ойкумены (от др. – греч. οἰκουμένη – заселенная земля) все глубже ощущают потребность сохранить достояние оставленного вдали очага. Музеолог и один из авторитетных кураторов Лувра Жермен Базен (Germain Rene Michel Bazin, 1901–1990) в своей книге «Век музея» (26), в частности, отмечает, что совершенные Александром завоевания внесли в представления древних о пространстве временной фактор. «Цивилизация совершила решающий шаг от города к государству и империи, от циклического времени – к линиарному, от мифа к историческому прошлому…» (27). «Для Греции и для всего Востока, – писал Н. Ф. Федоров, – настала пора истории, время сдали в архив…» (28).

Голова Александра Великого (Македонского)

Слоновая кость

IV в. до н. э.

Это был совершенно особый «психологический момент», связанный с переживанием греками трагедии войны, расставания с детством и своими богами. Из этих ощущений утраты или травмы, как считают историки, и родился самый знаменитый мусейон Древнего мира – Александрийский, наиболее близкий по духу музеям Нового времени.

По выражению Беверли Батлера (Beverly Butler), автора книги «Возвращение в Александрию», Александрийский мусейон явился одновременно и «элитарным храмом философии», и «светской церковью» (29), воплотившей идею «духовной одиссеи» греков. И это движение от религиозного опыта в сторону секуляризованных форм (от лат. saecularis – мирской, светский) сохранения памяти служит еще одним доказательством его связи с институтом европейского музея.

Как и во времена Эллады, новый храм муз олицетворял собой надежду на воскрешение. Но не только. В Александрии впервые заявил о себе особый «защитный механизм культуры», связанный с консервацией и воспроизводством образов прошлого (30), способный компенсировать травматическую потерю очага и перевоплотить память людей, лишившихся родины… Для характеристики того культурного эффекта, который помог грекам возвратиться к своим корням, Батлер использует термин ревивализм (от англ. revival – возрождение, пробуждение) (31), имеющий непосредственное отношение и к деятельности музея.

Вид античной постройки с кариатидой

Цветная фотография

Роль музея в обстоятельствах вынужденного разрыва нации с прошлым недостаточно изучена до сих пор, хотя ситуации, сходные с той, что постигла выходцев из Эллады (образно ее можно назвать «на руинах»), повторялись в истории неоднократно. Для Франции это момент рождения Национального музея в Лувре как итог Французской революции и военных походов Наполеона (Napoléon Buonaparte, 1769–1821) (32).

Культуролог Борис Гройс увидел в тех давних событиях аналогию с распадом СССР. «Переход объектов культуры прошлого в музейные коллекции возможен лишь после коллапса старого правопорядка, когда огромная масса свидетельств его силы и престижа, объектов культа и идеологии, а также повседневной жизни теряют свое значение и превращаются в груду мусора. Задача музея Нового времени, возникшего в результате Французской революции, состоит в том, чтобы спасти ценности ancien régime [с фр. – старый порядок] от полного уничтожения» (33).

Как считал Базен, то «утешение», которое принес в свое время грекам Александрийский мусейон, после окончания Второй мировой войны европейцам мог дать именно музей. Исследователи отмечают метафизическую связь привычного для музейного обихода слова «куратор» (от лат. curare – заботиться; обычно специалист, связанный с хранением и обращением музейных коллекций) с посылом избавления от боли (от англ. curative, curation – целительный, целебный) (34). Действительно, вслед за храмом, музей исторически стал ассоциироваться с местом, где можно укрыться, получить душевное исцеление. В годы Первой мировой войны в некоторых музеях Европы и США были развернуты госпитали для раненых. Вспомним также в этой связи и два литературных образа: Георгия Николаевича Зыбина, историка из романа Ю. О. Домбровского (1909–1978) «Хранитель древностей», который летом 1937 г. пытается укрыться от ареста в краеведческом музее Алма-Аты, и главного героя одного из последних произведений Э. М. Ремарка (Erich Maria Remarque, 1898–1970) «Тени в раю» – немца Роберта Росса, которого в течение двух лет прятал от нацистов смотритель брюссельского музея…

Лицо царя Птолемея II Филадельфа. Мрамор

Ок. 285–246 до н. э.

Томас Коул (Thomas Cole), 1808–1848. Путь империи. Расцвет. Холст, масло. 1836

Александрии суждено было стать «микрокосмом мира», «пространством возрождения», «зеркалом, отражающим мир и блеск династии»… Все эти великолепные метафоры с течением времени человечество будет относить к музею.

Кроме мотива «утраты», который в научной литературе называют интровертным, то есть направленным внутрь, был и другой фактор – экстравертный, собственно и создавший Александрию. Речь идет о стремлении человека к овладению новыми мирами через обретение нового знания. По своей силе этот познавательный импульс можно сравнить с великой верой в силу разума, какой будет обладать европейский XVIII век, создавший публичный музей.

После кончины Александра Македонского к власти в Александрии пришел другой выходец из Македонии – Птолемей Сотер (367–283 до н. э.), основавший здесь династию. Усилиями Птолемеев Александрия стала не только мегаполисом, поражавшим современников размерами и красотой, но и центром духовной жизни обширного региона. Конституция Александрии, по просьбе Птолемея I Сотера, была составлена его опытным советником, учеником Аристотеля Деметрием Фалерским (ок. 355 – после 283 до н. э.). Им же царю была подана записка об устройстве на землях Египта храма муз на греческий манер и библиотеки при нем, а также привлечении ученых с целью изучения и копирования древних текстов. Так в Египте, между закатом мифа и зарей истории, родилось ключевое для музейного дела понятие культурное наследие.

Подлинная история Александрийского мусейона начинается, однако, при Птолемее II Филадельфе (ок. 308–245 до н. э.). Датой его официального открытия считается 307 г. до н. э. Особенность Александрийского мусейона в том, что он возник не в качестве общинного храма, но был, по описанию Страбона (64–23 до н. э.), частью дворцового комплекса. Впрочем, похоже, что четверть территории древней Александрии состояла из дворцов, соединенных между собой и с гаванью. Позднее в этих роскошных декорациях разыграется драматический сюжет взаимоотношений последней царицы эллинистического Египта из рода Птолемеев Клеопатры (69–30 до н. э.) и римского военачальника Марка Антония (83–30 до н. э.). Мусейон к этому сюжету также имеет непосредственное отношение, так как, по свидетельству богослова и религиозного философа Филона Александрийского (25 до н. э. – 50 н. э.) Клеопатра попросит Антония компенсировать ей утрату ценных свитков из собрания Мусейона, сожженных римскими солдатами.

История не донесла до нас точных сведений о том, как выглядел Александрийский мусейон. Предполагают, что это было грандиозное сооружение в духе классической греческой архитектуры. В организационном плане Мусейон представлял род синода, возглавляемого Верховным жрецом, которого назначал правитель Египта. Члены Мусейона утверждались царем, в их распоряжение предоставлялись жилые покои, они пользовались общей столовой (35), соединенной с экседрой (в древнегреческой архитектуре – помещение для собраний и лекций), и получали жалованье. Интеллектуальная жизнь в Мусейоне осуществлялась в форме лекций и диспутов, которые вели между собой ученые и в которых время от времени принимали участие правители Египта.

Александрия влекла к себе образованных людей, они представляли ее в образе символической «матери», но зависимость членов Мусейона от египетских царей, а впоследствии римских императоров была весьма ощутима.

Джон Уильям Уотерхаус (John William Waterhouse), 1849–1917

Клеопатра. Холст, масло. Ок. 1887

«Башня из слоновой кости» для ученых одновременно имела сходство с золотой клеткой для муз (36). Известен, например, случай, происшедший в период правления Птолемея VIII Эвергета II (правил в 145–116 до н. э.), когда из-за проявленного им деспотизма многие видные ученые вынуждены были покинуть Александрию, а главой ее бесценной библиотеки царь назначил одного из приближенных к нему офицеров.

Ранние Птолемеи считали задачу создания уникальных рукописных коллекций вопросом престижа, а потому в полной мере употребляли качества, свойственные древним правителям, действуя то хитростью, то силой. Стоит заметить, что книги древнего мира представляли собой папирусные свитки, хранившиеся в специальных футлярах, преимущественно на полках, сделанных из кедра.

Хотя первейшей заботой выходцев из Эллады было сохранение самих текстов, Птолемеи, видимо, знали о приоритете оригинала рукописи по отношению к копии. Птолемей II, приобретший, по одной из версий, за огромную цену библиотеку Аристотеля, распорядился изымать для копирования все свитки, находившиеся на борту кораблей, которые стояли в александрийской гавани. Утверждают, что затем на корабль возвращались копии, а оригиналы оставались в библиотеке Мусейона.

Особую славу Александрийскому мусейону принесла деятельность третьего представителя династии – Птолемея Эвергета (правил в 246/247 – 222/221 до н. э.), прозванного Мусикотатосом, то есть поклонником изящных искусств. Это был, что называется, страстный коллекционер, задумавший собрать в Мусейоне все самые ценные греческие тексты. Описывают эпизод, когда под большой залог он получил у афинян с целью копирования оригиналы трагедий Эсхила (525–456 до н. э.), Софокла (496/495–406 до н. э.) и Еврипида (480–406 до н. э.), которые так им и не вернул, чрезвычайно радуясь своей хитрости. Как считается, за время правления он сумел собрать для александрийской библиотеки около двухсот тысяч свитков.

Архитектурные фрагменты античных построек. Цветная фотография

Шарль-Жозеф Панкук (Charles-Joseph Panckoucke), 1736–1798

Памятники Древнего Египта. Холст, масло

Ок. 1821–1824

То культурное начинание, которое осуществлялось Птолемеями в Александрии, было знаменательно прежде всего необычным универсализмом, так как библиотека Мусейона должна была вместить все книги, какие только знал мир. С помощью списков, делавшихся с оригиналов древних текстов, здесь архивировались все греческие источники. К ним присоединялись также и письменные памятники египетского, еврейского, индийского происхождения, что превращало Мусейон в собрание всемирного масштаба.

Александр-Исидор Лерой Де Бард (Alexander-Isidore Leroy de Bard), 1777–1828

Собрание древнегреческих и этрусских ваз. Бумага, гуашь, акварель. 1803

Копии древних текстов, созданные учеными Александрии, расходились по всему античному миру, а на обучение в Мусейон съезжались способные молодые люди, среди которых был, например, будущий знаменитый физик Архимед из Сиракуз (287–212 до н. э.). Эти факты дают представление об универсальной и просветительной направленности Александрийского мусейона, указывая на его прямую связь с энциклопедическими собраниями Нового времени – Британским музеем, Лувром, Старым музеем в Берлине и др.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.