Воссоединение

– Оставь Зака в покое, – сказала Лайла, протягивая руку и гладя своего парня по шее. – Он только спросил. – Лайла подалась вперед, переплела пальцы перед своим лицом и склонила голову набок. Она сверкнула в Дэна убийственной усмешкой, и он почувствовал, как внутри у него все сжимается. Ему не следовало ничего говорить; теперь он только вызвал огонь на себя. – Мистер Паркер, – продолжила Лайла, глотнув вина. – Великий кинорежиссер. Я не видела вас… ух, даже не знаю. Сколько мы не виделись, Дэн?

Дэн проглотил комок.

– Ты прекрасно знаешь сколько, Лайла. Тринадцать лет.

– К счастью для некоторых, – сказала она и, подхватив бутылку, вылила последние несколько капель себе в бокал. Потом повернулась к Заку: – В прошлый раз я видела Дэна на премьере его первого фильма. «Один день в июне». Он имел изрядный успех, верно, Дэн? Ты, должно быть, заработал кучу денег.

Дэн кивнул. Он не сводил взгляда с лица Лайлы, потому что ему было нестерпимо смотреть на Джен. Конечно, он знал, что это случится, и был готов к тому, что в какой-то момент возникнет дискуссия насчет того фильма. Он только надеялся, что эта стычка будет более мягкой, что на него не будет наступать готовая к драке Лайла. Надеялся, что сможет поговорить об этом наедине с Джен.

– О чем был фильм? – вежливо спросил Зак, и в этот момент Дэну захотелось дать ему по морде.

Он глубоко вздохнул.

– Ну, это было…

– Предполагалось, что фильм о несчастном детстве Дэна, – громко вклинилась Лайла. Она приподняла бутылку и поставила ее обратно. Джен встала, чтобы принести другую. – Но на самом деле фильм был совсем не о нем. Он был о нас, о некоторых событиях, случившихся с нами, и о том, какие мы все ужасные люди и какой чудесный Дэн…

– Это неправда, Лайла.

Джен вернулась к столу с новой бутылкой.

– Я несправедлива, Джен? А что ты об этом подумала?

Дэн с трудом заставил себя поднять взгляд на хозяйку, но когда он это сделал, то не увидел гнева или печали, а увидел смущение.

– Ну, я подумала… – Было ясно, что она не видела фильма. Прежде ему никогда не приходило в голову, что она не станет его смотреть, но сейчас он это понял. – Ну, дело в том, что… – снова попыталась она что-то выразить.

– Ты его не видела, да? – спросил Дэн.

Джен кивнула.

– Его не показывали во Франции, – ответила она с извиняющейся улыбкой. На самом-то деле фильм там показывали, но он не хотел ее поправлять, он просто улыбнулся и позволил ей налить ему еще бокал вина.

Ему бы следовало почувствовать облегчение. Он не знал, как бы она прореагировала на фильм, он мог показаться ей отвратительным. В конце концов, другим-то показался. Но вместо облегчения он испытал разочарование. Ему было интересно, что она почувствовала при просмотре, узнала ли сцены, на которые сама повлияла в те давние времена, когда они сидели вечерами и разговаривали. Лайла была права: он заработал на фильме много денег; фильм открыл для него двери, положил начало его карьере. Но он заплатил за него свою цену. И если она его не видела, никогда даже не хотела увидеть – что ж, тогда, пожалуй, цена выглядела высоковатой.

Дэн отодвинул стул. Он собирался встать, принести извинения и уйти в свою комнату, подальше от них всех, позвонить Клодии, забыть об этом ужасном вечере, но Лайла еще не закончила.

– Не могу поверить, что ты не видела его фильм, Джен, – сказала она, закуривая.

– Ну, понимаешь, как я уже сказала…

– Он есть на DVD, – бодро возразила Лайла. – Думаю, ты найдешь его интересным.

– Лайла, – вмешался Дэн, – давай оставим это, хорошо?

– Нет, почему же? Это ведь твой шедевр. И Джен выходит в нем вполне неплохо, верно? Немного непостоянной, пожалуй, капельку взбалмошной… – Лицо Лайлы дышало злобой. – Перепархивающей с одного на другого…

– Лайла, перестань.

– Я же предстаю бессмысленной, протухшей от наркотиков сукой, так?

– О господи, Лайла! – Дэн вскочил. – Это же вымысел! В фильме нет Джен, так же, как нет тебя. Вымысел, понимаешь? Там, в начале, даже говорится об этом: всякое сходство с реальными персонажами, живыми или мертвыми, бла-бла-бла…

– Ну, раз ты так говоришь, Дэн… – приподняв одну бровь, с тонкой улыбкой сказала Лайла. Она наклонилась вперед и постучала сигаретой по краю его бокала, стряхивая пепел в вино.

Час спустя он лежал на кровати в амбаре, слушая потрескивание постройки. Ветер усиливался. Дэн дрожал, несмотря на тепло комнаты, представляя себе, каково это может быть – оказаться на улице в такую погоду, в горах за домом или в лесу. Он выскользнул из постели и спустился по приставной лестнице, намереваясь убедиться, что раздвижная дверь заперта, и тщетно пытаясь выбросить из головы сотню образов из ужастиков, которые, явившись к нему с холода, алкали тепла и пищи. У него всегда было сверхактивное воображение.

Дэн посмотрел на телефон, чтобы узнать время. Почти полночь. Он был слегка разочарован, что у него нет пропущенных звонков и сообщений: ни любовных посланий от Клодии, ни даже простого вопроса о том, благополучно ли он добрался. Если подумать, это было с ее стороны довольно невнимательно. В конце концов, ему пришлось подниматься в заснеженные горы на скоростном автомобиле. Он подумал, не позвонить ли ей, но решил, что она, вероятно, уже в самолете. И ему не хотелось выглядеть эмоционально зависимым.

Ему пришлось заставить себя держаться хладнокровно, как ни в чем не бывало, что он делал всегда. У него это не очень хорошо выходило. Он думал о своем приезде, случившемся всего несколько часов назад, о том, как перебирал в голове те слова, которые хотел сказать Джен и всем остальным, как собирался беззаботно влететь в дом, похлопать Эндрю по спине, подмигнуть Лайле и чмокнуть ее в щеку. А потом он приехал, и оказалось, что больше никого нет, и он неуклюже пробормотал: «Привет» – и покраснел, не зная, что лучше: обнять Джен или поцеловать. Конечно, ему следовало ее поцеловать, но он полез обниматься, и это вышло неуклюже и просто… брр. Он чувствовал, что краснеет при одном воспоминании об этом.

И оттого у него наступила гипертрофированная реакция, как бывало всегда, он замкнулся в себе. И именно от этого, когда она повела его смотреть амбар и сказала, что ее отец умер, он едва отреагировал, не обнял ее, не поцеловал, как положено, как сделал бы нормальный человек, как сделал бы старый друг. Он просто застыл и отвернулся, и, черт побери, что она должна была подумать?

Он опять схватил телефон и набрал номер Клодии. Конечно же, попал на голосовую почту, но потом подумал, что, возможно, она сама в это время звонит, возможно, даже набирает ему в этот самый момент, поэтому он позвонил ей опять, и вновь ему предложили оставить сообщение, и теперь у нее будет два пропущенных звонка от него, и он все-таки будет выглядеть эмоционально зависимым.

Пронзительно завыл ветер, и Дэн вскочил. Было ясно, что он не заснет, если еще не выпьет.

Среда, 21 февраля 1996 г.

Привет, Дэн.

Как дела? Не могу поверить, что Норвич действительно так ужасен, как ты утверждаешь.

Или, возможно, это потому, что ты не мог часто выходить из дому – ты много писал. И у тебя получилось действительно хорошо – я под таким впечатлением. Ты настоящая звезда. Не могу поверить, что столько всего произошло с прошлого лета. Мои подробные записи прилагаются…

Как ты увидишь, мое впечатление в целом положительное. Хотя не могу отделаться от чувства, что не хватает сцены или двух. Я знаю, что ты написал это в своем безумно крутом европейском натуралистическом стиле, и мне это нравится, я просто думаю, не требуется ли тут момент драматизма: что-нибудь пугающее, судьбоносное, душераздирающее – не сделает ли это вещь более законченной? Я не предлагаю тебе превратить это в классический блокбастер, состоящий лишь из начала, середины и концовки. Так или иначе, поскольку записи, как я уже сказала, прилагаются, думаю, там все это объяснено лучше.

Как идет поиск финансирования? На выходных я видела Лайлу, она говорит, что будет рада добровольно помогать тебе пристроить сценарий на киностудию – кажется, она думает, что у нее есть необходимые для этого способности. Может, она и права. Кстати, она показалась мне сейчас более адекватной, менее маниакальной, хотя и психанула за обедом. Эндрю, кажется, по-прежнему в напряге, она наехала на него, когда он предложил, чтобы после закрытия они пошли прямо домой. Очевидно, имелась в виду какая-то вечеринка, которую надо посетить, люди, которых надо повидать.

Кстати о людях, которых надо повидать: не хочешь ли ты приехать в Лондон на этот уик-энд? В Британском институте кино с этой пятницы показывают «Ночь на Земле», и ты единственный человек, которого я знаю, помимо себя, кто любит этот фильм. К тому же Конор собирается в Ирландию (опять), помочь брату с ремонтом дома. Вроде как они почти закончили. Я слышу это с прошлого октября…

У Конора все в порядке, хотя он очень много работает, так что с этой работой и поездками в Ирландию нам почти не удается видеться. Моя работа отвратительна. Начальница самая большая стерва, какую я когда-либо видела. Слава богу, что это только до лета.

Не могу дождаться лета! Как ты думаешь, тебе удастся приехать во Францию в этом году? Надеюсь, что удастся. Мне не хватает общения с тобой.

Как твоя личная жизнь, плейбой? Учудил что-нибудь забавное на Валентинов день?

Если не планируешь ничего интересного на эти выходные, приезжай, повеселимся. И сможем поговорить о кино.

С огромной любовью,

Джен

Глава четвертая

Натали не могла уснуть. Она лежала в темноте, глядя, как падает снег, слыша, как дыхание Эндрю делается глубже и медленнее, по мере того как он погружается в сон. У нее сна не было ни в одном глазу, тело беспокойно подрагивало, в голове пульсировала кровь. Она могла бы включить свет. Эндрю не станет возражать, просто перевернется на другой бок и тут же опять заснет, а если даже не заснет, все равно не рассердится. Крепче прижмется к ней и будет держать в объятиях, пока она будет читать, она это точно знала. Только читать ей не хотелось и еще меньше хотелось, чтобы ее обнимали. В глубине ее существа бурлил гнев.

Ярость, вызванная двуличием Джен, за последние несколько часов не ослабла ни на йоту. Без предупреждения собирать их всех вместе было жестоко по отношению к ней, к Эндрю и даже к Лайле. Хуже всего, что она не имела возможности выразить эти чувства громко, в той резкой форме, в какой ей хотелось. Потому что в этом случае Эндрю не был бы на ее стороне. Он понимал ее чувства, но принимал бы в расчет и другую сторону. Он бы простил. Эндрю всегда простит Джен. Считалось, что на Джен нельзя сердиться. Прошло столько лет, столько воды утекло, а по-прежнему считается, что ей нельзя злиться на Джен.

Нат чувствовала себя злой, взвинченной и очень голодной. Они не ели ничего после бутербродов из фастфуда, которые купили для перелета, и свои она съела в зале ожидания, не могла даже дождаться, пока они сядут в самолет. Она медленно села в постели, стараясь не разбудить Эндрю. Тихонько, одну, потом другую, перекинула ноги через край кровати и поставила ступни на приятно теплый деревянный пол. Выпрямилась, осторожно изогнулась из стороны в сторону, разгружая мышцы и суставы спины. Спина, как всегда, у нее ныла после путешествия. Наконец она поднялась на ноги, вытащила из чемодана хлопчатую спортивную фуфайку Эндрю (она не позволила ему распаковаться – в этом не было нужды, поскольку на следующее утро они непременно уедут) и крадучись вышла в коридор. Двери в спальни Джен и Лайлы были закрыты, свет потушен. Она прошлепала к краю лестницы и стала вглядываться вниз: откуда-то исходило теплое свечение. По-видимому, еще горел камин. Держась рукой за стену для устойчивости, она на цыпочках спустилась по лестнице, ощущая под ногами холодный камень.

Огонь горел в камине в гостиной, но свет был потушен. Слава богу, в кухне никого не было, поэтому она совершила набег на холодильник и взяла себе клинышек сыра бри, а в шкафу нашла несколько крекеров. В доме было абсолютно тихо, если не считать треска догорающих поленьев в соседней комнате. Она торопливо ела, стоя в темноте, у кухонной стойки. Нат съела второй крекер, третий, четвертый. Глубоко вдохнула, выдохнула.

Она почувствовала себя успокоенной. У нее была эмоциональная связь с едой, так говорила ей мать. Это длилось многие годы, с тех самых пор, как она столько времени провела в больнице. Когда она оттуда вышла, она ела. Оправдываясь, Нат говорила, что это лучше, чем пить или быть зависимой от болеутоляющих. Мать всегда улыбалась на это и говорила: «Конечно, лучше, дорогая», затем возвращалась к своему зеленому салату. У матери был восьмой размер[5], и она любила поговорить о том, что до сих пор влезает в костюм, который надевала, отправляясь в свадебное путешествие.

Сосущее ощущение в животе утихло; она почти чувствовала, как у нее в крови поднимается сахар, уходит напряжение из шеи и плеч. Нат положила на тарелку еще несколько крекеров и забрала свою добычу в гостиную, все еще тускло освещенную несколькими горячими угольями в камине. Села в одно из потертых кожаных кресел, поставила тарелку на колени и продолжила есть.

В то лето, что они провели здесь, в этом доме, они готовили на огне. Тогда здесь не было кухонной плиты, только небольшая газовая плитка, которую они купили в супермаркете «Леклерк», так что они готовили или на улице на решетке, или в доме на плитке. Они поджаривали хлеб и пекли картошку, готовили рыбу в фольге. Вот в этой комнате они жили. И даже спали здесь иногда, когда шел дождь. Наверх не ходили, потому что крыша текла. Натали и Лайла всегда должны были быть ближе всех к огню, потому что всегда больше всех мерзли. Эндрю имел обыкновение лежать у Лайлы за спиной, обняв ее сзади. Джен и Конор сворачивались клубочками в углу под окном; Дэн любил лежать у противоположной стены. Он параноидально боялся, что искры из камина подожгут его спальный мешок.

От этих воспоминаний у нее образовался комок в горле. Она вспомнила, как просыпалась в бледном свете зари, открывала глаза, и первое, что видела поутру, было лицо Лайлы, длинные ресницы, светлые волосы, рассыпающиеся по плечам. А если Натали чуть поднималась, опираясь на локоть, то видела Эндрю, наполовину спрятавшего лицо в шею Лайлы. Иногда оказывалось, что он тоже не спит, и тогда он смотрел на нее снизу вверх и улыбался, беззвучно произнося одними губами: «Доброе утро».

Горечь и сладость. Все лето она провела рядом с лучшей подругой, безнадежно влюбляясь в парня лучшей подруги и всеми силами стараясь не хотеть его. Старания были безуспешными. Она старалась снова. У Эндрю не было сложных воспоминаний об этом месте: когда он думал о Французском доме, он думал о Коноре, о длинных летних днях, о том, как они с ним работали бок о бок на стропилах, чиня крышу, или пили ледяное пиво на лужайке перед домом, в окружении красивых девушек в бикини. Натали тогда была ему просто другом. Она была второстепенным персонажем, подружкой Лайлы, тихой книжницей, посиживающей в тени дубов, чтобы не обгореть на солнце.

Чувства Натали по поводу Французского дома были завязаны в тугие узлы, которые невозможно распутать. Были вспышки яркого счастья, перемешанные с воспоминаниями об отчаянном, безнадежном вожделении и уколами вины.

Больше всего ей нравилось раннее утро, до того как солнце становилось слишком жарким. У нее вошло в привычку отправляться первым делом в деревню, нередко оставляя остальных еще спящими, чтобы купить свежего хлеба или круассанов. Туда и обратно было чуть меньше шести миль, добрых полтора часа ходьбы – оживленной вниз с горы, более медленной обратно в гору. Шесть миль! Сейчас она с трудом проходила две. Иногда к ней присоединялся Эндрю; иногда он шагал вместе с ней вниз, а затем обратно бежал бегом – он много занимался спортом в университете и не хотел терять форму. Они спорили о политике или говорили о книгах, время от времени просто шагали молча, а перед ними расстилалась красота летних альпийских предгорий.

Иногда во время этих прогулок Натали воображала, что видит в выражении лица Эндрю или слышит в тоне его голоса какой-то намек на то, что его чувства к ней больше не являются чисто платоническими.

Порой, если она наносила особенно сокрушительный словесный удар или делала особенно проницательное замечание, он останавливался, поворачивался к ней и улыбался или качал головой с таким выражением в глазах, которое предполагало нечто вроде благоговения, и ее сердце пускалось вскачь.

А в доме она наблюдала, как Лайла драит пол или покрывает лаком одну из дверей – красивая даже с краской на лице, вспотевшая, всегда смеющаяся по поводу чего-нибудь, громогласная, уверенная в себе. Натали смотрела на нее тогда и думала: как нелепо даже на секунду представить, что Эндрю может захотеть ее, Натали, когда у него есть Лайла. Тогда она корила себя и ей было стыдно, что она воображает себе такое. Думала, какой пустой была бы ее жизнь, какой скучной и однообразной без Лайлы. Порой чувство вины хватало ее за горло и встряхивало, сжимало трахею, не давало дышать.

Натали почувствовала зуд от соленой воды на коже и поняла, что плачет. Она встала с кресла, отнесла пустую тарелку в кухню, снова давая глазам привыкнуть к темноте. Ей показалось, что через заднее окно она видит какое-то движение во дворе, и беззвучно охнула. Кто-то был там – она слышала, как дергается ручка двери. Крик застрял у нее в горле. Дверь отворилась, в кухню проник свет.

– Иисусе! – воскликнул Дэн, увидев ее. – Что ты здесь делаешь в темноте?

– Я не могла заснуть.

– Со мной чуть инфаркт не случился.

– Я не знала, что ты там. Я подумала… – Она оборвала себя, потому что, произнеси она это вслух, прозвучало бы слишком глупо. Она увидела тень и подумала о Коноре, подумала, что он крадется в дом поздно ночью с заднего двора, после работы в сарае.

– Мне просто страшно захотелось еще пива. Я не привык ложиться так рано.

Было начало третьего ночи. Дэн подошел к холодильнику, держась на ногах будто бы не совсем твердо, как если бы до этого выпил уже не одну бутылку.

– Выпьешь со мной, Нат?

От испуга она забыла, что надо на него злиться. Теперь, услышав свое имя, она об этом вспомнила.

– Нет, я не буду пиво. Предоставляю это тебе, – ответила она.

– Ой, да ладно, Нат. – Он усмехнулся ей дерзкой мальчишеской ухмылкой, приподняв одну бровь, – этот его прием она хорошо помнила. Он часто прибегал к нему в прошлом, и с изрядным успехом.

Впрочем, на Натали это никогда не действовало. Она пронзила его непреклонным взглядом.

– Не надо. Не надо говорить со мной так, будто мы друзья.

– Будет тебе, Нат. – Он вынул из холодильника две бутылки пива и протянул одну ей. – Пожалуйста. Выпей со мной.

Вопреки здравому смыслу она ее взяла. Они прошли в гостиную и сели у огня. Дэн попытался завести светскую беседу.

– Как дети, Нат? Сколько им сейчас? Восемь или девять, должно быть?

– Им двенадцать.

– Нет, серьезно?

– Да, Дэн, серьезно.

– Поразительно. – Пауза. – А ты хорошо выглядишь. Все в порядке? – Это было мучительно. Он продолжал что-то говорить, извиняться перед ней за то, что столько времени не поддерживал связь, не приезжал их навестить. Он-де был очень занят, работал, путешествовал. Нат слушала вполуха. Единственное, что крутилось у нее в голове: зачем она здесь? – Сколько лет прошло? – привлек ее внимание вопрос Дэна.

– Семь.

– Нет. В самом деле? Семь лет? Поразительно.

– Мы обедали, помнишь? Ты повел нас в «Нобу». Ты был с той актрисой, испанкой. Исхудалой, обкокаиненной. Не помню ее имя.

– Элена.

– Точно.

– То был хороший вечер, правда?

– Нет, Дэн, не был. Твоя актриса явно думала, что мы с Эндрю невыносимо скучны, потому что говорим о всяких банальностях: о наших детях и работе. Ты весь вечер оглядывал зал в поисках каких-нибудь своих знаменитых друзей, а для Эндрю все закончилось пищевым отравлением.

– О! Прошу прощения. – Дэн выглядел задетым. – Мне запомнилось, что мы хорошо провели время.

– Тебе всегда хорошо удавалось переписывать историю.

– Ах, Нат.

Она знала, о чем он подумал, поэтому перебила его:

– Я не говорю о фильме. Забудь про чертов фильм. Я говорю об этом. – Она обвела рукой вокруг. – Обо всем этом. Чем мы вообще здесь занимаемся? Не понимаю, почему мы пытаемся повернуть время вспять, к чему вся эта ностальгическая поездка? Пытаемся притвориться, что мы по-прежнему друзья, так, что ли?

– Мы по-прежнему друзья.

– Нет. Ты даже не можешь вспомнить возраст моих детей. Мы не друзья. И знаешь что? Я даже не уверена, что мы ими когда-то были. Мы были лучшими подругами с Лайлой, которая встречалась с Эндрю, он же был лучшим другом Конора, который встречался с Джен. Я не совсем понимаю, каким боком ты сюда подходишь.

Едва слова слетели с ее губ, она тотчас о них пожалела, даже еще раньше, чем Дэн вздрогнул.

– Это несправедливо. Вы были очень важны для меня, все вы. Вы были моей семьей.

Подобно убийце, чувствующему, что нож вонзен, она, пройдя точку невозврата, продолжала настаивать на своей ошибке.

– Ладно, в колледже еще была какая-то близость, согласна. Ты пытался затащить меня в постель, в промежутках между другими девушками, только потому, что я не спала ни с кем другим. Думаю, ты, наверное, меня жалел.

Дэн покачал головой:

– Это неправда. Это неправда.

– Но сейчас? Кто мы друг другу сейчас? Все мы? Осталось ли что-нибудь, что удерживает нас вместе? Я больше не дружу с Лайлой, которая больше не встречается с Эндрю, у которого нет лучшего друга, потому что Конор умер. Так что же осталось?

Пятница, 19 июля 1996 г.

Дражайшая Джен!

Посылаю это тебе через твоих родителей. Я не знаю, где ты. Не знаю, передадут ли они это тебе.

Я так скорблю.

Слова кажутся такими же бессмысленными в написанном виде, как и в сказанном. Но ты знаешь, только ты знаешь, как я скорблю. Его нет уже три недели и шесть дней. Это кажется невозможным.

Моя мать потеряла своего отца, когда была подростком. Она приехала навестить меня вчера и сказала, что самое трудное вот что: когда похороны позади и прошло «надлежащее» количество времени, люди ожидают, что ты продолжишь жить. Вставать утром, одеваться, чистить зубы, ходить на работу. А это кажется невозможным.

Мои родители были добры. Я знаю, что они разочарованы, убиты горем, я знаю, что им стыдно, отчаянно стыдно. Они хорошо это скрывают. Я собираюсь поехать и погостить у них, как только помогу Лайле обосноваться у ее матери. Я не могу оставить ее одну.

На прошлой неделе меня навестил Ронан. Он тоже был очень добр. Он привез мне кое-что: фотографии, коллекцию виниловых пластинок Конора, вещи, которые, по его мнению, Конор хотел бы отдать мне. Это было невыносимо. Мне хотелось, я просто жаждал, чтобы он меня ударил, сжал руки в кулаки и ударил меня и продолжал бить, пока ничего бы не осталось.

Мы пошли выпить пива в «Грейхаунд». Когда он прощался, то пожал мне руку, похлопал по спине и сказал: «Можно, я буду тебя навещать?» Если бы я в тот момент закрыл глаза, если бы просто слушал его голос, его интонацию, я мог бы поклясться, что это Конор. Ничто в этом мире не могло бы убедить меня в ином. Я ничего не смог сказать, я просто повернулся и ушел.

Каждую ночь я проигрываю это у себя в голове. Все, что сделал, чего не сделал, каждое неверное решение. Я бы отдал жизнь, чтобы все это вернуть.

Я не знаю, где ты. Пожалуйста, возвращайся.

Я так скорблю.

С любовью,

Эндрю

P. S. Нат очнулась. Она вышла из комы десять дней назад и сейчас нормально говорит, и нет признаков повреждения мозга. Врачи по-прежнему не могут сказать точно, обретет она или нет полный диапазон движений. Она спрашивает о тебе. Ей приснилось, что ты пришла ее навестить. Я сказал, что ты приходила, пока она была без сознания. Возможно, ты с ней говорила? Возможно, она могла тебя слышать.

Глава пятая

Эндрю лежал на боку, уставившись на веснушки на шее Натали, как раз под линией волос. Она лежала к нему спиной, лицом к окну. Шторы были задернуты, но яркое серебро солнечного света, сочась через щель между портьерами, падало на кровать, на плечо Натали, освещая кончик шрама, который начинался у основания шеи и тянулся до середины спины, параллельно позвоночнику. Он хотел до нее дотронуться, но не посмел. Не хотел будить. Он допускал, что она все еще спит, – и надеялся, горячо надеялся на это, хотя сомневался, что можно спать при таком шуме.

По другую сторону стены, за изголовьем их кровати Лайла и ее бойфренд громко и увлеченно занимались сексом. Прошло уже некоторое время, как они начали, но Эндрю был совершенно уверен, что они еще не скоро закончат. Прошло уже больше пятнадцати лет, как Эндрю в последний раз слышал звуки, издаваемые Лайлой во время секса, но он их помнил и знал, что сейчас ей еще далеко до конца.