Булат Окуджава. Вся жизнь – в одной строке

Бывшие монашеские кельи под классы были приспособлены плохо: длинные и узкие, они с трудом вмещали по двадцать учеников. Но и этих классов не хватало, поэтому приходилось использовать и коридор. Перегородили его в конце фанерой и сделали класс физики, а потом ещё и от этого класса кусок отделили для первоклашек. Учитель физики Гудков был хоть и строгим, но остроумным человеком, и фанерная стенка часто сотрясалась от хохота.

Учитель начальных классов Елена Александровна Зайцева вспоминает:

– Гудков такие примеры приводит, – ребята его как грохнут все со смеху, так мои малыши глазки испуганно таращат…

Просуществовала школа до конца восьмидесятых годов, пока монастырь не вернули церкви. После этого школа переехала в деревню Каменку в полутора километрах от монастыря. Это, конечно, удобнее и для учителей, и для учеников, потому что Каменка располагается внизу вдоль шоссе – добираться до школы из окрестных деревень значительно легче. Вот только учиться в ней некому стало. В некоторых классах по одному, по два ученика. Впрочем, у меня устаревшая информация – 2002 года. С тех пор я там не был. Теперь, может быть, и в Каменке уже школы нет, а может, и по-другому – она расширилась, разрослась и не школа уже теперь, а университет. Хотя из всезнающего интернета можно узнать, что Каменская школа и ныне существует под мудрёным названием МБОУ Каменская СОШ и обучаются в ней 98 учеников. Но мне лень копаться в интернете – останусь лучше в неведении.

От прежних обитателей после возвращения религии во власть в Шамордине оставался один старый бывший учитель физики Николай Михайлович Гудков. Ему уже трудно было ухаживать за собой, поэтому летом его подкармливали сёстры из вновь действующего монастыря, а зиму он проводил в больнице в деревне Подборки, в нескольких километрах от своего дома, где и умер.

6.

…Директора школы Булат нашёл быстро. Михаил Тихонович Солохин (в повести «Новенький как с иголочки» – Шулейкин) встретил его радушно, провёл по всей территории бывшего монастыря, показал школу и квартиру, где предстояло жить молодым учителям.

Булат устроился на месте и вернулся в Калугу за женой и братом. На следующий день приехали в Шамордино все вместе, и Булат с Галей сразу пошли гулять, осматривать местные красоты.

Николай Михайлович Гудков вспоминает первую встречу с ними:

– Я ловил на речке пескарей. Вижу, сверху спускаются двое, незнакомые молодые мужчина и женщина. Идут, разговаривают, и вдруг до меня донеслось: «Смотри, Булат, как тот дядька похож на Маяковского». Вечером познакомились, – оказывается, это новые учителя…

Неудивительно, что высокий стройный Гудков показался Галине похожим на Маяковского – они тогда были им увлечены, Булат даже дипломную работу делал по его поэмам.

Семья получила две комнатки в небольшом домике буквально в пяти метрах от Казанского собора. Одни рассказывают, что в этом доме некогда жил монастырский казначей, другие – что игуменья.

В соседних комнатах жили ещё несколько учителей: в одной учитель математики и завуч школы Клавдия Ивановна Громова, в двух других – физрук Михаил Илларионович Гончаров, его жена, учительница начальных классов Екатерина Ермолаевна Лантьева, их сын Слава и дочь Женя. И в последней комнате жили Емельян Михайлович и Наталья Ивановна Амелины. Они не были преподавателями – он работал в школе завхозом, а она была «педслужащая» (так в школе называли технических работников). Наталья Ивановна приходила в школу ночью, часа в три, и до утра топила печь, чтобы к урокам школа хоть немного прогрелась.

Местный коммунальный быт был совершенно непривычен новоявленным шамординцам.

В коридоре висели умывальники, у каждого свой, только у Громовой его не было, – она просто из кружки умывалась в своей комнате, и Амелины держали свой у себя в комнате. У Булата возле умывальника висела полочка с зеркалом, на которой лежало мыло. И вот однажды мыло пропало…

– Мыло духовитое было. Не туалетное, а духовитое, – уточняет Евгения Самохина (Лантьева). – Мать меня спрашивает: «Женя, ты не брала мыло Булата Шалвовича?» Я говорю: «Нет, зачем мне?»

Тут Булат прямым ходом направляется к Амелиным и просит хозяйку зайти к нему. Вошедшей Наталье он прямо с порога безапелляционно заявляет: «Вы взяли моё мыло, прошу вернуть». Та вдруг засуетилась: «Ой, я-то не брала, пойду, узнаю, может, муж случайно взял». Через минуту возвращается, несёт мыло, правда, кусочек от него уже отрезан. После этого случая Булат с Галиной тоже забрали свой умывальник в комнату.

Были в Шамордине и магазин свой, и пекарня, где выпекали чёрный хлеб для детского дома и сельхозтехникума. Продавали хлеб и другим шамординцам: преподавателям, воспитателям детского дома, техническому персоналу – в общем, служащим. Колхозникам хлеба не продавали, они должны были печь свой. Да у них и денег на хлеб не было, поэтому зимой, когда полученное за работу в колхозе зерно заканчивалось, они пекли хлеб не столько из муки, сколько из картошки. Хлеб получался тяжёлым, плотным, как пластилин. А в магазине, кроме подсолнечного масла, ничего съедобного не было. Поэтому многие учителя имели подсобное хозяйство: выращивали картошку, капусту, держали скотину – если уж не корову, то хотя бы поросёнка. Иначе прожить было невозможно.

Потом – тяжело было материально. Я и моя жена зарабатывали – дай бог памяти – примерно 1100 рублей на двоих. По тем меркам. Без своего хозяйства это было очень сложно. Доходило до того, что весной, например, мы варили суп из свежей крапивы. Ну, картошки немного добавляли – и всё[21].

Супруги Кузины вспоминают, как ездили за продуктами в столицу, не тогда, а уже в шестидесятые-семидесятые годы. Как набирали кучу батонов белого хлеба, замораживали их на крыше своего дома, а потом, по мере необходимости, размораживали. И вспомнилось в связи с этим рассказом, как неприязненно городские встречали тогда эти деревенские десанты, как негодовала пресса, что вот, мол, скупают хлеб, чтобы свиней кормить.

– Стоим на Киевском вокзале, слышим, говорят: в Филях продают пшено. Мы – в Фили. Там нет. Говорят, в Раменском есть. Едем в Раменское. Там тоже нет. Всё обмотаешь, пока найдёшь…

Дом, в котором предстояло жить семье Булата, стоял на краю холма, круто спускающегося к речке, поэтому с фасада он имел один этаж, а сзади два.

В нижнем этаже учителя держали скотину. Булат возиться со скотиной не захотел, надолго оставаться здесь в его планы не входило. От огорода он тоже отказался. Ездил по субботам за продуктами в Козельск на рынок, покупал там самую дешёвую колбасу, из которой потом неделю варили суп. Очень голодно жила деревня в 1950 году. Гудков вспоминает, как они с Булатом весной выкапывали из-под тающего снега мёрзлую картошку. Картошка была скользкая и с червями, они разламывали её, вытаскивали замерзших червей и слепляли снова…

Гудков с матерью жили в стоящем рядом домике поменьше. Кроме них, в доме жила семья учителя Сивагова. К Сиваговым подселили новую учительницу математики Веру Лапшину, ту самую, вместе с которой Булат ехал в первый раз из Калуги. Глава семейства Сиваговых Петр Александрович не так давно вернулся из лагерей. Был он скромным, тихим, доброжелательным человеком. Его дочь Варя училась в одном классе с Виктором Окуджавой. Виктор тогда был очень симпатичным юношей, причём имел совсем не кавказскую внешность, светлые волосы и серые глаза.

Варя тоже была очень симпатичной, её отличали от других деревенских девушек необычные, может быть, даже аристократические черты лица, которыми она, наверное, обязана была отцу-поляку – он не был коренным уроженцем этих мест. Живя по соседству, Виктор с Варей вместе ходили в школу, вместе возвращались, и вполне естественно, что вскоре между ними возникла взаимная симпатия.

Отвлекаясь от темы, хочу отметить интересный факт: при таком поразительном внешнем несходстве братьев в молодости, они стали удивительно похожими друг на друга в пожилом возрасте, вплоть до мимики и жестов. Это тем более удивительно, что в последние лет тридцать Булат и Виктор не только не общались, но и не виделись.

7.

В Шамордине появление новых преподавателей вызвало большое оживление – уж очень они отличались от остальных. Вспоминает воспитательница детского дома Клавдия Петровна Кузькина:

– Я приехала работать в детдом в 1950 году. Нас было пять человек, мы раньше него (Булата. – М. Г.) приехали. Я только закончила педучилище, маленькая, худенькая, а они высокие, большие, – ой, какие представительные! Мы стали присматриваться к ним, потому как они цивилизованные люди, и одеты не так, как мы, и вообще такие высокие! Галина Васильевна была, ну, некрасовская женщина – она и полная, и фигуристая, и такая вот!

Вот такими великанами чуть ли не с другой планеты увиделись они даже не совсем деревенской, а уже окончившей Козельское педучилище девушке. И ещё Клавдия Петровна очень просила записать её слова о Галине:

– Это была замечательная, красивая, статная русская женщина. Она любила петь вместе с Булатом Шалвовичем, он играл, она пела. Все были очарованы этой парой, они смотрелись очень гармонично.

Не только взрослые, но и ученики сразу обратили на них внимание. Тогдашний ученик десятого класса Александр Сергеевич Рудзевич:

– Жена у него очень симпатичная была. Все любовались, как они под ручку шли в школу.

Но Булат был совсем необычный.

– Мужчин у нас в коллективе было мало, в основном женщины. Он нам сразу понравился, – рассказывала Екатерина Ермолаевна Гончарова приехавшим из Москвы в Шамордино художницам Надежде Приходько и Ирине Засенко. Как же – с университетским образованием, да ещё из Москвы!

– Да, нам он сказал, что приехал из Москвы, – подтверждает учительница начальных классов Екатерина Фёдоровна Цыганкова.

И не у них одних осталось в памяти, что он приехал из Москвы, а не из Тбилиси, – может, он действительно так говорил? А может быть, просто упоминал, что он москвич, рассказывал о Москве больше, чем о Грузии, ведь, прожив в столице одиннадцать из первых шестнадцати лет, Окуджава всегда ощущал себя москвичом.

И вот ещё что сразу все отметили – он оставался совсем чужим и непонятным для большинства сельчан. И ладно бы, если бы только потому, что он человек из другого мира, не знакомый с местными обычаями и нравами. Думается, что, кроме разницы в воспитании и образовании, близко сойтись с людьми Булату мешали некоторые особенности его характера, в том числе – обострённое чувство собственного достоинства.

Другое дело – Галина. По своему социальному статусу она, дочь полковника, сначала была воспринята как чужая, не их круга женщина, так что многие, даже вспоминая её сейчас, говорят, что она была богатая, из богатой семьи. Зоя Александровна Родина в разговоре с нами несколько раз повторила: «У неё родители были знатные», «Галя богатая была».

Сказать так о Булате никому в голову не приходило, то есть по социальному статусу они его числили своим. И, тем не менее, всегда улыбчивая, со всеми приветливая Галина быстро нашла общий язык с коллегами и соседями и надолго полюбилась им.

«Воображал он, конечно, не признавал нас. Жена, в отличие от него, была очень добрая и обаятельная», – улыбается Екатерина Фёдоровна Цыганкова. В деревне люди всё-таки были более простыми и открытыми. Булату же казалось наоборот. И вот ещё что запомнилось почти всем – был он всегда чистый, наглаженный, очень аккуратно и даже элегантно одетый. Хорошей хозяйкой, видно, была Галина.

Учителя встретили его дружелюбно, почтительно. Правда, их сначала несколько коробило, что он слишком уж всё о себе выкладывает, не таится. Но потом привыкли.

Так пишет Булат Окуджава в рассказе «Частная жизнь Александра Пушкина, или Именительный падеж в творчестве Лермонтова». Это подтверждает и рассказ Екатерины Ермолаевны заезжим художницам: «Булата Шалвовича мы полюбили всей душой, он нам показался человеком интересным, много рассказывал о своей жизни, о том, как он войну прошёл, как жил в Грузии».

Примерно то же говорила и Вера Ивановна Анчишкина, с мужем которой Булат довольно скоро свёл более короткое знакомство. Они собирались вечерами вчетвером – Булат с Андреем Ивановичем и их жёны, играли в домино, гуляли.

Но большинству коллег совсем не показалось, что он так уж «всё о себе выкладывает, не таится». Напротив, запомнилось, что был он замкнутый, «весь в себе», к тому же всё время что-нибудь ему не нравилось.

Елена Александровна Зайцева:

– Булат недоволен был, не хотел тут работать, школа плохой ему казалась.

Вера Яковлевна Кузина:

– В школе он вёл себя очень замкнуто, вечно недоволен, недоволен жизнью…

Ну, в общем, здесь нет ничего удивительного – с кем-то человек сходится ближе, делается откровенней, с другими – нет. Понятно, что с Гончаровыми он больше общался – они были соседями, кроме того, выяснилось, что Михаил Илларионович воевал, так же, как и Булат, под Моздоком, только в другой роте. Хорошие отношения с Гончаровыми сохранились надолго, и в последующие годы, бывая в Шамордине, Булат Шалвович обязательно заходил к ним.

Что удивительно: супруга Гончарова, несмотря на тогдашнюю дружбу и соседство, утверждает:

– А вот чтобы Булат Шалвович пел что-нибудь под гитару или читал стихи – этого мы никогда не слышали.

Очень странно, ибо есть масса свидетельств людей, совсем не так близких в то время Булату, но слышавших песни под гитару в его исполнении не раз и не два.

Через неделю привыкли ко мне. Я стал своим. Деревня была хорошая. Нравы нетронутые. Помню, с кем бы ни встретились на улице – знакомый, незнакомый, – непременно здоровались, и старики, и дети, все[22].

Ну, то, что здоровались, вряд ли можно счесть знаком какого-то особенного расположения – так поступали в любой деревне, причём по отношению не столько к своим, сколько именно к незнакомым людям. Здесь Окуджава немного переоценивает тогдашнюю свою популярность – для большинства сельчан он так и остался совсем чужим и непонятным. И не потому, что был человеком из другого мира. Наверное, он даже и старался как-то адаптироваться в новой среде, но сохранял дистанцию, чтобы не дошло до фамильярности.

В первое время близким приятелем Булата был Виталий Светлов. Оба преподавали одни и те же предметы, к тому же Светлов хорошо играл на аккордеоне и пел. Он даже руководил струнным оркестром в детдоме. За Верой Лапшиной тогда уже стал ухаживать её будущий муж Борис Кузин, учитель начальных классов, живший в Каменке. Супруги Кузины вспоминают, как по вечерам, когда они допоздна засиживались на крылечке её дома, мимо дефилировали Булат и Виталий с гитарой и аккордеоном, на ходу сочиняя для них различные серенады:

– Они с этим, со Светловым – один с баяном, другой с гитарой – ой! На весь монастырь песни. Люди спят, они горланят!

Правда близкой дружбы у Булата с Виталием так и не получилось, на что были свои причины, о которых позже.

А вот что вспоминает Е. Ф. Цыганкова, молодая в то время учительница, ещё незамужняя:

– У нас такие «складчины» были. Собирались мы, молодые преподаватели, на разных квартирах, один раз и у него. И всегда он с гитарой, пел очень хорошо и играл на гитаре. Пел в основном романсы. Мы были молодые девчонки. Каждый приносил, кто что мог. Однажды ответственным был он и пообещал нам утку с яблоками. Не знаю, как уж он на примусе смог её приготовить, но утка получилась очень жёсткая…

Почти всё свободное время учителя проводили вместе, ведь у них не было ни радио, ни газет, ни электричества. Учительница математики Родина, тоже хорошо помнящая Булата с гитарой, рассказывает:

– Дома мы не сидели, всё время вместе проводили – или в волейбол играли, или на лыжах ходили вместе.

Здесь, возможно, и кроется объяснение того, почему Гончарова не помнит Булата с гитарой. У неё уже была семья, двое детей, поэтому ходить на такие «складчины» или на волейбольную площадку не было времени.

Кстати про утку, которую вспомнила Цыганкова. О ней рассказывала и Гончарова, правда, в её рассказе это была не утка, а гусь, готовил её не Булат, а она, Гончарова, и получилась она удачной, в отличие от той, что вспоминает Цыганкова. То есть, всё точно, как в давней миниатюре Райкина: «…И фамилия его не Петухов!» Но явно речь идёт об одной и той же птичьей особи.

Вот свидетельство Гончаровой:

– Как-то мы готовили праздничный вечер, и Булат Шалвович предложил приготовить гуся в яблоках. Я не знала, как это готовится. Тогда он мне объяснил, и я всё сделала по его рецепту. Очень вкусный был гусь!

В общем, ясно: сначала вызвался приготовить деликатес, а потом перепоручил это дело соседке. Есть воспоминание об этой вечеринке и самого Булата Шалвовича, правда, ни гуси, ни утки в нём вообще не фигурируют, а запомнился ему этот вечер совсем по другой причине.

Он вспоминает, что должно было прийти человек пятнадцать (эта цифра представляется несколько преувеличенной: трудно поверить, что в двух его комнатках можно было разместить такое количество гостей). Готовились, съездили в Козельск за продуктами. Позаботился Булат и о выпивке. В тбилисских застольях в ходу было сухое вино, здесь же купить можно было только водку. Зная, что водка значительно крепче вина, Булат посчитал, что пол-литра будет в самый раз.

…Выпили по глоточку. А больше-то нет. И купить негде. Это был позор страшный!

Правда, в компании, даже такой большой, и не было особенно пьющих. Вообще в те годы, видимо, пили значительно меньше. И вот результат: в Шамордине нам удалось найти многих коллег Булата Шалвовича, хоть они уже далеко не молоды, а вот учеников найти оказалось практически невозможно – тех, кто остался в деревне, почти всех водка забрала.

…Бывшая шамординская ученица Александра Сергеевна Носова, прочитав эти строки в альманахе «Голос надежды», обиделась за своих друзей. Она говорит, что из того десятого класса все вышли в люди, получили хорошие профессии, никто не спился. Конечно, конечно, – те, что до десятого класса дошли, имели чёткую цель в жизни, уехали после окончания школы кто куда, выучились, стали уважаемыми людьми. Но ведь речь-то не о них была, а именно о тех, кто остался в деревне.

8.

В повести «Новенький как с иголочки» Булат Окуджава пишет, что он в качестве классного руководителя получил восьмой класс. Но в реальности в одном из них – восьмом «А» – классным руководителем был тот самый Виталий Светлов, с которым они поначалу так хорошо спелись. В повести Окуджава вывел его под именем Виташа, хотя никто в школе его так не называл, а ученики за длинный рост прозвали Фитилём. А другой – восьмой «Б» – получила молоденькая математичка Вера, с которой Булат раньше встретился в облоно. Больше восьмых классов в школе не было.

В жизни же Окуджава, как выяснилось, получил не восьмой, а шестой класс «А», причём до него здесь русский язык и литературу преподавал сам директор школы Солохин. Так что девочка, послужившая в повести прототипом ученицы Веры Багреевой, была, наверное, слишком молода, чтобы стать предметом воздыханий учителя. На самом деле девочка эта, видимо, училась в старших классах, и, может, поэтому вместо шестого класса в повести появляется восьмой. Хотя и восьмиклассница, конечно, тоже… Но в любом классе ученики по возрасту были разные – много было переростков. Математичка Вера Яковлевна рассказывает, что в её классе некоторые ученики были такого же возраста, как она сама. Некоторые даже пытались приглашать её в клуб на танцы…

О том, как Окуджава пришёл в класс первый раз, вспоминает бывшая ученица шестого «Б», в котором он тоже преподавал русский язык и литературу, Варвара Афанасьевна Изотенкова, а тогда Варя Евсикова:

– Вошёл в класс, стройный, очень аккуратный – первый раз учителя мы такого видели. Шевелюра волнистая, усики чёрные. Мы сразу стали переглядываться – какой красивый учитель к нам пришёл.

Для начала он сказал: «Имя у меня трудное, я вам напишу на доске». И написал крупными буквами: «Булат Шалвович Окуджава».

Вскоре ученики увидели, что новый учитель выделяется не только аккуратностью, но и манерой разговаривать. Оказалось, что он говорит с ними не как с детьми, а как со взрослыми, что учитель уважает своих учеников, относится к ним как к равным, и это было удивительно!

В классе было несколько девочек из детского дома. И они, не привыкшие не то чтобы к ласке, а вообще к нормальному человеческому отношению, в него просто влюбились. Им было с чем сравнивать. Они до сих пор помнят, как воспитательница в детском доме ребят избивала.

– Она была очень строгой, и даже не то что строгой, а злой какой-то. Её потом даже уволили.

Та же Варвара Афанасьевна Изотенкова рассказывает:

– К детдомовским Булат Шалвович трогательно относился, может быть, потому, что сам прекрасно знал, что это такое – расти без родителей. А к деревенским более требовательным был.

И ещё:

– Мы его сразу полюбили, он нам так понравился! Я не могла на его урок прийти с невыученным заданием, будь то литература или русский, потому что мы его стеснялись, побаивались и в то же время очень любили.

Дети были постоянно голодными, а при школе был свой огород, и перед уроками они запасались морковкой. Или из дома приносили что-нибудь съестное: кто кусочек сахара, кто картофелину в мундире. Потом на уроке менялись тайком, давали друг дружке откусить от своего лакомства. В первый же день, заметив, что дети украдкой грызут морковку, Булат выставил одного ученика из класса и пригрозил остальным, что если увидит ещё на уроке морковь, то!..

В следующий раз, придя на урок, Окуджава увидел на учительском столе огрызок морковки: дети решили проверить нового учителя, посмотреть на его реакцию. Учитель среагировал быстро и неожиданно. Он взял огрызок в руку, пристально оглядел класс и запустил огрызком в лоб одному из проверяющих, потом схватил его за шкирку и выставил вон.

Шалуны скоро поняли, что с новым учителем шутки плохи: запросто можно схлопотать, и притом весьма ощутимо. Как ни странно, такие непедагогические действия, похожие, казалось бы, на поведение той воспитательницы из детдома, в данном случае как раз и были следствием того, что учитель относился к ним как к равным. Он хотел видеть их самостоятельными, мыслящими личностями, он уважал их и рассчитывал на ответное уважение. Не то чтобы требовал к себе какого-то особого уважения – просто не выносил хамства. Причём не важно, против кого оно было направлено. И дети сумели это понять. Правда, поначалу кое-кто из детей, не детдомовских – деревенских, воспринял такое поведение учителя как некоторое приглашение к панибратству, которого тот как раз никогда не терпел даже от взрослых.

А когда Булат Шалвович видел, что кого-то оскорбляют, он мог быть не просто жёстким – жестоким. Заходит он как-то в класс и видит, что одна девочка, Майя Лебедева, воспитанница детского дома, плачет. Он спрашивает: «Что случилось? Кто тебя обидел?» Она молчит. Он снова спрашивает. Майя молчит, боится назвать обидчика. Учитель не отступает. И тогда кто-то из класса не выдержал и назвал имя. Оказалось, что это Сосин или Соскин из ближней деревни Каменки. Окуджава молча подошёл к нему, взял за шиворот и поволок на улицу.

– У нас класс был на первом этаже, и мы всё видели, что происходило на улице. Зима тогда была снежная, и возле школы были огромные сугробы. И вот он этого мальчика берёт и головой в сугроб! – рассказывает Изотенкова. – Так раза три он и ткнул его головой в сугроб, а уж потом отпустил.

В общем, полное взаимопонимание между учителем и учениками было налажено быстро. О том, что ученики полюбили нового учителя, рассказывают не только они.

Вспоминает воспитательница детского дома К. П. Кузькина:

– Что я заметила прямо с первых дней? Мальчишки все без ума от него были, я не видела, как девчонки, а мальчишки прямо без ума. Мой будущий муж учился у него, так он, когда ухаживал за мной, всё мне говорил: «Ох, у нас Булат хороший!»

Зато с первым же проведённым Булатом диктантом вышел конфуз. Почти весь класс получил двойки, что было само по себе неприятно, а ещё и потому, что раньше в этом классе, как уже было сказано, русский язык и литературу преподавал сам директор школы. Получалось, что директор за время своей работы ничему ребят не научил и ставил им незаслуженные оценки, ведь при нём успеваемость была хорошая. Хотя чему мог он научить, если сам мало что знал? Он хвастался иногда, что институт закончил заочно за два мешка картошки.

Мне вспоминаются испуганные маленькие глаза Шулейкина, когда я объявил ему, что первый диктант весь класс написал на единицу.

– Что с вами? – спрашивает он.

– Всё в порядке, – говорю я. – Вот посмотрите.

Он дрожащей рукой перелистывает странички.

– Может быть, у вас с дикцией не всё хорошо?

– С чем?..

– Может, вы диктовать не умеете?

– Ну, знаете!..