Дракон должен умереть. Книга I

– Ты сам сказал «две недели», – ответила она, слегка приподняв брови.

– Да, но две недели пройдут только послезавтра.

Она как-то загадочно улыбнулась и встала. Генри снова вздрогнул. Он всегда вздрагивал, когда она так улыбалась. И догадывался, что будет вздрагивать всю оставшуюся жизнь.

Джоан подошла к двери, но на пороге обернулась.

– Генри, ты не поверишь… Но я готовлю ужин каждый день. Даже в твое отсутствие.

Твоя душа забирается у тебя навсегда

Они снова были на той же лужайке. С тех пор стало заметно холоднее, трава пожелтела, но солнце припекало почти как летом. Генри рухнул на землю, как только они пришли, и теперь лежал на спине, закинув руки за голову, глядя на облака и щурясь от яркого света. Он знал, что сейчас Джоан опять подойдет к тому проклятому обрыву и снова будет раскрывать руки и уноситься все дальше. Но у него не было никакого желания на это смотреть. Пусть летает, где хочет. Он подождет.

– Зачем ты уезжал? – вдруг спросила Джоан. Он приподнялся на локте и прикрыл глаза ладонью, чтобы рассмотреть ее против солнца. Она стояла на самом краю, но лицом к нему.

– Ты можешь отойти от края?

Она подняла брови.

– Ты боишься, что я упаду?

– Да. Мы это уже проходили.

– Но ты же знаешь, что со мной ничего не случится.

– Джо! Один раз с тобой уже случилось.

Она вздрогнула – покачнулась, отступила одной ногой назад, чтобы удержать равновесие…

– Джо!..

Она резко наклонилась вперед, оперлась на руки и быстрым кульбитом оказалась в нескольких шагах от пропасти. Несколько мгновений Генри смотрел на нее, потом откинулся обратно на траву и закрыл глаза.

– Прости, – сказала Джоан тихо. Он не отреагировал. Она подошла к нему и опустилась рядом.

– Прости, пожалуйста.

Генри молчал, крепко зажмурившись.

Она осторожно тронула его за плечо.

– Генри.

Он молчал.

Внезапно Генри почувствовал, как она наклоняется к нему, опершись руками ему на грудь, и от удивления открыл глаза. Прямо перед ним было ее лицо, серьезное и виноватое.

– Прости меня. Я больше не буду. Обещаю.

– Ты уже это обещала.

– Я обещала постараться.

– Плохо стараешься.

– Раз в несколько лет можно. Или нет?

Но Генри думал уже не об этом.

– Постарайся не делать, как в прошлый раз, – прошептал он.

Он почувствовал, как она замерла, и осторожно поднял обе руки и положил ей на талию. Как будто она была очень хрупкой и от любого неверного движения могла разбиться.

Она не была хрупкой на ощупь. Она была твердой и одновременной невероятно мягкой и податливой. Он провел рукой по ее спине, шее. Остановился и медленно погладил большим пальцем то место за ухом, где была родинка. Она вздохнула и прикрыла глаза.

Он привлек ее к себе и поцеловал, как не целовал еще ни разу ни одну женщину, потому что еще никогда ему не приходилось это делать так осторожно – и еще никогда у него при этом не кружилась голова. Последнее, впрочем, было весьма кстати – потому что, когда Генри понял, что это становится ненормальным, он мягко отстранил Джоан и увидел, что ее глаза стали пронзительно желтого цвета.

– Ч-ш-ш-ш, – быстро пробормотал Генри, снова прижимая ее к себе, так крепко как мог и гладя по голове: – Тише, мой дракончик. Все хорошо. Все хорошо.

Она свернулась у него под боком и ничего не ответила. Он продолжал задумчиво гладить ее волосы, плечи и спину, глядя на небо.

– Так зачем ты уезжал? – спросила она невнятно, не поднимая головы.

– Получить у твоего отца разрешения просить твоей руки, – ответил Генри просто.

Она снова замерла.

– И что он ответил?

– Согласился. При условии, что пока что об этом никто не будет знать, – Генри не стал упоминать о втором условии. О третьем он и сам уже успел благополучно забыть.

Джоан вдруг резко села и пристально посмотрела на него. Его рука упала на землю.

– Ты не должен этого делать.

– Не должен в том смысле, что этого делать нельзя, или в том смысле, что это делать не обязательно?

– В обоих, – отрезала она и отвернулась.

– Джо… – начал Генри, но она быстро поднялась на ноги и отошла. Он тоже сел, чувствуя вновь это омерзительное ощущение – что она становится все дальше.

– Подумай сам, Генри, – Джоан говорила тихо и жестко. – Меня нельзя даже толком обнять. Я не девушка, не женщина, я вообще не уверена, что я человек. Все, что я могу, – это жить здесь, вдали от людей, в полной глуши, где я никого не убью и никого не испугаю до смерти. Я не могу быть ничьей женой.

– Я не думаю, что все настолько плохо… – начал Генри, но Джоан яростно замотала головой.

Он тоже встал. Она повернулась к нему спиной, и он заметил, какой ранимой сейчас выглядела эта прямая спина.

– Джо, послушай меня.

– Нет, Генри. Не говори ничего. Я не могу. Я не имею права так уродовать твою жизнь.

Он подошел сзади, осторожно положил руки ей на плечи и уткнулся лицом в ее волосы. Она снова замерла, и у него промелькнула мысль, настанет ли когда-нибудь тот момент, когда она перестанет так реагировать на его прикосновение. Он и хотел этого, и не хотел.

– Джо, – спросил он тихо, – если я сейчас уеду и никогда не вернусь, что ты будешь делать?

Она пыталась придумать какую-нибудь правдоподобную жесткую ложь, но оказалось, что с его руками на плечах это невозможно.

– Не знаю, – ответила она наконец честно.

– И я не знаю, что буду делать, если уеду. И раз уж все так получилось, мне кажется, тот факт, что два человека не могут нормально существовать друг без друга – вполне веское основания для брака.

– При условии, что они могут существовать друг с другом, – заметила Джоан – но его руки все еще лежали у нее на плечах, и спорить с ними она не могла. Да и не хотела.

* * *

На следующее утро Джоан проснулась еще затемно, пока все нормальные люди – то есть Генри с Сагром – еще спали, и ушла бродить по горам. Когда они встали, Джоан еще не вернулась, поэтому они сели завтракать без нее. Сагр, как обычно, съел все в два приема и пошел на улицу, а Генри остался сидеть за столом, задумчиво кроша кусок хлеба и смотря в окно.

За этим занятием его и застала Джоан. Она вошла молча, не сказав ни слова, повесила куртку на крючок. Генри следил за каждым ее движением с каким-то странным чувством удовлетворения. Теперь он мог просто смотреть на нее. Она была здесь, она была настоящая, живая, его, и он мог бы так смотреть на нее бесконечно. Смотреть с осознанием того, что…

В этот момент Джоан подошла к Генри, наклонилась и мягко поцеловала его в лоб.

– Доброе утро, – сказала она совершенно будничным тоном и отошла обратно к печке.

Он продолжал крошить хлеб, Джоан возилась с чайником и остатками их завтрака, Сагр стучал молотком на улице. Утро было простым и невыразительным – и определенно не поддавалось познанию.

* * *

Брачный обычай народов Гра-Бейннских гор, который впоследствии переняли Инландия, Лотария и Нордейл, сильно отличался от яркого обряда крессов. На Юге свадьба была чуть ли не главным событием в жизни девушки, к которой обе семьи готовились по нескольку месяцев, а длилась эта свадьба не меньше трех дней, с соответствующим количеством съеденного и выпитого.

На Севере свадьбы не было вообще. «Брак, – говорили горцы, – это священный обряд, который касается только тех двоих, кто его совершает. Всякий третий, вмешивающийся в этот ритуал, нарушает его сакральную чистоту и естественный порядок вещей. Только двое идут вместе по жизни – только двоим начинать этот путь».

Конечно, любовь к празднованию важных событий всегда была свойственна жителям долины, но даже они не рискнули посягнуть на столь святую вещь, как личный характер брака. Поэтому, как и у горных племен, отмечалась не свадьба – отмечалось лишь обручение пары. В этот день жених приезжал в дом невесты в сопровождении матери, сестры или любой другой женщины своей семьи. Та передавала будущей невестке кое-что из вещей жениха – как знак, что снимает с себя попечение о его быте и перекладывает эту обязанность на будущую жену. В свою очередь отец невесты отдавал жениху кольцо девушки – через это кольцо на макушку младенца выливалась тонкая струйка ледниковой воды сразу после его рождения. Это же кольцо затем муж надевал на руку своей жене. Никто не знал при рождении, разумеется, какими будут пальцы девочки, когда она вырастет – поэтому кольцо носили на том пальце, на котором оно лучше всего сидело, а иногда и на шее, на цепочке. Мальчиков омывали через браслет – этот браслет жена надевала на руку мужа. Обряд обручения – обмена браслетом и кольцом – справлялся в доме невесты, и на него могли пригласить всю семью жениха, а иногда и все окрестные семьи, но могли и никак не отмечать. После этого за весь месяц обрученные могли видеться только раз – за несколько дней до свадьбы, чтобы подтвердить, что данное ими друг другу слово все еще в силе.

В день свадьбы жених снова приезжал за невестой, но уже один. На этот раз она сама выходила к нему в сопровождении отца. Отец передавал руку дочери жениху – и сразу возвращался в дом. Жених и невеста шли в пустынное и безлюдное место, где он надевал ей кольцо, а она ему – браслет. После этого они либо ехали в свой дом, если к тому времени мужчина уже жил отдельно, либо возвращались в дом невесты. Весь ритуал – вся свадьба.

Таков был обычай простых людей. В среде знати все было несколько сложнее. Влияние Империи уже давно начало сказываться на образе жизни высших слоев общества – и неудивительно, что свадьбы в южном стиле, яркие, пышные, с толпой гостей, становились все популярнее у придворных и подражающих им феодалов. Но все же именно обряд Севера был освящен традицией, и члены королевской семьи вступали в брак только так, и никак иначе.

По этой причине требование короля Джона сохранить все в тайне было не так трудно соблюсти. Король выдал Генри кольцо принцессы. Леди Теннесси, которую, разумеется, тоже поставили в известность, собрала изящную посылку для Джоан, в которой та обнаружила, кроме браслета, две рубашки, две книги в кожаном переплете с фамильным гербом на обложке – и нож для бритья. Вскрыв посылку, Джоан выложила все предметы на стол, некоторое время скептически смотрела на них, потом положила налево одну рубашку и книгу, а направо – вторую рубашку и вторую книгу, и задумчиво замерла с ножом для бритья в руке. Затем обернулась к Генри, который сидел тут же и наблюдал за ней, и спросила:

– Генри, ты бреешься по четным дням или нечетным?

Он рассмеялся и ничего не ответил.

Было решено, что роль выдающего отца будет исполнять Сагр – в некотором смысле он подходил для этого даже лучше, чем сам король. После этого Генри и Джоан должны были прямиком отправиться в Тенгейл. Леди Теннесси, исходя из соображений собственного удобства в той же степени, как и вопроса деликатности, заявила, что уезжает погостить к дальней четвероюродной кузине, которую не видела с давних пор – Генри не возражал.

Они не стали долго ждать – единодушно придя к заключению, что в таких чрезвычайных обстоятельствах можно обойтись без четырехнедельной разлуки и тому подобных условностей.

Назначенный день был холодным и ветреным. Чтобы хоть как-то соблюсти традицию, Генри накануне ушел ночевать в деревню, с тем, чтобы рано утром вернуться за Джоан. Он дошел до своего любимого места на узкой каменной тропе и присел у скалы. Достал из кармана кольцо и в который раз стал его рассматривать. Оно было очень тонким и на первый взгляд казалось гладким и простым, но, поднеся кольцо к самым глазам, на внутренней стороне можно было рассмотреть тончайшую резьбу. Это было очень старое кольцо – теперь уже никто не утруждал себя тем, чтобы украшать внутреннюю часть, которую никто никогда не увидит. Тогда, столетия назад, это имело значение.

Когда Генри наконец поднялся наверх, небольшая площадка, на которой стоял дом Сагра, казалась особенно пустынной. Он сделал глубокий вдох, подошел к двери, постучал, потом отошел на несколько шагов.

Они вышли почти сразу, сначала Джоан, за ней Сагр. Она была очень бледной, он – очень хмурым.

Сагр, не говоря ни слова, взял ее за руку, подвел к Генри и вложил ее руку в его, как и положено, ладонью вверх.

– Идите, – коротко бросил он и сразу скрылся за дверью.

Генри и Джоан некоторое время стояли, не двигаясь с места. По традиции так и полагалось ничего не говорить, ни слова приветствия, ни слова прощания. Ветер подул сильнее.

– Идем, – наконец хрипло сказал Генри. Джоан кивнула, и они пошли.

Они столько раз уже проделывали этот путь, что могли бы пройти его, кажется, с закрытыми глазами. На лужайке ветер прилизывал траву неровными полосами прямо к земле. Джоан остановилась первой, Генри прошел еще несколько шагов вперед и повернулся к ней.

Она казалось такой тонкой, что было удивительно, как ветер не пригибает ее, словно траву. Он посмотрел ей в лицо и вдруг понял, что она страшно напугана. Как обычно, она старалась ничем не выдавать себя, но вот уже несколько дней он прекрасно понимал ее, чтобы она ни говорила и как бы не молчала.

Он подошел к ней и обнял.

– Что с тобой? – спросил он ее тихо. Она помотала головой, спрятав лицо у него на груди. Он слегка отстранил ее, осторожно взял рукой за подбородок и заставил поднять голову.

– Джоан?

– Мне страшно, – прошептала она. Ветер заглушал все вокруг, поэтому ему пришлось читать по губам.

– Чего ты боишься?

– Не знаю, – она слабо улыбнулась. – Тебя. Себя. Всего.

– Все будет хорошо.

– Это-то меня и пугает больше всего, – пробормотала она, отводя взгляд. Он усмехнулся:

– Может, начнем?

Она глубоко вздохнула и сделала шаг назад, высвобождаясь из его рук.

– Хорошо.

Он снова достал ее кольцо из нагрудного кармана и положил на ладонь левой руки. Она точно так же положила его браслет на свою левую руку.

– Jowhaneth, – сказал он тихо и отчетливо, произнося ее имя на хёйт, – твое кольцо возвращается тебе, твоя душа забирается у тебя навсегда.

Он взял ее правую руку и надел кольцо.

– Hennrhaoy, – прошептала она, беря его правую руку, – твой браслет возвращается тебе, твоя душа забирается у тебя…

Она осеклась. Генри терпеливо ждал, когда Джоан заговорит вновь, но она продолжала молча смотреть на его руку. Потом медленно покачала головой.

– Я не могу, – сказала она тихо.

– Не можешь?.. – не понял Генри, но она резко развернулась, на ходу сорвав и бросив на землю кольцо, и побежала вниз по тропе. Генри медленно подошел и машинально подобрал кольцо. Некоторое время он стоял как во сне, не в силах пошевелиться, потом наконец пришел в себя и побежал следом.

Она была невероятно быстрой. Он никогда не соревновался с ней и поэтому не представлял, что угнаться за ней будет настолько тяжело. В тот момент, когда он выскочил на площадку у дома, Сагр уже шел к нему, сверкая глазами.

– Что у вас опять случилось?! – прогремел Сагр.

– Я опять не знаю! – взорвался Генри. В конце концов, сейчас он точно ни в чем не был виноват.

Сагр смерил его взглядом.

– Вот что я скажу тебе, Генри. Сейчас я уйду, далеко и надолго, а вы оба останетесь здесь и разберетесь со всем… этим, – Сагр неопределенно махнул рукой в воздухе, после чего повернулся и быстро зашагал в сторону ущелья. Генри мог ошибаться, но ему показалось, что он явственно услышал слово «идиоты».

* * *

Несмотря на указание Сагра, Генри вошел в дом далеко не сразу. По правде сказать, он страшно злился. Генри мог допустить, что Джоан было нелегко, что ей стоило большого труда справляться с собой и со своими эмоциями – но это было уже слишком.

Он тихо вошел и прикрыл за собой дверь. Она стояла к нему спиной и не обернулась, хотя он знал, что она слышала его.

Он смотрел на нее. На узкую спину. На сплетенные в косу волосы цвета запекшейся крови. Он стоял на пороге и не знал, что ему делать.

Джоан обернулась. У нее было очень спокойное, сосредоточенное лицо.

– Прости, – сказала она легко. – Я вела себя сейчас импульсивно и необдуманно.

«Неужели?» – язвительно подумал Генри, но вслух ничего не сказал и лишь постарался сделать так, чтобы его лицо ничего не выдало.

– Но я поняла, что не могу тебя так обманывать, – продолжала Джоан все так же ровно.

Генри вздрогнул.

– Обманывать?..

Джоан спокойно посмотрела на него.

– Генри. Я не могу иметь детей.

Генри молчал. Ему стыдно было признаться, но об этом он ни разу не подумал. Обо всем остальном – да. Он знал опасения Джоан насчет физической близости и сильных эмоций, но считал, что эта проблема – решаема. Что он сможет удержать Джоан, не даст ей превратиться. Он был уверен, что справится.

Но дети… Нет, про детей он забыл.

Вот только единственный наследник рода Теннесси не имел права забыть про такое.

Генри не знал, что сказать.

– Я с самого начала говорила, что ты не должен этого делать, – заметила Джоан неожиданно мягко.

Генри стоял, и почему-то ему казалось, что он постепенно начинает врастать в пол, превращаясь в большое дерево, невесть откуда возникшее прямо посреди дома.

– Я не держу тебя, – продолжала Джоан спокойно. Генри уже пустил корни, пальцы кололо в ожидании юных побегов. – Ты можешь идти.

Набухли и выстрелили почки, густая крона окружила Генри, шелест листвы и пение птиц мешали думать.

– Я не хочу никуда уходить, – возразил Генри, стряхивая с себя оцепенение, и тут же листья облетели на пол, птицы с криком вспорхнули с ветвей – и остался только пол, потолок, стены и Генри, стоявший посреди комнаты перед девушкой, которая на самом деле была драконом.

Девушка-дракон смотрела на него внимательно и серьезно.

– Ты должен уйти, Генри, – покачала она головой.

Генри молчал. Он помнил, что почему-то нельзя ее слушать, что по какой-то очень важной причине он не должен уходить. Он знал, что были слова, которые он мог сказать, чтобы исправить все, чтобы разом отменить все разумное и правильное.

Но он не мог вспомнить эти слова.

– Иди, Генри, – сказала Джоан неожиданно резко, и в ее голосе больше не было спокойствия. Были только горечь и боль. – Я хочу, чтобы ты ушел.

Генри неожиданно вспомнил слова короля. «Ты уйдешь в тот же момент, когда она прикажет тебе уйти».

– Как скажешь, – ответил он тихо.

И ушел.

Тот свет

Джоан простояла у окна всю ночь. Краем сознания, каким-то маленьким-маленьким кусочком, который еще был связан с реальностью, она забеспокоилась, где же ночует Сагр. Но этого беспокойства было недостаточно, чтобы она смогла заставить себя отойти от окна.

Сагр пришел рано утром, продрогший и промокший насквозь. Он так спешил зайти в дом и скорее переодеться, что не сразу заметил Джоан. А когда заметил, так и замер, подняв руку, чтобы отдернуть занавеску.

– Джоан?

Она знала, что надо обернуться. Для этого надо было всего лишь оторвать руки от подоконника. Но она слишком долго вспоминала, как это сделать.

– Где Генри?

Надо было ответить, но она не могла заставить себя пошевелить губами.

Сагр подошел к ней и с силой развернул за плечо. Сквозь тонкий рукав его закоченевшие пальцы обжигали холодом.

– Где он?

Прикосновение вывело ее из ступора, связало с реальным миром. Реальный мир был холодным и жестким – как пальцы Сагра.

– Он ушел, – наконец сказала Джоан. Голос звучал хрипло после долгого молчания.

– Как ушел? Взял и ушел?

Она кивнула.

– Я его отпустила.

– Отпустила? Что это значит, Джоан?

Она окончательно пришла в себя, но это лишь означало, что надо было чувствовать то, что она никак не хотела чувствовать. Поэтому Джоан почти выкрикнула в лицо Сагру слова, которые иначе бы ранили слишком сильно:

– А как я могла его держать?! Кто из вас вообще это придумал?

– Придумал что?

– Женить Генри на мне, – зло ответила Джоан.

– Он сам это придумал, – холодно заметил Сагр. – А ты – согласилась.

Глаза Джоан сверкнули.

– Да. Но ты-то мог его отговорить!

– И с чего я должен был его отговаривать?

– Потому что тогда не мне пришлось бы напоминать ему о наследниках!

– Наследниках?.. – не понял было Сагр, но тут же громко вздохнул. – Ах.

Джоан ядовито усмехнулась:

– Именно. Ах.

– Ты решила, что не можешь иметь детей, – кивнул он.

– Это очевидно.

Сагр молча отошел. Потом вдруг остановился посреди комнаты и посмотрел на Джоан так, что она невольно вздрогнула.

– А ты не думала обсудить это со мной сначала?! С чего вдруг ты это взяла? Я говорил тебе, что это невозможно?

– Нет, но…

– И ты отпустила его, потому что решила, что это будет благородно! И при этом позволила ему совершить подлость! Даже нет, сама толкнула его на эту подлость! И теперь стоишь с видом страдающей самоотверженности!

– Но, Сагр…

– Послушай, что я тебе скажу, Джоан. Если ты не научишься справляться со своей гордостью, рано или поздно она погубит тебя. Не дракон внутри тебя, Джоан. Твой главный враг – это ты сама. Ты сама себя погубишь в конце концов.

Он выдохся и замолчал. Сел на табурет – вода с одежды потекла на пол темными струйками.

– Мы пойдем в Тенгейл. И ты извинишься перед Генри. Скажешь, что очень сильно ошиблась и заставила ошибиться его, что еще хуже. Потому что он твой муж, Джоан, и ты его жена, и это нельзя теперь просто так отменить.

– Я не успела стать его женой, – пробурчала Джоан. Она боялась себе в этом признаться, но чем больше Сагр сердился и ругался, тем легче ей становилось. Получалось, что то, что казалось ей концом света, можно было исправить. Что жизнь не закончилась и не остановилась.

– Это, – сказал Сагр сухо, – не имеет вообще никакого значения. Никакого.

* * *

Прошел день, другой, и наступили холода, да такие, что на улице сразу пресекалось дыхание – но они никуда не пошли. На третий день Сагра начало сильно знобить. Он лечился настойками, отварами, растираниями, но к вечеру настойки и отвары Джоан приносила ему в постель. На следующий день жар усилился, и она несколько раз обтирала его длинное худощавое тело, впрочем, без особого результата. Ночью он впал в беспамятство и уже не мог ей говорить, что именно надо ему принести, и она просто поила его и обтирала, поила и обтирала. Под утро Джоан задремала, а когда проснулась, увидела, что он больше не мечется в бреду, а тихо спит, закрыв глаза. Она спокойно вздохнула и решила, что надо пойти и что-нибудь съесть. Отдернув занавеску, оглянулась на него еще раз. Остановилась. Вернулась. Взяла за руку. Нащупала пульс – несколько раз пыталась нащупать пульс. И наконец опустилась на колени возле кровати, опершись о нее лбом.

Она не знала, сколько просидела в неподвижности, но когда наконец с огромным трудом заставила себя встать, как будто выныривая со дна глубокого ледяного озера, за окном было уже темно.

Утром, как только рассвело, она вышла копать могилу. Нельзя сказать, чтобы Джоан сознательно подумала, что нужно это сделать. Скорее, ее голова продолжала работать как бы отдельно от нее, подсказывая правильные и нужные действия. Одеться. Потеплее, потому что там холодно. Найти заступ. Выбрать место – вот здесь, чуть ниже дома, сбоку от тропы.

Она начала копать, но земля успела промерзнуть, и к полудню Джоан удалось проковырять выемку глубиной в пядь. Стало жарко, она сбросила куртку. Налегла на лопату посильнее, но земля все равно не поддавалась. Она разозлилась и с силой воткнула лопату в промерзший грунт. Раздался треск, и черенок обломился у самого основания. Она долго смотрела на обломанный конец палки, потом отбросила его, опустилась на колени и стала разгребать окаменевшие комья руками, все быстрее, пока наконец не упала и не разрыдалась.

– Зачем ты ушел?! – прошептала Джоан зло и беспомощно и ударила кулаком по мерзлой земле.

Она не заметила, как это произошло – внезапно ее подбросило, и одно крыло сильно ударилось о скалу, а второе чудом не снесло крышу дома.

Дракон сидел, грациозно склонив голову на длинной могучей шее, и смотрел на крошечную ямку внизу.

«Лапы, – подумала дракон спокойно. – Лапами тоже можно копать».

Джоан всякий раз поражало то ощущение полного умиротворения, которое наступало после превращения. Покоя. Ясности. Она знала, что это ощущение обманчиво, что начинает сказываться бесчувственность дракона, но это всегда было таким облегчением, что она не могла им не наслаждаться. Когда она смотрела на мир этими древними желтыми глазами, он был другим. Сложнее, но одновременно намного проще. Это был мир, где у всего имелась своя логика, свое начало и свой конец.

Спокойно и медленно, аккуратно и сосредоточено она начала разгребать землю, мягкую и податливую под когтями дракона. Солнце светило все ярче, оно переливалось на чешуе, отражалось от сложенных крыльев – на скале, нависшей над домом, играли перламутровые блики. Когда яма стала достаточно глубокой, дракон остановился.