Тайная жизнь писателей

Присоединившись к любопытным, я навострил уши и понемногу восстановил ход утренних событий. В восемь часов двое заночевавших неподалеку голландских студентов наткнулись на труп женщины. Они немедленно связались с комиссариатом полиции в Тулоне, а там оформили разрешение использовать аэроглиссер таможни для переброски на остров армады полицейских с тремя автомобилями. Для секретности полицейские высадились на бетонном причале Сарагота, километрах в десяти отсюда.

Агостини я нашел в сторонке, на придорожном камне. Он был сильно огорчен, даже унижен тем, что его не допустили к месту преступления.

– Известно, кто жертва? – поинтересовался я у него.

– Еще нет. Вроде как не из местных.

– Почему полиция нагрянула так быстро и в таком количестве? Почему никого не предупредили?

Корсиканец рассеянно покосился на экран своего телефона.

– Из-за особенностей преступления. А еще из-за фотографий, которые прислали эти юнцы.

– Голландцы сделали снимки?

Агостини кивнул.

– Нащелкали и разместили в Твиттере. Снимки красовались там несколько минут, а потом их удалили. Но остались принтскрины.

– Можно посмотреть?

– Я бы не советовал, зрелище не для продавца книжек.

Вот еще! Я мог бы сам увидеть их в «Твиттере».

– Как знаешь…

Он сунул мне свой телефон, и от того, что я увидел, меня чуть не вырвало. Там был не просто женский труп. Возраст несчастной трудно было определить, настолько изуродовано было лицо. От ужаса к горлу подкатил ком. Обнаженное тело непонятным образом – может, его прибили гвоздями? – держалось на стволе гигантского эвкалипта. Я увеличил изображение. Ладно бы еще гвозди, но нет, труп пришпилили к дереву, разворотив плоть и раздробив кости, не то секаторами для веток, не то инструментами каменотеса.

5

Матильда Моннэ ехала на пикапе с откидным верхом через лес в сторону мыса Сафранье. На заднем сиденье лаял, озирая пейзаж, пес Бранко. Чувствовал он себя прекрасно. Морской бриз смешивался с эвкалиптовым духом и с ароматом перечной мяты, на дорогу ложились красновато-золотистые блики осеннего солнца, проникавшие сквозь сосновую хвою и кроны дубов.

Подъехав к каменному забору, Матильда вылезла из машины и дальше следовала инструкциям Джаспера Ван Вика. Рядом с алюминиевыми воротами она нашла в стене камень, отличавшийся более темным цветом, – под ним было спрятано переговорное устройство. Матильда позвонила, оповещая о своем появлении. Раздался скрип, ворота открылись.

Через большой запущенный парк вела грунтовая дорога. Густая чаща состояла из секвой, земляничника и лавра. Потом дорога свернула на склон, откуда открывался вид на море и дом Фаулза – строение строгих геометрических форм из охряного камня, стекла и бетона.

Стоило Матильде остановить пикап рядом с машинкой, принадлежавшей, должно быть, самому писателю – «Мини-Моком» защитной расцветки с лакированными торпедо и рулем, – как золотистый ретривер выскочил наружу и помчался к хозяину, ждавшему его в дверях.

Писатель, опиравшийся о костыль, при виде четвероногого друга не смог скрыть радости. Матильда направилась к нему. Она представляла его пещерным человеком, старым угрюмым дикарем в рубище, с длинными лохмами и нечесаной бородой. Но перед ней предстал свежевыбритый, коротко стриженный мужчина в голубой тенниске в тон глазам и полотняных брюках.

– Матильда Моннэ, – представилась она, протягивая руку.

– Спасибо, что привезли Бранко.

Она погладила пса по голове.

– Ваша встреча – отрадная картина. – Она указала на костыль и на гипс. – Надеюсь, ничего серьезного?

Фаулз кивнул.

– Завтра от этого останется только дурное воспоминание.

Поколебавшись, она продолжила:

– Вы, наверное, не помните, но мы с вами уже встречались.

Он недоверчиво шарахнулся от нее.

– Не думаю.

– Встречались, только давно.

– По какому случаю?

– А вы догадайтесь.

6

Фаулз знал, что скажет себе потом, что именно в этот момент надо было все прекратить. Сказать, как они условились с Ван Виком, «спасибо и до свидания» и скрыться в доме. Но он смолчал, замерев в дверях, как будто загипнотизированный Матильдой Моннэ. На ней было короткое жаккардовое платье, кожаная мотоциклетная куртка, босоножки на высоком каблуке с узкими ремешками и с пряжкой на щиколотке.

Ему претило воспроизводить начало флоберовского «Воспитания чувств» – «это было как видение», но что поделать, если его опьянило что-то необъяснимое, полное чувства, энергии и солнца, исходившее от юной гостьи!

То было не бесконтрольное опьянение, а легкое головокружение, от которого он не спешил избавляться, глоток света, теплая волна – такая идет от поля пшеницы. Он ни на мгновение не усомнился, что способен с этим покончить, просто щелкнув пальцами, когда решит, что с него довольно этих чар.

– Объявление сулило вознаграждение в тысячу евро, но я готова ограничиться чаем со льдом, – сказала с улыбкой Матильда.

Избегая глядеть в зеленые глаза собеседницы, Фаулз вяло ответил, что прикован к дому и давно не делал покупок, поэтому на кухне у него шаром покати.

– Тогда стакан воды, – уступила она. – Жарко!

Обычно ему хватало чутья, чтобы правильно оценить человека. Первое впечатление чаще всего оказывалось верным. Но в этот раз он был слегка растерян и испытывал противоречивые чувства. В голове звенел тревожный звоночек. Но попробуй воспротивься этому исходящему от нее неуловимому, загадочному зову, этому свечению, соревнующемуся с ласковым октябрьским солнцем!

– Входите, – не устояв, позвал он.

7

Бескрайняя синева.

Матильду удивило, как дом пронизан светом. Входная дверь открывалась непосредственно в гостиную, за ней виднелись столовая и кухня. Огромные окна всех трех помещений выходили на море, создавая впечатление, что оно плещется у самых ног. Пока Фаулз наливал в кухне воду в стаканы, Матильда наслаждалась магией дома и вкрадчивым шепотом морского прибоя. Обложенные кирпичом проходы между комнатами и балконом были настолько широки, что трудно было разобраться, где ты находишься – внутри или снаружи. Внимание привлекал подвесной камин посреди гостиной; в углу бетонная лестница с ослепительными перилами вела на следующий этаж.

Матильда ждала увидеть сумрачную нору и снова ошиблась. Фаулз не закопал себя на острове Бомон, напротив, он жил под синими небесами, вдыхал запах моря, подставлял лицо ветру.

– Можно полюбоваться вашей террасой? – спросила она Фаулза, протянувшего ей стакан с водой.

Писатель, не отвечая, вывел ее на сланцевую плиту балкона, где ей показалось, что если сделает еще шаг – рухнет в бездну. Осторожно приблизившись к краю балкона, Матильда испытала головокружение. На этой высоте стала понятнее архитектура трехэтажной конструкции, имитировавшей нарост на скале. Балкон, где она стояла, опоясывал второй этаж. Плиты представляли собой выступы, образующие крыши для нижнего этажа и опоры для верхнего. Матильда наклонилась и оглядела каменную лестницу, спускавшуюся вниз. Деревянные мостки на берегу служили причалом для великолепного катера Rima Aquarama, слепившего глаза лакированной древесиной и надраенным хромом.

– Как будто на носу корабля! – восхитилась гостья.

– Скорее, как на набережной, – возразил хозяин. – Этот корабль на вечном приколе.

Несколько минут они болтали обо всем и ни о чем. Потом Фаулз пригласил Матильду в дом, где она, бродя, как в музее, от экспоната к экспонату, подошла к этажерке, на которой громоздилась пишущая машинка.

– Я думала, вы больше не пишете, – сказала она, указывая кивком на эту древность.

Фаулз любовно погладил крутые бока машинки – миндально-зеленого бакелитового валуна фирмы «Оливетти».

– Это так, декорация. В ней даже ленты нет. – Он демонстративно пощелкал клавишами. – В мои времена уже существовали ноутбуки, представляете?

– Значит, не на ней вы написали ваши…

– Нет.

Она посмотрела на него с вызовом.

– Уверена, вы продолжаете писать.

– Напрасно. С тех пор я не написал ни строчки: ни крохотной аннотации к книге, ни даже списка покупок.

– Я вам не верю. Нельзя просто так взять и бросить дело, которому вы посвящали все свое время и которое…

Фаулз не дал ей договорить.

– Я подумал было, что вы не такая, как все остальные, и обойдете эту тему. Увы, я ошибся. Журналистское расследование, да? Вы журналистка, вы прокрались сюда, чтобы потом что-нибудь черкнуть про «загадку Натана Фаулза»?

– Клянусь, нет!

Писатель указал ей на дверь.

– Уходите. Я не в силах помешать фантазиям, но никакой загадки Фаулза нет в природе, понимаете? Разрешаю вам написать это в вашей газетенке.

Матильда не шелохнулась. Фаулз мало изменился с их прошлой встречи. Она запомнила его именно таким: внимательным, доступным, но при этом прямым и жестким. Вероятность того, что Фаулз останется Фаулзом, не приходила ей в голову.

– Признайтесь, вам этого не хватает?

– Десяти часов в день перед экраном? Нисколько. Я предпочитаю проводить время в лесу или на пляже, гуляя с собакой.

– Все равно я вам не верю.

Фаулз покачал головой и вздохнул.

– Оставьте вашу сентиментальность. Это были всего лишь книжки.

– ВСЕГО ЛИШЬ КНИЖКИ? И я слышу это от вас?!

– Представьте себе. И, более того, сильно переоцененные.

Матильда не унималась:

– Как же вы убиваете время теперь?

– Размышляю, пью, стряпаю, пью, плаваю, пью, подолгу гуляю, снова пью…

– Как насчет чтения?

– Разве что детективы иногда, книги по истории живописи и по астрономии. Перечитываю кое-какую классику. Но все это неважно.

– Почему?

– Потому что планета стала пеклом, обширные части мира объяты пламенем, истекают кровью, люди голосуют за опасных психопатов и тупят в социальных сетях. Всюду все трещит по швам, вот я и…

– Не вижу логики.

– Вот я и думаю, что есть вещи поважнее, чем пытаться выяснить, почему двадцать лет назад некто Натан Фаулз бросил писать.

– Читатели продолжают вас читать.

– Чего вы от меня хотите? Я не могу им помешать. И потом, как вам отлично известно, успех зиждется на недоразумении. Это сказал, кажется, Дюра. Или Мальро? Больше тридцати тысяч проданных экземпляров – уже недоразумение…

– Читатели вам пишут?

– Похоже на то. Я слышу от агента, что на мое имя приходит много почты.

– Вы ее читаете?

– Вы шутите?

– Почему?

– Потому что мне это неинтересно. Как читателю мне ни разу не приходило в голову написать автору понравившейся мне книги. Скажите честно, вы представляете, что стали бы писать Джеймсу Джойсу, потому что вам нравятся «Поминки по Финнегану»?

– Нет. Во-первых, я не смогла прочесть оттуда больше десяти страниц, а во‐вторых, Джеймс Джойс умер за сорок лет до моего рождения.

Фаулз покачал головой.

– Ну вот что. Спасибо, что вернули мне собаку, но теперь вам лучше уйти.

– Я тоже так думаю.

Он вышел вместе с ней и проводил ее до машины. Она попрощалась с собакой, но не с Фаулзом.

Он смотрел, как она отъезжает, загипнотизированный изяществом ее движений, но при этом испытывая облегчение, что избавился от нее. Прежде чем она нажала на педаль газа, он все-таки воспользовался тем, что она еще не подняла стекло. Ему нужно было унять тревожный звоночек у себя в голове.

– Вы сказали, что мы уже встречались, только давно. Где это было?

Ее зеленые глаза впились в его.

– В Париже, весной 1998 года. Мне было четырнадцать лет. У вас была встреча в Доме подростка. Вы даже подарили мне «Лорелею Стрендж», оригинальную английскую версию.

Фаулз никак не отреагировал: либо ничего такого не помнил, либо это было слишком далекое воспоминание.

– Я прочла «Лорелею Стрендж», – сообщила Матильда. – Книга очень мне помогла. У меня не создалось впечатления, что она переоценена. И даже мысли не возникло ни о каком недоразумении.

Тулон, 8 октября, 2018

Раздел «Регламентация морского судоходства»

РАСПОРЯЖЕНИЕ ПРЕФЕКТА № 287/2018

об учреждении зоны временного запрета судоходства и прочей деятельности на море в акватории о. Бомон (Вар)

Эскадренный вице-адмирал Эдуард Лефебюр, морской префект Средиземноморья

Исходя из статей 131–13–1 и раздела 610–5 Уголовного кодекса, статей Транспортного кодекса L5242 и L5242–2, Постановления № 2007–1167 от 2 августа 2007 г. о правах на управление и на обучение управлению спортивными моторными плавательными судами, Постановления № 2004–112 от 6 февраля 2004 г. об организации государственной деятельности на море, учитывая: открытие уголовного дела по факту обнаружения тела на о. Бомон, Тристана-бич, необходимость проведения правоохранительными органами расследования на острове, необходимость обеспечения сохранности вещественных доказательств и установления истины

ПРИКАЗЫВАЮ:

П. 1: Запретить в морской зоне департамента Вар любое мореплавание в радиусе 500 м вокруг о. Бомон, включая перевозку людей на остров и с него, с момента опубликования настоящего Распоряжения.

П. 2: Положения настоящего Распоряжения не распространяются на морские суда, исполняющие общественные функции.

П. 3: Любое нарушение настоящего Распоряжения, равно как решений, принимаемых для его осуществления, карается штрафами и административными санкциями согласно статьям L5242–1 и L5242–6–1 Транспортного кодекса и статье R610–5 Уголовного кодекса.

П. 4: Директор департамента территорий и акватории Вара и сотрудники, отвечающие за навигацию, обязаны в рамках своей компетенции осуществлять настоящее Распоряжение, публикуемое в Бюллетене административных актов морской префектуры Средиземноморья.

Морской префект СредиземноморьяЭдуард Лефебюр

4

Взять интервью у писателя

1) Интервьюер задает вопросы, интересные ему, но не вам.

2) Из ваших ответов он отбирает только те, которые ему подходят.

3) Он излагает их по-своему, исходя из собственного способа мышления.

Милан Кундера. Искусство романа

9 октября 2018 г., вторник

1

Поселившись на Бомоне, я завел привычку просыпаться на заре. Быстренько приняв душ, я бежал к Одиберу, завтракавшему на деревенской площади, на террасе «Форт-де-Кафе» или «Флер-дю-Мальт». Мой патрон обладал изменчивым нравом: то бывал молчалив и замкнут, то вдруг становился словоохотлив, даже болтлив. Мне он, кажется, симпатизировал. Во всяком случае, его симпатии хватало, чтобы каждое утро приглашать меня к себе за столик и угощать чаем и тостами с инжирным вареньем. Этот экопродукт, «приготовленный в деревенском котелке» – «Варенье матушки Франсуазы», которое сбывали туристам по цене черной икры, – был одним из главных сокровищ острова.

– Доброе утро, мсье Одибер.

Патрон оторвал глаза от газеты и поприветствовал меня озабоченным ворчанием. Со вчерашнего дня островитяне лишились покоя. Голый женский труп, прибитый к старейшему на острове эвкалипту, – от такой новости подпрыгнет даже паралитик. К утру я уже знал, что это дерево, прозванное Бессмертным, с давних пор служило на острове символом единения. Подобная мизансцена не могла быть случайностью, загадку усугубляли ужасные обстоятельства смерти несчастной женщины. Тревогу жителей усугубило решение морского префекта о блокаде острова с целью создания условий для расследования. Челнок-паром встал на прикол в порту Сен-Жюльен-ле-Роз, береговая охрана получила приказ патрулировать прибрежные воды и арестовывать все частные плавсредства, плывущие на остров или с острова. Иными словами, покинуть остров, как и прибыть на него, стало невозможно. Эта навязанная Большой землей строгость страшно разозлила бомонцев, желавших оставаться хозяевами своей судьбы.

– Это преступление – ужасный удар по острову! – гневно заявил Одибер, складывая свой номер «Вар-Матен».

Газета была вечерняя, доставленная последним паромом. Садясь, я скользнул взглядом по первой странице и увидел шапку: «Черный остров». Невеселая перекличка с Эрже![4]

– Посмотрим, к чему придет следствие.

– К чему тут приходить? – повысил голос книготорговец. – Женщину замучили до смерти и пригвоздили к Бессмертному. Ясно, что по острову разгуливает опасный безумец!

Я скорчил гримасу, хоть и знал, что в словах Одибера есть резон. Лакомясь тостом с вареньем, я пробежал статью, не содержавшую почти ничего нового, потом достал телефон, чтобы найти сведения посвежее.

Накануне я набрел на Твиттер некоего Лорана Лафори, парижского журналиста, навещавшего сейчас на Бомоне свою матушку. Он не делал особой чести своей профессии. Отметившись на сайтах L’Obs и Marianne, он стал пиарщиком нескольких радиостанций. Его следы в Интернете были худшими из возможных примеров низкопробной журналистики: непристойности, брань, шуточки ниже пояса, провокации, систематические ретвиты видео, привлекающих разве что неисправимых дебилов, подыгрывание низменным инстинктам, раздувание страхов и беспочвенных фантазий, распространение пустых выдумок, спекуляции вокруг безумных теорий заговора и тому подобное.

Благодаря блокаде Лафори оказался единственным «журналистом» на острове и вот уже несколько часов вовсю эксплуатировал это привилегированное положение: дал в прямом эфире интервью каналу France‐2 и разослал свое фото по всем информационным агентствам.

– Вот ведь засранец!..

Увидев на экране моего телефона физиономию журналиста, Одибер разразился ругательствами. Накануне в выпуске восьмичасовых новостей Лафоре ухитрился оскорбить как островитян, якобы прячущих какие-то постыдные секреты «за высокими стенами своих роскошных вилл», так и всемогущих Гальинари, «настоящих Корлеоне, всех запугавших и заваливших деньгами и требующих держать язык за зубами». Продолжая в том духе, Лоран Лафори рисковал вызвать ненависть у всего Бомона. Здешние жители как огня боялись дурной славы в массмедиа, настолько в них въелась за долгие годы привычка не привлекать внимания. В Твиттере этот тип еще больше злословил, распространяя похожие на правду слухи, на которые не могли не клюнуть полицейские и юристы. Я был резко против засорения информационного поля мусором, но любопытство заставило меня временно забыть о возмущении.

Последнему твиту Лафори не было еще и получаса. Это была ссылка на его блог. Я кликнул по ней и перешел на статью, сводившую воедино все, что успело выяснить следствие. По данным журналиста, жертву еще не опознали. Не знаю, было ли правдой сенсационное откровение, завершающее текст: на момент прикрепления к стволу эвкалипта-гиганта труп несчастной был заморожен! Из этого следовало, что смерть могла наступить еще несколько недель назад.

Мне пришло прочесть это еще раз, чтобы убедиться, что до меня дошел смысл. Одибер, привставший, чтобы прочесть статейку через мое плечо, потрясенно шлепнулся на табурет.

Пробуждающийся остров ждала совершенно новая для него реальность.

2

Натан Фаулз проснулся в добром расположении духа, чего с ним давно не бывало. Он проспал допоздна и без спешки позавтракал. Потом он добрый час слушал на веранде старые виниловые пластинки Гленна Гульда, куря одну сигарету за другой. На пятой фортепианной композиции он спросил себя чуть ли не вслух, откуда взялась эта легкость. Немного поборовшись с собой, он признал, что единственное объяснение его хорошего настроения – воспоминание о Матильде Моннэ. Он все еще ощущал ее присутствие – луч света, невесомую поэтичность, легчайший аромат духов. Нечто неуловимое, бесплотное, грозившее вот-вот испариться, поэтому он спешил насладиться этим, испить все до последней капли.

К одиннадцати настроение начало меняться. Легкость, с которой он пробудился, сменилась осознанием того, что он вряд ли снова увидит Матильду. В такие трезвые моменты он сильнее всего чувствовал свое одиночество. К полудню он решил отбросить ребячество, неуместную юношескую горячность и, наоборот, порадоваться, что отвадил молодую гостью. В его защитной броне не должно было появляться трещин, он не имел на это права. Он, правда, позволил себе мысленно просмотреть короткий фильм об их встрече и обнаружил один непонятный момент, одну подробность, которую необходимо было проверить.

Он позвонил Джасперу Ван Вику на Манхэттен. Агент ответил не сразу, угрюмым голосом. В Нью-Йорке было только шесть утра, Джаспер еще не встал с постели. Фаулз попросил его проверить публикации Матильды Моннэ последних лет в «Ле Тан».

– Что именно ты ищешь?

– Сам не знаю. Меня интересует любая находка, хоть как-то связанная со мной или с моими книгами.

– Хорошо, только учти, это займет некоторое время. Еще что-нибудь?

– Попытайся отыскать следы хранительницы медиатеки Дома подростков в 1998 году.

– Что это такое?

– Медицинское учреждение для подростков при больнице Кошен.

– Ты знаешь имя библиотекарши?

– Нет, забыл. Ты займешься этим?

– Займусь. Перезвоню, как только что-то раскопаю.

Фаулз побрел в кухню сварить себе кофе. За эспрессо он попытался что-то вспомнить. Дом подростков, расположенный у Пор-Руайяль, оказывал помощь тем, кто испытывал проблемы с питанием, страдал депрессией, страхом перед школой, тревожными состояниями. Некоторых госпитализировали, некоторые лечились амбулаторно. Фаулз наведывался туда два-три раза и выступал перед пациентами – чаще это были пациентки. Один раз прочел лекцию, один раз принял участие в игре в вопросы-ответы, один раз дал советы учащимся писательского кружка. Имен и лиц он, конечно, не помнил, но у него остались приятные впечатления. Читательницы поражали вниманием, споры – плодотворностью, вопросы – продуманностью.

Как только он допил кофе, зазвенел телефон. Джаспер сработал оперативно.

– Я запросто нашел твою директрису медиатеки, спасибо LinkedIn. Ее зовут Сабина Бенуа.

– Теперь вспомнил, она самая.

– Она работала в Доме подростка до 2012 года. С тех пор трудится в провинции, в системе «Библиотека для всех». Судя по выложенным в Интернете последним данным, сейчас она в Дардони, в городе Трелисак. Дать телефончик?

Фаулз записал координаты Сабины Бенуа и сразу набрал ее номер. Для нее услышать его голос по телефону стало приятным сюрпризом. Фаулз не помнил ее лицо, зато помнил походку. Она была высокой подвижной брюнеткой с короткой стрижкой и заразительной сердечной манерой. Он познакомился с ней на Парижской книжной выставке и позволил уговорить его рассказать ее пациенткам о писательском ремесле.

– Я тут засел за мемуары, – начал он. – И мне понадобилась…

– Мемуары? Думаете, я вам поверю, Натан? – перебила она его со смехом.

Все-таки откровенность – лучшая политика.

– Я ищу сведения об одной пациентке Дома подростков. Это девушка, Матильда Моннэ, она была на моем выступлении.

– Не припоминаю, – сказала Сабина, немного поразмыслив. – Жаль, старея, я теряю память.

– Все мы хороши. Мне нужно узнать причину ее госпитализации.

– У меня больше нет доступа к этой информации, но даже если бы была…

– Перестаньте, Сабина, у вас наверняка сохранились контакты. Сделайте это для меня, окажите услугу, ну что вам стоит? Это важно.

– Попытаюсь, но ничего не обещаю.

Фаулз повесил трубку и отправился рыться в свой библиотеке. Приложив немало усилий, он нашел наконец экземпляр «Лорелеи Стрендж», первое издание, поступившее в продажу осенью 1993 года, и стряхнул с него ладонью толстый слой пыли. На обложке красовалась его любимая картина – «Девочка на шаре» Пикассо «розового» периода. Эту обложку придумал тогда сам Фаулз: создав коллаж, он предложил его издателю, а тот так слабо верил в эту книгу, что согласился. Первый тираж «Лорелеи» не превысил пяти тысяч экземпляров. Пресса на нее не отреагировала, и нельзя сказать, чтобы ее активно продвигали издатели, ждавшие развития событий. Книгу спасли молва, читательский энтузиазм. Больше всего она пришлась по сердцу девчонкам вроде Матильды Моннэ, узнавшим себя в героине. История, рассказанная в книге, весьма этому способствовала: это были встречи юной пациентки психиатрической больницы за одни выходные, целая галерея колоритных персонажей. Мало-помалу роман вскарабкался на вершину продаж и приобрел завидный статус литературного феномена. Те, кто поначалу презрительно фыркал, теперь спешно догоняли уходящий поезд. Роман читали молодые и старые, интеллектуалы, преподаватели, учащиеся, книгочеи и принципиальные противники чтения. Все бросились составлять мнение о «Лорелее Стрендж» и цитировать что-то такое, чего в ней не было. В этом и состояло большое недоразумение. С годами тенденция набрала силу, и «Лорелея» превратилась в своеобразную классику массовой литературы. По ней защищали диссертации, ею торговали в книжных магазинах, аэропортах, в журнальных секциях супермаркетов, иногда даже в отделах популярной психологии, что автора особенно бесило. И случилось то, что должно было случиться: еще не перестав писать, Фаулз возненавидел свой роман и не желал о нем говорить – настолько невыносимо было чувствовать себя невольником собственной книги.