Имитация страсти

– Отпуск, говоришь? Наша квартира, наш дом, наша собственность, вдруг ты вспомнила? Отдохнуть? Погреться от ада тех обломков, под которыми столько часов умирал наш малыш? Он и был нашей единственной собственностью. Но мне мент выбил зубы, когда я хотел голыми руками разбирать завалы. Они все там стояли с инструментами, в своих робах, курили, жрали бутерброды и говорили, что нет команды, что начальник не приехал. И давно ты нам такой отпуск придумала? Да еще в компании каких-то темных ворюг из России, в поместье которых произошло убийство.

В тот момент я не сомневалась в одном: Степан сейчас ненавидит меня как единственного человека на земле, который знает все в подробностях о непереносимом горе, сломавшем его жизнь, спалившем его душу. Тогда мы были единым больным целым, одной жертвой. Спасались рядом, но уже по одному, каждый по-своему. Нередкий случай, когда горе связывает, но еще больше разделяет людей, как общее преступление. А гибель ребенка всегда кажется родителям их преступлением. Это изнурительное, бессонное, непрерывное возвращение, поиск спасительных вариантов: а если бы я тогда поступил иначе…

Нет большей пытки, чем искать варианты, когда сама их возможность взорвалась и в муках задохнулась под обломками. Мы тогда восемь часов подряд стояли в пыли и слушали плач своего сына. Не знаю, были ли еще дети под завалами нашего взорванного дома, но мы знали, что там плачет, зовет нас Артем. Эксперты впоследствии подтвердили: этот ребенок умер примерно за час до спасения. Взрывы домов были и после. К примеру, в Магнитогорске, о чем сутками писали и передавали все мировые СМИ. И только у наших спасателей находились такие «уважительные» причины не спасать, как отсутствие особых специалистов и техники по спасению именно детей. И еще более веская причина – нет начальства. Как знает весь мир, одного младенца в Магнитогорске вытащили из-под завалов почти через тридцать часов. Это было похоже на чудо, но он выжил. Я смотрела из Америки, как его несут к самолету, чтобы везти в Москву, и выла от того, что с нашим ребенком чуда не случилось.

Можно ли такое пережить? Нет, конечно. Можно ли не возненавидеть людей, жизнь, страну, место, друг друга? Наверное, тоже нет. Я чувствую, что у нас не осталось больше ничего, ради чего стоит пробиваться друг к другу. Возможно лишь поверхностное забытье, но в нем мы будем бесконечно натыкаться на общее знание, на горящие воспоминания, на острые несовпадения во всем. Мы по-разному плачем.

– Прости, Степан, – сказала я. – Давай дотерпим вместе до утра.

Утром я умылась, собралась и попросила у него развод. Степан сначала взглянул на меня затравленно, даже испуганно, помолчал. И сказал с явным облегчением:

– Давай, Ксения. Я люблю тебя, но мы не смогли.

Я приехала на ранчо в Санта-Фе и спросила Василису:

– Ты хотела бы, чтобы я поехала с вами? Мне как раз нужно в Москве уладить дела со своей квартирой. Там был несчастный случай, взрыв газа, боюсь, не снесли ли дом.

– Спрашиваешь! – радостно выдохнула она. – Ты же сама за свой билет заплатишь? Моя дорогая, я в восторге.

Я попросила ее свести меня с одним из адвокатов, чтобы помог мне уладить с документами. Он же помог быстро оформить развод.

И однажды утром я вошла в детскую:

– Ребята, я еду с вами в Москву.

На меня серьезно и светло посмотрели два голубых и два черных глаза.

А Петя притопал и спрятал личико в моих коленях. То был миг моей правоты. Я не могу вернуть родное, улетевшее сердечко. Я могу смягчить боль живых сердец. Они тут, рядом. Бьются под моими ладонями.

Возвращение

В Москве нас встречали. С одной стороны подошли небрежной походкой три типа без выражений на неотличимых лицах. Руки в карманах, челюсти в такт жуют жвачку. Может, бандиты, может, наоборот, продажные представители спецслужб. Есть такие – слуги всех господ. С другой стороны к нам двигался человек, вызывающий некоторую оторопь и ассоциации с пещерами, шкурами, топором и людоедством. Он шагал размашисто и неуклюже, был выряжен в какое-то карикатурное подобие то ли кафтана, то ли френча. Жидкая козлиная бородка тянулась до груди, украшенной огромным крестом на массивной золотой цепи. Между нею и прилизанными по обе стороны пробора сальными волосами сверкал настороженный и, как мне показалось, совершенно безумный взгляд маленьких бесцветных глаз.

Он приблизился, окинул нас всех пренебрежительным, угрюмым взглядом и склонил голову только перед Александром. При этом прищелкнул каблуками какой-то доисторической обуви и вытянул руки по швам.

– Рад приветствовать, Александр Васильевич. Польщен доверием. Игнат Архипов к вашим услугам. Готов сразу сопроводить на объект.

– Ладно, – небрежно ответил Александр. – Мы пока поедем на квартиру, осмотримся, отдохнем. Я вам позвоню. Видимо, завтра.

– Позволите вас сопроводить на квартиру? – спросило это чучело.

– Нет. Эти люди нас отвезут.

– Тогда честь имею. Буду ждать.

И новый партнер бандита и рэкетира Слепцова зашагал к выходу на своих негнущихся ногах. Интересно посмотреть, что это за гусь и какая участь его ждет. В том, что на его участь у хозяина есть какие-то планы, у меня сомнений не было.

Я улыбнулась детям, провела ладонями по их личикам, по открытым в изумлении ротикам.

Петя вопросительно посмотрел на меня. Он так и спросил: «Надо ли бояться этого козла?» Я ответила обоим:

– Забавный, смешной дядя. Мы еще его увидим.

Я поехала с хозяевами на их квартиру. Она оказалась в добротном кирпичном доме на Остоженке. Четыре комнаты, нормальная мебель, огромный холодильник, набитый едой. В небольшом баре на кухне бутылки с выпивкой.

– Что-нибудь еще нужно? – спросил один из сопровождающих.

– Пока нормально. Можете идти. Я позвоню, если что. Оставь имена, телефоны.

– Да. Вот телефон, в нем все нужные контакты с именами. В любое время суток. Я – Роман, бригадир.

Когда они вышли, Александр расположился у бара, явно собираясь продегустировать напитки. Дети с интересом все рассматривали. Смотрели в окна. Василиса стояла среди неразобранных вещей, как статуя отчаяния и жертва землетрясения. Все ее импланты скорбно поникли.

– Ксю, что это?! Мы здесь будем жить? Все вместе тут ютиться? Да я на такой стул не сяду без изоляции. На такой кровати усну только после наркоза.

– А по-моему, хорошая квартира, особенно для людей, которые бежали от пожизненного срока, – ответила я. – У меня в два раза меньше и в десять раз хуже. И то если она в принципе уцелела. А я кандидат математических наук. И главное: это твоя родина, Василиса. Перед сном прими таблетку: я аптечку положила в этот чемодан, вспомни золотое детство, счастливую юность, блестящую карьеру, уснешь, как младенец.

Я разобрала только детские вещи. Пользуясь отвлеченным состоянием хозяев, оборудовала для детей лучшую комнату – с большими окнами и балконом. Перетащила сюда из соседней, угловой, детские кроватки. Помыла как следует ванну, искупала ребят, уложила их спать. Написала на разных бумажках крупными цифрами свой телефон, показала обоим.

Коля сумеет позвонить, когда у них будут московские номера. Петя может показать кому-то, чтобы меня набрали. Бумажки разложила по тумбочками, под матрасы и даже сунула в двух местах под отжатый плинтус.

Они уснули, в кухне Василиса присоединилась к мужу. Я видела, как она залпом пьет из большого стакана прозрачную жидкость, которая могла быть только русской водкой. Теперь уснет.

Я взяла свою дорожную сумку, нашла неподалеку маленькую гостиницу, сняла номер. И отправилась искать свою квартиру, сломавшуюся и вспыхнувшую от взрыва газа, как бумажный дом из книжки-раскладушки. Свою открытую рану и боль.

Это место

Это окаянное место беды не стало выжженным пятном посреди большого города. Оно не стало угрюмым погостом с одним большим крестом. Оно даже вернуло свое серое умиротворение, как будто его не сносило взрывной волной, как будто не поливало кровью, не проклинало общим воплем слетающих с земли жертв.

Когда я подошла совсем близко к нашей старой девятиэтажке, рассмотрела обновленный, укрепленный фундамент, заплатки на стенах, новые крышу, окна и двери. На двери подъезда блестел кодовый замок, тоже новый, но той самой допотопной конструкции. Я набрала код, он тоже оказался прежним. В вестибюле наткнулась на тетю Клаву с первого этажа. Она сначала уставилась на меня подозрительно, потом в глазах мелькнуло узнавание.

– Ксения, ты, что ли? А мы тут с соседями недавно тебя вспоминали. Как вы все вдруг пропали тогда. Кто-то говорит: да они вроде все под завалами того…

– Не все, тетя Клава. Только Артем. Мы с мужем уехали в Америку.

– Ну и слава богу. Извини, что сказала. Знаешь, мы так до сих пор друг друга и не пересчитали. У каждого свое. Потом тут было такое… Опознавали, хоронили. Ремонтировали без отселения. Жили в руинах, пыли, грохоте, многие без вещей и без копейки. Но видишь, как наладилось. Можно сказать, красота.

– Можно сказать и так. Как у тебя дела?

– Лучше всех. Я одна. Если бы погибла, некому было бы горевать. Выжила, сама себе радуюсь. А ты прямо красавицей стала, я даже не признала сначала.

– Спасибо. Там климат хороший. Океан и все такое. Я поднимусь к себе. Даже страшно смотреть.

– Не бойся, все сделали, все одинаковое – стены, полы, окна, двери. Ключи новые только в ДЭЗе возьми. Вовремя ты вернулась. Тут в твою квартиру кого-то уже приводили. Наверное, решили, что она – ничья. Знаешь, кто у нас норовит продать все, что плохо лежит.

Это я знала отлично. Через пятнадцать минут стояла у окошка оператора МФЦ и холодела от ее металлического голоса: «Квартира по этому адресу в списке пропавших без вести владельцев. Таких квартир семнадцать… Женщина, я не могу определить – вы оживший владелец или кто-то еще. Это не ко мне». Еще через десять минут я открыла дверь нашего бывшего начальника паспортного стола. Теперь он какой-то начальник здесь, сидит в кабинете под лестницей, и к нему очередь из людей с приготовленными кошельками в руках.

– Здравствуйте, Иван Николаевич. Узнаете меня?

– Чего пришла, Калинина? – маленький человечек с большим животом, подпирающим стол, уставился на меня глазками-пуговками без всякой радости.

– Ключи взять от своей квартиры. Мне в ДЭЗе сказали, вы изъяли. А здесь – что квартира в списке пропавших без вести владельцев. И спросить, не вы ли, случайно, туда водите покупателей?

– Ох, люди. Уже наврали. Мы просто заходили посмотреть. Стоит три года пустая квартира. Знаешь, все соседи сомневались: живые ли вы.

– Соседи, может, и сомневались. Но именно у вас мое заявление о временном выезде за границу, адрес, телефоны, электронная почта. Отправить письмо или позвонить – это в сотни раз быстрее, чем договариваться с кем-то о просмотре и тащить людей в чужую квартиру. Но практический смысл имеет только второе.

– Ладно, не кипятись. Закрутился, забыл, такое горе. Правильно пришла, у меня как раз случайно ключи твои. Как отдохнули? С мужем приехала?

– Одна. Привезла заявление от мужа – просит его снять с регистрации в связи с тем, что остался на ПМЖ. Развелись мы.

– Да ты что! Надо же. Другую, что ли, нашел? Ладно, не мое дело. Все сделаем, иди осматривай квартиру. А я быстро тебя вытащу из списка пропавших без вести. Прямо сегодня свет, газ и воду дадут. Купи кровать и стол, можно жить. Хочешь, я тебе притащу лишние?

– Спасибо, я справлюсь.

Пустое, безликое, ничье помещение встретило меня запахом краски и неистребимой гари. Запах воскрешения, который отчетливее, беспощаднее и, конечно, больнее смерти.

Прошла две маленькие комнаты до того угла, который был у нас огорожен и оборудован под детскую. Преодолела половину своей жизни, всю свою любовь. Добралась до беззубой улыбки синеглазого Артема, до его последнего крика… И выползла из дома скорбной старухой с испепеленной душой и без единой надежды.

Часть третья. Большие перемены

Василиса

Василиса больше не была мне хозяйкой. Это все стороны решили сразу и почти без слов. Василиса, наморщив лоб, посчитала на калькуляторе, сколько будет на рубли пятьсот долларов в неделю. Умножила на курс доллара, затем на четыре, чтобы получить сумму за месяц, ахнула, увидев результат:

– Больше ста двадцати четырех тысяч, прикинь? Наверное, тут совсем другие цены. Узнай, а? – сказала американская миллионерша.

– Узнай сама. Так же просто, как посчитала. Набираешь в гугле «стоимость услуг няни в Москве». Смотри приходящую, видимо, цена за месяц. Я буду приходить регулярно, но, как ты понимаешь, постараюсь вернуться к своей работе.

– Конечно, приходящую. Не на голову же я себе ее посажу. Насчет тебя, конечно, поняла. Думаю, у тебя есть совесть, и ты не оставишь нас всех без помощи.

Короче, она узнала, что приходящая няня из фирмы для детей такого возраста стоит минимум пятьдесят тысяч в месяц. Посоветовалась с консьержкой и наняла девушку-таджичку Ферузу за двадцать в месяц.

Феруза с трудом подбирала русские слова, понимала вообще только простые предложения. Именно этим она понравилась Александру… Василису Феруза сразу пленила тем, что за те же деньги взялась готовить для всех и убирать всю квартиру.

О том, чтобы дети ходили в садик, не было и речи. Мало ли что расскажут. На салоны и пластические клиники для Василисы муж тоже наложил запрет. Ее откровений и знакомств он опасался больше, чем невинной болтовни детей.

Я приходила сюда со своим ключом каждое утро, когда дети еще спали, Ферузы еще не было. Готовила завтрак, кормила детей, они умывались, делали зарядку, гуляли в недолгой тишине и короткой свежести московского утра. Говорили обо всем. Договаривались, куда пойдем на экскурсию в выходные.

Потом ехала на работу. Я купила небольшую подержанную машину, чтобы не терять время на дорогу.

В нашем институте все было по-прежнему. Жалкий диктат угасающего финансирования, отсутствие перспектив самых интересных проектов, исчезающая возможность опубликоваться в хорошем международном издании.

Директор Борис Соколов с облегчением согласился на мое же предложение – работать несколько часов в день по договору. Сумму даже стесняюсь назвать. Так не в ней же было дело. В царстве науки истина живет и в самой убогой хибаре. Любые внешние трудности, ограничения, запреты и решетки – это всего лишь тьма и тлен, которые бессильны перед светом самых маленьких открытий.

Я хотела вернуться туда. Вернуть себе азарт, отчаяние и восторг настоящей борьбы – вчерашнего знания с догадкой из завтра. Только в этом – по-настоящему великий смысл наших усилий, томления душ и напряжения мозга, который был задуман природой как подарок, оружие, единственно возможный храм.

За три года работы в Америке я накопила скромную по всем понятиям сумму. Квартиру свою успела выхватить из вороватых лап Ивана Николаевича. Колеса были. Осталось совместить мое возвращение к науке, – а у меня это запойные, круглосуточные терзания, – с той задачей, которая меня привела в Москву.

Не знаю, как, от чего и зачем, – но здесь я стерегу двух детей. Я даже не сформулирую, кто они мне такие. Я ни за что не произнесу слово «любовь», оно погибло под завалами. Но необходимость наблюдать, контролировать, поджидать опасности вокруг Коли и Пети возникла в сознании как будто без моего участия. И существует как аксиома, как долг и как моя большая тайна.

Для работы есть всегда длинные ночи. А днем я вновь возвращаюсь в квартиру Груздевых. Василиса встречает меня со стоном облегчения и подготовленной порцией нытья. Она ничего не делает. И все больше пьет. Ее откровения и жалобы становятся все более откровенными и, сказать по правде, все более тошнотворными.

В Штатах дорогой хирург написал ей тома инструкций по уходу за собой и своими архитектурными излишествами. Здесь, в обычной московской квартире, без специалистов, салонов, медицинских очищающих и поддерживающих процедур даже посещение туалета становилось для нее проблемой. И она рассказывала мне об этом в самых неприятных подробностях. А уж тема постели с мужем – это пытка для меня. Как, сколько минут, в какой позе, когда в последний раз…

Я смотрю на нее и тихо ужасаюсь про себя. «Восточный рисунок» глаз смялся, скомкался, обвис. На грудь и зад смотреть страшно. Губы шлепают, как сдувающиеся мячи. Это все требует обновления, черт знает чего еще. Если уж однажды пришла такая идиотская идея в башку, надо быть готовой обслуживать собственное тело, как мумию в мавзолее.

И, возможно, не внешность самая большая проблема. Маленький, инфантильный мозг Василисы не справляется ни с переменами, ни с водкой.

Однажды мне даже показалось, что она под настоящим наркотическим кайфом. Она заговаривается, постоянно что-то забывает, мучительно вспоминает, по любому поводу впадает в панику и истерику. Это деградация.

Василиса в опасности. Василиса и сама опасность.

Александр

С Александром совсем другая истории. Он собрался, как хищник перед очередным прыжком, стал энергичным, сосредоточенным, внимательным, уверенным. Похудел без всякого тренажерного зала и бассейна, казался подтянутым и сильным. Впрочем, в его телефонных разговорах я пару раз слышала слова «сауна», «приду подкачаться в твой клуб». Дома он теперь днем почти не бывал, вечером не всегда и, как я заметила, часто приходя на рассвете, ночевками тоже Василису не очень баловал.

Александр вернулся в свою среду и знакомое, изученное окружение бандитского рынка России девяностых годов, когда именно криминальный талант был главным путем к успеху, к большим и невероятно большим деньгам для мелких советских воришек, для отсидевших хулиганов и налетчиков. Сейчас все эти урки стали уважаемыми олигархами, депутатами, владельцами государственных корпораций. Они пришли во власть и в структуры, охраняющие власть. Не факт, конечно, что они легко примут беглого и в свое время кем-то списанного, возможно, приговоренного претендента на кусок пирога. Но, кажется, именно предстоящая борьба возбуждала и пьянила Александра. Он был постоянно напряжен, как натянутая тетива, и больше не глушил спиртное ведрами. Он явно не хотел быть застигнутым врасплох.

Однажды в воскресенье я приехала днем, чтобы увезти детей на пароходную прогулку по Москве-реке. Складывала на кухне в корзинку-холодильник лотки с едой для перекуса. Не даю детям в дороге то, что продается в палатках.

Василиса еще спала: она раньше часа-двух не встает с постели. Александр вошел, сел за стол, на котором я разложила продукты и фрукты. Какое-то время молча наблюдал. Потом вдруг произнес:

– Ксения, в нашей жизни многое изменилось. Ты больше не няня за пятьсот баксов. Ты стала настоящим другом после того, что случилось на ранчо. Хотел сказать, что я это вижу и ценю.

– Внесу ясность, Александр. В этом доме я друг – только мальчикам. Все остальное меня по-прежнему не касается.

– Не скажи, – возразил Александр, – Василиса совсем поплыла, только ты ее и держишь в сносных рамках.

– И это ради детей.

– Понимаю. Ты – порядочный, последовательный, ответственный и добрый человек.

– У нас производственное совещание? – рассмеялась я. – На повестке раздача завалявшихся под флагом знаков почета?

– Типа того. Я рассмотрел тебя в деле и пришел к выводу, что ты могла бы помогать иногда и мне. Ты скажешь, что у меня есть свои исполнители, и ты их наверняка глубоко презираешь. Они есть. Но и презираешь ты мое окружение за дело. Нет ни в ком ни порядочности, ни большого ума. О приличном образовании вообще речи нет.

– Александр, неужели все настолько изменилось, что ты собираешься вкладываться в прогресс? В проект, требующий кандидата матнаук на подхвате?

– Прогресс – понятие очень растяжимое. – Александр встал и плеснул себе в стакан виски. – И вообще. Большое видится на расстоянии. Я не светоч, но человек, который знает, как делать деньги из того, что другие не рассмотрели, такой человек – не куль муки по дороге в прогресс. Нищего прогресса не бывает.

– Смешно. Твое новое дело как раз и есть куль с мукой.

– Вот именно. Как говорится, начнем с истоков. С исконного, посконного, святого хлебушка. А там и соль к нему найдется.

– И воздух этой кухни вдруг пропитался духом одного мракобесного партнера, – радостно заметила я.

– Ну да. Игнат, конечно, здорово перебарщивает, когда косит под невменяемого. Но когда-то это спасло его свободу и жизнь. У него, кстати, высшее экономическое образование и был серьезный, поставленный бизнес. Отобрали, на него объявили охоту. Отсиделся в психушке, вышел с неплохой идеей особо патриотической пекарни. Я вижу в этом перспективу.

– Отмывать деньги через его посконные булки?

– Немного грубо, но близко к сути. Так ты согласна мне помогать иногда? Я не Василиса, услуги дружеские, но с вознаграждением.

– А что нужно делать?

– Держать с Игнатом связь по небольшим вопросам, которые, кроме нас, никого не касаются. Время от времени ездить в его поместье в Домодедово с небольшой сумкой-тележкой, как обычная москвичка едет на дачу к себе или друзьям. Дело в том, что моя, скажем так, охрана прослушивает все мои телефонные переговоры, просматривает все мои перевозки и поездки. У нас общее дело, но кое о чем им знать не стоит. Как тебе предложение? Вознаграждение – от двух до десяти тысяч баксов за поездку.

– Немножко кинуть партнеров, – задумчиво проговорила я. – И меня же уложат, как Григория, в случае чего.

– Никаких оснований тебя в чем-то подозревать, во-первых. И ты мне стала дорога, во-вторых и в-главных. Это значит, что твоя безопасность – моя забота.

Последнее заявление, конечно, самое циничное и где-то смешное в свете того, что мне лучше всех известны подробности кончины его последнего дорогого друга Григория. Но я взяла и согласилась.

По разным причинам. Деньги мне понадобятся, в этом нет сомнений, а я сейчас рядом с ними живу. Опасность, связанная с моей близостью к этому криминальному семейству, достанет меня в любом случае. Я понимаю, что застывшей такая ситуация быть не может. Так лучше же участвовать и пытаться управлять ее развитием.

Да еще мое жгучее любопытство требовало рассмотреть всю эту смертельную бодягу изнутри. А вдруг именно мне будет принадлежать открытие по спасению. Не себя, у меня нет ни одной причины чего-то хотеть и о чем-то мечтать. Кроме: пусть узнают покой и счастье дети, которых судьба зачем-то поставила на моем странном, ставшем совсем одиноком пути.

Игнат Архипов

В свою первую поездку я отправилась на метро и электричке. Клетчатая сумка на колесах была набита с верхом. С двух сторон закрытой мягкой крышки торчали буханки хлеба, длинные пучки зеленого лука, толстые батоны колбасы. Это было украшение. Под ним плотно лежали пачки долларов – по количеству и весу не меньше трех миллионов. Потому и электричка. Я подумала, что, если попаду в машине по дороге в какое-то ДТП, – все закончится, не успев начаться.

Дом Игната Архипова находился примерно в сорока минутах ходьбы от станции. Дорога нормальная, между старыми, могучими деревьями, которые защищали от палящего солнца.

В тот день было больше тридцати пяти градусов на солнце. Теплынь, как в Калифорнии. Между добротными домами не меньше трех этажей – большие расстояния. Жилище Игната я бы нашла и без адреса. Видно, сам проектировал. И нашел таких же чокнутых исполнителей. Из современных материалов они соорудили дикое, мрачное подобие допотопной избы с обшивкой из целых, состаренных, якобы подгнивших бревен, с крошечными подслеповатыми окнами, в которых блестели пуленепробиваемые стекла. Даже крыша была покрыта имитацией мокрой соломы, и торчали такие же черные дымоходы с синтетическими пузырями дыма.

Огромный ржавый амбарный замок на воротах прятал в себе современное электронное устройство. Я набрала на нем сообщенный мне по смс код (он всякий раз будет новым), и ворота немного разъехались, дав мне для прохода небольшую щель. Когда я вошла, они вновь сомкнулись, почти проехав по моей спине.

Игнат встретил меня у крыльца, пристально глядя своими сумасшедшими глазками под кустами неопрятных бровей. Он был в серой косоворотке и сапогах до колен. Буркнул: «Пошли», – подхватил мою сумку и вошел в дом.

Шли по темным коридорам, освещенным небольшими светильниками, стилизованными под свечки и лампады, вошли в довольно просторную комнату, которая, вероятно, была его кабинетом. Огромный неструганый стол, деревянные стулья с высокими прямыми спинками. Иконы в черных рамах на стенах из тех же якобы подгнивших бревен. А на столе ноутбук последней американской модели. Между иконами приличные такие мониторы.

Игнат кивнул мне на стул, Потом зашел в какой-то захламленный закуток, повернулся ко мне спиной и стал доставать содержимое моей сумки. Считал, потом сложил в подобие огромного старинного сундука. И по движениям его рук я поняла, что он набирает шифр современного сейфа.