Жажда

– Бело-розовый.

– Ну раз ты так говоришь… – протянул Бьёрн.

– Ты что, не видишь? – спросила она с недоверием.

– Исследования показывают, что женщины обычно различают больше оттенков цвета, чем мужчины.

– Но это ты видишь? – спросила Катрина, поднимая дверную цепочку, висящую на внутренней стороне двери.

Бьёрн нагнулся ниже. Его запах вызвал у нее испуг. Возможно, дело было просто в неожиданной близости.

– Ободранная кожа, – сказал Бьёрн.

– Царапина на предплечье. Понимаешь?

Он медленно кивнул:

– Она поцарапалась о дверную цепочку, которая, следовательно, была закрыта. Это не он ворвался в квартиру мимо нее, это она боролась за то, чтобы выбраться наружу.

– Мы в Норвегии не пользуемся дверными цепочками, мы запираем дверь на замок, и этого нам вполне достаточно. А если она впустила его в дом, если, к примеру, этот сильный мужчина был ей знаком…

– Она бы не стала возиться с дверной цепочкой после того, как сняла ее, чтобы впустить его. Тогда она бы чувствовала себя в безопасности. Следовательно…

– Следовательно, – перебила его Катрина, – когда она пришла домой, он уже находился в квартире.

– И она об этом не знала, – подхватил Бьёрн.

– Вот почему она закрыла дверь на цепочку: она думала, что опасность таится снаружи.

Катрина содрогнулась. Вот что называют восторгом, граничащим с ужасом. Чувство, возникающее у следователя, расследующего убийство, когда он внезапно начинает видеть и понимать.

– Харри был бы сейчас доволен тобой, – сказал Бьёрн и рассмеялся.

– Что такое? – спросила она.

– Ты покраснела.

«Я действительно испорченная», – подумала Катрина.

Глава 3

Четверг, вторая половина дня

Катрина никак не могла сосредоточиться во время пресс-конференции, на которой было сделано короткое сообщение о личности убитой, о ее возрасте, о том, где и когда был обнаружен труп, и это, пожалуй, все. На первой пресс-конференции сразу после убийства полиция обычно старается сказать как можно меньше, просто присутствовать во имя современной открытой демократии.

Рядом с Катриной сидел начальник отдела по расследованию убийств Гуннар Хаген. Вспышки фотоаппаратов отсвечивали от блестящей лысины в венчике темных волос, пока он читал короткие предложения, которые они сочинили вместе. Катрина была рада, что слово держал Хаген. Не то чтобы она боялась света прожекторов, но всему свое время. Ее назначили на должность следователя по особо важным делам совсем недавно, поэтому ей казалось надежнее предоставить говорить Хагену, а самой учиться, как это делать. Наблюдать, как опытному полицейскому руководителю, который больше использует язык тела и интонацию, чем факты, удается убедить окружающий мир в том, что полиция контролирует ситуацию.

Она сидела и смотрела поверх голов приблизительно тридцати журналистов, собравшихся в зале для совещаний на четвертом этаже, на картину, которая занимала всю противоположную стену. На ней были изображены обнаженные купающиеся люди, по большей части молодые щуплые мальчики. Прекрасная невинная сцена из тех времен, когда еще не все истолковывалось в худшем смысле. И сама она была ничуть не лучше, поскольку считала художника педофилом. Хаген в ответ на какой-то вопрос журналиста повторил свою мантру: «На это мы ответить не можем». Эту фразу он повторял с незначительными вариациями, чтобы она не звучала высокомерно или даже комично: «В настоящее время мы не можем это прокомментировать». Или более дружелюбно: «К этому мы еще вернемся».

Катрина слышала шуршание ручек и клавиатур, записывающих вопросы, куда более красочные, чем ответы: «Можно ли назвать состояние трупа ужасающим? Есть ли на нем признаки сексуального насилия? Есть ли у полиции подозреваемый, и если да, то был ли этот человек близок с жертвой?»

Если ответить «без комментариев» на такие спекулятивные вопросы, можно вызвать раздражение, а то и что-нибудь похуже.

В дверях в самом конце зала появился знакомый силуэт. На одном глазу этого человека красовалась черная повязка, а одет он был в мундир начальника полиции, который, как было известно Катрине, всегда висел наглаженным в шкафу в его кабинете. Микаэль Бельман. Не заходя в зал, он просто стоял и наблюдал. Катрина заметила, что Хаген тоже увидел его и немного выпрямил спину под взглядом более молодого начальника Полицейского управления.

– На этом мы закончим, – произнес пресс-секретарь.

Катрина увидела, как Бельман подал знак, что хочет поговорить с ней.

– Когда следующая пресс-конференция? – прокричала Мона До, криминальный репортер газеты «ВГ»[5].

– К этому мы еще…

– Когда у нас будет новая информация, – перебил Хаген пресс-секретаря.

«Когда», отметила про себя Катрина, а не «если». Этот маленький, но важный штрих сигнализировал о том, что слуги правового государства неустанно трудятся, что мельница справедливости вращается, а поимка виновных – всего лишь вопрос времени.

– Есть что-нибудь новое? – спросил Бельман, когда они шагали через атриум здания Полицейского управления.

Прежде его почти девичья красота, подчеркнутая длинными ресницами, ухоженными, немного длинноватыми волосами и смуглой кожей с характерными пигментными пятнами, иногда производила впечатление манерности, даже слабости. Но повязка на глазу, которую, конечно, можно было принять за театральный реквизит, на деле создавала противоположное впечатление. Она создавала впечатление силы – силы человека, которого не остановить даже ценой потери глаза.

– Криминалисты обнаружили кое-что в ранах, – сказала Катрина, проходя вслед за Бельманом через шлюз приемной.

– Слюну?

– Ржавчину.

– Ржавчину?

– Да.

– Как в… – Бельман нажал на кнопку вызова лифта.

– Мы не знаем, – сказала Катрина, становясь рядом с ним.

– И вам все еще неизвестно, как преступник попал в квартиру?

– Нет. Ее замок нельзя вскрыть, и ни двери, ни окна не взломаны. По-прежнему существует вероятность того, что жертва сама впустила убийцу, но в это нам слабо верится.

– Возможно, у него был ключ.

– В этом кондоминиуме такие замки, что ключ подходит к замку на двери в подъезд и к замку квартиры. В соответствии с журналом регистрации ключей кондоминиума от квартиры Элисы Хермансен существует всего один ключ. И он был у нее. Бернтсен и Виллер опросили двоих молодых людей, которые находились в подъезде, когда она возвращалась домой, и оба совершенно уверены в том, что она сама отперла дверь, то есть она не звонила в домофон, чтобы кто-то находящийся в ее квартире открыл ей дверь в подъезд.

– Понимаю. А убийца не мог просто сделать дубликат ключей?

– В таком случае ему пришлось бы раздобыть оригинал и найти мастера, который умеет изготовлять системные ключи и не чувствует угрызений совести, делая ключи без письменного согласия кондоминиума. Это крайне маловероятно.

– Хорошо, но я хотел поговорить с тобой не об этом…

Двери лифта перед ними раскрылись, и двое полицейских, выходивших из кабины, машинально оборвали смех, увидев начальника полиции.

– Речь о Трульсе, – сказал Бельман, галантно пропустив Катрину перед собой в пустую кабину. – О Бернтсене.

– Вот как?

Катрина уловила слабый запах лосьона после бритья. Ей уже некоторое время казалось, что мужчины перестали бриться начисто и пренебрегают косметическими средствами. Бьёрн пользовался электробритвой и не добавлял никаких запахов, а те, которые были после него… ну что сказать, в паре случаев она предпочла бы удушливый одеколон, а не их естественный запах.

– Как он осваивается?

– Бернтсен? Хорошо.

Они стояли рядом, лицом к дверям лифта, но в наступившей тишине боковым зрением Катрина уловила кривую улыбку на лице Бельмана.

– Хорошо? – наконец повторил он.

– Бернтсен исполняет порученные ему обязанности.

– Могу предположить, что их не очень много.

Катрина пожала плечами:

– У него нет опыта работы следователем. А его назначили в крупнейшее подразделение по расследованию убийств, если не считать Крипоса[6]. В таком случае человека, как говорится, за руль не посадишь.

Бельман кивнул и почесал подбородок.

– Вообще-то, я просто хотел удостовериться, что он справляется. Что он не… что он следует правилам игры.

– Насколько мне известно, да. – (Лифт затормозил.) – А кстати, о каких правилах игры мы говорим?

– Я просто хочу, чтобы ты приглядела за ним, Братт. У Трульса Бернтсена были тяжелые времена.

– Вы думаете о травмах, которые он получил во время взрыва?

– Я думаю о его жизни, Братт. Он немного… как бы выразиться…

– Ущербный?

Бельман хмыкнул и кивнул в сторону открывшихся дверей:

– Твой этаж, Братт.

Пока Катрина Братт шла по коридору в сторону отдела по расследованию убийств, Бельман разглядывал ее хорошо натренированный зад и дал свободу фантазии на те несколько секунд, пока не закрылись двери лифта. А потом его мысли вернулись к проблеме. Которая, естественно, представляла собой не проблему, а возможность. Но тут возникала дилемма. Микаэль получил осторожный и в крайней степени неофициальный запрос из канцелярии премьер-министра. Совершенно очевидно, что в правительстве грядут перестановки и на кону, помимо прочих, стоит пост министра юстиции. У него спрашивали, что́ он – чисто гипотетически – ответил бы, если бы ему предложили этот пост. Вначале он был ошеломлен. Но после раздумий на эту тему понял, что их выбор логичен. В должности начальника полиции Бельман не только нес ответственность за разоблачение теперь всемирно известного Убийцы полицейских, но и сам лишился глаза в пылу борьбы и в определенном смысле стал звездой национального и международного масштаба. Имеющий юридическое образование и умеющий хорошо говорить сорокалетний начальник полиции, который уже с успехом защищает столицу от убийств, наркотиков и преступности, – разве не настало время дать ему более серьезное задание? И разве так уж плохо, что он хорошо выглядит, разве это привлечет меньше женщин в его партию? И Бельман ответил, что – чисто гипотетически – он бы согласился.

Он вышел из лифта на седьмом, последнем этаже и прошел мимо череды портретов бывших начальников полиции.

Но до тех пор пока они не определятся, он должен позаботиться о том, чтобы не подмочить свою репутацию. Чтобы Трульс не вляпался в то, что может бросить тень на него, Бельмана. Он содрогнулся при мысли о газетных заголовках: «Начальник полиции покрывает коррумпированного полицейского, своего друга».

Явившись к нему в кабинет, Трульс положил ноги на стол и прямо сказал, что, если его вышвырнут из полиции, он, по крайней мере, утешится тем, что вместе с ним в пропасть полетит такой же замаранный начальник полиции. Поэтому решение удовлетворить пожелание Трульса работать в отделе по расследованию убийств далось Бельману легко. Особенно потому, что, как сейчас подтвердила Братт, на него не будут возлагать ответственных поручений и он не сможет снова во что-нибудь вляпаться.

– В кабинете сидит ваша красавица-жена, – сказала Лена, когда Микаэль Бельман вошел в свою приемную.

Лене было хорошо за шестьдесят, и, когда четыре года назад Бельман вступил в должность, первым делом она попросила не называть ее ассистентом, как написано в обновленной должностной инструкции. Потому что она, Лена, была и будет секретарем приемной.

Улла сидела на диване у окна. Лена права, у него красивая жена. Она была гибкой и изящной, и трое родов не смогли этого изменить. Но что еще важнее, она обеспечивала ему тыл, понимая, что его карьере необходимы забота, поддержка, свобода. И что тот или иной необдуманный поступок в личной жизни объясним, если учесть, что человек живет в постоянном стрессе, вызванном сложной работой.

Была в ней какая-то неиспорченность, почти наивность, из-за которой все ее мысли и эмоции можно было прочитать у нее на лице. И сейчас он прочитал отчаяние. Поначалу Бельман подумал, уж не случилось ли чего с детьми, и уже собирался задать ей вопрос, как вдруг заметил тень злости. И он понял, что она что-то обнаружила. Опять. Проклятье.

– Ты такая серьезная, моя дорогая, – произнес он спокойно и направился к платяному шкафу, расстегивая мундир. – Это касается детей?

Улла отрицательно покачала головой. Бельман вздохнул с преувеличенным облегчением:

– Не то чтобы я не рад тебя видеть, но всегда вздрагиваю, если ты являешься без предупреждения.

Он повесил мундир в шкаф и сел в кресло напротив нее.

– Итак?

– Ты снова с ней встречался, – сказала Улла.

Он услышал, что она обдумывала, как произнесет эту фразу. И что планировала не расплакаться. Но слезы уже стояли в ее голубых глазах.

Бельман отрицательно покачал головой.

– Не отпирайся, – произнесла она глухим голосом. – Я проверила твой телефон. Ты звонил ей три раза только на этой неделе, Микаэль. Ты обещал…

– Улла… – Он потянулся через стол и взял ее за руку, но она высвободилась. – Я разговаривал с ней, потому что мне был нужен совет. Исабелла Скёйен сейчас работает советником по вопросам коммуникации в компании, которая специализируется на политическом лоббировании. Она знает политические дебри, она сама была в них. И она знает меня.

– Знает? – Лицо Уллы исказила гримаса.

– Если я… если мы собираемся сделать это, мне надо воспользоваться любыми преимуществами, чтобы быть на голову впереди тех, кто хочет получить эту должность. Правительство, Улла. Нет ничего выше этого.

– Даже семья? – Она шмыгнула носом.

– Ты прекрасно знаешь, что я никогда не предам нашу семью…

– Никогда не предашь? – закричала Улла со всхлипыванием. – Да ты уже…

– …и я надеюсь, что ты тоже не собираешься делать это, Улла. Во всяком случае, из-за беспочвенной ревности к женщине, с которой я обсуждаю по телефону чисто карьерные вопросы.

– Эта тетка всего лишь недолгое время была местным политиком, Микаэль. Что она может рассказать тебе?

– Помимо прочего – чего не следует делать, если хочешь продержаться в политике. Именно этот опыт они купили, взяв ее на работу. Например, человек не должен предавать собственные идеалы. Своих близких. Свои обязанности и свою ответственность. А если человек совершает ошибку, ему следует извиниться и попытаться в следующий раз сделать все правильно. Человек может ошибаться. Но не может предавать. И я этого не сделаю, Улла. – Он снова взял ее за руку, и на этот раз она не успела ее отдернуть. – Я понимаю, что после случившегося у меня нет права просить о многом, но, если я хочу справиться, мне нужны твое доверие и поддержка. Ты должна быть уверена во мне.

– Как я смогу…

– Иди сюда.

Бельман поднялся, не выпуская из руки ее ладонь, увлек ее за собой к окну и повернул лицом к городу. Он встал позади нее и положил руки ей на плечи. Поскольку Полицейское управление располагалось на вершине холма, они видели половину Осло, купающегося внизу под ними в солнечном свете.

– Хочешь ли ты быть со мной, чтобы что-то изменить, Улла? Хочешь ли ты помочь мне создать более безопасное будущее для наших детей? Для соседских детей, для этого города. Для нашей страны.

Он почувствовал по ней, что его слова возымели действие. Господи, да они и на него самого подействовали, прямо скажем, он растрогался. Хотя слова эти были более или менее точно позаимствованы из заметок, которые он делал для прессы. С того момента, как его спросят, не хочет ли он занять пост министра юстиции, и он согласится, и до того, как телевидение, радио и газеты начнут обрывать его телефон, чтобы получить комментарий, пройдет совсем немного времени.

После пресс-конференции Трульс Бернтсен вместе с Виллером вышел в атриум, и тут его остановила невысокая женщина.

– Мона До, «ВГ». Я видела вас раньше… – Она повернулась к спутнику Трульса. – А вы, наверное, новичок в отделе убийств?

– Точно, – улыбнулся Виллер.

Трульс оглядел Мону До с ног до головы. В общем-то, у нее было милое лицо. Широкое, немного саамское, может быть. Но он никак не мог понять, что у нее за фигура. Красочные широкие облачения, которые она носила, делали ее больше похожей на оперного критика старой школы, чем на матерого криминального репортера. Хотя ей не могло быть больше тридцати пяти, Трульсу казалось, что она была всегда – сильная, настойчивая и широкая. Свалить Мону До с ног было нелегко. Кроме того, от нее пахло мужчиной. По слухам, она пользовалась лосьоном после бритья «Олд-спайс».

– Не много же вы нам рассказали на пресс-конференции. – Мона До улыбнулась.

Так улыбаются журналисты, когда хотят что-то получить. Но в данной ситуации казалось, что она охотится не только за информацией. Взгляд ее был прикован к Виллеру.

– У нас больше ничего и нет, – сказал Виллер, улыбаясь ей в ответ.

– Я процитирую вас, – небрежно произнесла Мона До, делая заметки. – Имя?

– Процитируете что?

– Что у полиции на самом деле нет ничего, кроме того, что Хаген и Братт выложили на пресс-конференции.

Трульс заметил, как в глазах Виллера мгновенно вспыхнула паника.

– Нет-нет, я не это имел в виду… я… Не пишите ничего, пожалуйста.

Продолжая писать, Мона ответила:

– Я представилась журналистом, и всем должно быть понятно, что я нахожусь здесь в связи со своей работой.

Виллер посмотрел на Трульса в поисках помощи, но Трульс ничего не сказал. Сейчас мальчишка не казался таким крутым, как в тот момент, когда он очаровывал тех девушек, нет.

Виллер прокашлялся и попытался перевести свой высокий голос в более низкий регистр:

– Я не разрешаю вам использовать эту цитату.

– Понимаю, – ответила До. – Тогда это я тоже процитирую. То, как полиция пытается цензурировать прессу.

– Я… нет, это…

Румянец залил щеки Виллера, и Трульс еле сдержался, чтобы не расхохотаться.

– Расслабься, я просто подшучиваю над тобой, – сказала Мона До.

Какое-то мгновение Андерс Виллер пристально смотрел на нее, а потом выдохнул с облегчением.

– Добро пожаловать в игру. Мы играем жестко, но честно. И если можем, мы помогаем друг другу. Правда ведь, Бернтсен?

Трульс прохрюкал в ответ то, что они могли истолковать как хотели.

До полистала свой блокнот:

– Не буду повторять вопрос о том, есть ли у вас подозреваемый, – он для ваших начальников, но позвольте спросить вас об общем ходе расследования.

– Давайте, – согласился Виллер и улыбнулся, снова почувствовав себя на коне.

– Правда ли, что при расследовании подобных преступлений следствие всегда рассматривает бывших возлюбленных или любовников в качестве подозреваемых?

Андерс Виллер хотел было ответить, но Трульс предостерегающе положил руку ему на плечо:

– Я уже вижу вашу статью, До: «Руководители следствия не хотят информировать о наличии подозреваемых, но источник в полиции сообщил „ВГ“, что следствие будет проверять бывших возлюбленных и любовников жертвы».

– Ого, – произнесла Мона До, не прекращая делать пометки. – Не знала, что вы такой проницательный, Бернтсен.

– А я не знал, что вы знаете мое имя.

– О, понимаете ли, каждый полицейский обладает репутацией. А отдел убийств не настолько велик, чтобы я не успевала следить за происходящим. Но я ничего не знаю о тебе, новичок.

Андерс Виллер невыразительно улыбнулся.

– Вижу, ты решил держать язык за зубами, но скажи хотя бы, как тебя зовут.

– Андерс Виллер.

– А вот информация обо мне. – Она протянула визитку ему и, помедлив мгновение, Трульсу. – Как я уже говорила, у нас есть традиция помогать друг другу. А мы хорошо платим за хорошую информацию.

– Ну, наверное, полицейским-то вы не платите? – произнес Виллер, запихивая ее визитку в карман джинсов.

– Почему бы и нет? – сказала Мона До, скользнув взглядом по Трульсу. – Информация есть информация. Так что, если что-нибудь вспомните, звоните. Или забегайте в спортивный клуб «Гейн», я бываю там с девяти вечера и допоздна почти каждый день. И можем вместе попотеть… – Она улыбнулась Виллеру.

– Предпочитаю потеть на воздухе, – ответил Виллер.

Мона До кивнула:

– Бегаешь с собакой. Я думаю, ты собачник. Мне это нравится.

– Почему?

– У меня аллергия на котов. Ладно, мальчики, в духе взаимопомощи обещаю позвонить, если я обнаружу что-нибудь, что, по моему мнению, сможет вам помочь.

– Спасибо, – сказал Трульс.

– Но тогда мне нужен номер, по которому я могу позвонить, – заметила Мона До, не отводя взгляда от Виллера.

– Да, конечно, – ответил он.

– Записываю.

Виллер диктовал цифру за цифрой, пока Мона не оторвала взгляд от блокнота:

– Это номер коммутатора Полицейского управления.

– Здесь я и работаю, – кивнул Андерс Виллер. – И кстати, у меня кот.

Мона До захлопнула блокнот.

– Увидимся.

Трульс проследил за тем, как она вперевалку, будто пингвин, направилась к выходу, к необычной тяжелой металлической двери с иллюминатором.

– Собрание начинается через три минуты, – сказал Виллер.

Трульс посмотрел на часы. Послеобеденные собрания следственной группы. Отдел по расследованию убийств был бы прекрасным местом, если бы не убийства. Убийство – это дерьмо. Убийство означало сверхурочную работу, написание рапортов, бесконечные собрания и стресс у людей. Но зато работающим сверхурочно полагалась бесплатная еда в столовой. Трульс вздохнул, повернулся, чтобы пройти к шлюзам, и остолбенел.

Это была она.

Улла.

Она направлялась к выходу, и взгляд ее скользнул по Трульсу, но она сделала вид, что не заметила его. Случалось, она так делала. Возможно, ей становилось нехорошо, когда они изредка встречались вдвоем, без Микаэля. Таких моментов оба они избегали даже в молодости. Он – потому что начинал потеть, и потому что сердце его колотилось слишком быстро, и потому что впоследствии он переживал по поводу того, какие глупости он ей сказал и какие умные, правильные вещи не сказал. Она – потому что… ну, наверное, потому, что он потел, сердце его колотилось слишком быстро и он либо молчал, либо говорил глупости.

И все-таки ему захотелось прокричать ее имя на весь атриум.

Но она уже подошла к металлической двери. Скоро она выйдет на улицу, и солнце поцелует ее красивые белокурые волосы.

И он прошептал ее имя про себя: «Улла».

Глава 4

Четверг, ранний вечер

Катрина Братт оглядела совещательную комнату, которую они называли КО-комнатой.

Восемь следователей, четыре аналитика, один криминалист. Все они были в ее распоряжении. И все следили за ней соколиным взглядом. Новый старший следователь, к тому же женщина. Катрина знала, что наибольшими скептиками из собравшихся были ее коллеги-женщины. И часто задумывалась над тем, не отличается ли она как-то фундаментально от других женщин. У них уровень тестостерона составляет пять-десять процентов от уровня их коллег-мужчин, а у нее – почти двадцать пять процентов. Пока еще это не сделало ее волосатым клубком мышц с клитором размером с пенис, но, насколько Катрина помнила, она была более возбудима, чем некоторые ее подруги, по их собственному признанию. Или «безумно возбудима», как выражался Бьёрн, когда она особенно распалялась и прямо посреди рабочего дня срывалась с места и неслась в Брюн только для того, чтобы заставить его взять ее в пустом складском помещении за лабораторией, да так, чтобы зазвенели коробки с колбами и трубками.

Катрина прокашлялась, включила запись на телефоне и начала:

– Итак, шестнадцать часов, четверг, двадцать второе сентября. Мы собрались в совещательной комнате номер один в отделе по расследованию убийств, и это первое собрание временной следственной группы, расследующей убийство Элисы Хермансен.

Катрина увидела, как опоздавший Трульс Бернтсен проскользнул в комнату и сел у самого входа.

Она продолжила рассказывать то, что уже было известно большинству собравшихся: Элиса Хермансен утром найдена мертвой, вероятная причина смерти – потеря крови, явившаяся следствием укуса в шею. Еще ни один свидетель не дал о себе знать. Пока что у них нет ни подозреваемого, ни подтвержденных материальных улик. Обнаруженный в квартире органический материал, который может принадлежать людям, отправлен на экспертизу ДНК, и надо надеяться, что ответ будет получен в течение недели. Остальные потенциальные материальные улики находятся на исследовании у криминалистов и судебных медиков. Или другими словами: у них ничего нет.

Катрина увидела, что несколько человек сложили руки на груди и тяжело вздохнули, почти что зевнули. И она знала, что они думают: это очевидные вещи, бессодержательные повторы, без веских причин забыть о других делах, над которыми они работают. Она еще раз рассказала, как дедуктивным методом пришла к выводу, что убийца к моменту прихода Элисы уже находился в квартире, но сама поняла, что это прозвучало как самовосхваление, как мольба нового начальника об уважении. Она почувствовала, как подступает отчаяние, и вспомнила о том, что ответил Харри, когда она позвонила ему, чтобы попросить совета.